Вампиры Анны Райс

[Dionis]

Моя жертва. Наблюдения вампира.

«Золото солнечных лучей».

Это очень трудно объяснить. Ее тень, мелькающая за окном – мой единственный смысл. Она воодушевлена и счастлива. И я счастлив вместе с нею. Она рисует. Я вижу ее картину мысленным зрением. Я вижу закат после дождя – золото солнечных лучей, пролившихся под тяжелый покров серых туч – ее глазами. Мои ослепли бы от света. Я живу ею. Да, я живу.
Когда я впервые увидел ее, она хотела умереть. На узкой парковой дорожке, черной от недавнего дождя, забрызганной осенними листьями, перечерченной тенями, она оставляла эхо торопливых шагов и шлейф обреченности. Худенькая, дрожащая от холода и тоски, с этюдником, прижатым к груди. Она хотела смерти так отчаянно, что я шагнул ей навстречу. Это всегда очень странный момент, особенно сейчас, когда я слышу, что думают мои жертвы, глядя мне в лицо. Она поняла все сразу, без слов. Я часто думаю об этом миге, когда мы просто смотрели друг на друга, стоя в безлюдной аллее, в розоватом свете фонарей, бросавших блики в ее расширившиеся глаза. Была ли наша связь предопределена заранее? Случилось ли это мгновенно, как только наши взгляды соприкоснулись? Возможно, все последующее время понадобилось мне, только чтобы признать то, что было очевидно сразу.
Она смотрела на меня, и я видел себя ее глазами – цвета и оттенки, линии и светотени. Она думала о том, как бы нарисовала меня, и о том, что не успеет. Я прикоснулся губами к ее виску, и она закрыла глаза. Теплая округлость щеки, невесомая преграда шелкового шарфа на шее. Вкус безнадежности. Как века назад, в пропахшем застарелой смертью жилище, где газовые фонари бросали тусклые отблески в полные слез глаза ребенка.
Оставляя ей жизнь, я думал о Клодии. Я заставил ее забыть о нашей встрече. Мне самому хотелось забыть о ней.
Я не сумел.
Я пришел снова, просто убедиться, что с ней все в порядке. И увидел ее картину. Она написала портрет своего возлюбленного, воссоздав в красках облик вампира. Она не помнила меня, но ее воображение оказалось восприимчивее памяти. С холста смотрела смерть – завораживающая и отталкивающая одновременно. Я хотел отвести взгляд и не мог. Он действительно был похож на вампира, этот ее смертный друг с точеным лицом и светлыми глазами, в которых стояли такие искренние слезы, когда, надавав ей пощечин из-за какой-нибудь ерунды, он в изнеможении опускался в кресло и срывающимся голосом говорил о любви к ней, и о том, как жестоко она заставляет его страдать своей неспособностью понять это чувство. Она застывала, как мотылек, раскинув крылья в липкой паутине вины и надежды и хотела умереть – во время ссор, и во время примирений – не находя сил скинуть путы. Они растаяли только под резкими мазками кистью. Теперь она уходила, быстро запихивая вещи в легкий чемодан. Она не слушала, что он говорил ей и глядела вскользь, словно он был галлюцинацией, а не живым человеком. Он не запер двери, и я пришел после, чтобы забрать себе оставленный ею портрет. Смертный сидел, не зажигая света, неподвижный и безжизненный, как статуя, на которую больше некому смотреть. Мне не хотелось к нему прикасаться.
Она поселилась в маленькой квартире с окнами на тихую улицу. Я наблюдал, как она рисовала и гуляла без устали. Я слушал ее смех и песенки, которые она напевала вполголоса. Она была счастлива. Не многие смертные, раз взглянув в глаза смерти, могут отвести взгляд, но она словно научилась ценить жизнь заново. Я приходил снова и снова, слушать наивные песенки, смотреть, как под взмахами ее руки чистый лист обретает глубину и содержание, красться за ней по ночным улицам. Я уже знал, что мне нужно уехать, потому что единственный полный бескорыстной любви поступок, доступный вампиру – отвернуться от вожделенного смертного.

Когда Меррик ушла в огонь, я почувствовал это, хотя ее мысли и были мне недоступны. Ее слышал только Дэвид. Он подтвердил то, что я знал и так. Больше, чем вечности, больше, чем силы и больше, чем любви, она хотела свободы. Она надеялась, что став вампиром перестанет видеть духов и избавится от сонма теней, живущих через нее, но этого не произошло. Как бы импульсивно она ни действовала, за всем обнаруживалась чуждая воля. Обретя бессмертие, она превратилась в вечного свидетеля для духов предков. Они обретали форму только в ее глазах, только ее воспоминания об их жизнях возвращали им реальность. Она не хотела этого. Вся любовь, которую мы могли ей дать, была слишком слабым утешением. Меррик ушла к свету, унося за собой души тех, кто блуждал над землей, цепляясь за видимость существования. Не думаю, что я мог повлиять на ее решение, хотя и не виню Дэвида за то, что он так меня и не простил. После гибели Меррик мы больше не могли уживаться вместе. Я снова остался один.
Я не хотел допускать, чтобы мое отчаяние разрушило еще чью-то жизнь.

Решившись на отъезд, я даже не взглянул на свою художницу на прощание. Мне хотелось исчезнуть с ее пути навсегда. Я переезжал из города в город, и все они были похожи один на другой – чужие, неуютные, опутанные дождями поздней осени. Иногда я вставал вечером только для того, чтобы почувствовать, как холодные струи пропитывают мои волосы и одежду. Повсюду пахло прелой листвой. Мне больше не хотелось оплачивать чужой кровью свою вечную тоску. Найдя полуразрушенный дом я устроил себе убежище, из которого решил не подниматься. Когда жажда оставила меня и наступило забытье, я начал видеть сны. Я видел солнце. Осеннее солнце ласково гладило мою кожу лучами, не обжигая. Я видел серый асфальт тротуаров, тусклый и лишенный мерцания в дневном свете. Я вдыхал аромат раскрытых дневных цветов. Меня касались смертные, не вызывая никакой жажды крови. Я рисовал. Я был ею. Я вновь ощущал вкус жизни ее губами. Мне нравилось, когда она ела персики. О, как мне это нравилось!
Я так и не поднялся бы из своих сладких грез, если бы она не начала тосковать. Ей казалось, что вдохновение покинуло ее, она чувствовала себя одинокой. Однажды я увидел ее в соборе, среди стрельчатых арок и витражей, тонущую в звуках органной музыки. Старая деревянная столешница у молитвенной скамьи была болезненно жесткой под ее локотками, но она не меняла позы, опершись головой о сложенные вместе ладони, и проливая слезы на потертую обложку церковного псалтыря. Она не молилась, она плакала о том, чего не могла вспомнить.
Я вернулся в следующую же ночь, самолетом, которые я ненавижу.

Не знаю, как это возможно, но мы оказались связаны воедино. Мы вместе и врозь. Я смотрю на нее только издали, потому что мое присутствие погубило бы в ней жизненность. Я не хочу этого! Я никогда не решусь отнять у нее беззаботную радость. Все, что я могу: неосязаемо быть рядом и дарить ей красоту мира, увиденную моими глазами, чтобы она превратила ее в живое искусство. Я избегаю думать о том, что будет дальше. Когда-нибудь ей прискучит жизнь. Рано или поздно это произойдет, я чувствую. Что я буду делать? Сохраню для вечности еще одну опустошенную душу? Она никогда не простит меня за промедление… Дам ей умереть? Я не знаю. Моя собственная вечность равна ее жизни. Иногда мне кажется, что лучший выход – забрать ее прямо сейчас, силой. Иногда я на это почти решаюсь, но это означает уничтожить нашу общую смертную жизнь… Я сам создал для себя ловушку, из которой не вижу выхода. Какая горькая ирония! Я всегда был на это мастер.

Я стараюсь не думать о будущем. У меня есть это мгновение, в котором мы застыли, она – лицом к свету, я – лицом во тьму. Мужчина и женщина, едва касающиеся друг друга кончиками пальцев, но не способные развести рук, как в старинном танце. Я видел такой набросок в ее блокноте.
Никого и никогда я не любил так, как ее. Я знаю все ее мысли и чувства. Она для меня не загадка, и не воплощение романтической иллюзии. Она просто смертная, хрупкая и ограниченная, и я люблю ее саму; люблю просто за то, как она живет. Наверное, я впервые за все эти века понял, что такое по-настоящему любить.
Я себя ненавижу.
Потому что одновременно я понял, что значит быть настоящим вампиром. Ведь все, что я делаю – вымениваю на разноцветные бусы своих впечатлений живое золото солнечных лучей на ее коже.


RB

[Heretica]

Очень красивая и грустная история. Узнаю старину Луи=))) Но только в хорошем смысле этого слова. Последнее предложение - невероятно красивая метафора =))

[Mari]

Полностью солидарна с Heretica, очень красиво)

[Дракон]

Я отмечу, что читается легко и с точки зрения "как написано" - читать приятно.