Вампиры Анны Райс

[Дана]

Я таюсь в подземелье, в пещере, в душных пеленах накрахмаленных простыней. Одеревеневшей холодной рукой я сжимаю чёрную перчатку. Подношу её к лицу, прикусываю жадными зубами. Шёлковая горечь растекается по языку, вспыхивает газовым пламенем в груди. Я смакую её запах – лихорадочный дух отцветающих роз и другой, тёмный, металлический…
Из своего подземелья я слышу, как они заходят в спальню, бархатно ступая по ковру. Их сахарный смех. Их шёпот – точно взмах напудренной пуховки. Мои сёстры.
Мои сёстры – воздушные, белые, словно взбитые сливки. Их волосы вьются, как виноградные лозы, их глаза пусты и младенчески-невинны, их вечерние платья летучи, словно ангельские крылья.
У меня глаза серые, цвета золы, а волосы чернее пепелища. Мои кости, едва не разрывающие кожу, – ржавое железо; в жилах течёт вместо крови змеиный яд, а в мозгу расцветают чёрные лилии.
Сёстры – девственные белые единороги, доверчивые, нежные. Я – дракон, пожирающий живую плоть, изрыгающий огонь на хрупкие цветы чистоты и невинности.
Они не знают. Никто не знает.
Я сжимаю перчатку в руке. Я не дышу. Столкнув колени с подбородком, скрутившись ужом под одеялом, я ловлю каждый звук. Кажется, будто у меня не одно, а множество сердец, стучащих вразнобой.
Сёстры скользят в полумраке – истомлённые белые лебеди. Они шелестят, шуршат, шушукаются, шепчутся.
Какой приятный вечер.
Какой пышный приём.
Какой прекрасный дом.
Какой прекрасный сад.
Какие закуски.
Какие пирожные.
Но он совсем не привлекателен.
Нет, но он…
Он…
Он просто жуткий.
Хотя и…
Да…
У него такой пристальный взгляд.
У него такой вкрадчивый голос.
Как хорошо, что он на меня почти не смотрел.
Как хорошо, что он со мной почти не говорил.
И всё же…
Да, всё же…
Какой особняк…
Какой сад…
Какой приятный вечер…
Какой пышный приём…

Я впиваюсь в перчатку зубами.
Я знаю, о чём они говорят. О приёме в доме графа Д., с которого только что вернулась вся семья.
Но меня в этот вечер оставили дома.
Потому что я слишком молода. Потому что я слишком некрасива. Потому что я слишком груба и невоспитанна.
Я слушаю.
Ангельское облачение оседает в шкафу с пенным вздохом. Шорох волос под взмахами щётки. Кольца с мягким стуком падают на дно лакированной шкатулки. Плеск шёлкового пеньюара. Плюшевый шлёпанец сброшен с ноги. Белые лебеди плавно скользят по волнам атласных постелей в свой сонный рай, где их ждут неприхотливые, незамысловатые ведения.
Они засыпают мгновенно – точно задули две изящные свечи. Их тела мерно колышутся в такт ровному дыханию. Эти тела – вспаханные нивы, терпеливо ожидающие сеятеля. Я же - выжженная чёрная пустыня, по которой бесцельно кружат одинокие призраки.
Все сердца в груди колотятся громче и громче. Я кручу и комкаю перчатку. Я вдыхаю её запах. И вспоминаю.

Вспоминаю, как они отправлялись на этот приём – торжественные, чинные, благопристойные. Как оставили меня одну в пустом тёмном доме - точно тайный позор, точно грязную, постыдную тайну. Я выпрыгнула из чердачного окна и неотступно кралась за ними по пустынным улицам, словно бродячая кошка. Они не заметили меня. Они никогда меня не замечают. У меня слишком серые глаза, слишком чёрные волосы. Я растворяюсь в ночной темноте. Я сливаюсь с пыльными сумерками. Я неразличима среди пляшущих теней.
На мне был чёрный плащ и чёрные перчатки – как на преступнике. Впрочем, возможно, я и есть преступница. Моим преступлением было родиться в этой семье, среди белых, чистых и богобоязненных. Я – взлохмаченная чёрная ворона среди белых лебедей. Я оскверняю хрустальные воды их озера своими спутанными волосами, колючими глазами, резким, язвительным голосом, произносящим богохульства.
Я – преступница, ибо я – это я. И мне всё равно.

Они вошли в сад перед домом через пышные парадные ворота, а я проскользнула между прутьями ограды. Я стояла в густой болотистой тьме, окольцованная приторным запахом цветов. Багровые розы – тяжелые, холодные, точно из мрамора.
Я смотрела на яркий праздничный свет, фейерверком искрящийся за окнами особняка, и представляла, как мои сёстры, жеманно улыбаясь, подают атласные пухлые ручки галантным кавалерам; как нарочито хихикают, поигрывая веерами; как восклицают что-то фальшиво-весёлое, а их губы лоснятся от жирного крема…
Меня затошнило.
Я представляла своих сестёр. Их большие, вечно удивлённые глаза. Их тела – эти пышные белые булки. Водопады их белых вечерних платьев. И волосы, к которым так пойдёт подвенечная фата. А затем я представила нож, который небрежно скользит по их белым податливым шеям…
Я подняла глаза к небу – к луне, хладнокровно следившей за мной, и прошептала, жарко и остервенело, – то ли молитву, то ли проклятие. Скорее всего, и то, и другое. Не знаю, что именно я говорила – слова сами вырывались изо рта, как безумные ночные бабочки. И крылья их были остры, точно ножи.
У меня за спиной послышались шаги. Я стояла неподвижно. Кто-то сжал мою руку, затянутую в чёрную перчатку. Кто-то -

Я лежу в подземелье своей постели. Я слушаю дыхание сестёр. Мне нет до них дела. Я сжимаю в руке чёрную перчатку. Одну перчатку из двух. На чёрной ткани пятен не видно, но я чувствую запах. Горячечный запах багровых роз. И металлический запах крови. Моей крови.
Я думаю о сёстрах – о том, какие у них всё же мягкие, податливые шеи. Какое безмятежное сладкое дыхание.
Я думаю о перчатке - о второй перчатке, которая осталась у него. Моя перчатка. Мой запах на ней. Тайный знак в темноте.
Я думаю о запахе багровых роз. О взгляде – «у него такой пристальный взгляд». О голосе – «такой вкрадчивый голос». Об отметинах у меня на шее, которые впрочем, уже затянулись.
Я уже засыпаю. Бездонная пропасть раскрывается вдали и меня тянет в неё, в пылающий чёрный огонь.
В последний миг, перед тем как заснуть, я думаю о нём. Я думаю о графе Д.. Я думаю о нём.


RB

[Gabrielle Estrait]

Дана, мне нравится. Получилась очень оригинальная версия Золушки

[Дана]

[Mary De Mart]

Дана, на моей памяти это уже второй рассказ о жуткой родственной ненависти персонажей. Но читать интересно, спасибо.