Вампиры Анны Райс

[Дана]

Комната пуста. Зеркала.
Зеркала перекликаются безысходным скрипом и траурным звоном, зеркала танцуют призрачной пылью в неподвижном запёкшемся воздухе. Зеркала расползаются ртутными медузами, эманируют, дробятся на бессчётное множество стеклянных листьев, раскрошенных в грязную колючую пыль…
Зеркала обступают, душат, швыряют в лицо отражения, точно горсти жгучего горького снега.
В зеркалах – пустота. В зеркалах – ложь и обман. В зеркалах – незнакомые лица, безразличные, надменно-отстранённые.
В зеркале – маленький мальчик. Антрацитовые локоны рассыпаны по бархату парадного костюмчика. Глаза – не детские, блестящие, вороньи. На губах – солёная изморозь. Кукольно-белый подбородок с ямочкой оперён пыльным кружевом. Мальчик играет с белой пурпурноглазой крысой в миниатюрном золотом ошейнике.
Девушка, одетая в суровое монашеское платье сжимает в безвольно обвисших руках перевёрнутый молитвенник. На щеках у неё нарисованы чёрные слёзы, горло покрыто рубцами. Она вся дрожит, как осина, опуская редкие белёсые ресницы.
Рядом с ней молодой человек – лунно-белокурый, холодный, высокомерный. Его пальцы – прозрачные, белые, точно тонкие свечи на алтаре, пальцы, созданные для отполированных клавиш пианино и для перстней с ядом, - небрежно с чем-то играют. Кажется, это младенческий череп.
К нему льнёт, безумно смеясь, женщина с рыжей спутанной гривой. Её подвенечное платье изорвано в клочья и густо заляпано кровью. Она всё смеётся, смеётся – отчаянно, яростно, но абсолютно беззвучно.
И, наконец, - девочка-подросток, бесстыдно обнажённая, худая, как скелет, туго обтянутый перепонкой кожи. Волосы свисают нечесаными сальными червями. Глаза её серые и безнадёжно пустые. Она либо слепа, либо безразлична ко всему и вся, запертая в теле, точно в темнице из костей и гниющей плоти.
Они наступают. Они приближаются.
Сердце грохочет - пустая карета на заплаканной дороге бесконечного сна.
Сон – ничто. Сон – зеркальная ложь. Сон – распоротая вена потерянной души.
Душа - это бог, погребённый на дне бесконечности. Слепой, безъязыкий, расчленённый, забытый. Тёмный бог, древний бог, вечный бог, коронованный светом погасшего солнца.
Маленький мальчик откусил крысе голову. Обезглавленное тело бьётся, извиваясь, как огромный могильный червь, алчущий добычи.
Белокурый юноша порхающим движением заточенных ногтей разодрал рясу на спине у монашки и ударил скрипичным смычком по вязи причудливых шрамов. Треск дерева, треск позвонков. И кровь алым кустом, водопадом, сплетеньем рек и притоков хлынула вниз.
Безумная больше уже не смеётся. Алые пятна на свадебном платье разрастаются пышными соцветиями – алыми, багровыми, рубиновыми, ржавыми.
Слепая девочка, пав ниц, подползает по-звериному к луже монашкиной крови и жадно лакает, марая лицо.
На груди у монахини – грубый нательный крест, но скрюченный, безвольный Иисус ей уже не поможет. Здесь он не бог, а всего лишь человек среди тех, в ком столько нечеловеческого, слишком нечеловеческого…
Это ад?
Это ты, отвечает одними губами безумная женщина. В глазах у неё – кровавые слёзы.
Я – это ты, произносит маленький мальчик. Кровь алым молоком течёт по его подбородку.
Я – это ты, откликается эхом белокурый убийца. Кровь россыпью чёрных веснушек покрывает его ледяное лицо.
Он кивает на тело монашки.
Она тоже была тобой, не так ли?
Глаза умирающей – тусклые стекляшки, запорошенные пеплом.
Я наступаю на её горло. Из обмякшего рта выползают красные до черноты клейкие сгустки. Голова – оторванный плод – падает, катится и замирает.
Слепая всё лижет и лижет засыхающую кровь.
Я – это ты, говорю я чёрному мальчику.
Я – это ты, говорю я женщине в красном платье.
Я – это ты, говорю я белокурому убийце.
Я – это они.
Они – это я.
Я, я, я, я, я…

RB