Анна Райс: ответы на вопросы читателей
подборка вопросов и ответов из дневника Анны Райс,
написанного во время турне "Служитель костей"
журнал Salon, 1996
{ перевод Xafan
}
Вы говорили, что были как Луи, когда писали "Интервью с вампиром", а сейчас чувствуете себя Лестатом. Мне тоже кажется, что из пассивного человека я выросла в того, что сам контролирует свою жизнь. Как мы можем помочь другим таким Луи взять себя в руки и стать счастливыми? Да и может ли вообще Луи измениться?
Не знаю, как я превратилась из Луи в "Интервью с вампиром" в Лестата из "Вампира Лестата". Я не думаю, что возможно научить человека любить самого себя, быть самоуверенным и научиться отстаивать свою правоту. Если бы! Единственное, что мне известно, так это то, что это произошло со мной, и не последнюю в этом роль сыграла публикация моих книг. Держать в руках свои книги, зная, что я уже выпустила три романа, - само это чувство придало мне сил.
В те годы это послужило толчком к моему изменению. Когда я, неиздаваемый писатель, прозибала в Беркли, я многому научилась от своих коллег по несчастью. Но стоило мне начать работать с издателями в Нью-Йорке, как я впервые столкнулась с людьми, которые помогали достичь успеха, а не провалиться.
Что бы ни говорили о нью-йоркских издательствах, нельзя отрицать тот факт, что они хотят, чтобы авторы достигли успеха. Они не заинтересованы в твоих неудачах.
В моей прошлой жизни я испытала много ужасных неудач и свыклась с ролью жертвы, с ролью скорбящего Луи, le Vampyre.
Вы можете сказать, что творчество изменило мою жизнь, что оно стало копией жизни, но я скажу, что это моя жизнь стала подражанием творчеству.
Почему в ваших произведениях не встречаются сильные и необычные женские персонажи. Все ваши главные вампиры - мужчины, и даже женский клан Мэйфейров подчинен мужскому духу Лэшера. Ваши женские образы либо выглядят глупо и комично (как Мона Мэйфейр), либо построены на стереотипах (синдром сломанной женщины Роуэн Мэйфейр). Вашим лучшим женским образом была девочка-вампир Клодия, но и она до сих пор не обладает глубиной и детализированностью ваших мужских персонажей. Жаль, что в ваших произведениях нет сильных женщин, тем более, что вы сами достигли очень больших успехов.
У меня есть сильные женские персонажи. Возможно, вы просто не прониклись моими произведениями и/или воспринимаете мои женские образы через призму своих стереотипов. Я не вижу ничего "глупого" в проблеме рано созревшей 13-летней Моны Мэйфейр, все еще пленницы детства. От своих родителей-алкоголиков Мона учится сама быть матерью, благодаря Гиффорд Мэйфейр она усваивает азы традиционной и нежной женственности, а от Древней Эвелин она получает бесценную проницательность, которая дополняет ее магические способности, веру в себя и смелость. В Америке тысячи таких, как она. Я вижу их, когда подписываю книги. Отчужденность и невостребованность ярких качеств ее личности еще раньше были описаны в моем романе "Белинда", где девочка-подросток отказывается принять лицемерие, глупость и глубокое несчатье взросления в Америке. Лично для меня Мона Мэйфейр после Лестата - самый любимый персонаж.
Что же до Роуэн Мэйфейр, я не вижу, чтобы она страдала тем, что вы назвали синдромом сломанной женщины. Будучи ученым и очень сексуальным человеком, обладающим необычайными способностями и острым умом, она теряет контроль над "чудом" Лэшера. Когда она понимает, что должна уничтожить его, какое бы знание он не сулил человечеству, она тяжело ранит Лэшера и бежит от него, снова испытывая на себе научное и паранормальное чудо рождения дочери Эмалет. Не знаю, что вы имеете ввиду под синдромом сломанной женщины, но я знаю, что вы испытываете предубеждение против этих женских персонажей и не можете их принять
Истории Доры из "Мемнока-дьявола", Древней Эвелин, Гиффорд и Моны из "Ведьм из рода Мэйфейр", повествование о Белинде я считаю своими наиболее ценными и вдохновенными работами. Сила Маарет, Джесс, Мекаре и Акаши полностью раскрыта в "Хрониках вампиров". Мужчина вы или женщина, я полагаю, у вас есть проблемы с женским полом. И также позвольте добавить, что Луи, агрессивный или пассивный "мужчина", герой "Интервью с вампиром", - возможно мой наиболее автобиографичный портрет женщины.
Студенческий тон вашего вопроса вполне идет в пору его женоненавистническому характеру. Те, кто смотрит на нас, женщин, свысока, обычно только и умеют, что читать лекции и порицать. Читайте мои произведения внимательно и с умом. Хотя я думаю, у вас есть личная проблема на этот счет. О своих же женских персонажах, в том числе и о Кристине из "Плача в поднебесье", я скажу даже больше. Я люблю Мону Мэйфейр. Я знаю ее. Я также знаю Габриэль де Лионкур. Я обожаю Мэри Джэйн Мэйфейр.
Прошлой ночью в Сакраменто на вашей встрече с читателями я была просто потрясена энергией людей, которые собрались, чтобы вы подписали их книги. Мы с моей 13-летней дочерью никогда этого не забудем. И все они были не просто фанатами ваших книг, ждущими своей очереди. Как писателю вам приносит вдохновение бурная энергия таких встреч, или же вы считаете, что то послание, которое вы вкладываете в ваши произведения, может быть точнее передано только в уединении вашего писательского места?
Мои встречи с читателями наполняют меня силами, они дают мне бесценный и незабываемый опыт общения с теми, для кого я и пишу свои книги. Ничто не заменит личного контакта. Пресса искажает смысл моих книг, ей наплевать на тех, кто на самом деле читает того или иного автора. Я лучше сама увижусь со своими поклонниками.
Это правда, чтобы писать, мне необходимо уединение. Я запираюсь в своей неубранной комнате со стопками черновиков и записей, с бюстами Бетховена (их сейчас три), статуями Христа и горами книг. В спокойствии я впадаю в свой транс и пишу.
Но та часть года, когда я путешествую, очень важна для меня. В дороге я получаю вдохновение. От руки я веду дневник, чтобы увести с собой домой всю любовь и теплоту таких встреч.
Иногда я просто не могу поверить щедрости моих читателей. Я так благодарна, что они приходят поделиться со мной своими чувствами. Я не удивлюсь, если моя жизнь больше похожа на жизнь рок-музыканта, чем на жизнь писателя. Так будет всегда, и мне это нравится. Боги дали мне все, о чем я молила их и пока не уничтожили меня. По крайней мере пока.
Как вам удается поддерживать ваше темное и богатое воображение в нашем однообразном мире? Ваши книги - духовная пища ваших поклонников. Вы - Диккенс нашего времени, и как все великие литературные произведения, ваши романы - глоток воздуха в безбрежном океане одинаковости; они шокируют общественное мнение. Спасибо вам за то удовольствие, которое я испытала, окунувшись в ваш завораживающий мир "Красавиц" одной суровой зимней ночью в Монтане, когда на улице трещал 40-градусный мороз, а ветер поднимал снежные метели.
В одном своем интервью вы сказали, что ваше творчество похоже на "мозаику из цветного стекла", где ваши герои несут на себе почти незаметный отпечаток проницательности, и ощущают на себе драматическую пульсацию жизни с ее глобальными проблемами. Вы можете это пояснить?
Спасибо за вашу искренность. Не секрет, что я стремлюсь достичь совершенства своих книг и всегда хочу касаться вечных тем. Честно говоря, я не помню, как я сравнивала свою работу с цветной мозаикой. Возможно, это интервью я давала давным-давно. Но я, без сомнения, всегда работала с глобальными проблемами и продолжаю это делать.
Тем не менее, я думаю, всегда необходимо уметь совместить широкий мазок и крошечную деталь: именно это и создает книгу. К примеру, я хочу создавать героев, которые ставят под вопрос само наше бытие и его смысл, но мне также необходимо до малейшей детали описать их покрытые атласом пуговицы или вшивые волосы.
Я скажу, что мои писательские эксперименты вовлекают вас в мир моих книги. У меня нет проблем с описанием героических персонажей, таких как Азриэль, Лестат, Роуэн Мэйфейр, Мона Мэйфейр, Джулиен Мэйфейр, но все они должны жить и дышать в настоящем, постоянно меняющемся мире.
Слова Лестата о трусости, совести, бессмысленности или лжи звучали бы менее громогласно, не будь голубоглазым блондином шести футов ростом, обладающим исключительной силой, а также стройной, в чем-то кошачьей и женственной фигурой. Таким он останется всегда. У него 20-летнее лицо, хотя его слова, как я надеюсь, уже слова провидца, мудреца.
Я говорила с людьми, и я убеждена, что я вижу цвета иначе, чем другие. Красный, золотой, бургундский, темно-синий - все они как будто вызывают во мне химическую реакцию. И все мое творчество - каждую сцену, каждый момент и любое движение - я вижу окрашенным и блистающим тем или иным цветом. И в моем воображении это создает полную трехмерную картину. Все 20 лет я старалась как можно лучше передать свое видение читателю. Описывая это, я как будто тону в аромате ладана.
Возможно, как раз поэтому я и не могу писать о тех, кого я ненавижу. Мое единение с персонажем делает меня рабом его образа, и я никогда не буду тратить свою энергию на героев, которые мне кажутся сатирическими, злыми или неоправданно жестокими.
Вы спрашиваете, как мне удается поддерживать свое воображение? На самом деле у меня нет в этом необходимости, хотя на крайний случай у меня есть сонаты Бетховена (сейчас я слушаю лондонский диск, там их три: Лунная, Патетическая и Аппассионата). И, как всегда, его трепещущая музыка несет неограниченную уверенность и колоссальное стремление быть понятым.
Я питаю свое воображение фильмами, музыкой, а также творчеством замечательных актеров, певцов и музыкантов.
Бывают моменты, когда я впадаю в отчаяние, когда ярость не дает мне выплеснуть на бумагу все то, что я вижу и чувствую. Но мое воображение никогда не покидает меня.
Я очень ценю ваше сравнение с Диккенсом, потому что он мой учитель и настоящий литературный гигант, не меньший, чем Шекспир.
Я уверена в том, что люди стараются убить наше воображение. Они говорят нам взять себя в руки, заполучить над собой контроль, прекратить болтать и спуститься с небес на землю. Но для меня земля - это бесконечная какофония прекрасного и ужасного. Всю свою жизнь я избегала людей, которые хотели навязать мне свои рамки. Но, в конце концов, внутри нас воображение всегда бунтует против этого.
Благодаря моим последним открытиям, наблюдениям, новым идеям, я чувствую себя беззаботной девчонкой, а не напуганной старухой.
Что же до однообразия, так я никогда его не признавала. Я никогда не была как все. Вот почему сейчас я ношу длинные бархатные балахоны и наряды из золотого ламе. Я всегда была не такой, как все, так зачем же мне меняться теперь?
Однообразие, без сомнения, - враг искусства и индивидуальности, это враг прогресса. И, разумеется, в Америке 50-х оно было священной коровой. Но я думаю, что сейчас мы живем в мире новых идей, в мире вседозволенности и это ХОРОШО.
Читая ваши книги, нельзя не заметить, какой духовный путь проходят ваши герои. Лестат, веками странствовавший без малейшего подтверждения существования Бога, наконец встречает дьявола. Но и, узнав о его существовании, он отнюдь не сразу осознает смысл своей жизни.
В своей книге "Бог. Часть II", Боно говорит: "Я не верю в дьявола. Я не верю в его учение. Но и правду нельзя различить без лжи, которую он создал".
Я имею ввиду, что, когда я впервые прочитала "Интервью" у меня сложилось впечатление, что вы не верили в Бога. Семь или восемь книг спустя дух стучится в дверь к историку с просьбой о том, чтобы его выслушали. Он говорит о своем желании попасть в рай.
Буду ли я права, если скажу, что на определенном этапе своей жизни вы не верили в существование Бога, а сейчас верите? Или вы всегда в него верили? Или, возможно, и сейчас не верите?
Хотя, я полагаю, в конце концов ваши личные убеждения ничего не значат. Я продолжу читать ваши книги и попытаюсь понять тот взгляд на вещи, который вы в них предлагаете. Но было бы интересно узнать, насколько ваши книги олицетворяют усвоенные лично вами убеждения.
Да, вы правы. Когда я писала "Интервью" я была напугана тем, что Бога не существует. Я была просто в панике. Но я отчаянно верила в доброту и в то, что можно создать царство добра - новую землю. Страдания Луи и Лестата стали олицетворением того, что они были лишены самой возможности создания этого царства. Их отчаяние было отражением того, что я чувствовала, потеряв свою католическую веру, свою мать и своего ребенка.
Мои поиски, заключенные в 17 книг, привели меня к намного более сложным выводам. Хотя я и не верю в личность дьявола (кому он нужен, когда у нас есть Гитлер и Аттила Гунн), я поверила в Бога. Сейчас я одержима Гностическими Евангелиями и скоро я выпущу еще одну библейскую книжку, причем намного более шокирующую и смелую, чем мог когда-либо быть "Мемнок-дьявол". Я не верю в католического бога. Я не думаю, что Богу есть дело до французских поцелуев или однополых браков. Я не уверена, что ему вообще есть до нас дело. Но я знаю, он не чужд красоты и постижения человеческого идеала, и я люблю его. В общем-то, мои книги отражают мои убеждения. Я не говорю устами ни одного из моих персонажей, но в целом книга отражает мои мысли: Зачем мы здесь? Чего Бог от нас хочет? И почему он не остановит страдания? Как можно было быть таким дураком, чтобы создать кучку людей, чей грех будет требовать бичевания божьего сына, его увенчивания терновым венцом и его распятия. Это же тупость!!!!
Во всяком случае для меня в этом плане это будет намного более шокирующая книга. Сейчас я живу среди людей, которые ходили по земле в первом веке нашей эры.
Я была очень удивлена, когда впервые прочитала "Повесть о похитителе тел", где один из героев занимается кандомбле, учением, которое, даже здесь, в Бразилии, большинство людей воспринимает как черную магию, как что-то неизвестное и плохое. Как вы соприкоснулись с кандомбле? И почему вы выбрали именно Рио местом, где Дэвид Талбот провел лучшие дни своей жизни и обучился этой религии?
Работая над "Повестью о похитителе тел", я много времени провела над книгами, изучая кандомбле. Я всегда была увлечена той смесью португальских католических традиций с индейскими и африканскими элементами, которая существует в Бразилии. Рио завладел мои умом, он всегда казался мне городом неописуемой красоты, необычных веяний и контрастов. В январе этого года у меня наконец-то появилась возможность поехать в Рио. Я провела там и в Манаусе много времени. В атлантических тропиках я на самом деле встречалась с могамбо, священником кандомбле, который позволил нам наблюдать за его приготовлениями к церемонии очищения. Было удивительно наблюдать за тем как вокруг девушки, которая должна была быть очищена, в ночных сумерках дрожали огоньки свеч, расставленных по кругу на влажной траве. По всему центру Рио я видела подношения могамбо или богам кандомбле. Я напишу больше о Рио в моем новом романе "Скрипка" и я, без сомнения, еще туда вернусь. Рио оставил след в моем сердце. Его португальские католические церкви для меня также привлекательны, как и кандомбле. Мне было тяжело и больно покидать Рио. Любуясь морем на пляже Копакабаны, я пообещала, что обязательно вернусь. Огни Рио, его прекрасное море и необычайная красота здешних людей сильно вдохновляли меня, когда я писала "Скрипку". В более ранних романах Рио для моих героев был только конечным пунктом назначения, и только теперь он, наконец, обрел всю полноту оттенков и форм в моем воображении.
Мне интересно, повлиял ли этот тур на ваше отношение к американской "культуре". Где бы это ни происходило - в Европе, Бразилии или Америке - вы являетесь приверженцем европейской культуры, но что вы можете сказать о типично американской культуре? И сможем ли мы когда-нибудь увидеть эти размышления в ваших книгах? В ваших произведениях фигурируют только Новый Орлеан, Нью-Йорк, Майами и Сан-Франциско. А как же такие места, как, к примеру, Кентукки или Атланта? Дело в том, благодаря влиянию готической субкультуры и музыки, во многих частях страны можно отметить неоклассические тенденции, вплоть до архитектурных стилей.
Я согласна с вами. По всей стране заметно проявление неоклассических тенденций, и даже в самых отдаленных провинциальных городках можно встретить европейские элементы в духе романтизма. Но я пишу про Новый Орлеан, Сан-Франциско и Нью-Йорк, потому что эти города сыграли свою роль в моей жизни, это места, где я испытала триумф своих больших побед и горечь поражений.
Так писатели не делают. Я просто-напросто не знаю Кентукки, чтобы писать о чем-то в тех краях. Мемфис для меня - загадка. Мое обожание музыки кантри (Элайзен Крауз, Элвис Прэсли) заставляет меня знакомится с новыми местами, но мое сердце навеки принадлежит Новому Орлеану и Сан-Франциско, и я все время должна туда возвращаться.
То, что я жила в очень европейском и религиозном городе и воспитывалась в католическом духе, заставляет меня снова и снова возвращаться в Италию - как древнюю, так и современную. Я росла в Редемптористском Приходе Нового Орлеана, а Редемптористы - это итальянский орден. Так что я большая итальянка, чем многие из моих итальянских друзей. Я лучше знаю итальянских святых, потому что они были святыми нашего прихода, и прочие вещи.
И опять-таки автор не может сам это выбирать. В моем творчестве места действия способны чувствовать, и они тоже становятся героями моих книг. Моя любовь к Новому Орлеану и мое одиночество в Сан-Франциско оказали на меня слишком большое влияние, чтобы не найти отражение в моих произведениях. Как раз сейчас я пишу про Нью-Йорк, потому что часто навещаю его и подолгу там живу. Мое описание Техаса в "Белинде" и "Королеве Проклятых" было тесно связано с теми годами, которые я провела в Далласе, Дентоне и Ган-Баррел-Сити. О мире я могу писать только в ограниченном масштабе, тогда как Новый Орлеан - моя первая и самая главная сценическая площадка.
Меня всегда интересовал один вопрос и, вероятно, именно вы, Анна, ответите на него лучше всех. Хотя ритуалы S&M на протяжении всей истории сопровождали нас на ряду с "нормальной" сексуальностью, все же, чем вызван такой к ним интерес и их принятие сейчас? По-моему, интересно, что страны, в поп-культуре которых все большее место занимает эстетика S&M (Германия, Япония, США, Великобритания), - наиболее промышленно развитые на планете. Думаете, здесь есть какая-то связь?
Я всегда была заинтересована в S&M. На самом деле мы даже не знаем, какое место оно занимало в жизни наших предков, потому что они не оставили нам никаких свидетельств этого. К тому же я не уверена в принятии S&M сейчас. Мода играла с садо-мазо лет 30, если не больше, но редко можно встретить фильмы, где эта тема по-настоящему гениально развита. Они сливают в одну кучу самое обыкновенное насилие или юмор в сексе, что превращает саму идею контакта через S&M в абсурд. Было время, я штудировала книги про ранние проявления литературы чистого S&M. К сожалению, я не нашла ничего интересного.
Хотя, конечно, наше отношение к продолжению рода, наша сексуальная раскрепощенность, свободные браки и разводы - все это приводит нас к более разнообразным сексуальным экспериментам. Возможно, мы стали свидетелями расцвета сексуальности. Но кто знает? Вполне вероятно, древние не уступали нам в своей раскрепощенности, но просто никогда не обращали на нее своего внимания.
Одно очевидно: среди совершеннолетних с обоюдного согласия садо-мазо может с успехом практиковаться без риска беременности или СПИДа. Такие ритуалы вполне могут заменить обычный секс с целью обзавестись детьми. Возможно, они привлекают нас из-за нашего постоянного страха перед СПИДом или потому что нам больше не надо все время рожать детей. Я не знаю.
И обратно, когда я пишу это, я не задаюсь этим вопросом очень глубоко. Я вижу, как образы S&M через край льются из клипов рок-музыкантов и мне это нравится. Но, знаете, где я видела больше всего садо-мазо? В классическом баллете. Сходите в Нью-Йоркский Городской Баллет: танец там выражает слияние в единое целое воздержания и страсти, пытки и удовольствия, воспевания тела и отрицания его нужд.
Поправьте, если я не права, но многие критики высказывались насчет гомоэротических сцен в ваших романах. Вы не
расскажете, как так получилось?
Об этом я могу сказать только то, что повторяла много раз: всякую обоюдную форму любви между людьми я считаю нормальной. Я вижу в бисексуальности силу. Когда я пишу я теряю свой пол. Для меня тяжело смотреть на своих героев в зависимости от их пола. Я писала о людях, которые могут полюбить как мужчину, так и женщину. Для меня это абсолютно нормально. И, без сомнения, я не могу принять позицию римско-католической церкви по вопросам секса. Лучшая литература по моим книгам вышла из-под пера писателей-гомосексуалистов. И, кроме того, прожив жизнь, я поняла, что часто гомосексуалисты чуть-чуть лучше остальных людей. Из-за того, что с самого детства они были вынуждены столкнуться с тяжелыми моральными проблемами, этическое принципы у них намного более твердые, чем у многих гетеросексуалов. Я нахожу андрогинность чрезвычайно привлекательной. Для меня часто очень тяжело не забывать, что я женщина, и что для многих людей само слово "женщина" означает особенные вещи. Я смотрю на мир глазами бесполого человека. И, разумеется, мое отношение к андрогинности и чувственной любви нашло свое отражение во всех моих романах. В моем понимании Христос - фигура андрогинная.
Вы много раз утверждали, что ни одна форма обоюдной любви между людьми не кажется вам неправильной и что в вашем понимании в бисексуальности сила. Означает ли это, что вы сами испытали на себе такой образ жизни? И являются ли эти прелестные женщины, которые вас сопровождают в туре, членами вашего собрания?
Вы спрашиваете, влияют ли мои сексуальные убеждения на мою личную жизнь. Центральное место в моей жизни занимает только один мужчина и один брак, которому 14 октября исполнится 35 лет. И хотя моя любовь к мужу глубоко эротична, она дает мне возможность смотреть на мир открытыми глазами и ни в коем случае не "выпадать" из него. Я не переношу свои сексуальные убеждения в свою жизнь, и именно поэтому я могу смотреть на вещи непредвзято. Нет, дамы, которые путешествуют со мной не являются моими любовницами. У меня команда из 42 мужчин и женщин, и я всех их люблю, хотя это любовь и не имеет ничего общего с эротикой. Я просто сильно люблю своего мужа. Но, бывает, я "западаю", совсем как девчонка, хотя объятья и поцелуи для меня ничего не значат, потому что чувственная любовь у меня связана только с браком.
Без понятия, хорошо это или плохо, но так уж у меня сложилось. Мне кажется, что католики-ирландцы все такие: навечно преданные одному человеку мечтатели.
Но я еще раз подчеркиваю: пол для меня не имеет значения. Если бы я завтра обнаружила, что я мужчина, мне было бы все равно. Если бы я выяснила, что мой муж - женщина, - это ровным счетом ничего бы не значило. Знаю, это может звучать странно, но для меня пол не является основополагающим компонентом любви или дружбы. Он не имеет ничего общего с красотой. Как художник и поэт мой муж тесно соприкасается с тем, что принято называть "женственностью", со способностью выражать свои чувства через живопись и поэзию, с особой чувствительностью к звуку, свету или цвету. А во мне, особенно в моей общественной жизни, есть что-то от свирепости бенгальского тигра. Так что нас ни в коем случае нельзя назвать обычной супружеской парой. Верность сейчас вышла из моды, но разговор, беседа, спор, постоянный компромисс, понимание и стремление к большей любви являются основой брака.
Ваше творчество воспевает взаимосвязь между людьми, ваши герои развиваются в кругу родственников и друзей. Вы можете высказаться на этот счет? Я читала вашего друга Джона Престона в своих поисках того, как тонка грань между душой и телом, размышляя над чувственностью в нашей любви, над творческой страстью и даром жизни. Как эта дружба повлияла на вашу жизнь?
Джон Престон был моим лучшим другом. По факсу мы переписывались по 3-4 раза в неделю, а когда и ежедневно. Мы все время общались. Он научил меня быть терпимой. Он стал почти героем, когда столкнулся со СПИДом среди своих друзей, а потом, когда заболел сам. Он умер, не теряя храбрости, что было для меня просто невообразимо. Для меня он объект для подражания. Он вдохновляет меня. В моей комнате висят его портреты и я с ним разговариваю. Но меня преследует острое чувство, что он так далек от нашего мира, что мои слова не должны его беспокоить.
И, конечно, как и я, он верил, что секс не является злом. Он никогда в этом не сомневался. Как член гей-сообщества, он был почти святым: он всегда находился рядом со своими умирающими друзьями и даже в свои последние дни думал только о тех, кто его окружает.
Каждый день я страдаю по Джону Престону. Становится плохо, когда вспоминаешь, что его нет рядом. Но я твердо верю, что он воссоединился со светом. Он это заслужил. Он работал над собой, чтобы стать добрее к людям. Он проводил много времени над своими эссе и эротикой. Я всегда будут помнить наш с ним последний разговор, когда он попрощался со мной. Я очень надеюсь, что, когда настанет мой черед, во мне хватит мужества быть такой же храброй и иметь столько же сострадания к людям. Господи, каким он был человеком! Я любила его и продолжаю любить.
Певец Стинг написал песню про ваши вампирские истории и упомянул об этом на обложке своего диска. Я не припомню сейчас точный текст, но он был восхищен вашим творчеством. Вы когда-нибудь встречались, чтобы поговорить?
Да, я очень благодарна Стингу за упоминание о том, что "Интервью с вампиром" вдохновило его на написание песни "Moon over Bourbon Street". Его щедрость привлекла многих читателей. Но я никогда с ним не встречалась. В Голливуде он несколько лет был претендентом на роль Лестата. Было такое чувство, что все с этим согласны. Но со временем многое изменилось. Мне нравится музыка Стинга, он показался мне весьма талантливым актером в роли, где я его видела, но для образа Лестата он все-таки холодноват. Хотя кто его знает? Я даже не знаю, читает ли он до сих пор мои книги. Я все еще слушаю его музыку. Я говорила с людьми, которые обсуждали с ним мои книги, но я слишком стесняюсь, чтобы даже подойти к нему и никогда этого не сделаю.
Продолжаю свои поиски и размышления.
С благодарностью и любовью,
Анна Райс.
вернуться к оглавлению
|
|
::: Мои встречи с читателями наполняют меня силами, они дают мне бесценный и незабываемый опыт общения с теми, для кого я и пишу свои книги. Ничто не заменит личного контакта. Пресса искажает смысл моих книг, ей наплевать на тех, кто на самом деле читает того или иного автора. Я лучше сама увижусь со своими поклонниками.
|
