Вампиры Анны Райс

[Дана]

Фланируя мимо бесстыдно горящих вечерних витрин, я то и дело ловлю шёлковой сетью летящего взгляда своё отражение. Тёмное пламя волос. Невысокий, стройный силуэт. Ноги – чёрные шнуры, затянутые в кожу, шипящую, точно ошпаренная кошка.
(Впрочем, возможно, ошпаренные кошки не шипят, а просто истошно визжат. Не знаю. Лично мне не доводилось выяснять это на практике. Считайте это серьёзным упущением с моей стороны).
Хотя, в любом случае, фигура и костюм – не главное. (Хотя и важное. Не верьте тому, кто станет это отрицать. Лучше присмотритесь, во что он сам одет).
Главное - багряно-жемчужное зарево моей улыбки. Улыбки, которая может пугать, обольщать, очаровывать, шокировать и далее по списку – в зависимости от выражения глаз. Глаза также в зависимости от (настроения, погоды, объекта наблюдения, темы размышлений и так далее) способны то сиять небесной чистотой и младенческой невинностью…
(лично я не вижу в младенцах даже крупицы невинности. Взгляните хоть раз на грязную пелёнку – и вы поймёте, что такое смертный грех, достойный десятого круга ада),
…иными словами, выглядеть как два поля, поросшие незабудками с вкраплениями васильков; то темнеть, превращаясь в льдисто–стальные пыточные камеры- глаза палача, который чаще видел струящуюся кровь, чем струящееся пиво… или что там пьют палачи. Думаю, всё же, что пиво - это слишком слабо. Логичнее всего предположить, конечно, что они пьют непосредственно кровь… но, боюсь, что выдаю желаемое за действительное. Реальная история обычно лишена изящества и логики.
Кстати, раз уж пришлось к слову, хочу внести ясность. Мне нисколько не хотелось бы стать палачом. То есть сейчас, в этот в век электрических стульев и газовых камер, об этом и думать смешно; но даже прежде, даже в Средние века…Нет, благодарю вас. Нет. И не предлагайте.
Видите ли, будь я убийцей…
Заметьте: я не утверждаю, что являюсь убийцей. Иначе вы ещё сбежите, не дочитав до конца фразы. А я, надо признаться, слишком ценю собственное творчество – пусть даже это заметки, нацарапанные кое-как на измятых салфетках. В этом-то всё и дело, господа, – в ценности творчества. Будь я убийцей, палаческая работа казалась бы мне такой же профанацией, какой кажется поэту стряпанье заметок в ежедневной газетёнке. Убивать одним-единственным, кем-то предписанным способом, и лишь тех, кого забраковало государство… Нет, нет и нет. Если убийство может быть искусством…
(я прекрасно понимаю, что на сей счёт нет и не может быть единого мнения. Кому-то ведь и звуки скрипки кажутся назойливым визгом);
… то работа палача – это грубая штамповка. Согласитесь - люди всё-таки индивидуальны. Да, не слишком. Увы. Но всё же настолько, чтобы заслуживать уникальную, неповторимую смерть. Правда, природа в этой области тоже халтурит и чертовски часто повторяется. Но ведь искусство затем и существует, дабы поправить природу и возвыситься над ней, не так ли?
Между тем, господа, это всё болтовня… Возможно, болтовня.
Предположим, я не убийца. В самом деле, зачем мне убивать?
Но, с другой стороны - а почему бы и нет?
(О, эта волшебна другая сторона! Стоит только приблизиться к ней – и перед вами в мановение ока раскинется царство неведомых доселе соблазнительных возможностей… Попробуйте – мой вам добрый совет. Учтите: я весьма редко даю добрые советы).
Вот, к примеру, в кафе, где я ныне убиваю тягучие минуты, точно бледных ночных мотыльков, посыпая их серебристой пыльцой эти строки, сидит за соседним столиком юная особа – девственно-чистая, как и мороженое в грубой жестянке у неё под носом.
У неё орехово-карие оленьи глаза и пушистые светлые локоны… Да, да, я знаю, я тоже морщусь. Слащаво и банально. Но весь этот мир, к сожалению, полон банальностей.
Кровь тоже банальна, но она, пор крайней мере, не слащава. Так возблагодарим же за это… кого? А вот это уже меня не касается. Подумайте над этой философской проблемой, пока я буду созерцать юную красавицу.
Итак, давайте заглянем в будущее. Зачем себя сковывать чем бы то ни было – а тем более тесными рамками времени? Что ждёт эту крошку, это бело-кремовое чудо, лет через десять или пятнадцать?
Выйдет ли она замуж за какого-нибудь олуха? Превратится ли в раскормленную клушу в застиранном ситцевом платье, о подол которого будут вытирать сопливые носы многочисленные отпрыски?
Или, напротив – не встретив в удачный момент вышеозначенного олуха, она загрустит, поникнет и рано увянет? Превратится в иссушённую старую деву-секретаршу; будет уныло мечтать о романе с женатым шефом и безнадёжно марать губы комковатой дешёвой помадой перед треснувшим зеркалом в женском туалете…
Прелестные перспективы, вы не находите? Одна другой соблазнительней.
А ведь я могу спасти тебя, детка. Могу сделать так, что ты останешься вечно молодой. Достаточно лишь окунуть перо смерти в алую тушь твоей крови – и обвести эти восхитительные контуры на чёрном стекле вечности.
Ты оставишь ни с чем старость и болезни и воспаришь в небеса, как дева Мария Мурильо, в окружении восторженных пухлых ангелочков.
Может быть, сейчас я отложу эти листки и подойду к ней...
(Листки я, конечно, забуду. Я многое теряю, оставляю, забываю).
…Сначала она вздрогнет. Но моя улыбка будет лучиться медовой лаской, а глаза смотреть нежно и восторженно. Воистину, милая, ты дева Мария, а я твой смиренный архангел Гавриил. Благословенна ты в женах, моя бесценная. Волосы твои сияют в свете фонарей, как нимб.
Быть может, она покорится моим взглядам, хрустально-звенящей паутине моих слов, моим прохладным танцующим рукам. Быть может, покорная, точно сорванная лилия, она окажется в моей машине (карета, безусловно, подошла бы больше, но, увы, – я не могу себе позволить настолько привлекать внимание). И когда машина вдруг сорвётся с места ястребом, почуявшим добычу, её невинное кроличье сердечко замрёт на мгновение – а затем застучит всё быстрей и быстрей, заставляя сладкую малиновую кровь плясать в коридорах вен и артерий алым пожаром.
А, быть может, ничего этого не будет.
Верить следует лишь в то, во что хочется верить – а иначе какой в этом смысл?
Верьте же, что это – всего лишь фантазия. И даже если завтра вы прочтёте в газете, изгаженной вашим бутербродом с колбасой или яичницей (не знаю, что вы там предпочитаете на завтрак – да мне, по правде сказать, нет до этого дела), о том, что девушка лет восемнадцати, кареглазая блондинка, найдена ночью… и так далее…
…Даже если вы это прочтёте, что помешает вам промычать с набитым ртом: надо же, какой кошмар, что творится в мире, куда смотрят власти, где мой бумажник, мне пора на работу, - и отправиться дальше в вашу контору, офис, магазин… или где вы там трудитесь в поте лица, добывая свой хлеб насущный?
Не отвечайте, мне всё равно.
Мне всё равно. Можете не верить не единому слову. Или поверить и потащить эти заметки в полицию, где на вас, разумеется, будут взирать как на ненормального.
А вы ведь нормальны, не так ли? В отличие от меня. Видите, я это признаю. Вы нормальны – вот и скомкайте эти листки, пыхтя от возмущения, бросьте их в мусорную урну и отправляйтесь своей дорогой. А я отправлюсь своей – в одиночестве, или с моей белокурой Мадонной, - но какое вам дело?
Прощайте.


RB