Вампиры Анны Райс

[Eleni]

Июль 1794 года

Клуб якобинцев

Колло, Робеспьер, Кутон, Сен-Жюст, и другие

Колло дЭрбуа рассеянно слушал якобинца, который громил с трибуны печатников, намеренно искажавших смысл речей в официальных листках. Тема была актуальной, не так давно благодаря простой невнимательности текст его речи изменился на прямо противоположный, но сам он делал из случая особой трагедии: понятно, наборщик спешил, а сам он забрал протоколы… Теперь же, судя по некоторым оборотам, дискуссия грозила вылиться в нешуточный скандал – некий листок под названием «Патриоты столицы» взялся кратко излагать содержание речей, произносившихся в Клубе и, естественно, кто-то что-то не так понял… По крайней мере, об этом говорил оратор, а сам дЭрбуа не сомневался, что тут имеют место личные счеты, если копнуть поглубже.
- …. Цензура должна следить за тем, что пишут…
Колло хмыкнул. Так и представил себе цензуру: толстую, почтенную матрону, которая лорнирует всю пишущую братию. От скуки он обвел взглядом зал, увидел Мерлена и на этот раз хихикнул. Гравюра в «Друг народа», свеженькая и даже актуальная, передавалась из рук в руки, вызывая, как всегда, смешки. Кто-то придумал тихонько пришпилить вырезку из газеты как раз над креслом председателя и теперь взгляд оратора волей неволей цеплялся за нее, заставляя кипятиться еще больше. Украдкой зевнув, дЭрбуа развернул на коленях «Саппер санкюлот». Здесь была напечатана заметка о преступности, врагах народа и «подозрительных». Эту тему он и собирался затронуть в своем выступлении. Но не прямо сейчас. Позже.

- Ты планируешь сегодня выступить, Максимильян? - поинтересовался Кутон, склонившись к уху соратника. Сам он собирался поднять вопрос о политике западных держав, который волновал его в последнее время особенно сильно. Несколько заметок, переданных из Англии, ясно указывали на то, что из Парижа передаются весьма противоречивые слухи. К примеру, активно обсуждался вопрос о неизбежности свержения Робеспьера партией, во главе которой стоят Тальен и Бурдон из Уазы. Странный выбор персоналий. Однако, ничего не бывает просто так. Кутон собирался произнести речь, которая бросила бы тень на некоторых сотрудников Комитета общей безопасности, и посмотреть на реакцию. Сейчас же, слушая разгоревшуюся полемику о цензуре, он поморщился. Якобинцы стали грубее.

- Только если вмешательство станет неизбежным, - сказал Робеспьер, сделав несколько заметок в блокноте. Похоже, сегодня будет что записать и над чем поразмыслить несмотря на дискуссию о цензуре, взять хотя бы планирующийся доклад Антуана. А был еще Кутон, мысли о котором не давали покоя. А еще было невыносимо жарко, последнее обстоятельство мешало ему трезво мыслить и очень злило. - Пока что я не слышу ничего, что требовало бы выступления и очень надеюсь, что мне не придется высказываться по теме твоего доклада. Не хочу лишних разговоров, несмотря на то, что твоя тема довольно... назову ее своеобразной, чтобы не сказать "скользкой".

- О моей теме тебе поведал Сен-Жюст? - Кутон метнул на второго соратника быстрый взгляд. Молодой человек сидел по правую руку Робеспьера молча, изредка делая себе пометки в блокноте также, как и Неподкупный. Удивительная метаморфоза - в последнее время казалось, что он перенимает все привычки своего духовного учителя. У него даже выражение лица стало другим. Кутон знал, что с момента ухода Робеспьера из Комитета среди депутатов поселилась странная сплетня. Поговаривали, будто Робеспьер не выдержал напора своего молодого коллеги и скрылся в его тени, а Сен-Жюст, фактически являясь направляющей силой, готовит переворот, который приведет к установлению диктатуры. Очень хотелось по душам поговорить с Максимильяном и объяснить ему, как далеко зашли слухи. Если бы точно знать, что их отношения восстановлены...

- Зачем ты обвиняешь во всех грехах Антуана? - вполголоса спросил Робеспьер, прикрыв глаза. Разговоры с Жоржем перестали быть непринужденными, он взвешивал каждое слово... почти как в разговорах с возможными оппонентами. И эта плохая тенденция появилась вовсе не после молчания Кутона в Комитете, а после его упоминания о Фуше. Можно мысленно ставить табличку с надписью "Собака зарыта здесь". Вопрос был риторическим, не требовавшим ответа, поэтому он продолжил: - Достаточно просто слушать о чем говорят. Твой второй секретарь, к примеру, распространяет сведения с ужасающей скоростью...

- Да? - только и смог ответить Кутон. Вот, значит, как. Он пригрел на груди змею, позволив этому провинциальному прохвосту занять должность секретаря, по протекции брата своей супруги. И вот - плата за добро. Он уже давно подозревал, что парень не так прост, каким хочет казаться. А он, к тому же, еще и болтлив. Завтра же он примет меры. Возможно, на него поступали какие-то доносы, на которые он не обращал внимания? - Я поговорю с ним, - ответил вслух Кутон. И замолчал. На трибуне тем временем потрясал кулаками Лежандр. Бывший мясник, похоже, перестал бояться тени Дантона и чувствовал себя в безопасности.
- ... зачем секциям столько оружия, я вас спрашиваю? Зачем? Чтобы сеять недоразумения? Вчера вечером потасовка из-за пьяной гражданки чуть не закончилась бойней! Патриоты извлекли ножи, а один умник сбегал за пистолетом! И открыл огонь! Хорошо, что промахнулся! Так вот, граждане, я спрашиваю, какого черта секции держат оружие? Заставить их сдать оружие, к чертовой матери! У нас, слава богу, не 89 год, чтобы вооружаться!
В зале раздались одобрительные возгласы - некоторые якобинцы поддерживали Лежандра так активно, что председатель был вынужден позвонить в колокольчик.

- Гражданин Лежандр, - Бернард де Сент поднялся с места. Не далее как вчера он поспорил с Лежандром как раз по этому поводу, в итоге они не сошлись во мнениях... Но свою точку зрения он намеревался донести до общественности, раз уж общественность слышала их чрезвычайно громкую дискуссию. - И вы, граждане... Мое высказывание не займет много времени. Мне кажется, что мы не совсем верно подходим к существующим затруднениям. Да, многие граждане носят оружие и сидящие в этом зале не исключение, не правда ли? Полагаю, что почти у каждого третьего из вас есть нож в рукаве, а у каждого пятого - пистолет. Для чего носите оружие вы сами и я в том числе? Вовсе не затем, чтобы отбиваться им от оппонентов, но затем, чтобы защитить себя, не так ли? Для кого из вас является секретом то, что грабежи несколько участились? Я считаю, что потасовка из-за гражданки имела бы место все равно, раз ее участники не хотели слушать доводы разума, но состоялась бы с помощью подручных средств... Которыми тоже можно убить. Считаю, что дело не в наличии оружия, а в сознательности граждан. Издав соответствующий декрет, мы вынуждены будем сами последовать ему. Скажите, кто из вас в таком случае, сможет ходить ночью по улицам, ведь заседания заканчиваются поздно...

- Черт побери, де Сент, ты искажаешь мои слова! - заорал Лежандр, побагровев от гнева. - Никто не говорит о полном разоружении! Я призываю к порядку! А то, что участились грабежи - это уже отдельный вопрос, и он - не ко мне, а к тем, кто управляет жандармерией! Сколько уже можно это терпеть? Почему начальник национальной гвардии позволяет себе разгуливать по улицам пьяным, а жандармы играют в кости в тавернах тогда, когда они должны ловить преступников!

- Вопрос о порядке не относится к вопросу "зачем секциям столько оружия" никаким боком, - невозмутимо сказал де Сент, сверля оппонента взглядом. - А ты именно призываешь к разоружению. Я уже подчеркнул, что беспорядки - это вопрос к жандармерии, но он не имеет отношения к секциям в целом. Где твоя логика, гражданин?

Лежандр разразился ругательствами и затряс кулаками. С логикой у него было неважно, да и, что говорить, красноречие не было его сильной стороной. Сен-Жюст некоторое время следил за разыгравшейся словесной баталией, едва сдерживая улыбку, затем повернулся к Робеспьеру. - Уже не первый раз слышу призывы к разоружению секций. Знать бы, кто напел это в уши Лежандру, и к чему он клонит. Не Лежандр. Тот, кому пришла в голову эта мысль.

- Не знаю, кто был автором идеи, но клонит он именно к тому, что сказал: к разоружению секций, - сказал Робеспьер. Высказывать свои опасения в голос не хотелось, он бы говорил гораздо более откровенно, если бы рядом не было Жоржа... как ни странно приходить к такому выводу. Это было нечто похожее на смесь обиды, разочарования, сожаления и вполне резонных опасений, если задуматься, но суть от формулировки не менялась. - У Лежандра полностью отсутствует фантазия, он понимает все буквально... Поэтому в своих выводах я не сомневаюсь. Антуан, я хочу, чтобы ты сразу же сказал мне, если подобная дискуссия будет иметь обсуждение в Конвенте.

- Да, конечно, скажу. - От Сен-Жюста не укрался короткий взгляд, брошенный на Кутона, который, казалось, был полностью погружен в обсуждение. С недавних пор Кутон вернулся, стал присутствовать на заседаниях не только Комитета, но и Клуба. Чаще всего он молчал, или же делал доброжелательный вид и даже пытался шутить. Сен-Жюст никогда не понимал полностью психологию Кутона, а сейчас чувствовал, что они стали гораздо дальше друг от друга, чем были. У Максимильяна те же опасения? Сен-Жюст Услышал голос Эли Лакоста и повернулся в его сторону, прервав размышления о Кутоне.

- Граждане! – вскочил с места Эли Лакост. – Но тогда имеет смысл обсудить этот вопрос!
В зале поднялся шум и Колло понял, что пора высказаться, раз другие намерены только спорить.
- Граждане!!! – он постарался перекричать шум. – Граждане!!! Вы правы, говоря о том, что некоторые жандармы не очень хорошо выполняют те обязанности, которые должны нести Кто из нас не раз становился свидетелем, как служители порядка просто не желают вмешиваться в свару, предпочитая собирать «урожай» из проигравших в драке? Я, конечно, понимаю, что победителей не судят... – в зале раздались смешки, Колло продолжил, еще больше повысив голос: - Вот и имеем ситуацию, когда за решетку попадают пьяницы, позволившие себе хлебнуть лишнего! Так как настоящий вор или злоумышленник считает себя на работе и не будет, к примеру, злоупотреблять спиртным. Я предлагаю наказывать провинившихся и не нарушающих устав жандармов не только штрафами и взыскательными санкциями, но и принять меры вплоть до тюремного заключения последних. Так как нет ничего хуже, нежели пренебрежение своими обязанностями. Также предлагаю ввести в городе комендантский час до тех пор, пока борьба с преступностью не даст видимых результатов. Предлагаю обсудить это, а не аристократов, которых мы обсуждали в последнее время.

Сен-Жюст понял, что благодаря высказыванию Колло, сейчас все пойдет по двадцатому кругу. Якобинцы вновь заговорили про аристократов, разделяясь на согласных и не согласных с его предложением. Он взглянул на Робеспьера и уловил едва заметный кивок головы. Пора. "Прошу слова!" Секундная пауза и приглашение председателя Клуба. Сен-Жюст стал пробираться в сторону трибуны, чувствуя спиной, как люди сверлят его взглядами, терзаясь догадками.

- Граждане и соратники! Несколько последних заседаний были частично посвящены обсуждению поднятого мною вопроса относительно использования труда заключенных. Вопрос этот вызвал множество споров и измышлений, о которых я узнавал как лично, так и от своих доброжелателей. – Сен-Жюст отметил, как в зале установилась тишина. Некоторые заерзали на стульях, и он на секунду задержал на них взгляд. Сплетники всегда выдадут себя сами. Теперь он знает их имена. Он продолжил. – Считаю своим долгом выступить тут с пояснением своей мысли, чтобы пресечь распространение домыслов. То же самое я собираюсь завтра сообщить Национальному Конвенту. Тысячу лет аристократия угнетала французский народ налогами и феодальным гнетом всех видов. Феодализма и аристократии больше нет. Именно поэтому я заговорил об аристократах, выдвинув соображение, что если стране требуется, например, отремонтировать дороги приграничных департаментов для прохода артиллерии и армейских обозов, рабочей силой сможет стать, как крестьянин, так и аристократ, вне зависимости от его происхождения. Революция уравняла граждан, и нет больше разделения на аристократов и плебеев. А если оно еще и сохраняется, то мы идем к тому, что его очень скоро не станет. Но аристократ аристократу – рознь. И до сих пор находятся те, кто надеется разрушить Республику, отдать ее на растерзание иностранным державам и даже пойти на такой шаг, как восстановление монархии. И такие люди не заслужили снисхождения. Заговорщики должны уничтожаться без права помилования, и каждый день, прожитый заговорщиком, ложится на нашу с вами, сограждане, совесть. Аристократы-заговорщики не дождутся от нас снисхождения и лично я, пока я жив, буду выступать за самые жесткие меры по их уничтожению. А теперь – о ситуации в тюрьмах. – Сен-Жюст заговорил, ловко перемешивая свои наблюдения и цифры. За два дня, которые он имел на подготовку, он проанализировал статистику и сделал неутешительные выводы – в тюрьмах – бардак, учет заключенных по степени их вины и величине возведенных обвинений не ведется, и частенько люди, обвиненные в участии в заговорах против Республики сидят вместе с мошенниками и мелкими воришками. Суть его речи сводилась к тому, что следует во-первых, навести порядок в учете, направив, если это потребуется, дополнительные резервы в тюремные ведомства, и во-вторых, разъединив заговорщиков и людей, обвиненных в мелких преступлениях, направить последних на принудительные работы, разгрузив тем самым патриотов, которые в данный момент гораздо нужнее в армии.

Аплодисменты были продолжительными, кто-то выкрикнул несколько лозунгов, остальные подхватили. Робеспьер разочаровано закрыл блокнот и спрятал его во внутренний карман сюртука. Он ожидал гораздо большего от этого заседания, так как отметил для себя по крайней мере два довольно важных замечания, которые были высказаны Колло и де Сентом. Но теперь они примутся за болтовню, за восхваление патриотов, за бессмысленные эпитеты в адрес врагов... Наметившаяся было дискуссия канула в Лету, но с другой стороны, как иначе можно было остановить в двадцатый раз начинающееся обсуждение? Интересно, Колло самому не надоедает? А еще он должен был признать, что Антуан вырос. Он больше не нуждается в подсказаках, так как сам того не замечая, совершенно правильно перехватил инициативу, в корне изменив сам ход дискусси и расставив точки над "и". - Поздравляю, Антуан, - совершенно искренне сказал он, слегка улыбнувшись. - Великолепная речь. Боюсь, что в скором времени мне нечего будет критиковать.

- Спасибо. - Сен-Жюст не смог скрыть блеска в глазах. Несмотря на то, что он произнес уже много речей и некоторые из них считал удачными, Робеспьер всегда был для него непререкаемым авторитетом в данном вопросе. И хвалил он нечасто. - Знаю, что перебил интересную дискуссию, но у меня не было выхода. Ты это понял. А свои выводы мы сделали. - Сен-Жюст отметил, что не видит Кутона. - Жоржу стало душно и он ушел?

- Да, он сказал, что неважно себя чувствует из-за духоты, - склонил голову Робеспьер. Действительно, это была самая удобная причина для ухода, от жары страдали абсолютно все, сам он только и делал, что утирал пот и немного ослабил галстук. Разумеется, сам он мог занять место в президиуме, но тогда был бы лишен возможности обмениваться комментариями с Антуаном. - Мне же кажется, что он расстроен из-за сорвавшегося обсуждения... Не бери в голову. Мы не могли допустить, чтобы эта тема обсуждалась каждый раз, когда Колло хочется об этом поговорить. Ты выбрал единственный возможный вариант.

- Будут и другие заседания. - Сен-Жюст улыбнулся тепло и по-дружески. В последнее время его не покидало ощущение, что его жизнь стала слишком гладкой. Не было больше недомолвок и недопониманий. Все встало на свои места. Он совершал ошибки, но сам исправлял их. И не было больше ни сомнений, ни разочарований. Странное ощущение. Но надо уметь радоваться и спокойствию, пусть даже оно и кажется затишьем перед бурей. - Заседание заканчивается. Пойдем. Тут и правда душно. - Сен-Жюст поднялся первым.

- Да, пойдем, - председатель как раз зазвонил в колокольчик. Якобинцы начали расходиться, стремясь побыстрее покинуть душный зал. Не стали исключением и они.

[Odin]

Июль, 1794.

Кафе возле Клуба якобинцеы.

Мерлен, Сен-Жюст, Робеспьер, Огюстен, Фрерон и другие.

Кристоф Мерлен вышел из здания Клуба, как только прозвучали финальные слова. Взгляды соратников жгли спину. Мерзавка Жюльетт Флери! Мерзавка! Это она нарисовала гадкую картинку и сунула ее своему братцу, а тот и рад старатсья. А Робеспьер-младший, оказывается, еще более жалок, чем он думал! Нашел кому пожаловаться! Бабе! Одно беспокоило Мерлена - откуда она узнала, о чем он думает в последнее время? Ведь этого никогда не произносилось вслух! Даже в самых задушевных разговорах Мерлен не признавался, что больше всего на свете иногда мечтает бросить чертов жужжащий улей и уехать домой! Откуда она узнала?! "Мерлен, видел последний "Друг народа"? На тебя там картинка похожа". - Смех. Смех. Еще раз смех. А он еще жалел маленькую дрянь, когда ей подожгли квартиру! Да ее саму следует сжечь и растереть! Огрызаясь, Мерлен сделал несколько шагов вперед. И снова взгляды. И тихий голос Фрерона. "Говорят, ты прилюдно оскорбил братьев Робеспьеров в лучших чувствах. Снова ошибка, Кристоф. Сколько можно говорить тебе чтобы ты думал, прежде чем открывать рот? Та речь про армию, которая тебе так сильно не понравилась... Вдруг это был результат совместного творчества?" - Хватит! - заорал Мерлен, теряя терпение.

На улице поставили несколько деревянных столиков, вокруг которых толпились посетители кафе: мало кому хотелось сидеть в душном помещении в такую жару, пусть даже и с чашкой кофе или чего-то прохладительного. Это было удобно, но сама процедура заказа была почти бюрократической: те, кто хотел сидеть за столиком на улице, вносили залог за посуду, кроме обычной платы и потом, когда возвращали чашки хозяину кафе, получали часть своих денег обратно. В результате возле стойки выстроилась длинная очередь, притом все говорили одновременно. Начала болеть голова, но можно было надеяться, что кофе избавит по крайней мере от этой неприятности.

- Мне не кажется удачной мысль о введении комендантского часа, - продолжил он прерванный разговор с Антуаном. - У нас не военное положение, никто не объявлял в порядке дня и какую-либо другую опасность. Подобные действия принесут мало практической пользы, но зато поползут слухи, что в Париже не все благополучно. Ты помнишь Велиикй Страх? Если учесть некоторую нервозность в пригородах столицы, то мы вполне можем ожидать, что этот слух вернется к нам в геометрической прогрессии и это... - он не договорил, так как чей-то резкий окрик не только сбил с мысли, но и заставил вздрогнуть. Горячий кофе выплеснулся на пальцы. Робеспьер резко повернулся к тому, кто кричал, не сразу узнав Мерлена из Тионвиля.

- Не ори, идиот, - меланхолично произнес Фрерон. - На тебя люди смотрят. - Шутки над Мерленом его забавляли. Тот поддавался на любые провокации. А что еще делать, раз и в Клубе, и в Конвенте приходится молчать, чтобы не быть изгнанным, как Тальен или Фуше?

В ответ Мерлен выругался, чем подогрел интерес окружающих к своей персоне.

- Кристоф, как тебе последняя речь Сен-Жюста? Выдай вердикт! - раздался голос из толпы.

- Они жестоки, - иронично заметил Сен-Жюст, повернувшись к Робеспьеру. Он с возрастающим интересом следил за развитием событий.

- Что ты имеешь в виду? - спросил Робеспьер. Погрузившись в свои мысли, он не сразу уловил ход мысли соратника и даже игнорировал шум вокруг. До определенного момента, пока в висок не был вколочен еще один воображаемый гвоздь. Прислушавшись, он оценил происходящее. Ах, да, от Мерлена ждут комментариев, но последний кажется не в духе. Оказывать ему поддержку Робеспьер пока не собирался по вполне понятным причинам, хотя и знал, что Огюстен далеко не подарок и мог несколько преувеличить некоторые детали. Да еще и Фрерон...

- Нет ничего приятнее, чем довести до белого каления того, кто слабее. - ответил Сен-Жюст. - Вот оно - развлечение спровоцировать Мерлена и поднять его на смех после публикации рисунка в газете. Кстати, ты видел рисунок? Не хотелось бы мне видеть подобную карикатуру на себя. - Сен-Жюст вспомнил давнюю историю о том, как Клери, защищая Марата, высмеяла Робеспьера. То противостояние могло бы завершиться трагически, если бы оба не остановились вовремя... Тем временем шум вокруг Мерлена нарастал. Держался он неплохо, но что может сделать один человек против подвыпивших якобинцев, которые пришли. чтобы снять напряжение? Сен-Жюст видел, как Мерлен, красный от злости, уже готов устроить бойню. Вот и иллюстрация к предложению о разоружении секций.

- Они задевают его не потому, что Мерлен слабее, - меланхолично сказал Робеспьер, наблюдая за сценой. - И даже не потому, что рисунок кажется им смешным. А потому, что тот, кто избран своего рода жертвой, слишком бурно реагирует на их слова. Согласись, что можно было либо не реагировать вовсе, либо посмеяться вместе с ними и тем самым не ставить себя в подобное положение. А что касается рисунка... Теоретически мне не хотелось бы видеть что-нибудь подобное обо мне, но практически английская пресса время от времени издает истинные шедевры. Но мне кажется, что Мерлен намерен устроить драку в общественном месте...

- Уйдем? - Сен-Жюст искоса взглянул на соратника. Слова Мерлена о Робеспьере ему, конечно, передали во всех подробностях. И он знал, что этот тионвильский вояка одно время отирался у Робеспьера под дверью, явно желая набиться ему если не в друзья, то в нечто подобное.

- Сначала допьем кофе, - ответил Робеспьер, кивнув на кофейник. - Мы приложили столько усилий, чтобы его получить, что мне жаль затраченных усилий.

Между тем, якобинцы, окружавшие Кристофа Мерлена не желали сдавать отвоеванные позиции, даже несмотря на то, что противник полностью утратил равновесие. И даже несмотря на то, что назревала драка.

- Вот видите, граждане, на самом деле от рисунков есть польза для общества! - со смехом воскликнул один из них. - Глядишь, гражданин Мерлен станет другим человеком!

- Если в газете напечатают еще несколько таких рисунков, то вполне возможно, - с нотками сомнения в голосе подхватил другой.

- Да, право, Мерлен, что ты разошелся! - пытался угомонить героев события третий. - Не ты первый...

- Но зато какой герой! - со смехом заключил кто-то еще.

Мерлен выхватил нож, и уже собирался припугнуть раздухарившихся идиотов, как вдруг заметил мирно беседующих Робеспьера и Сен-Жюста. Конечно, следовало продумать и проанализировать, как себя повести, но Мерлен, решил поступить, повинуясь внутреннему порыву.

- Отвали, - рявкнул он одному из "соратников", и грубо пихнув его, двинулся в сторону Робеспьера. Колло что-то там говорил про ту речь его младшего брата, дескать, составляли ее всем миром, и он, высказавшись в кафе, обложил дерьмом не только Огюстена. Ну что ж, пусть выскажет в лицо, если обижается. - Добрый вечер, граждане, - громко сказал Мерлен. - Вот, обсуждаем карикатуру. Похоже на меня, правда?

Сен-Жюст от неожиданного явления едва не поперхнулся кофе, но промолчал, ожидая реакции соратника.

- Добрый вечер, - сдержанно и немного холодновато поздоровался Робеспьер, отметив, что Мерлен, доведенный до белого каления, так и не убрал нож. - Мне показалось, что рисунок не подписан, но если вы узнали в карикатуре себя... Что же, не стану настаивать на иной точке зрения.

Мерлен скис, хотя запоздало отметил, что если и чувствовать себя дураком, то перед лицом умного человека, а не всякого сброда. - Уберите оружие, гражданин Мерлен, - холодно произнес Сен-Жюст, и поставил чашку кофе на стол. Никто не знает, что на уме у этого человека. Рука потянулась к пистолету.

- Я поздороваться подошел, гражданин Сен-Жюст, - буркнул Мерлен.

- В таком случае уберите оружие, - спокойно бросил Робеспьер. - Или же вы иначе не умеете? - в относительной тишине, которую прерывали только смешки еще не успокоившихся людей, ожидавших зрелища и шум от проезжавших экипажей, слова прозвучали громче, чем хотелось бы. Вместе с тем, он разозлился из-за факта, что здесь могла вспыхнуть поножовщина. - Скажите, гражданин Мерлен, чем эти люди так смертельно оскорбили вас, что вы готовы броситься на кого-то с ножом? Или мы не обратили внимания и это была самозащита?

- Я вспылил. Но никого не собирался убивать. Я - против предложения о разоружении, и умею держать себя в руках, - Мерлен убрал нож и остался стоять, перетаптываясь и не зная, что сказать. Точнее. сказать хотелось многое. Например, извиниться за то, что, не подумав, высказался про речь, которая была, наверное, важной. Но сидящий рядом Сен-Жюст со своей высокомерной физиономией, по которой хотелось треснуть, путал все карты.

- Если вы против, то выскажетесь в Клубе на следующем заседании, - проговорил Сен-Жюст, смерив Мерлена недобрым взглядом.

- Добрый вечер, граждане, - поздоровался Огюстен, оказавшись рядом со столиком, за которым сидели его брат и Антуан. Пришлось ограничиться только приветствием, так как он не знал, что здесь происходит. Но явно что-то не очень хорошее, так как физиономии у всех крайне напряжены и далеки от безмятежности. Только Фрерон стоит со скучающим видом, а на лице де Сента застыло хищное выражение. Мерлена он изо всех сил пытался игнорировать, но любопытство было сильнее и он спросил, персонально ни к кому не обращаясь: - Что происходит?

- Мерлен хотел всех перерезать! - выкрикнул кто-то.

- А потом пошел с ножом на граждан Сен-Жюста и Робеспьера! - добавил еще кто-то из "доброжелателей". Остальные зашикали.

Мерлен хотел что-то ответить, но в этот момент неведомая сила заставила захлопнуться рот. Нет уж. Вступать с этим человеком в новый спор, чтобы завтра весь Париж был обклеен карикатурами на него, Мерлена - уж нет, увольте. Он повернулся, выискивая глазами того, кто выкрикнул предположение. - Заткни вонючую пасть! (дальше последовал набор эпитетов)

- Садись Огюстен, - спокойно ответил Сен-Жюст, отодвигая ногой еще один стул. - Сейчас тут будет потише. Я надеюсь. - В глубине души ему хотелось прекратить этот цирк с Мерленом, но что-то удерживало. Скорее всего, детское любопытство - что будет дальше?

- Нет, меня ждут, - сказал Огюстен, пожав печами. Его действительно ждал Рикор, но он не без удовольствия отметил, что Мерлен молчит. Тогда как прежде заткнуть его можно было только, наверное, избив до потери сознания. - Я только поинтересоваться что случилось. А я бы, на вашем, месте, не допускал в общественные места психа с оружием в руках. Пусть гражданин Мерлен сдает его на входе.- Мелкая и, по сути, ничтожная месть за речь, но с другой стороны, не все же время этому шуту говорить гадости безнаказанно? Пока брат не успел ничего возразить, он быстро распрощался и пошел к ожидавшему его Рикору. Самое забавное, что его предложение тут же подхватили в толпе.

Мерлен почувствовал, как кровь приливает к вискам. Захлестнувшие эмоции перли через край. Он не слышал больше смешков и не видел, как именно на него смотрят. Лишь удаляющаяся спина этого недалекого выскочки, Робеспьера-младшего, который способен особенно громко тявкать лишь в присутствии брата. - Я, может, и псих, только никогда не прячусь за юбками своих баб, - крикнул в спину Огюстена Мерлен. - А твоя Жюльетт способна защитить тебя лучше, чем ты сам. Мои ей комплименты! - В кафе снова все стихло.

- Кажется, народ делает ставки, - меланхолично заметил Сен-Жюст, ни к кому не обращаясь. И допил последний глоток кофе.

- О твоем великолепном высказывании слухи разошлись сразу же после того, как ты их изложил, болван, - резко обернулся Огюстен, сбросив маску наигранного безразличия. - Ты, может быть, не прячешься за юбками своих баб, - последнее слово он намеренно подчеркнул и тут же продолжил, вспомнив слух, который одно время упорно циркулировал в кулуарах Тюильри. Слух, мягко скажем, опасный: поговаривали, что Мерлен в компании опального генерала Гоша влип в какую-то нехорошую историю с роялистами. - Зато попадаешь из-за них в нехорошие истории с заговорщиками.

- Прочисти уши, дубина! - крикнул Мерлен, в глубине души понимая, о чем тот говорит. Чертов Гош! Сколько еще ему отмываться от той истории? - Ты цепляешь только грязные слухи! - Очнеь хотелось повернуться к Робеспьеру и получить от него подтверждение - да, было, но он ведь исправился и сделал все, чтобы выманить англичанина из той деревушки! И ведь у него получилось! - А ты в следующий раз бери свою Жюльетт в миссию. Тебя там половина солдат не переваривала - вот она развлечется, рисуя карикатуры на целые батальоны!

- Тебя бы не переваривали еще больше, если бы ты не откупался от недоброжелателей, - сузил глаза Огюстен. - Говорят, что вы какого-то торговца у него дома повесили, а добро поделили... – Слух, который Буонапарте пересказывал до тех пор, пока всем не надоело, но возникший не без оснований. - Жюльетт я привет передам, раз ты вспоминаешь ее через раз. Она будет польщена.

- Бред! - заорал Мерлен, внутренне содрогаясь. Тулонская история, пусть и выглядела не совсем так, но чести ему не делала. Их было несколько, и Фрерон был в их числе. Пятеро подвыпивших комиссаров, отправившихся во внеурочное время делать реквизиции, проще говоря - пощипать врагов революции. Он плохо помнил, что именно случилось в тот вечер, так как был изрядно пьян. Возможно, этот чертов лавочник сказал что-то грубое, чем вызвал неудовольствие комиссаров. Возможно, что-то случилось с его супругой, которая суетилась при входе... Но факт оставался фактом - наутро после их визита мужика обнаружили висящим на собственном галстуке. А его имущество тогда было конфисковано, как имущество подозрительного. - Вижу, ты скатился до уровня грязных журналюг вроде Клери, и преподносишь общественности искаженные факты! Ты, который в Тулоне поимел всех смазливых аристократок, какие попадались под руку! А потом примазался к нашей победе! Трус и подонок!

- Это ты преподносишь обществу искаженные факты, так как правда нелицеприятна, - парировал Огюстен. - И, Мерлен, потрудись хотя бы вести себя как мужчина и не приплетать к каждому сказанному слову женщин. К тому же у граждан слушателей может создаться впечатление, что ты завидуешь. Хотя, если это единственное, чем ты можешь крыть... До сих пор удивляюсь, как эти мотивы не встречаются в твоих речах, ты без них, похоже, не можешь, - он демонстративно пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. Как раз вовремя, чтобы кто-то из толпы хихикнул: - Мерлен! На следующем заседании расскажешь нам про баб!

Мерлен затравленно оглядел толпу. Бесполезно что-то говорить. Они горазды крыть выскочек вроде Робеспьера-младшего у них за спиной, но никогда не посмеют выступить открыто. Он знал, что по меньшей мере половина из здесь присутствующих с удовольствием зубоскалила на тему связей Огюстена с аристократками. И дело было не в женщинах. А в том, что любого из них упекли бы зе решетку, уличив в подобном интересе. А сильные мира сего могут позволять себе все, что угодно. - Расскажу. - коротко ответил Мерлен, обращаясь к остряку. - Все расскажу. Главное - напомни. Он хотел сказать что-нибудь напоследок Огюстену, но лишь плюнул под ноги и пошел прочь.

***

Робеспьер молча смотрел в спину удаляющимся спорщикам. Что и говорить, если оба друг друга стоят! Никто не хочет молчать, но каждый считает, что держался до последнего и был прав. Нет таких слов и даже действий, которые могли бы убедить их в обратном и этой ссоре, видимо, суждено продолжаться бесконечно, как в известной сказке про корову. Однако была одна фраза, которая ему совершенно не понравилась и которую могут с удовольствием подхватить те, кто внимательно слушал.

- Значит, по мнению Мерлена, Клери преподносит искаженные факты, - вполголоса сказал он, так, чтобы это слышал только Антуан. - Плохая тенденция, если сплетня начнет распространяться, то до газеты доберутся те, кто давно об этом мечтает.

- Да, я отметил эту фразу, - кивнул Сен-Жюст. - И даже хотел вмешаться и заставить Мерлена пояснить эту мысль. Уверен, что он бы не нашелся что ответить, потому что Клери ни разу не написала ни одного искаженного факта. Правда, преподносит она их своеобразно. Что ты предлагаешь сделать, Максимильян?

- Боюсь, что сейчас уже ничего нельзя сделать, не останавливать же его... Публичное разбирательство нам ни к чему. С другой стороны было бы неплохо заставить взять свои слова обратно, пока их не подхватили сплетники. Я ведь на сто процентов уверен, что у газеты возросло количество недоброжелателей именно в связи с рисунками и, что более важно, с предыдущими публикациями, что тоже вспомнят. Согласись, из того бреда, что городили оба участника спора, это - единственное рациональное зерно, притом имеющее вес.

- Тема цензуры сейчас актуальна. - задумчиво сказал Сен-Жюст, разглядывая людей, расползающихся по своим столикам. - Я могу повернуть обсуждение в сторону "Друга народа" и заставить Мерлена пояснить свою мысль вслух. Все, что писала Клери, мне известно. Я смогу ответить так, что не останется вопросов. - Он отметил, что Робеспьер выглядит измученным и уставшим. Раньше он никогда не обращал внимания на такие мелочи, но беспокойство за жизнь соратника сделала свое дело. - Пойдем я провожу тебя домой? Мы могли бы поговорить по дороге.

- Нет, не нужно заострять на этом внимание, раз так сложилось, - покачал головой Робеспьер. - Но ты сделаешь это, как только вопрос станет обсуждаться или же появится тенденция к развитию этой темы. В крайнем случае, легко доказать, что Клери не лжет и это - несомненный плюс в нашу пользу. Никто не захочет разбирательства, но есть же и такие горячие головы, как Мерлен, которые сначала говорят, а потом думают. Да, пожалуй, пойдем. Кофе уже не осталось и делать здесь больше нечего.

Расплатившись, они медленно пошли по направлению к дому Дюпле. Настроение было не лучшим, весь день прошел не так, как хотелось бы или, может быть, это он ожидал от дня гораздо большего? В любом случае, ссора в кафе оставила неприятный осадок, хотя в теории испытывать дискомфорт должен был бы Огюстен. Слегка улыбнувшись, Робеспьер подумал о том, что сам Огюстен был бы немало удивлен, если бы узнал о таком заключении.

[Eleni]

Июль 1794 года

окраина Парижа

Луи Шарль, Морис из Севра

- Посторонись, чертов бродяжка! – гражданин в засаленной рубахе грубо оттолкнул Шарля и махнул рукой товарищу: «Заноси!». У лавки началось оживление. Люди обсуждали – каждый на свой лад – кому сегодня хватит хлеба, и готовились стоять в очереди насмерть, не пропуская никого со стороны. Шарль пришел к палатке, чтобы попросить дать возможность подработать – он так делал во всех городках, через которые проезжал. Но не тут-то было. Хозяйка лавки смерила его подозрительным взглядом и, обвинив в желании украсть хлеб, обложила такими словами, которыми из его знакомых ругался только Огюстен Робеспьер. Шарль опешил – с таким проявлением злобы он сталкивался впервые. Некоторое время он стоял и смотрел, как в лавку заносят хлеб. В этот момент он и получил подзатыльник от рабочего, таскавшего мешки.

Опустив голову, Шарль поплелся дальше. Он совсем не так представлял себе Париж. Париж ассоциировался у него с чем-то праздничным и красивым. Ну и что, что это была ТА жизнь. Все равно Париж – лучший город на свете! «Может быть, дело в том, как я выгляжу?» - с тоской подумал Шарль, когда его взгляд уперся в витрину пустого магазина, дверь которого была забита досками. Выглядел он и правда, мягко говоря, неважно. Один глаз совсем заплыл, и от него осталась маленькая щелочка. Под носом – запекшаяся кровь. Губы распухли. Плюс – грязная порванная рубаха. Все тело болело ужасно. Шарль лишь однажды испытывал настоящую боль – когда в детстве его укусила собака сестры. Несмотря на то, что укусила она за дело, возмутившись тем, как он попытался покататься на ней, уцепившись за хвост, ужас перед собаками остался на всю жизнь. Собаку тогда усыпили. Может быть, поэтому Мари долгое время его не любила? Шарль тихо вздохнул. Нельзя думать про Мари, иначе он расстроится. А надо быть сильным. Ведь нельзя заявиться к Франсуа в таком виде? И без подарка нельзя. Потому что настоящий путешественник всегда привозит из поездки подарок. А значит, нужны деньги.

В раздумьях Шарль дошел до очень маленькой и очень грязной с виду таверны. На ступеньках сидел толстый гражданин в очках и пытался что-то выковырять ножом из своего ботинка.

- Простите, гражданин, тебе не нужен помощник? Я умею чистить картошку, чинить обувь, делать разную грязную работу… - начал Шарль и отскочил, когда мужчина, подняв на него красное от жары лицо, замахнулся тем самым ботинком, что держал в руках.

- Вали отсюда, чертов воришка, знаю я, что у тебя на уме! Ты все еще здесь? Дуй отсюда, иначе жандармов позову!

При слове «жандармы» Шарль пробормотал извинения и быстро пошел дальше, отчаянно прихрамывая. Почему они такие злые? В Севре все было иначе! Тот мальчишка – Морис – был хотя бы злым за дело – он, наверное, просто был влюблен в красавицу Аннет. Но вот эти взрослые люди… Почему при виде его они сразу думают, что он – вор? Из-за подбитого глаза? Шарль почувствовал, что больше не может идти и присел на землю возле небольшой церкви. Место это он выбрал неслучайно – там сидело множество людей в таких же драных одеждах, и их явно никто не выгонял. Едва он протянул ноги вперед, как почувствовал, как чьи-то пальцы схватили его ухо.

- Ээээ, парень, не то место ты выбрал. Тут старина Гадэ сидит. Уже не первый месяц. Сейчас придет – все кишки выпустит.

- Отпустите мое ухо! – пискнул Шарль, едва сдерживаясь, чтобы не закричать – он не мог понять, мужчина с ним говорит или женщина, и на этом существе была куча жутких болячек. Ему вдруг стало так обидно, что захотелось заплакать. Даже отсюда гонят! Но куда же ему идти? Губы предательски задрожали.

- Ладно, ладно, парень, не реви, - смилостивилось «существо». – Понимаю, всем кушать хочется. Ты обойди с другой стороны, там местечко есть с краешку. Позавчера еще там маленький Пьер сидел, но помер от чахотки. Так что если поторопишься, можешь занять его место. Там неплохо подают. А уж если песенку какую знаешь – то к вечеру на похлебку себе наберешь – как пить дать. А вообще, парень….

Дальнейшую речь Шарль не слышал. При мысли о том, что его приняли за нищего, он едва не задохнулся от возмущения. Это придало ему сил. Надо идти вперед. Не может быть, чтобы было все так плохо. «Бородатый Рене, помоги мне, помоги!» - прошептал он свое заклинание и представил себе свое привидение: глаза-бусинки, тело – тонкая палочка и борода из желтой пожухлой травы. Оказавшись на безопасном расстоянии от церкви, он остановился, чтобы перевести дух. И почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Перед ним стоял враг. Тот самый рыжеволосый парень, которого Аннет назвала Морисом.

- Здоров, умник, - не очень-то приветливо буркнул Морис, но ничего лучшего в голову не пришло. Он не думал, что окажется аж в Париже, но и не очень переживал, что скажут по этому поводу дома – все равно отец пьян в драбадан, а мать подумает… если честно, он не знал, что подумает мать. Когда жертва их суда дошла до города, Морис почти торжествовал – ведь теперь с полным правом можно будет обвалять это чучело в соломе и пусть бегает по улицам в таком виде! Но чужой мальчишка ушел в лес. А Анетт сказала, что его теперь арестуют. И в рев, как и всякая девчонка.

Сначала он не поверил, а потом вспомнил, о чем говорили в городе по двадцать раз на день. А говорили, что у одного гражданина бандиты украли племянника, а гражданин этот сидит в Революционном трибунале и если пропавшего племянника не найдут, то всем отрубят головы. А что если Умник, которого он объявил «подозрительным» и есть тот самый племянник? Ведь говорил он что-то о Медоне, слышал же сам, как тот разговаривал с Анетт! Вот тут сердце убежало в пятки и ему стало жалко своих родных, кривляку-Анетт и еще себя – ведь если гильотинируют всех, то его в первую очередь.

Приняв решение, Морис рванул в лес, чтобы остановить мальчишку, но нашел его не сразу – к счастью, враг не углубился в чащобу, а свернул на дорогу, ведущую в проселок. Так и шел за ним, а потом и ехал, сначала забравшись в тот же обоз, что вез в Париж солому и дрова, а проследить от заставы было и вовсе парой пустяков. Подойти, правда, долго не решался, а ну как Умник рванет сразу к своему дядьке? Но только опять, вопреки ожиданиям, мальчишка не собирался никуда бежать, а судя по всему хотел жрать и искал способ заработать. Морис скептически хмыкнул, наблюдая за его усилиями: сам он два раза убегал из дома, когда его колотил пьяный отец и однажды прожил в Париже аж три месяца, пока не наступила осень. А во второй раз его просто поймали жандармы и отправили домой. Оба раза отец колотил, но все можно пережить. Может, и этот боится, что дядька его поколотит и не спешит возвращаться? Может, он еще может подружиться и их, если и гильотинируют, то не сразу? Морис вытер нос рукавом. – Жрать хочешь? Здесь тебе не Севр, никто ничего не даст. Надо к Сальпетриеру дуть, это больница. Там могут покормить за помощь. Или к бывшей Бастилии, там могут устроить братский ужин, может и нам что перепадет…

- Что ты здесь делаешь? - оторопел Шарль. От удивления он даже забыл, что перед ним - враг, который устроил судилище и натравил на него своих разбойников. Вспомнив об этом, Шарль сдвинул было брови, но потом подумал, что глупо, наверное, отчитывать его, раз не сделал этого сразу, и в результате промолчал. С этим надо держать ухо востро. Он на весь Севр кричал про "подозрительных" и шпионов. Вдруг он выслеживает? И ведь самое обидное, что не сбежишь - ноги еле передвигаются от усталости.

- За тобой пришел, - честно признался Морис. Он открыл было рот, чтобы задать вопрос, который волновал его больше всего, начиная с Севра, но промолчал. А вдруг мальчишка - врун и потом будет смеяться над ним? Но так как противник смотрел на него выжидательно, то прибавил: - Тебя папаша Анетт привел к себе домой, а я выгнал... А ты чего здесь ошиваешься? Шел бы домой... раз уже в Париже...

- Не твое это дело, гражданин разбойник, - Шарль вскинул голову, как в книгах обычно делали гордые герои - очень хотелось быть на них похожими. - Я пойду домой, когда придет время. А вот тебе тут не место. Это не твой город. И ходить за мной не нужно. Кстати, ты меня не выгонял. Я сам ушел. - Шарль не мог понять, отчего у врага изменился тон. А что изменился - чувствовалось. Он больше не нападал и говорил более по-человечески. Варианты были самые разные. Может быть, он и правда слуга Жана, и сбежал, потому что боится, что Жан надерет ему уши. Может быть, какие-нибудь люди пообещали ему награду, если он выследит его. Вот, например, за голову пирата Андрэ Бартоломьера была в свое время обещана большая сумма денег. А может быть, ему стало стыдно перед Аннетт и он решил так загладить свою гадкую выходку? - Ты зачем идешь за мной?

- Потому что папаша Анетт надрал бы мне уши, - сказал половину правды Морис. - Говорили, что тебя ищут в Севре, только я не верю, потому что ты бы дунул домой сразу. А ты тут милостыню просишь... Ну и проси. А я в Севр вернусь и без тебя. Надерут уши - и ладно. - Почему-то снова стало жалко себя, но теперь уже потому, что из-за страха, получается, снова сбежал из дома и уши теперь надерут вдвойне.

- Я?! Милостыню? Да ты... Да ты знаешь, кто я такой? - задохнулся от возмущения Шарль. - Я... я... , - первые слова, готовые сорваться с губ были "я друг Робеспьера, самого знаменитого патриота Франции". Затем возник еще один образ. Жан. Один из его похитителей. "Берегите себя, ваше величество". Так он сказал. Так раньше обращались к его папе, в той, другой жизни в Версале. Он - сын короля. И теперь, когда его папу казнили, а старший брат давно уже умер, получается... если бы не было бы революции, то он был бы... королем? Людовиком Семнадцатым? Это открытие настолько потрясло Шарля, что он, забыв про врага, несколько секунд смотрел перед собой. Затем запустил руку в всклокоченные волосы. - Я друг очень важных людей. Но кто они - рассказывать тебе не собираюсь. А домой дуть в таком виде - неприлично. Никогда об этом не думал? Подумай.

- Не смеши мои ботинки, - скривился Морис. Самые худшие его опасения подтверждались, ну и черт с ними. Можно же совсем не возвращаться домой? Или опять сбежать, если уши будут драть сильно. Он был голоден и устал и если этот умник будет еще задирать нос, то и уйдет себе. Подумаешь, важная птица! Эту мысль он решил немедленно озвучить: - Подумаешь, важная птица! Правду говорят, что у тебя дядька в трибунале? Так это он может быть другом важных людей, а не ты, понятно? И был бы ты другом важных людей, то не просил бы здесь милостыню! - прибавил он свой самый веский аргумент. - За попрошайство и арестовать могут, я знаю, что есть такой закон и на месте твоих важных людей я бы надрал тебе уши за то, что позоришь патриотов. А может и врешь ты все.

Шарль сузил свой единственный здоровый глаз и, сжав кулаки, сделал шаг к Морису. Он молчал и лишь смотрел ему прямо в глаза. Сейчас он чувствовал себя самым сильным - слишком велико было оскорбление. - А теперь слушай меня. Мой дядька Никола сидит в трибунале. А мой лучший друг - сам Робеспьер. И это он меня ищет вместе с Никола, потому что волнуется за меня. Не иду я к нему, потому что не хочу являться к нему, как раненый пес. И не хочу рассказывать, как вы вчетвером на меня напали, а я не смог дать вам отпор. Все понял? Я мог бы рассказать тебе многое. Про кодекс чести у пиратов. Про разные страны и приключения. Про то, как в лесу закапывают сокровища. Про сражения и битвы смелых капитанов. Но ничего этого я не расскажу. Потому что ты только и можешь, что махать кулаками. Я никогда в жизни не просил милостыню. И быстрее умру, чем протяну руку. Запомни это. И можешь идти на все четыре стороны.

- Ну и дуй себе на здоровье! - крикнул Морис, стараясь сдержать слезы. Плакать хотелось не от какой-то там обиды, а от страха: ведь теперь, когда этот умник, расскажет дядьке про то, что их было четверо на одного, то их точно гильотинируют. И виноват в этом будет он сам! А отец скажет... ничего он не скажет, потому что его тоже гильотинируют. - Я сам найду Робеспьера быстрее тебя, я знаю, где они заседают и попрошу, чтобы нас всех из-за тебя не гильотинировали! Все не виноваты в том, что я подговорил их побить тебя! - он сам запутался в своих заключениях, но и не был силен в словах, как этот умник. Поэтому просто зло вытер нос рукавом и побежал в ту сторону, где, как он помнил, была Люксембургская тюрьма. Оттуда недалеко и до моста.

Вид убегающего врага произвел на Шарля ошеломляющее впечатление. Видимо, в этом рыжем немного больше благородства, чем кажется. Он признал вину и хочет взять ее на себя! Но он что же, считает, что он, Шарль, собирается рассказать Робеспьеру про битву? Нажаловаться? Шарль бросился бежать за ним, но быстро понял, что не догонит - слишком болела нога, да и путешествие из Севра вымотало. - Стой, Морис, остановись! - крикнул изо всех сил Шарль. - Стой, остановись, мне надо тебе кое-что сказать!

Морис молча повернулся, наскоро вытерев набежавшие слезы. Расхныкался, как девчонка! А Анетт называл плаксой. От мысли, что еще раз обозвать ее врединой, может быть и не придется, стало еще горше. Остановиться заставила только пришедшая в голову догадка, что мальчишка наврал все. - Ну, что надо? - неприязненно бросил он. - Дуй отсюда! А я подую в свою сторону.

- Жалуются... на врагов.... только... трусы, - Шарль едва перевел дыханье, запыхавшись от непродолжительной пробежки. - Я отомщу тебе когда-нибудь. Сам. Один на один. А у Робеспьера своих дел по горло, и незачем ему разбираться с моими. Да и недостойно это настоящего патриота. Всему тебя учить надо. - Шарль изучающе взглянул на врага и вдруг увидел, что перед ним - просто такой же мальчишка, как и он сам. К тому же, запуганный теперь. Значит, он победил. А победители должны быть выше мелких обид. - Слушай, Морис... Говоришь, ты знаешь, где дают братские обеды? И вообще... - он протянул руку. - Предлагаю перемирие.

Немного подумав, правда ли мальчишка намерен мириться, Морис протянул ему руку: - Перемирие. Только на братский обед я бы не надеялся, там своих ртов до черта. Идем к Сальпетриеру. Там жратва хуже, зато точно получишь миску похлебки, если поможешь им поработать. И на ночь можно попроситься, если повезет... Я не врал, когда говорил, что бродяг в Париже арестовывают.

- К Сальпетриеру? Хорошо. Можно и туда, - улыбнулся Шарль. Он не представлял себе, кто такой этот Сальпетриер, но показать свое незнание было нельзя. Подозрительно. Ведь он не может сказать, что хоть всю жизнь прожил в Париже, но города совсем не знает, потому что жил в королевском дворце... - Расскажи мне, как ты бродяжничал? - спросил Шарль, чтобы перевести тему на самого Мориса.

- Как? Как все... Летом хорошо, потому что тепло и ночевать можно хоть под мостом, если не нагрянут жандармы. Только работу найти трудно, знаешь, сколько здесь ее ищут? Только на самую плохую никто не идет, а сунешься в насиженое место - во! - Морис продемонстрировал кулак. - Самые хлебные места, как возле Тюильри, да возле Клуба якобинцев, туда даже не суйся чтобы заработать. Вот мы и идем в Сальпетриер, туда никто не хочет, даже взрослые, только если очень жрать охота, тогда, конечно, идут... там им всегда рук не хватает... - Морис пустился в незатейливый рассказ о своих похождениях, перемежая это с воспоминаниями и забавными на его взгляд историями. Он уже задумал попросить Андрэ рассказать про моряков и пиратов, но это потом. А пока  их путь лежал в городскую больницу.

[Eleni]

Июль 1794 года

Городская больница Сальпетриер // Тюильри

Луи Шарль, Морис из Севра

Вырвавшись на улицу, Шарль едва успел добежать до ограды. Его била дрожь. Лишь мысль о том, что нельзя ударить в грязь лицом перед Морисом, который только сейчас перестал коситься на него с подозрением, позволила продержаться почти до конца. А потом его попросили отнести ведро с объедками в подвал. Оттуда доносился такой вой и запах, что он думал, что там живут животные. А оказалось… При одной мысли про жуткое зрелище, подсмотренное в подвале больницы, Шарля вырвало. Он с опаской обернулся, но, к счастью, никто его не видел. Шарль дотянулся до дерева и, сорвав листок, сунул его в рот, чтобы заесть отвратительный привкус. Наверное, никогда в жизни он не сможет больше ужинать и обедать. …А котел тот предназначался для людей. Для настоящих людей. Эти люди сидели прикованные цепями. Женщины и мужчины. Вперемешку. В полуистлевших одеждах. Он поставил котел на пол и смотрел, не отрывая глаз, на женщину, которая испражнялась прямо на пол, а потом запустила руку… Морис говорил, что там сидят умалишенные. Но ведь они когда-то были людьми.. Разве можно вот так… в нечеловеческих условиях… Шарль почувствовал, что его сейчас начнет снова выворачивать наизнанку. Если бы он знал, что такое Сальпетриер, то, наверное, предпочел бы умереть от голода, чем есть по соседству с такой жутью. А ведь это – больница! Место, где лечат! Вспомнилась уютная комната, обитая голубыми обоями, уставленная игрушками. Уютная кровать, десяток докторов вокруг, мадам Рамбо, склоняющаяся в почтительном вопросе: «Ну как вы, Луи Шарль?» И куча вкусной еды… Шарль услышал позади шаги и сунул в рот еще один лист. Лучше питаться травой, чем тут. Мало ли что кладут в их похлебку….

Морис чувствовал, что у него дрожат ноги, да и руки тоже. К самому зрелищу он уже привык, не в первый раз здесь побирался, а вот бедняге Андрэ пришлось совсем туго. На самом деле хотелось лечь и помереть - до того он устал. Его, так как он выглядел крепче, заставили выполнять и работу потяжелее, чем худого и хлипковатого на вид новообретенного собрата по несчастью. Жалея бывшего врага, эк его скрутило, Морис поставил на траву две миски и побежав к колодцу вернулся с кружкой воды. - На, попей. И поешь тоже. Это нормальная еда, не помои... Со мной то же в первый раз было, не переживай. На второй раз уже легче, а в третий и в четвертых ты просто бегаешь зажмурившись и ничего не замечаешь. Ну, и нос зажимаешь. Лучше было на дядькиных харчах, а? - Морис слабо улыбнулся. - Я сечас думаю, что тоже не прочь бы хлопать луковый суп дома... Давай, наворачивай и пойдем. Свое мы отработали.

- С тобой было также? - Шарль был потрясен. Морис был полуграмотным, возможно, вообще не читал хороших книжек, и совершенно не воспитан, но это было только одной стороной. Зато он проявил себя гораздо более выносливым. И сильным. И уж конечно, больше имел возможностей стать настоящим патриотом. И в жизни разбирался так, что некоторые истории оставалось только слушать и поражаться. Точнее, поражаться, конечно, мысленно - Шарль изо всех сил скрывал то, что почти все, что рассказывает Морис, его удивляет. И вот, это признание... От человека, который никогда даже не был во дворце... Шарль с благодарностью взял кружку и выпил воды. На вкус она была не очень, но выбирать не приходится.

- Ага, - кивнул Морис. - Почти все отсюда выходят на полусогнутых в первый раз. Ну, может те, у кого никогда не было дома, им все равно, но у меня дом какой-никакой, а есть... Да и у тебя тоже. А теперь подумай, ты хочешь ночевать под мостом, где нас могут арестовать? Или мы можем попроситься в ночлежку... Но там плохо, воздуха мало, воняет и клопы живьем жрут. И крысы, это, брат, хуже всего. Зря ты к дядьке не хочешь. Уши намнет, но без ночлега не оставит же...

- Не могу я туда, где воздуха нет, - тихо сказал Шарль. - Здоровье у меня плохое. Если воздуха нет, я дышу плохо и кашляю, и есть возможность, что это перерастет... ладно, неважно. - Шарль хорошо помнил, какой с ним случился приступ, когда прошлой зимой его засадили в смрадную комнатушку без окон. Тогда его смотрели сразу несколько докторов, и было сказано перевести в другое место. Так он навечно переселился в просторную комнату с зарешеченными окнами наверху, откуда можно было видеть воздух. - Не могу я в таком виде, как ты не понимаешь. И не боюсь я наказания. Это - вопрос чести. Понимаешь, я дал себе клятву, что сам пройду через все и вернусь, как герой. А в таком виде герои не возвращаются. Ты, если хочешь, иди в ночлежку. А я так.. на улице.. Или на Монмартр пойду. Мне кажется, люди там добрее.

- Дурак, - покачал головой Морис. - На улице тебя первый патруль арестует и будешь доказывать, что ты не осел. А что до героя, мне самому интересно, сколько ты продержишься. Мы, конечно, можем поселиться тут, в Сальпетриере, но работаем мы тут за миску вот этой похлебки. Денег тебе не дадут, понял? А другая работа... - Морис присвистнул, потом подвинул к себе миску и принялся вымакивать похлебку, помогая себе куском серого хлеба. - Ты ешь давай. Да, так в Париже много других детей, которые тоже хотят жрать. Сунешься в другой квартал, так морду начистят, что небо совсем с овчинку станет, еще будешь смеяться и вспоминать то, как мы тебя вздули... Твое дело, конечно. Только будешь ты героем без штанов, если твоему дядьке придется тебя из тюрьмы вытаскивать.

- Нет. Я решил. - твердо сказал Шарль. На самом деле он глубоко не был уверен в правильности решения. И ведь у него правда были друзья. Франсуа будет рад, что он вернулся, и примет его, и даже Морису поможет. Но тогда рухнет мечта. И в нем снова разочаруются. - Я попытаюсь, Морис. Я не могу рассказать тебе своей истории, но поверь, у меня есть причины. Ты не волнуйся, я действительно никогда не расскажу про то, что у нас с тобой произошло. И унесу свой секрет в могилу. Слово Белого рыцаря. - Шарль макнул кусок хлеба в похлебку и съел кусок. Если не вспоминать про то, что он видел в подвале, то можно немного поесть.

- Ну, как хочешь, - пожал плечами Морис. - Я про то, что ты не хочешь идти домой. Только без крыши над головой плохо, да и с жандармами я не хочу знакомиться. Тебя, если что, дядька вызволит, а я... - он махнул рукой, перебирая в уме все места кроме ночлежек, где можно поспать в относительной безопасности. - Есть возле Дома инвалидов одно место, но туда лучше не ходить, там только сирот принимают и за лишний кусок удавят, я однажды пробовал. Некоторые врали, что зимой умудрялись ночевать в Клубе, там все уходят после заседания и особо не смотрят. Спрятался за трибунами для зрителей и спи себе, тепло, хорошо... Я лично не пробовал. В Тюильри, если пробраться в галереи, там много разных лавок, тоже можно спать. Я однажды два дня там спал... пока жандармы не выгнали. Да, там жандармы ходят, но не такие лютые, как городовые или, еще хуже, патрульные. Можно под мостом, как я говорил. И... все. Я когда бродяжил, в ночлежке сколько-то жил... - Морис вздохнул и вымакал хлебом последние капли похлебки.

- В Тюильри? - оживился Шарль. - Давай попробуем в Тюильри! Пожалуйста! Я знаю там все. Немного знаю. И там нет крыс! - Шарль быстро поправился, - мне кажется, что нет. При упоминании Тюильри сердце предательски забилось. Если бы увидеть место, где они жили всей семьей! Хотя бы на секундочку посмотреть на дворец! Пусть он ему не принадлежит, а принадлежит народу. Это не имеет значения. В Тюильри он прекрасно ориентировался, потому что именно там по возвращению из Версаля он играл в клады и карты.. Там играл с сестрой... - Это же лучше, чем ночлежка, Морис! Это - приключение! Настоящее!

***

Шарль застыл, глядя на Тюильри новыми глазами. Когда-то это был его дом. Правда, там проживало еще очень много народу – он даже не мог запомнить все лица, и под конец бросил это занятие. Вообще, жить в Тюильри ни маме, ни папе не нравилось. Поэтому они приезжали сюда изредка. Летом здесь всегда было слишком жарко, а зимой – слишком холодно. Шарлю почему-то вспомнилось, как однажды он подслушал разговор графа Полиньяка с каким-то незнакомым графом – они обсуждали, что в их комнатах нет каминов, и жить там невозможно. Тогда еще Шарль удивился – зачем же жить там, где тебе так не нравится?

Сейчас здание казалось мрачным и безжизненным. Несколько окон были освещены. Интересно, а Франсуа тоже работает в Тюильри? Если да, то можно было бы прийти к нему не домой, а сюда – вот он удивится! Но не сейчас. Сейчас надо выспаться и придумать, как заработать денег, чтобы купить себе новую одежду и подарки для друзей. Морис, казалось, был немного растерян – похоже, он только слышал про то, как кто-то ночевал в Тюильри, а сам там не бывал. Шарль сделал ему знал следовать за собой. У входа стояли четверо жандармов. Ну и пусть стоят. Через вход ходят только гости и те, кто здесь работает. Они пойдут другим путем – секретным. Для этого надо обогнуть дворец и сделать вид, что они просто гуляют и любуются на красивое здание.

Вот и павильон Флоры. Когда они приехали сюда из Версаля, Шарля поселили именно здесь. Правда, дверь в его комнату не закрывалась, и чтобы побыть в одиночестве, он придвигал к ней столик. А вообще войти во дворец мог любой желающий. Сестра Мари, которую по возвращении из Версаля поселили на первом этаже, однажды с плачем прибежала к маме, жалуясь. Что она не может спокойно переодеться – по коридорам беспрестанно снуют какие-то люди! Шарль задумчиво стоял перед знакомым павильоном, когда внезапно его осенила одна идея. Часовня! Когда-то про нее ходили самые разнообразные слухи! Главный раздатчик милостыни как-то пожаловался маркизу де Лафайету, что на него в часовне упал огромный кусок штукатурки. А еще там были часы с привидениями. Они никогда не работали, и все попытки починить их заканчивались провалом. Вокруг часовни в результате вырос целый город – там был даже свой театр. А на террасах – уборные актеров и бараки для прислуги. Как пройти из часовни во дворец, Шарль знал прекрасно – в свое время он облазил дворец вдоль и поперек.
- Я знаю тут одно место. – приняв решение, Шарль почувствовал себя увереннее. - Но там водятся привидения. Если не боишься, идем. Не боишься?

- А... А откуда ты знаешь, что там водятся привидения? - почему-то севшим голосом спросил Морис. Здесь он чувствовал себя неуютно, ему было гораздо более по душе ночевать где-то в галереях, где всегда много людей, все толкутся и спорят и никто не надерет уши, если поймает. Во-первых, никому нет до тебя дела, а во-вторых, такие места называют "общественными", значит, они для всех. Идти куда-то, где водятся привидения не хотелось, но не признаваться же в этом! И чтобы никто не заподозрил его в трусости прибавил, правда, не очень уверенно: - Ну, пойдем...

- Потому что так говорили. Это ведь очень старый дворец. Его построили для одной королевы. Екатерины Медичи. Она была строгой, властной и жестокой. Но справедливой. Так вот, когда из-за нее умирали люди, они становились привидениями и пугали тех, кто... Ой, Морис, ты что так побледнел? Это же давно было! - Шарль испугался, что переборщил. Легенду о Екатерине Медичи ему рассказал граф Ферзен. Он вообще делал все, что просил Шарль, рассказывал сказки и истории, и даже ходил с ним в ту часовню. Да и вообще, в Тюильри было принято шутить про привидения, и это не считалось страшным. - Но это все было очень давно, - поспешил загладить оплошность Шарль. - Дядя мне никогда не рассказывал про то, что их видел - а уж он то тут бывает сам знаешь как часто. - Они подошли к часовне и осторожно вошли внутрь. - Если подняться по лестнице, можно попасть в зал, где собирались монахи. А оттуда есть путь к баракам, где жили раньше артисты. А потом - повара. Дальше через кухню, где готовили еду для прислуги, можно дойти до павильона... Ты чего так смотришь? - удивился Шарль.

Морис поймал себя на том, что пятится, но остановиться не мог. И вовсе не из страха перед какими-то глупыми привидениями. - Ты... ты... ты откуда все это знаешь? - выпалил он. Голос стал звенящим и каким-то резким, аж по коридору пошло эхо. - Твой дядя не мог тут бывать до Революции, я тебе точно говорю! Даже у нас, в Севре слышали про штурм Тюильри, когда патриоты...  Ты не можешь знать, где готовили еду для прислуги! Ты обманул меня! - тут голос стал совсем визгливым, уже от страха и от догадки, которая пришла в голову: - Ты тут жил раньше! Ты - из ихних! Ты наврал мне про дядьку, да я и сам, дурак, подсказал и сам поверил! Ты... ты... - страшное слово, за которое, он был уверен, с потолка тут же упадет нож гильотины, Морис так и не назвал. Но продолжал пятиться. А потом побежал, не разбирая дороги.

- Морис! - звук голоса эхом отозвался в пустоте коридоров часовни. Он сбежал. И, наверное, все понял. Шарль смотрел в пустоту в ужасе от того, что произошло. Он смог обмануть тех, кто его знал, и вот так глупо проявил себя перед мальчиком, который никогда в жизни не был в королевском дворце. ЧТо теперь будет? Он, наверное, побежит в жандармерию и расскажет все как есть? Шарль сел на пол. Накатила усталость и безразличие. Да пусть он делает, что хочет. Главное - не подвести тех, кто попытался его спасти. Если его заберут жандармы, он просто будет молчать. Не скажет ни слова. Пусть доказывают, что хотят. Ни одного слова. Он почувствовал, что глаза слипаются. Слишком много впечатлений и событий. Завтра он подумает.. Завтра.. завтра... Через минуту Шарль заснул. Во сне он видел изящную гнедую лошадь, на которой грациозно скакала сестра Мари...

[Etelle]

Июль 1794
Париж, Тюильри

Колло дЭрбуа, Бийо-Варенн, Гош


- Он тоже его видел?
- Да, как и Поль Мезон, только тот неделю назад, а этот сейчас.
- Полнолуние же….
- А еще, говорят, его же видела… ну ты понял, кто. Это – знак смерти на эшафоте – шепот из угла, да еще и про эшафот порядком надоели Бийо-Варенну, пытавшемуся, наконец, закончить все дела и уйти хотя бы на ужин – предстояло ночное дежурство вместе с Колло дЭрбуа.
Последний, кстати, еще не появлялся.
Интересно, до него тоже уже дошли эти глупые слухи про то, что призрак-то, граждане, зачастил в Тюильри. Да, да, по коридорам ходит окровавленный человек. А рожа-то у него… Как у покойника, в общем рожа, ничего сверхъествественного, кроме того, что сам этот человек - на поверку, призрак…

- А привидение-то наше с аристократическим душком, - буркнул Бийо-Варенн в ответ на приветствие вошедшего Колло дЭрбуа, - Только и разговоров, что до наших служащих он посещал то Австриячку, то гражданку дю Барри, то вообще Людовика Капета Тринадцатого перед смертью от руки храброго санкюлота, то его отца, Генриха… - Бийо-Варенн замялся,чтобы случайно не назвать упомянутого Генриха Наваррским, - Тоже перед тем, как его убили, в общем. Непатриотичный гражданин призрак, короче. И тебе добрый вечер, Колло.


- Да мне нет дела до призраков, - зевнул Колло. Эта история его изрядно бесила, так как жандармы боялись нести вахту, секретари заикались, несколько человек жаловались почти на сердечный приступ и все это вместе взятое очень мешало работе. - Я хочу поймать ту гниду, которая здесь пугает людей. И если поймаю - то постараюсь вытрясти из него остатки души или что там у него осталось. Тоже мне, нашелся... Ну что, пойдем по коридорам?

- Пойдем, - хмыкнул Бийо-Варенн, - А если он принципиально предпочитает не показываться Великому Комитету? Заметь, призрака видело пол-Тюильри. И никого из Комитета Общественного Спасения или Общественной безопасности.

- А вдруг он не показывается скептикам? - проворчал Колло. - Или показывается только тем, кто совершает определенные действия? Я бы поплясал с бубном, но мне нужно очень много выпить... для этого благого дела. А потом отбиваться от желающих поселить меня в Шарантон.

Неожиданный звук выстрела заставил Бийо-Варенна прервать ехидный комментарий по поводу Колло с бубном.
- Мне кажется, это со стороны правого крыла, - недобро заметил Бийо-Варенн, - Интересно, это призрак вышел на охоту? Или?

- Так он и будет ждать, пока мы прибежим, - саркастично сказал Колло, хотя выстрел встревожил и его самого. - Скорее всего, уйдет сквозь стен, точно тебе говорю... Ну подем же, что мы здесь застыли, как соляные столбы?

Бийо-Варенно резко кивнул головой и ускорил шаг, пытаясь не отставать от коллеги.
Почти бегом они преодолели нужные лестничные пролеты до известного им обоим павильона. В какой-то момент, слегка отстав, Бийо перешел почти на бег – уж очень неуютными показались пустые галереи. Обогнав Колло, шедшего с фонарем, он завернул за угол, неожиданно натолкнувшись на стену, которой за углом просто не могло быть…
- И все-таки я тебя догнал, - проговорил незнакомый голос.
В следующую секунду Бийо-Варенн отлетел в сторону, успев только позвать на помощь Колло. Краем глаза он попытался рассмотреть «призрака». Странно, ничего красного или кровавого в нем не было – просто темная вполне человеческая фигура, сжимавшая в одной руке дымящийся пистолет.


В обморочном свете фонаря рассмотреть что-либо не представлялось возможным, да и он только мешал. Поэтому едва услышав восклицание, заметив тень, а потом услышав и приглушенный стон, спровождающийся падением и ругательством, Колло поставил фонарь на пол и бросился на фигуру в темном. Хорошо, что Бийо был вполне заметен у стены, благодаря своему светлому фраку! Противник попался довольно сильный, но главное - не дать ему добраться до второго пистолета, если он у него имеется. Первый же стал бесполезен после выстрела. Борьба была не очень долгой, но отчаянной и если бы на помощь не подоспел Бийо... неизвестно, чем бы все закончилось. Наскоро обыскав поверженного противника, который оказался вовсе не призраком и вовсе не кровавым, Колло сунул за пояс конфискованный пистолет и с размаху двинул неизвестную личность ногой в живот. Вопросы потом.

- Черт вас побери, - выругался Гош, - У вас тут что, целая шайка?
Отползая к стене, он попытался рассмотреть хотя бы силуэты противников. Ничего общего с той жуткой фигурой, в которую он выстрелил.

- Черт побери, - выругался он снова вслух, не договаривая, что у него хватило ума начать пальбу прямо в Тюильри.
На самом деле история была глупой с самого начала. Выходя из кабинета Карно, он с гордостью отказался от провожатого, надеясь, что вспомнит расположение коридоров и лестниц по старым временам. Вспомнить не только не вышло, но, пытаясь найти выход, он явно забрался куда-то вглубь, а звать на помощь было еще глупее.

С третьей стороны, Лувр и Тюильри устроены так, что если держаться главного коридора и главное - никуда не сворачивать, то неминуемо попадешь в один из больших залов, откуда уже найти дорогу гораздо проще.
Поэтому Гош бросил отсчитывать повороты и, найдя дорогу между главными коллонадами, неспешно пошел к выходу.
Красная тень привлекла его внимание.
Человек словно скрывался от кого-то. Или прятался?
Бесшумная тень двигалась от колонны к колонне, замирая у каждой и, наконец, сникнув у одной из них на пол.

- Гражданин, нужна помощь? - Гош подошел к фигуре ближе.

Та поднялась с пола и откнула капюшон.
Голый череп. В крови.
Пользуясь замешательством Гоша, фигура бросилась прочь.
*Ну, а дальше, я, как дурак, выстрелил,* - подытожил Гош события, заодно рассматривая граждан, которые даром что были в штатском, но шутить были нерасположены.
Пытаясь привести мысли в порядок, он решил дождаться их реплики, чем рассказывать про сверхъестественное первым.

- Ну что, гражданин? - сквозь зубы спросил Колло, сопровождая свои слова еще одним ударом, срывая на пленнике и накопившуюся злость и невольный испуг. - Будешь говорить, сукин кот, зачем пугал людей?

- Сам дурак, - огрызнулся Гош, - Тот, кто пугал, ушел. У вас тут чудные дела творятся, - получив очередной пинок, он был вынужден замолкнуть.

- Так-так, - прошипел Бийо-Варенн, - А ведь пугали-то двое. И гражданин в красном, и гражданин, поднявший стрельбу. Прекрасная амальгама для Фукье выйдет, а Колло?

- Уверен, что Фукье еще не спит, но не будем его тревожить... - зло улыбнулся Колло. - Кажется, на месте оставался Приер? Вот и все, достаточно трех подписей, чтобы снабдить нашего гражданина надлежащей упаковкой. Допинаем его до лестницы?


*Они говорят про три подписи... Комитет, черт бы их побрал*
Гош увернулся от очередного удара Колло и ухитрился встать на ноги.
- Вы искали не меня, а того, в кого я стрелял, - прошипел он, стараясь восстановить дыхание, - И я его видел вблизи. У него череп вместо лица. - Гош сейчас был готов нести любую чушь, чтобы выиграть время, чтобы подумать над собственным оправданием. С другой стороны, появление в столь уединенной части Тюильри двух представителей Комитета так просто было не объяснить.

- Угу, - глубокомысленно сказал Колло. - Бийо, что застыл? Ты у нас постардавший физически, а сейчас пострадаю морально, потому что у меня нет сил слушать этого гражданина. Что скажешь?

- Какой такой череп вместо лица? - поинтересовался Бийо, - Говори, гражданин, всю правду и во благо Республики. тебя уже ничто не спасет. Нападение на члена Комитета Общественного Спасения - не шутка, - издевательски добавил он.

- Я нападал на очевидного врага Республики, - упрямо заметил Гош, - Что является вполне себе долгом каждого патриота. И то, что этот враг реален доказывает ваше присутствие в этом павильоне. Однако вместо того, чтобы расспросить меня о подробностях, вам проще отправить меня на эшафот. Воля ваша, - он пожал плечами.

- Ну хорошо, рассказывай, - разрешил Колло, шаря по карманам в поисках трубки.

Гош изложил вкратце всю историю про себя и человека в красном. То, что представители Комитета слушали, доказывало, что все это не было его личным умопомешательством. И слава богу.
- Да, я нарушил тишину. Но здесь и правда был человек в красном, - закончил он.

- Человек в красном, гляди-ка как поименовали, - съехидничал Бийо-Варенн. Что-то в молодом человеке его жутко раздражало. Возможно, одно непрошенное воспоминание... К сожалению, у Бийо была удивительная память на лица. И сейчас, вглядываясь в лицо молодого человека в свете фонаря, он вспомнил, - Вся эта история не покрывает его вины, Колло, - резко проговорил он, - Надо сдать его жандармам. Подобные типы опасны для обществе. Вчера они шляются по борделям, сегдоня палят в Тюильри. Их надо нейтрализовать.

Что-то в последней фразе комитетчика насторожило Гоша... Вроде как, почти верная характеристика. Только... откуда такая проницательность?
Как бы то ни было, Бийо-Варенн, сам того не зная, пробудил в гоше что-то похожее на совесть. Он ведь обещал тогда помочь девушке по имени Тереза. Теперь, конечно, вряд ли поможет. Но ведь обещал! И просто забыл, увлекшись другой идеей. И все-таки, откуда он знает...

- Сдать жандармам за...? - Колло прервался и удивленно посмотрел на соратника. Если арестовывать за хождение по борделям, то он, пожалуй, откроет список, нужно заметить хотя бы справедливости ради. Недоставало еще обсуждать эту тему. Подумав, он вынес вердикт: - За то, что стрелял в Тюильри, гражданин, отдашь мне свои документы. Я их тебе верну, если ты действительно честный патриот.

Гош на секунду задумался, после чего протянул Колло документы. понимая, что вывернулся.
- Буду ждат документы назад, гражданин, - спокойно сказал он, наблюдая за вытянувшимся лицом второго гражданина из Комитета.

- И только? Документы за стрельбу в Тюильри? Ты так мягок, Колло? А если этот гражданин и пугает здесь всех, кого не попадя? - Бийо-Варенн злился на себя за то, что сорвался и пытался наверстать упущенное, - Документы могут быть поддельными, и негодяй ускользнет.

Колло упрямо молчал, вопреки обыкновению. Сказать все, что он думает по поводу личных разбирательств, которые имеют место, может быть, как раз из-за борделя, не хотелось. Не нужно демонстрировать трения в Комитете при посторонних. - Будь уверен, Бийо, гражданин будет нести ответственность за стрельбу. Его легко найти, ведь он к кому-то приходил... не так ли... - прищурившись, он прочел фамилию на свидетельстве: - Гражданин Гош?

- К гражданину Карно, Вашему коллеге, - устало заметил Гош. Впутывать Карно еще и в эту историю не хотелось, но врать было бессмысленно. А вот реакция гражданина с узким лицм настораживала. Стоит вырваться из этого коридора, чтобы подумать.

- Что ж, Колло, фамилию и адрес мы теперь знаем, - прошипел Бийо-Варенн, поняв, что сегодня же отправить к Фукье наглеца, который пробудил в нем не самое приятное воспоминание - именно с ним ведь была Тереза в тот вечер, когда он ее встретил. Он помнит, хотя Колло забыл, этого выскочку, входившего из ее комнаты - о да, он проследил еще тогда. Когда решил, тчо Тереза будет принадлежать ему одному,- В ваших интересах не исчезать от правосудия, юноша. А с призраками мы без вас контакт наладим.

- И пеняй на себя в следующий раз, если придеть в голову блажь стрелять в общественном месте, гражданин, - бросил Колло и зашагал к тому месту, где оставил фонарь.

[Odin]

Июль, 1794.

Дом призраков.

Сен-Жюст, Бьянка, Огюстен, Жанна де Шалабр, Робеспьер.

- За то, чтобы все получилось!

Звон бокалов. Антуан всегда был мастером формулировок, ведь каждый вложит в эту разу что-то свое. Бьянка незаметно кивнула Сен-Жюсту и вложила ладонь в руку Огюстена.

*Демонстрируешь мне, что нет шансов, Клери? Не стоит. Я уже давно все понял*

Короткая и четкая мысль. Бьянка с удовлетворением подумала, что Сен-Жюст будет потрясающим бессмертным. Сильным и бесстрашным. Мариус, увидев его, сойдет с ума от злости, что он – творение ее рук. Ведь он не узнает, что Антуан – ученик Робеспьера, и во многом обязан ему своей безупречностью и силой суждений. Впрочем, не стоит позволять ему начинать эту словесную баталию.

*Это – остаточная реакция на твое присутствие, Антуан. Вдруг ты понял не до конца*.

Огюстен тем временем заговорил о Тулоне. Рассказывал смешной случай с маркитантками настолько артистично, что завладел всеобщим вниманием. Вечер без политики. Бьянка тихо вздохнула. Кажется, все получилось.

***

…Так вот какая она в жизни, эта Жюльетт Флери… Тихая, мягкая и женственная. Совсем непохожая на то деловое создание, что приходило в дом Мишеля Ландри. Маркиза де Шалабр искоса разглядывала женщину, о которой одно время поговаривали, что у нее роман с Максимильяном. Большие серые глаза, светлые волосы, уложенные со вкусом, оттеняют тонкие черты лица и изящные плечи. Она ведет себя, как невеста Огюстена, однако, кажется, что ее связывает с Максимильяном какая-то тайна. Боже мой, какое неприятное чувство! Откуда эта подозрительность? Откуда ощущение, что Жюльетт устроила все это ради того, чтобы сделать приятное Максимильяну? Из-за двух выразительных взглядов, которые он даже не заметил? Из-за заведенной темы о Цезаре, в которой Жюльетт так сильна и так блещет знаниями? Из-за того, что она кажется умнее, чем хочет себя показать? Пожалуй, в умении вести светскую беседу Жюльетт Флери сегодня могла бы составить конкуренцию ей самой. Удивительно, почему о ней никто не слышал до этого года? Но, кажется, Максимильян сегодня чувствует себя гораздо спокойнее, чем обычнее, и почти напоминает себя – прежнего. Что ж, если Жюльетт удается вызвать на его губах улыбку, значит, этот вечер пройдет не зря.

***

Сен-Жюст придвинул к себе бутылку вина. Хорошо, то тут есть Огюстен, иначе он бы чувствовал себя горьким пьяницей. Клери изо всех сил демонстрирует свое семейное счастье. Ее право. С тех пор, как они расставили все по местам, это его больше не задевает. Она улыбается, поймав его мысль.

*И не надейся, Клери. Это просто перемирие!*

Он шутливо хмурится. Ее волосы переливаются в отблесках свечей. Удивительно, раньше он не замечал, что она так похожа на Люсиль. Только чем? Взглядом? Искорками в серых глазах? Поворотом головы? Умением перевести тему, когда она становится слишком острой? «Антуан Сен-Жюст, я доверяю тебе этого несносного мальчишку Камиля на этот вечер. Но, клянусь, если ты позволишь ему вольности, я никогда в жизни не позволю тебе читать твои несносные стихи, и даже выброшу твои глупые письма, что лежат в столе Камиля уже целый год!» Звонкий смех. Белоснежная улыбка. Люсиль. И звук рояля. В доме Демуленов всегда звучал рояль. Сен-Жюст наполнил бокал.

- За тех, кого мы помним.

- Какой... необычный тост. Пожалуй, лучше выпить за то хорошее, что мы помним, - Робеспьер пригубил вино и поставил бокал на стол. На протяжении этого краткого пребывания в доме, он так и не пришел к окончательным выводам, откуда взялось смутное беспокойство и ощущение, что непременно должно что-то произойти? Хотя возможно, у него уже началась фобия: ведь стоит только куда-нибудь уехать и события не заставляют себя ждать. Притом в большинстве случаев именно тревожные. Не следует думать о них сейчас, когда вечер как раз располагает к приятной болтовне с непременным условием: ни слова о политике. В голос он сказал: - Хотя, это та же мысль, но иными словами.

- Меня от ваших тостов, граждане, бросает в дрожь, - со смехом сказал Огюстен. Находиться в этом доме было просто приятно, особенно после того, неожиданно вспомнил дорогие сердцу картины. - Или на вас оказывают влияние происходящие здесь, как нас уверяли, метаморфозы?

- Метаморфозы? Я что-то упустил? - Сен-Жюст кинул взгляд на Бьянку, которая, делала вид, что ее эта фраза не касается. - Поясни, Огюстен, куда вы с Жюльетт нас затащили? Уж не превратимся ли мы к концу вечера в лесных сатиров?

- Не думаю, - пожал плечами Огюстен. - Я верю в метаморфозы только в очень частных случаях, а местные жители рассказали, что людям здесь то ли снятся вещие сны, то ли появляется еще какое-то озарение... Я лично считаю, что все дело в количестве бокалов вина и только. Право, Антуан, ты слишком серьезно все это воспринимаешь... Бери пример с Максимильяна - он ни во что не верит из принципа.

- Если быть точными, то местные говорили, что из этого дома никто не выходит таким, каким вошел, - поддержала тему Бьянка. - А еще болтали о призраках и всякой нечисти. Но мы с Огюстеном подумали, что это вряд ли кого-то смутит. Потому что из наших гостей в потусторонние силы верит только Антуан. Но он итак привык к подобным посещениям. - Бьянка бросила лукавый взгляд на Сен-Жюста. - А остальные все равно не верят в жизнь после смерти. Жанна, ведь вы прагматичны также, как брат Огюстена, верно?

Маркиза склонила голову. - Вы угадали, Жюльетт. На мой взгляд, призраки живут в нас самих, и мы в силах управлять ими. Стоит дать себе волю, как они появляются. Но при определенном усилии уходят. Они - сила нашего воображения, как и многие из наших проблем. Верно, Максимильян?

- Склоняюсь к мысли, что призраки могут быть плодом нашего воображения, но могут быть и каким-нибудь явлением, которое редко проявляется и которое мы не в силах понять, - пожал плечами Робеспьер. - Если честно, мне сложно судить о том, чего я никогда в жизни не видел и вряд ли увижу.

- В таком случае мне жаль этих добрых людей, которые так надеялись если не напугать нас, то доставить необычные ощущения, - улыбнулся Огюстен. - Граждане, ну почему вы столь серьезны, как и прагматичны? Даже ты, Жюльетт. Берите пример с Руссо, он охотно верил во всякую нечисть и нам завещал.

- Ты поверил в призраков, Максимильян? Вот это новость! - искренне изумился Сен-Жюст. - Говоря о них, как о редком явлении, которое мы не в силах понять, ты как будто даешь им право на существование. Кстати, Огюстен прав - наш любимый Руссо и правда верил во всякую нечисть. А ты, Огюстен, веришь? - Сен-Жюст весело улыбнулся. Ему не нужно было смотреть на Бьянку, чтобы почувствовать, как она напряглась. И почему она так оберегает своего спутника от подобных разговоров?

- А что ты подразумеваешь под словом "нечисть", Антуан? - раздался голос Бьянки.

- Да все, что угодно, что не вписывается в наш мир, - пожал плечами Сен-Жюст. - Например, бессмертных, умеющих читать мысли. Или тех же призраков. Или людей, которые умерли много лет назад, но научились выглядеть живыми? - он вопросительно взглянул на Огюстена.

- Я во все верю, - меланхолично сказал Огюстен. Эта тема его интересовала постольку поскольку, но об Антуане ходили настоящие легенды, послушать такие и уже не нужно никаких призраков. - Даже в то, что ты оживил какой-то труп и носился с ним по какому-то острову. Притом находился в это время в миссии. Я давно хотел спросить, как тебе это удается? А касательно твоего вопроса... Как видишь, я во все верю, только все зависит от точки зрения и количества выпитого, как я уже говорил раньше.

- Антуан, ты упрекаешь меня в том, что я не делал, - вступил в разговор Робеспьер. - Я не сказал, что даю им право на существование, а просто высказал гипотезу, основанную на одной вековой традиции: люди склонны давать мистические характеристики всему, что не могут понять. Давно ли молния перестала считаться проявлением воли богов?

- Молния осязаема, и ее существование нельзя отрицать, - улыбнулся Сен-Жюст. Тема вечера ему нравилась, и за одно это он был готов носить Клери на руках. Обсуждать на полном серьезе с Робеспьером существование призраков... В прошлом году он бы не поверил в возможность подобного. - А мистические характеристики непонятному и необъяснимое - это разные вещи. И подтверждение этому - слова Огюстена. Как видишь, обо мне говорят разное, включая то, что я оживляю трупы. Это, увы, неверно. Если бы я умел оживлять трупы, то в Париже было бы сейчас, по меньшей мере, на четыре человека больше. Но необъяснимые явления существуют. И люди, которые не умирают, если в них выстрелить - тоже существуют....

- Антуан, никто не сомневается в том, что ты способен рассказать нам множество легенд об этом, - перебила его Бьянка. Ей хотелось увести разговор от опасной темы, хотя она и не сомневалась, что Сен-Жюст не станет открывать ее секретов. - Но что за история с бегающим трупом?

- Какая из них, Жюльетт? Их много! - рассмеялся Сен-Жюст. - Говорят, что на острове я перепугал с десяток человек. А еще кто-то видел, как я взмыл в небо с человеком, которого только застрелили. Что ж, всему верить?

- Мистическими характеристиками можно наделять что угодно, - сказал Огюстен, подкладывая себе на тарелку кусок пирога. - В Аррасе, например, до сих пор говорят о призраке, который якобы водится в старом аббатстве и когда-то, будучи в еще очень юном возрасте, мы решили проверить это. Забравшись с сад, мы некоторое время бродили там, пугаясь каждого шороха, но представьте себе весь ужас, когда в темноте показалось что-то белое... Разумеется, мы сразу же наделили это всеми мистическими характеристиками, которые только могли прийти в голову, но никто не сделал верного вывода. На деле же привидение оказалось, кажется, коровой...

- Лошадью, - поправил Робеспьер. А потом вполне невинным тоном спросил: - Если мне не изменяет память, Антуан, то в миссии одним из приближенных к тебе людей был помощник хирурга Эжен Блаве? В таком случае, я нисколько не сомневаюсь в том, что слухи мистического характера превысили все пределы разумного… Однако боюсь, что Антуан не упоминал о нем… - Дорогие гражданки, все, что я могу сказать о человеке, которого упомянул, это то, что он участвовал вместе с Антуаном в некоторых событиях и события эти часто оказывались настолько богатыми, что породили множество историй в большинстве своем далеких от истины.

- Да, все верно, - улыбнулся Сен-Жюст. Было что-то особенно пикантное в том, что часть гостей не представляла себе, ни кто такой Эжен Блаве, он же - Страффорд, ни кто такая Клери. А сама она, напустив на себя невинный вид, вполне достойно играла свою роль. Только сейчас Сен-Жюст подумал, что ни она, ни Страффорд никогда не рассказывали о причинах своего особого положения среди людей. А он об этом не задумывался, принимая их такими, как есть. Но ведь всему должно быть объяснение. Интересно, знал ли его Максимильян? Вдруг Клери открыла ему больше секретов? Но заводить тему о бессмертных было бы нечестно. Впрочем, Огюстен все равно никогда не поверит. - Позволь не согласиться с тобой, Огюстен. - заговорил Сен-Жюст. - Будь я призраком, ни за что бы тебе не открылся. Просто потому, что ты бы не поверил. Как знать, может быть, там, в Аррасе, с вами пытался связаться призрак или бессмертный. Каково ему было узнать, что его обозвали коровой или лошадью?

- Но причем здесь неверие? - откликнулась маркиза. Все это время она сидела молча, наблюдая за обстановкой в доме. В один момент ей показалось, что Жюльетт Флери уделяет разговору немного больше внимания, чем следовало, причем, тщательно скрывая это. Но еще больше ее удивляло, как легко Максимильян отозвался на тему беседы, совершенно, как ей казалось, ему чуждую. - Совершенно согласна с Огюстеном - как правило, слухи обрастают подробностями, не имеющими под собой ничего, кроме страхов и суеверий. Никогда не верила в подобные предрассудки.

- Антуан... - Робеспьер улыбнулся, а потом хмыкнул, что должно было означать смех. - Но дело в том, что наш призрак Сент-Ваастского аббатства впоследствии действительно оказался лошадью. Самой обыкновенной лошадью светлой масти, которую, видимо, плохо привязали. Так что мы наделили животное сверхъестественными способностями. Неверие, Жанна, заключается в том, что будь это призрак лошади...

- Максимильян бы доказал, что его не существует, - со смехом заключил Огюстен.

- Слухи не произрастают на пустом месте! - Сен-Жюст понял, что тема ускользает, еще немного, и разговор перейдет на домашних животных. - Я не отрицаю, что ваша история имела юмористическое разрешение, но... впрочем, какая глупость. - Он махнул рукой. - Я не собираюсь никому ничего доказывать. Вопрос веры - вопрос философский. Я верю в призраков и потустороннюю жизнь, и вижу то, что хочу видеть, но это не значит, что остальные должны видеть то же самое. - Сен-Жюст налил себе вина и поднял бокал. - Пью против разочарований. Если бы я в детстве обнаружил на месте красивого приключения загулявшую лошадь, мне бы было обидно.

- Огюстен, лошадь из твоего прошлого явно сегодня - герой вечера, - подала голос Бьянка, с любопытством наблюдавшая за развитием дискуссии. - Я бы подняла тост за здоровье домашних животных, но боюсь, что Антуан обидится. - Бьянка подмигнула Сен-Жюсту, который, кажется, принял обсуждение близко к сердцу. - Антуан, не переживай. Я верю в жизнь после смерти. И в привидения. И очень много во что еще.

- Право, Антуан, я не понимаю, почему ты воспринимаешь это так близко к сердцу, - посерьезнел Робеспьер, хотя предыдущая тема беседы, шутливая и непринужденная, как раз ни к чему не обязывала и она была не о политике. - Видишь ли, каждый склонен верить в то, что ему хочется, а мы не на заседании, чтобы спорить. Что же, граждане, не будем больше шутить на эту тему и отождествлять призраков с животными.


Огюстен поспешил взять на себя инициативу в разговоре, пока вечер не продолжился ссорой или обидами.

- Предлагаю игру. Мы наугад выбираем любой из предметов вон на том комоде, - он кивком указал на полку, где были расставлены разные вещицы. - И придумываем историю о нем. Начинает тот, на кого падет жребий, следующий продолжает и так далее. В результате должен получиться весьма забавный рассказ, приравниваемый к коллективному творчеству.

Бьянка бросила на Огюстена благодарный взгляд - он прекрасно исполнял роль хозяина этого вечера, вместе с ней. И если в самом начале она была уверена, что прекрасно справится со всем сама, то теперь видела, что спокойная прагматичность Огюстена придает этому вечеру особенную прелесть - иначе баланс был бы нарушен. Больше всего Бьянка хотела, чтобы игру начал Робеспьер. Она даже зажмурилась, когда все тянули жребий - так сильно хотелось увидеть, что он - первый. Она даже не поверила своим глазам, когда так и произошло, и радостно всплеснула руками. Затем смутилась под изумленным взглядом маркизы.

- Максимильян, это судьба. Начинай. - просиял Сен-Жюст. Он был уверен, что первой придется выступать Клери, и она затмит всех своими историями из прошлого, которыми умела сыпать при случае. А тут - такой интересный вариант.


- Тогда нам осталось только выбрать предмет нашей беседы, - Робеспьер указал на комод, где стояли разные фарфоровые безделушки и разная дребедень, которой еще любят украшать каминные полки.

***

Огюстен подошел к комоду и наугад выбрал один из предметов, который и поставил на стол.

- Начинай, Максимильян. А мы будем либо самыми строгими критиками, либо благодарными слушателями, все зависит от твоего таланта рассказчика.

- Эта чернильница старинной работы, - Робеспьер повертел в руках старую чернильницу. - Я полагаю, что хозяин этой вещи был уже пожилой человек, притом он был довольно богат, раз либо смог купить эту вещь, либо получил ее в подарок или в наследство. Сам предмет, тем не менее, в ужасном состоянии, ей много пользовались...

- Почему ты решил, что хозяин вещи стар? - не выдержал Огюстен.

- И, к тому же, скуп. Или разорился впоследствии, - добавил Робеспьер. - Огюстен, не перебивай меня, пожалуйста. Как я уже сказал, с этим довольно красивым предметом неаккуратно обращались, но хозяин не только не приобрел новую чернильницу, но и не трудился привести в порядок эту. Молодые люди, даже если они небрежны, ведут себя иначе, мне кажется.... Так или иначе, в один прекрасный вечер, старик сидел за столом и писал длинное и, очевидно, важное письмо, так как подолгу размышлял над каждой фразой. Его одежда была в беспорядке и давно не чищена, но этот человек некогда питал слабость к очень дорогим вещам, что было видно и по обстановке комнаты. Иногда старика охватывало волнение, он подходил к окну и смотрел на улицу, словно ждал кого-то... Потом продолжал свое занятие. Когда часы пробили восемь, его труд был окончен, а письмо заперто... в ту шкатулку, которую мы тоже видим на комоде. И в этот момент в дверь постучали.

Бьянка перехватила взгляд Робеспьера - он передавал ей эстафету. Необычная игра, предложенная Огюстеном, ей нравилась, и она поспешила продолжить.

- Он медленно поднялся и подошел к двери. Спина затекла от длительного сидения в одной позе. В последнее время здоровье вообще беспокоило. "Старость", - подумал он и распахнул дверь. Вечер был на удивление теплым и безветренным - словно все вокруг заснуло. А на пороге никого не было. Откуда ни возьмись, взялась мысль об Элоизе. В последний раз он видел ее лет десять назад, в то утро, когда она уезжала в Париж. Ничто не предвещало беды - она как обычно махнула на прощанье рукой и направилась к опушке леса, чтобы сесть в дорожный дилижанс. Вот только она больше так и не вернулась. Одно время он злился, затем жил разочарованием, а потом пришел покой. Элоиза была младше его на десять лет. Какая женщина выдержит ворчливого и угрюмого супруга, проживающего отшельником в лесу? Да, он был ученым. Непризнанным гением. Да, он стоял на пороге великого открытия. Да, он поклялся ей, что выведет формулу чистого кислорода и докажет миру, что это возможно. Но шли годы, и все оставалось, как есть. Угрюмый старик, погруженный в формулы и увядающая женщина, взирающая на него с любовью и печалью... Он вдохнул воздух полной грудью. Глупо было думать. Конечно, она никогда не вернется.

Слушая рассказ Бьянки, маркиза размышляла о том, что она вполне подошла бы на роль ученицы Робеспьера - с таким видом она ловила каждый его взгляд. Она чем-то напоминала ей юного Сен-Жюста - того самого, что приехал покорять Париж. Откуда все-таки она взялась? У нее была очень необычная речь с едва уловимым мягким акцентом, который можно было бы принять за иностранный. Скорее всего, так оно и есть. В том, что она вращалась в высшем обществе, сомневаться не приходилось, но если бы она была француженкой, то непременно дала бы о себе знать в Париже. Все дороги вели в Париж во все времена, однако... Маркиза прервала свои размышления, когда поймала ее взгляд. Она - следующая.

- На всякий случай он вышел из дома и обошел его. А затем, вернувшись, вздохнул, и закрыл за собой дверь. Нет, это не нотариус. Сегодня он известил своего нотариуса о том, что желает выразить свою последнюю волю, и ожидал его с минуты на минуту... Нужно еще раз перечитать завещание. Все свое движимое и недвижимое имущество, от которого почти ничего не осталось, он завещал Академии наук, с пометкой, что использовать деньги следует на поддержку молодых ученых. Пусть, они так и не ответили на его письмо, в котором он отправил им все свои последние исследования. Скорее всего, у него снова ничего не получилось, и они найдут тысячи белых пятен в рассуждениях, которые казались стройными и законченными. Именно поэтому он постеснялся поставить на титульном листе своей работы свою фамилию - Нордье, заменив ее девичьей фамилией супруги - Балламьер. Луи Балламьер - неудачник, потративший свою жизнь на то, что никто и никогда не прочтет. Отчего-то стало грустно.

Огюстен лихорадочно придумывал, что бы можно было бы рассказать, чтобы рассказ был логичным продолжением первых трех частей, но так ничего не придумал. Однако все ждали его, поэтому пришлось начинать:

- В дверь еще раз постучали, но на этот раз посетитель был вполне реален: это был старый знакомый, который сдал дом за вполне умеренную плату. Сам Балламьер давно разорился, но умудрялся не умереть от голода только потому, что продавал кое-какие вещи из приданного жены. "Сегодня же не конец месяца", - немного смущенно проговорил он, впустив посетителя. Разумеется, это было не совсем вежливо, но Балламьер сейчас не хотел, чтобы его одиночество нарушали. "О, нет! Я вовсе не за деньгами! - отмахнулся хозяин дома. - Я даже готов снизить плату, если ты... уедешь отсюда на нексколько дней". Старик медленно обвел взглядом стены дома, ставшие родными. - "Но мне некуда идти... Прогоняя, ты обрекаешь меня на гибель". - "Всего на несколько дней! - успокаивающе сказал добрый сосед, но в глазах его мелькнул злой огонек.

Сен-Жюст налил себе вина и представил себе этого человека, придуманного совместными усилиями. А ведь тут и правда кто-то жил раньше. Мог ли он быть ученым - неудачником, нарисованным только что четырьмя участниками этого вечера без политики? Сделав глоток, Сен-Жюст продолжил.

- Он опустил голову. Откуда-то взялась злость. И отчаяние. Когда-то он был богатым человеком. У него были слуги и положение. Он носил гордое имя, имел титул и был абсолютно счастлив в браке. Какой бес попутал его, что заставило бросить все по имя призрачной цели? Тот разговор с братом, состоявшийся почти тридцать лет назад? "Ты - гениален, просто гениален, Луи! Ты просто обязан довести свое исследование до конца и представить его в Академию! Ты произведешь революцию в науке! И ведь тебе всего-то лишь нужно записать свои мысли и немного их доработать!" К чему они пришли в итоге? Брат остался богатым человеком, у него есть семья, дети и внуки. Из восторженного юноши он превратился в толстого и напыщенного человека с лорнетом, рассуждающем о деньгах и поместьях. А он? Он вынужден прозябать в этой глуши? "Хорошо. Я уеду. Завтра утром меня тут не будет".

- Он и в самом деле уехал, чтобы больше никогда не вернуться, - продолжил рассказ Робеспьер. - Мир так никогда не узнал ни о его исследованиях, впоследствии забыли и его имя, а записи никогда не были опубликованы, так как это было единственное, что старик забрал с собой. Возможно, он действительно сделал великое открытие, опередившее свое время, а возможно, его выводы были ошибочны... Нам не суждено это узнать. Добрый сосед не просто так просил своего жильца удалиться: от родственников, которым принадлежал этот дом еще раньше, стало известно о хранившихся в тайнике драгоценностях, которые тот намеревался найти.

- Грустная история, - вздохнула маркиза. - Ведь это - конец истории, Максимильян? К сожалению, она на удивление правдива, пусть и немного преувеличена. Множество людей тратят свои жизни на несбыточные мечты. Хотя, гораздо хуже, когда мечты и вовсе нет.

- Разве? - саркастически улыбнулся Сен-Жюст. - А я всегда любовался существами, которые не имеют за душой ничего, кроме материальных желаний. Вот только подумаете - иметь мечту, которую легко воплотить, заплатив деньги? Конечно, их жизнь часто омрачается завистью. Но зато им никогда не бывает скучно.

- Мечта, которую легко приобрести за деньги, перестает быть мечтой, а становиться развлечением. Или потребностью, которую можно или нельзя осуществить, - склонил голову Робеспьер. - И да, гораздо хуже, когда мечты и вовсе нет.

- На мой взгляд... - Огюстен не успел договорить, так как вдруг ясно ощутил, что в соседней комнате кто-то есть. И, возможно, слушает их разговор. Это было и неожиданно и неприятно, нежданный гость мог бы и зайти. - Прошу прощения, граждане. Я сейчас вернусь. - Он направился к соседней комнате и потянул за ручку двери.

Сен-Жюст проводил Огюстена удивленным взглядом. Он так резко оборвал фразу и вышел, не договорив... Манера, не свойственная младшему брату Робеспьера. Он почувствовал чье-то присутствие? Опасность? Но сам Сен-Жюст не уловил ничего подобного. Жанна заговорила что-то в продолжение разговора, а сам он отвечать не спешил. К тому же, у них закончилось вино. В момент прибытия они загрузили свои запасы в подвал, который обнаружился весьма кстати. Пожалуй, стоит навестить его.

- Я с готовностью порассуждаю о мечтах и поясню свои формулировки, - сказал Сен-Жюст, поднимаясь. – Пойду, принесу еще вина. - Он вышел, затворив за собой дверь. В соседней комнате было тихо.

- Я рада, что ты со мной согласен, Максимильян, - кивнула маркиза. Сейчас, когда все подозрения относительно Жюльетт, наконец, рассеялись, она вновь была спокойна и получала огромное удовольствие от вечера, проведенного рядом с ним, среди его друзей. Удивительно, но сегодня и правда не прозвучало ни одного слова о политике, чему она была несказанно рада. Правда, в последние несколько минут маркиза ощущала, что в доме стало слишком душно, несмотря на открытые окна. Захотелось выйти на воздух на несколько минут, пока Огюстен и Антуан не вернулись и не возобновили общую беседу. - Пожалуй, я выйду на несколько минут подышать воздухом, - маркиза улыбнулась и направилась к двери.

Бьянка заерзала в кресле, не зная, как себя повести. Ее вечер получился ровно таким, как хотелось. Но именно поэтому, оставшись в комнате с Робеспьером, когда все внезапно разбежались, она растерялась. Бьянка уже давно поняла, что говорить с ним у нее хорошо получается только о работе в Бюро, журналистике и политике. Все, что касалось отвлеченных разговоров, вгоняло ее в ступор. Плата за то, что позволила себе увлечься им и не заставила себя промолчать об этом. Пожалуй, он был единственным человеком, с которым она напрочь теряла умение вести непринужденную беседу один на один. Черт знает что такое! Звук разбившегося стекла на втором этаже. Женщина, которая сдала им дом, клялась, что тут уже давно никто не живет, и дом используется для подобных мероприятий - сдается внаем на один или несколько дней. Обманула? Бьянка отметила, что Робеспьер словно не услышал этого звука. Может быть, показалось?

- Кажется, мне тоже придется отлучиться, - чуть виновато улыбнулась она и, выскользнув за дверь, направилась к пыльной лестнице. Еще одна дверь и шум шагов за ней. Тяжелые, резкие шаги. Так на ее памяти ходил лишь один человек. Откуда-то взялось воспоминание. Темный подвал – редакция «Друга народа» на улице Кордельеров. Она входит и затворяет за собой дверь. "А, это ты, Клери? Ну наконец-то. Садись. Кажется, эти твари из Комитета хотят свести меня с ума. Вот, посмотри, что пишет "Монитер"!" «Ты всегда со мной, Марат, и я благодарна тебе за это», - прошептала Бьянка и толкнула дверь комнаты, расположенной рядом с лестницей. Она замерла на пороге. Черные глаза, извергавшие молнии, мятая рубашка, подпоясанная трехцветным шарфом, черные волосы с проседью выбиваются сквозь алую повязку на голове. Время неумолимо бежало назад, словно и не было этого года метаний и сомнений. Июнь 1793-го... Жаркое лето, злобные взгляды Симоны Эврар, бойкот Робеспьера, молчание якобинцев и вечера беспробудного ощущения, что она нашла свое место в жизни. «Марат….» Бьянка сделала шаг вперед и остановилась, даже не пытаясь бороться с нахлынувшими воспоминаниями. Она не слышала, как дверь за спиной захлопнулась.

[Eleni]

Дом призраков. Часть вторая (продолжение)

Робеспьер, Сен-Жюст, Бьянка

Оставшись один, Робеспьер принялся рассматривать чернильницу, ставшую темой для рассказа. Красивая, однако слишком много тяжеловесной резьбы и сложных орнаментов, а еще - сцены из греческой мифологии о подвигах Геракла. Совершенно умопомрачительная вещь, но держать такого монстра на своем письменном столе он, пожалуй, не стал бы. Подвигов на чернильнице было всего четыре, значит, где-то существовали такие же "монстры", из набора письменных принадлежностей, на которые было бы забавно посмотреть. Движимый любопытством, Робеспьер подошел к старому комоду, но других предметов из того же набора там не оказалось. Значит, можно просто вернуть чернильницу на место... Показалось, что хлопнула дверь и потянуло сквозняком. Неожиданно холодный ветер для такого жаркого дня. - Откуда... - он осекся, так как ожидал увидеть кого угодно, но не того, кто сейчас сидел за столом. Бог ты мой, неужели он начал сходить с ума и произошло то, чего он всегда боялся? Робеспьер не продолжил начатую фразу. Но и не сказал ничего больше, ожидая, когда видение исчезнет.

- "Это Левкада, река Забвения, тихая Лета, течет под ней. На скале тени умерших оставляют воспоминания о своей земной жизни, а Лета их покрывает водой. Только напившись жертвенной крови, тени умерших на короткое время могут вспомнить, кто они и что с ними было, когда они жили в мире живых». Так сказал Гермес, посланник Зевса, Гераклу, посланному в царство Аида, чтобы совершить свой последний, двенадцатый, подвиг. Вы недалеко ушли, сочиняя историю этой чернильницы, Максимильян. Вот только владелец ее никуда не уходил. Он повесился. В той комнате, что находится прямо над тобой. И занимался он не наукой, а литературой. Что само по себе до добра мало кого доводит… - тихий и задумчивый голос прозвучал неожиданно, но был вполне реальным. – Не бойся. Я вряд ли могу причинить тебе ощутимую боль. Хотя бы, потому что меня уже давно нет. Я – твое воспоминание. Знаю, твой рациональный ум пытается сейчас найти объяснение происходящему. Не трать силы. Ты не найдешь ответа, а я не смогу тебе в этом помочь. – Камиль Демулен привычным жестом заправил за ухо длинную прядь волос. – Садись. И перестань думать о том, что ты сошел с ума. Это не так.

- Не нужно читать мои мысли и угадывать намерения, - мотнул головой Робеспьер, настроившись в уме на шахматную партию. Хотя он был далеко не уверен в том, что это... явление, которое назвать Камилем или призраком не проворачивался язык, умеет читать мысли. Просто предположение. И то, что видение, по сути, верно угадало настрой, оптимизма не прибавляло: да, было очень страшно. Но не убегать же отсюда с криками? Он остался стоять, опираясь спиной на комод. - Мне нечего тебе сказать. Но ты вряд ли ждешь слов раскаяния или сожаления. Так чего же ты хочешь, раз не являешься игрой моего воображения?

- Читать мысли? - Демулен горько усмехнулся. - Твоя болезнь прогрессирует, Максимильян. Вижу, теперь ты подозреваешь даже собственные видения. Как там говорил покойный ныне гражданин Шометт? "Ты подозрителен, он подозрителен, они подозрительны"? Тот апрель уравнял всех - и правых, и левых. Но какие тут могут быть слова сожаления и раскаяния? Ты - человек, вечно считающий себя правым. Заподозрил бы в измене принципам самого себя - первым бы сложил голову на гильотине. Так? А о целях своих я вряд ли смогу рассказать тебе что-то интересное. Души убитых редко быстро находят успокоение, и бродят-бродят-бродят, созерцая мир, который им больше не принадлежит. Кто-то желает наказать своих убийц, кто-то просто наблюдает. Прости, я многословен, и до сих пор не ответил на твой вопрос. Я не читаю твоих мыслей, Максимильян. Да и если бы мог, то не стал бы.

- Наверное, я привык думать, что все, что выходит за рамки обычного непременно должно обладать и необычными способностями. Извини, но это уже сложившиеся мнение, придуманное не мной. А ты угадал мое состояние. И я не хочу говорить с тобой об апреле, хотя бы потому, что он немногое уравнял... о чем я действительно сожалею, - Робеспьер не мог понять, что заставляет его язвить, притом язвить плоду собственного воображения, но поделать с собой ничего не мог. Сказать кому - это же Шарантон...

- В древности в Риме существовал закон, который разъяснял понятие о государственных преступлениях и об оскорблении величества, за что полагалась смертная казнь. Когда-то я попытался порассуждать на эту тему, чем вызвал твое неодобрение. Но ты говоришь, что уравнять удалось немногое? Ты имеешь в виду, что убил меньше, чем хотелось бы? Это поправимо, Максимильян. У тебя еще есть время убрать излишки. Или.. - Демулен вгляделся в лицо Робеспьера. - Или уже нет?

- И ты появился здесь сейчас, чтобы наверстать упущенное и порассуждать о законах в Риме? - ядовито осведомился Робеспьер. - Браво, очень на тебя похоже, Камиль. Тогда ты боялся наказания, а сейчас бояться вроде бы нечего, верно? Что касается твоего вопроса... да, это вполне поправимо. И надеюсь, что у меня есть время, иначе мы продолжим эту беседу, будучи в равном положении, уж не знаю, радует тебя это или огорчает.

- Я никогда не боялся наказания, - глаза Демулена яростно сверкнули. Где-то позади хлопнула крышка комода. - Слышишь, напыщенный бездушный диктатор? Никогда и ничего не боялся. Кроме, пожалуй, смерти. Правда, я не верил в нее до самой последней минуты. Почему-то мне казалось, что так, как складывается, быть не может. Впрочем, о чем я... Теперь все это не имеет значения. И я не желаю тебе больше зла. Ты был обманут также, как и я. И корень зла не в тебе, а в Сен-Жюсте.

- Это вовсе не обязательно повторять несколько раз. Считай так, как тебе больше нравиться, я не намерен спорить с... собственным воспоминанием, ты так сказал? - эта фраза была намеренной, так как слова видения все же задели его за живое. - Только не нужно проповедовать здесь идеи о всепрощении, они уже не имеют никакого значения, в них не больше смысла, нежели в простой шелухе: ты, то, чем являешься, а я пока что жив.

- А зря. Иногда полезно поспорить с собственными воспоминаниями - вдруг всплывут новые факты, позволяющие не совершать ошибок в дальнейшем? Чего ты добился, Максимильян? Того, что теперь шарахаешься от собственной тени? Скажи мне, ведь нас никто никогда не услышит, скажи, как несуществующей тени, которая не держит на тебя зла - то, что сейчас сосредоточено в твоих руках - это то, чего ты хотел? - Демулен приблизился. Он выглядел, как обычный человек. То же выразительное лицо и вопрошающие, словно надломленные брови. Только необъяснимое ощущение нереальности - как будто их разделяет прозрачная стена.

- Нет. Я не вижу никакой пользы от подобного признания, - Робеспьер некоторое время смотрел на видение, а потом его начал разбирать безудержный смех, который, как и следовало ожидать, перешел в кашель. Справившись и с тем и с другим, он спрятал платок в карман и пояснил: - Видишь ли, я довольно часто вспоминаю не только тебя. Быть может, мы устроим здесь консилиум, а я впоследствии смогу написать доклад на тему "Как не совершать ошибок в дальнейшем"? Довольно просто, на мой взгляд. Достаточно просто прийти в этот дом и тихо сойти здесь с ума...

- Не так просто, как тебе кажется, - улыбнулся Демулен. - Если бы умершие умели выходить в любое время из тени и посещать всех, кого хотят, в мире воцарился бы хаос. Мы можем говорить только с теми, кто ближе к нам, чем обычные люди. Вижу, ты и сам не обманываешься в отношении своего физического состояния. - Лицо Демулена стало печальным. - Не надо язвить, Максимильян. Все, что ты сделал, ты уже сделал. Да и сказано было больше, чем следовало. Не тобой. Твоим другом. Вот кто не заслужил ни одного доброго слова. Скажи, ведь ты в глубине души не хотел моей смерти? Не хотел? - На лице Демулена отразилась целая гамма чувств - как будто он стал моложе на один год, и трагедии весны 94го года стерлись сами собой.

- Вот значит как... - Робеспьер на секунду закрыл глаза, стараясь избавиться от внезапной слабости. Хорошо, что комод за спиной никуда не делся, и на него по-прежнему можно было опереться. Сколько времени у него осталось? На это скорее ответит Субербьель, нежели видение перед ним. И... имело ли смысл лгать этому воспоминанию, если от себя все равно никуда не убежать? - Нет, не хотел. Но сделал все возможное, чтобы это произошло, не нужно обольщаться на мой счет.

- Я сам помог тебе в этом, - Демулен вдруг рассмеялся, весело и заразительно. - Ну же, Максимильян, перестань думать про то, кого ты еще не успел наказать, чтобы спасти страну. Со всеми расправиться ты не успеешь, и даже если зальешь кровью всю Францию, останешься при своем. Думаешь, Дантон был глупее тебя? Но и он остался при своих, хотя французы его любили гораздо больше кого бы там ни было. Я пришел к тебе не для того, чтобы выяснять, кто из нас был прав. В этом споре мы никогда ничего друг другу не доказали при жизни - стоит ли говорить об этом после смерти? Однажды я чуть не ушел из колледжа, потому что не мог простить тебе твоей чертовой принципиальности. Помнишь историю с профессором философии, над которым издевались все, кто мог? Я тогда взял вину на себя и готов был принять наказание, чтобы почувствовать себя настоящим героем, а ты - единственный из всех, вышел вперед и расставил все точки над "и". Зауважали тогда тебя, а не меня. А я сделал первую пометку в своем дневнике: "Клянусь, что с этого дня я не скажу Робеспьеру ни одного слова". Таких пометок впоследствии было семь. Последняя - летом 93го года.

- Право, как странно... - Робеспьер с удивлением отметил, что совершенно успокоился: злость, досада и желание язвить отошли куда-то на второй план. Он попытался вспомнить те события, о которых говорит видение, но попытка успехом не увенчалась. - Я совсем не помню профессора философии, Камиль. А сам случай помню только смутно и даже не смогу назвать всех участников той истории. Однако то был вовсе не повод уходить из колледжа, хотя насколько я помню, ты говорил подобное довольно часто. - Робеспьер повернул голову на какой-то шум в соседней комнате и запоздало вспомнил об остальных. - В этом доме есть еще люди. Они увидят тебя, если зайдут или подумают, что я сошел с ума и разговариваю сам с собой?

Демулен покачал головой. - Никто не войдет сюда, пока я здесь. Они - за чертой. Они не видят нас, а мы не мешаем им жить. Среди твоих гостей лишь одно существо способно почувствовать наше присутствие, если захочет. Но ты и сам знаешь, что она живет за гранью также, как и мы. Просто имеет внешнюю оболочку. У нее - своя правда и свое проклятье. Она - ангел-хранитель твоего друга Сен-Жюста, потому что не позволяет желающим растерзать его разум приблизиться к нему, сама того не зная. Но я вижу, ты больше не желаешь задеть меня и не защищаешься. Неужели поверил в то, что я не желаю тебе зла?

- Если бы ты хотел причинить зло, то выполнил бы намерение раньше, - устало сказал Робеспьер. – Мы бы не разговаривали так долго… Несдержанность – вот качество, которое не раз подводило тебя и не думаю, что что-то изменилось даже по ту сторону жизни. Не вижу смысла в том, чтобы защищаться или продолжать иронизировать в данный момент. Когда я окажусь там, где сейчас находишься ты, мы, возможно, продолжим беседу с обоюдными издевками, – Робеспьер вытер тыльной стороной ладони взмокший от пота лоб, но поймал себя на том, что его колотит жестокий озноб. Закономерный результат потрясения? Или так всегда бывает, когда оказываешься близко от упомянутой видением черты? – Но ты сказал «мы». Неужели твой визит – не единственный и мне не суждено выйти из этого дома до тех пор, пока все не предъявят свои претензии?

Демулен снова пожал плечами и улыбнулся. - Я могу отвечать только за себя. Твой брат и твоя любовница не войдут сюда, пока я тут. Что касается остальных гостей... Думаю, им будет не скучно в этот вечер. - Он пожал плечами. - Но это всего лишь предположение, Максимильян. Меня и при жизни не интересовали планы других - лишь внешняя оболочка. Что ж ты хочешь от меня - сегодняшнего? Вижу, ты спокойно принял мои новости о том, что мы, возможно, скоро встретимся. Но не торопись. Это произойдет не так скоро, как тебе кажется.

- Туда торопятся только самоубийцы, - заметил Робеспьер. - Я знаю, что болен. И знаю чем. С каждым днем мне становиться все труднее вести обычный образ жизни, но умирать пока что не собираюсь, не обольщайся. Но что... - пребывая в абсолютно кошмарном состоянии, он не сразу понял смысл слов призрака. Брат и любовница не войдут, а остальным не будет скучно... Жюльетт Флери бессмертна, ей не будет вреда, но Антуан! Он бросился к двери, толком не зная, что собирается делать. Скорее всего, отыскать Сен-Жюста и убедиться, что с ним все в порядке.

- Бесполезно. - Демулен меланхолично пожал плечами и присел за стол. - Их слишком много. Хотя... Ты ведь не можешь их чувствовать. Присядь. Тебе нельзя волноваться. Не ускоряй того, чего боишься больше всего. Тебе слишком много надо успеть. - Его глаза заблестели озорными искорками.

- Лучше помолчи сейчас, гражданин Демулен, - сверкнул глазами Робеспьер. Однако вся спешка была бесполезна: дверь не открывалась, несмотря на то, что ее, кажется, никто не запирал. Еще несколько раз он повторял попытки, но массивная преграда и не думала подаваться. Подумав о черном ходе, Робеспьер повернулся к входной двери, но она, кто бы сомневался, тоже оказалась заперта. Пререкаться же он не собирался, только занял свое прежнее место у комода.

***
Длинная узкая лестница. Сен-Жюст шел вниз, искренне удивляясь, каким глубоким может оказаться подвал. Пару часов назад, когда они с Огюстеном относили туда запасы вина, спуск занял всего полминуты. Теперь же… Он чертыхнулся, едва не разбив лоб об какую-то балку, и в очередной раз пожалел, что не взял с собой фонарь. Впрочем, вот и нужная дверь. Он толкнул ее ногой и вошел. Дверь со скрипом закрылась.

С каждым шагом Сен-Жюста все больше охватывало непонятное тревожное чувство. Нечто подобное он испытывал не так давно, столкнувшись с агентом древнего ордена Таламаска, впоследствии уничтоженным Страффордом. Здесь было очень темно и очень холодно. Только… Сен-Жюст остановился, пытаясь вглядеться в темноту. Странный переливчатый шепот. Он усиливался и нарастал, превращаясь в гул тихих голосов. Такое ощущение бывает в театре перед спектаклем. Он провел рукой по лбу и встряхнул головой, стряхивая оцепенение. И ведь не так уж много выпил – с чего вдруг разыгралось воображение? Гул тем временем усиливался. Комната жила своей жизнью. Невидимые люди разговаривали, смеялись, обменивались будничными новостями, шелестели газетами. Колокольчик. Этот звук прорезал тишину, и все резко стихло. Сен-Жюст зажмурился, когда комната вспыхнула тысячей свечей, и стало светло, как днем. Он стоял посередине огромного зала. Это был зал судебных заседаний. Тот самый, в котором он бывал десятки раз.
Стук молоточка, призывающий к тишине.
Председатель суда поправляет парик и вдруг, повернувшись к нему, весело помигивает. В его глазах пляшут дьявольские огоньки.
«Тишина, черти вас возьми! Присяжные! Чего толпитесь, как бараны? Занимайте ваши места! Теперь все в сборе. Начинаем».

Сен-Жюст почувствовал, как его руки смыкаются за спиной, движимые неведомой силой.
Он – на скамье подсудимых. А впереди – знакомые смеющиеся глаза.

- Граждане! Заседание объявляется открытым! Председатель суда – Жак Рене Эбер. Секретарь суда – Антуан Моморо. Имею честь представить присяжных. Маргарита-Франсуаза Гупиль! Мари-Жан Эро де Сешель! Филипп-Франсуа Фабр дЭглантин! Шарль Филипп Ронсен! Клод Базир! Пьер Гаспар Шометт! Эти шестеро добрых граждан призваны сегодня, чтобы проследить за правосудием – самым честным правосудием в мире! А теперь – обвиняемый. Луи-Антуан Сен-Жюст! Встаньте! Вы обвиняетесь в преступлениях против французской нации! Адвокат Жорж Дантон! Займите свое место рядом с обвиняемым!

Снова удар молоточка.

- Заседание объявляется открытым! Свидетели! Приготовьтесь!

Сен-Жюст сел на лавку, не в силах оторвать взгляда от скамьи с присяжными. Этот фарс – сон. Он скоро закончится. Он вздрогнул, когда на его плечо легла тяжелая рука. Перед ним стоял Дантон. Живой и невредимый.

- Что же ты, Антуан? - тихонько спросил Дантон, в глазах его плясали веселые огоньки. - Не бойся мертвых, бояться нужно живых. А мы не унизим тебя, не оскорбим, не причиним боли незаслуженно. Мы просто хотим... поговорить с тобой, Антуан Сен-Жюст. Те, кого ты несправедливо осудил... Да Бог с ним, с осуждением... Ты даже не дал нам возможности оправдаться. Я бы тысячу раз умер за свою родину, которую защищал до последней капли крови, но умер бы не предателем... Плохой из меня адвокат, граждане присяжные. Но ведь кто-то должен это делать, не так ли?

- А кто сказал, что нужен хороший? Не скромничай, Дантон, тут все свои! - заржал Эбер и зазвонил в колокольчик. - Сейчас развлечемся, мать твою, испытаем, так сказать, силу человеческого разума. Говорят, Антуан Сен-Жюст и раньше с мертвечиной беседы вел. Ну как? Похожи мы на то, что ты раньше видел? - Эбер состроил серьезную физиономию и обвел глазами зал.


Сен-Жюст оставался неподвижным. Он предполагал, что сохраняет бесстрастное выражение лица. но не был уверен в том, что не обманывает себя. Кто они? Призраки? Он много говорил о призраках с Эжени. Призраки приходят к тем, кто скоро умрет, а остальные их не видят. Именно поэтому старуху с Нового моста видел Демулен, а он сам не видел. Читают ли они мысли? Чего добиваются? Того, что он будет валяться в ногах, умоляя простить? Этого не увидит никто, даже Камиль. Кстати, где он? Неужели не хочет насладиться местью? Однако, надо ответить - гражданин Эбер заждался. - Я не могу ответить тебе, Эбер, потому что никогда раньше не видел призраков так близко от себя, - ровным голосом ответил Сен-Жюст. Взгляд вновь уперся в ряд присяжных. Фабр в своем репертуаре - поглядывает издевательски и что-то говорит Эро. "Ах, ну что вы, Фабр, он не сможет!" - смеется Эро и добродушно поворачивается в его сторону. Базир. При жизни у него были неестественно румяные щеки и привычка тереть кончик носа. Словно отвечая на его мысль, Базир потянулся к носу и задумчиво потер его. Удивительно, значит у мертвых остаются те же привычки! Насупившийся Моморо глядит строго со своего секретарского места. Вот с тобой, дружок, мы уже виделись неоднократно - своим видом ты меня не напугаешь. А вот и Марго. Эбертистская ведьма, которую боялся даже Колло дЭрбуа. Ее огромные глаза горят замогильным огнем, и в них - сама смерть. Такой он запомнил ее, когда казнили Эбера. Она шептала проклятья, от которых пробирало до костей.

- Ну так наслаждайся, друг Сен-Жюст! Наслаждайся! Вот мы - все перед тобой! Кстати, обрати внимание на зал. Видишь, сколько зрителей пришло на наш процесс? Их ты, наверное, не вспомнишь, а вот они тебя запомнили навсегда - аж до сих пор помнят, думают "Как там поживает наш Антуан, мать его!" - по залу прокатился смех.

Снова воспоминание. Заседание в Якобинском клубе. Кажется, тогда обсуждали судьбу Собора парижской богоматери... Эбер что-то выкрикивал... Совсем недавно, глядя на Мерлена, Сен-Жюст думал о том, что вряд ли кто-то переплюнет Эбера в шутовстве, ведь у бывшего прокурора коммуны оно было оружием - продуманным и отточенным. Эбер продолжал что-то говорить. Затем прозвучал сакраментальный вопрос - и наступила тишина.

"Признаете ли вы себя виновным, обвиняемый Сен-Жюст?"

- Нет. Не признаю. - Сен-Жюст медленно повернулся в сторону Дантона - тот не сводил с него глаз, в которых светилась жалость и укоризна. - Все что я сделал, я сделал во благо Франции, - тихо произнес Сен-Жюст и сел на свое место.

- А я и не ожидал другого ответа, - весело сказал Дантон. - Все мы сделали то, что мы сделали во благо Франции. Все мы в конце концов были бы здесь, но нам не дали возможности оправдаться. Даже самых закоренелых преступников выслушивали, и мы хотим быть выслушанными, даже не надеясь на это. Потому что эти твои слова о благе для Франции - это единственное, что ты можешь сказать. Нам не нужны твои слова, Антуан Сен-Жюст, они слишком мало значат там, где находимся сейчас мы. Здесь не найдется никого, кто бы захотел защитить тебя, поэтому и ты не проживешь назначенный тебе срок, раз осмелился прийти сюда и тревожить тех, кого убил без зазрения совести! Похоже, я не только адвокат, но и прокурор по совместительству, - развел руками Дантон, обращаясь к залу. Смех, раздавшийся в ответ, скорее напоминал шелест. А потом пространство зала начало сжиматься, меняя форму и перемещая скамьи вперед, к центру.

- Спокойнее, спокойнее, граждане, - зазвенел в колокольчик Эбер. - Антуан Сен-Жюст у нас один. Пока один, - сделав ударение на первый слог, он многозначительно подмигнул Сен-Жюсту. Затем вновь повысил голос. - Поэтому, давайте будем спокойнее и дадим возможность высказаться свидетелям обвинения. В зал приглашается... - он заглянул в список и причмокнул губами. - В зал приглашается Франсуа Ламбер! Гражданин, Ламбер, мать твою, не томи, выходи и вставай воооон туда. И говори. Говори! Расскажи, как ты попал к нам? Знаешь ли ты обвиняемого? Был ли он с тобой честен?

Сен-Жюст закусил губу до крови. События словно выпрыгивали из глубины его самых страшных кошмаров. Теперь он понял, что именно напоминал ему и этот зал, и эта обстановка, и эти лица на скамьях. Дело Франсуа Ламбера. Точнее, дело Антуана Лавуазье, обвиненного в убийстве этого человека. Тогда Сен-Жюст быстро догадался, кто именно стоял за смертью молодого ученого. Робеспьер. Эта смерть была нужна для того, чтобы сначала утопить Лавуазье, а затем вытащить его, подчинив таким образом Маэла Страффорда. Хитрейшая интрига непревзойденного мастера. Вместо того, чтобы ужаснуться, Сен-Жюст не только поддержал Максимильяна, но и проделал адскую работу, сфабриковав улики и затем - обвинив в этом убийстве другого человека. Теоретически, вина лежала на Робеспьере, но вся практическая часть со всеми вытекающими последствиями была на нем.

- Он убил меня, - просто сказал Ламбер, заняв указанное место. - Убил, как и вас, не выслушав и без вины. Зачем же вершить над злодеем столь показательный суд? Кем бы мы ни были по рождению, как бы ни отличались друг от друга, все были казнены по злой воле этого человека. Он не был честен со мной, но с кем был? Если бы этот человек был честен, возможно, мы были бы живы... Я жажду мести за то, что был умерщвлен будучи невиновным! Я жажду мести за то, что никто не даже не попытался просмотреть мое дело и опровергнуть обвинение в том, что я не совершал! Только тогда я смогу обрести хотя бы ничтожную толику утраченного покоя...

- Следующий! - театрально провозгласил Эбер. Место Ламбера заняла Люсиль Демулен. - Этот человек воспользовался моей слабостью, чтобы убить моего мужа и его друзей, - зазвучал ее взволнованный голосок. Посмотрите на него! Красивый, самоуверенный, наслаждающийся своей властью, он предал своих соратников только для того, чтобы еще на шаг приблизится к власти! Мое желание передать деньги, чтобы облегчить участь Камиля вылилось в его речь о новом заговоре. Посмотрите на меня, я похожа на заговорщицу? - Она встряхнула золотистыми локонами и обворожительно улыбнулась. - Благодаря этому декрету Жорж Дантон был лишен слова и отправлен на гильотину вместе со своими соратниками. А через несколько дней казнили меня. - Она повернулась к Сен-Жюсту и указала на него рукой. - Убийца! Я проклинала тебя с момента, когда познала твою сущность! Да свершится правосудие! Ты умрешь, как подобает подлецам, вообразившим себя мессиями! Будь ты проклят Антуан Сен-Жюст!

Сен-Жюст почувствовал, что задыхается. Нельзя поддаваться. Их нет, они умерли. Пусть они умерли при его участии, но мертвые не возвращаются и не могут причинить вреда! "Вы воспринимаете знаки слишком буквально, Сен-Жюст..." Голос графа Сен-Жермена пробился сквозь десятки других. Однажды они с графом говорили о призраках и мертвых голосах, которые не давали ему покоя. "Думай о чем-нибудь приятном, и тогда твой враг не сможет прочитать твоих мыслей..." Клери. Она дала ему этот совет,когда он гонялся за Страффордом. Но осталось ли в его жизни что-то светлое и хорошее? Есть ли человек, которому он не причинил боли своим существованием? Анриетта... Пожалуй, лишь она и осталась.

*****

Он был там. За столом. Живой и реальный. Бьянка почувствовала, что еще немного, она задрожит, как простая смертная - слишком велик был ужас перед происходящим. Мариус говорил, что вампиры не видят призраков. Но кто в таком случае находится в этой каморке на втором этаже? Она молчала, широко распахнув глаза и растерявшись. Сколько раз она пыталась рисовать Марата, чтобы оставить его в своих воспоминаниях таким, каким он был только с ней, каким его не видели окружающие, но у нее никогда этого не получалось. Все, кто угодно - но не Марат. Разве может мертвая кисть передать его кипучую энергию, его яростный взгляд, прожигающий стены, заставляющий людей забывая обо всем, следовать за ним? Человек, совершивший в своей жизни столько ошибок, но умеющих преподнести их так, что в ее глазах он оставался гением. - Боже мой, что это значит? - пролепетала Бьянка, не найдя подходящих слов. - Кто бы ты ни был, но если ты пришел, чтобы опошлять память о великом человеке, чьим образом воспользовался, я убью тебя. Клянусь.

- Вот глупое дитя! Нельзя убить того, кто уже умер! Впрочем, если ты хочешь, можешь попробовать, я приобрету интересный опыт, а ты убедишься, что все тщетно, Клери. - Марат обвел рукой комнату. - Здесь просто такое место, понятно? Наверное, этот дом построен на месте, где было какое-то ритуальное место или храм, когда-то давно... Вот здесь, как выражались древние и открываются ворота в другой мир... Что-то вроде того. Хотя, если честно, это только теория. Но согласись с тем, что она - гениальна, так как это самое разумное объяснение происходящему.

Бьянка склонила голову, но подойти не решалась. Перед глазами промелькнула вся ее короткая жизнь с этим удивительным человеком - с момента первой встречи и до того самого дня, когда несколько минут решили его судьбу. Она никогда не признавалась себе в том, что в глубине души считала виновницей его смерти себя. Она была слишком счастлива в последние дни их совместной жизни, чтобы смотреть по сторонам и почувствовать опасность. Сколько раз, сидя в одиночестве в заброшенном домике неподалеку от Парижа, она проворачивала в голове те трагические события вновь и вновь, убеждаясь в том, что могла все изменить. Если бы пригляделась к Шарлотте. Если бы была внимательнее к тем, кто окружал Марата. Если бы прекратила играть в честность и вылечила его раньше. Если бы в тот день никуда не ушла... Из этих "если" складывалась история, о которой она пыталась забыть, и которую в конце концов похоронила под сводами новой жизни. - Ритуальное место.. храм... но я - не человек, и не могу видеть призраков. - Она провела рукой по глазам, но ничего не изменилось. - Дай мне знак, что это ты. Прошу тебя. Иначе я сойду с ума. - Она не сводила с него глаз, любуясь каждой чертой лица.

- Неужели я должен подавать тебе какой-то знак, чтобы доказать, что я - это я?! Я могу вспомнить. как порезался грязным ножом и у меня было заражение крови. А еще ты добыла умопомрачительный материал на этого предателя Дюмурье, а что касается откупщиков, это была песня, которую я бы вспоминал с нежностью до сих пор... Только там, где я нахожусь это вряд ли имеет такое уж большое значение... Ты можешь ругаться вечность и ни к чему не прийти... Поэтому я ругаюсь только по дням, которые считаю праздничными. - Марат задумчиво потер пальцем оконную раму и оно словно покрылось легкой изморозью. Нет, не само стекло... Воздух в дюймах двух от стекла. Он задумчиво повторил эксперимент. - Гм... Я кажусь себе каким-то не настоящим, Клери. Это моя беда.

- Нет, нет, не то... Не откупщики, и не Дюмурье... - Бьянка тихо подошла и села рядом. Она хотела дотронуться до своего видения, но боялась протянуть руку - ведь он мог исчезнуть. Она едва сдерживала слезы. По старой привычке. Ведь когда-то она так и не нашла слов, чтобы открыть ему правду о себе, а плачущий вампир, пусть даже плачущий от счастья - это слишком жуткое зрелище. - Расскажи мне о другом. О том, как был рядом со мной все эти месяцы. Как приказывал прекратить винить во всем себя и жить дальше. Как смеялся над моими обещаниями уйти под землю на ближайшие десятилетия. Как однажды приснился мне и заставил пообещать, что доведу до конца дело Эбера. Я говорила, что не хочу ворошить прошлого, и что Эбер не имеет больше для меня значения, а ты кричал и бил кулаком по столу: "Не смей хоронить себя, Клери! Не смей бросать дела незаконченными!" Расскажи, как в минуту моего отчаяния, когда я считала, что проиграла, стоя перед толпой якобинцев в Клубе, ты возник из ниоткуда и подсказал мне верные слова. Расскажи мне об этом, Марат! - Бьянка на секунду сжала руками виски и закрыла глаза. - Если бы ты знал, как сильно мне тебя не хватало... Без тебя от меня осталась лишь половина. Я это чувствую.

- Наверное, мы всегда с теми, кого любим, - задумчиво сказал Марат, водя пальцем по стеклу и наблюдая, что происходит. - Только время для нас, видимо, течет иначе. Я помню газету, но не знаю, что ты пишешь в ней. Это все очень образно и очень сильно удручает. Здесь не имеют значения земные радости или огорчения, а я хотел бы заниматься тем, чем прежде, так как не прожил отведенный мне срок. - Порывом ветра распахнулось окно. - Но черт возьми! Как много гостей сегодня! Что им не дает покоя, хотел бы я знать?! Лучше не выходи-ка ты из комнаты, Клери. Ты — другая, но чем черт не шутит. Ты не боишься? - Марат рассмеялся. - А от Эбера я умел отделаться при жизни, сумею и после смерти...

- Гостей? - Бьянка встрепенулась. Романтические воспоминания, нахлынувшие так внезапно, рассеялись. "Что им не дает покоя". Так он спросил. Ответ пришел молниеносно. Антуан. Он умудрялся притягивать к себе все потустороннее, что только можно было предположить. Бьянка вскочила. - О чем ты? Я ничего не чувствую! Только тебя. Тебя я вижу так, словно ты никогда не покидал меня, но те, о ком ты говоришь... Здесь - Антуан. И еще те, кто помог мне не сойти с ума от горя после твоей гибели. Я должна быть с ними, я не переживу, если с ними что-то случится!

- Эээээ.... Клери, лучше туда не соваться, поверь мне. Пойми, глупый ребенок, пока что всем гостям нет до тебя никакого дела, им нужны живые. Но даже я не могу предсказать, что случиться, если ты попробуешь вмешаться... в их праздник. О, конечно, мне очень жаль Сен-Жюста, но что же делать, если он плохо себя вел при жизни... Окажись в этом месте, например, я, не знаю, явились бы ко мне жаждущие общения... Но к твоим друзьям явились. Я думал, Клери, что вы просто пришли сюда, как компания скептиков, но почему-то никто не подумал, что во всякой сказке есть элемент правды.

- Нет, нет, нет, я не могу их бросить! - Бьянка окончательно смахнула оцепенение. - Помоги мне, Марат! Пожалуйста, помоги мне! Сен-Жюст потратил полгода, чтобы вернуть меня в мир живых, он сделал для меня столько, сколько никто бы не сделал! - Она протянула руку. - Пойдем, прошу тебя, помоги мне их увидеть! Со мной ничего не случится, я очень сильная, ты даже себе не представляешь!

- Твоя физическая сила не имеет значения, - поморщился Марат. - Будь ты хоть Голиафом. Попробуй сдвинуть меня с места и поймешь, что даже не прикасаешься ко мне. Ты не можешь ни-че-го. В прямом смысле. Ах, зачем же ты обратила внимание на слова той женщины, что заманила вас сюда... Глупый ребенок!!!! Она - наблюдает!!! Она там для того, чтобы наблюдать!!! Она не слепа и не глуха, ей было ох как интересно посмотреть, что случиться с маленькими, еще живыми людишками, таким вот интересным существом, как ты и такими, как мы, которым я затрудняюсь дать определение! Мы ведь являемся не ко всем... Клери. И не спрашивай, откуда я это знаю, я всегда знаю то, что хочу знать... Так получается.

- Что мне делать, Марат? Скажи, что мне делать? Я не знаю, что за существа сейчас там, внизу. Но ведь ты никогда не сделаешь мне ничего плохого... Я никогда раньше не видела тех, кто уже умер, я ничего в этом не понимаю! - Она на секунду замолчала. Фраза, сказанная Маратом о женщине, которая заманила их сюда... Значит, дело в доме. И она, Бьянка, привела своих самых близких людей на смерть... Она забарабанила руками по стеклу, но ничего не произошло. Схватила стоящий стул и швырнула его об стену. Обычно предметы, которые она хотела уничтожить, разлетались в щепки. Сейчас - никакого эффекта. Бьянка в ужасе попятилась. - Нет никакого дома, верно? Этот дом - такой же, как и ты? Мы видим то, что хотим увидеть?

- Ну, какие-то стены и прохудившаяся крыша, возможно, есть... Точнее, что-то, - он подчеркнул это слово, - есть. Мебель - вполне материальна, но она другая. Просто материя... Другая. Я не знаю, как тебе объяснить, Клери... - Марат грустно вздохнул. - Я и сам не очень понимаю все эти метаморфозы, не ломай зря голову. Пойми, что ни ты, ни я, ничем не можем помочь ему. Точнее, им. Ты - другое существо, на тебя не действуют те же правила, что и на остальных. И я не могу ничего сделать. Знаешь, такие слова, как любовь, привязанность, участие? Начни возводить их в геометрическую прогрессию и придай иной, глобальный смысл... Грубо говоря, среди тех гостей, что пришли сюда, нет никого, кто принимал бы в нем участие. Явились только те, чья ненависть сильнее, чем наши теперешние условности. А я... для меня Сен-Жюст... человек, который хотел увести тебя, Клери и плюс хороший политик. Я не могу ничего сделать. Вот послушаешь меня и начнешь видеть смысл в библейских заповедях, верно? - Марат рассмеялся.

- Жан-Поль... - Бьянка подняла на него умоляющий взгляд, вложив в него все свое отчаяние. - Прошу тебя, помоги мне. Я знаю, что он тебе никто. Я говорю о Сен-Жюсте, потому что все это направлено против него, ведь так? Так? - Она подбежала к окну. По дорожке мирно прогуливались Огюстен и Жанна. Казалось, они приехали сюда вдвоем для дружеской беседы - их лица были оживленными и безмятежными и они явно даже не помышляли возвращаться. Робеспьера тем временем нигде не было видно.

- Я не знаю, - пожал плечами Марат. - Их слишком много, чтобы я мог отследить всех... И, черт побери, как я могу помочь им, глупый ты ребенок!!! Я не могу засветить кому-то по физиономии, так у меня нет тела. Оно в могиле, Клери. Его жрут черви. Или уже сожрали. То, что ты видишь перед собой - воспоминание. Если бы ты запомнила меня хромым на одну ногу и горбатым, то не сомневаюсь, что именно таким я бы и явился. И этот вот глупый ребенок по имени Клери говорит мне несуразицу вроде: помоги ему, хоть я и знаю, что ты к нему ничего не испытываешь. Каким образом? Появлюсь и скажу: "Прочь отсюда, олухи?" Могу попробовать, но эффекта это не произведет: их жажда мщения сильнее моего пафоса.

Бьянка вытерла слезы и села на пол - притрагиваться к мебели больше не хотелось. Что делать, она пока что себе не представляла. Осталась только уверенность в том, что выход из положения есть. И святая вера в то, что человек, которого она любила больше всех в своей жизни, поможет ей во всем разобраться. - Сядь рядом со мной, Жан-Поль. Пусть ты - мое воспоминание, пусть тебя на самом деле нет. Но даже не видя тебя, я всегда придумывала, как вырваться из сложных ситуаций, просто представляя себе, как бы мы сделали это вместе. Не говори ничего. Просто поддержи меня и ни от чего не отговаривай. А я буду на тебя смотреть. И думать.

- Нужен тот, кто уже умер, но кто не держит на него зла, - задумчиво сказал Марат. - Таких здесь нет... А они способны отогнать подобных себе... Вот Камиль, дурачок, не держит зла на своего убийцу. Он простил его. Теперь ты понимаешь, что я имел в виду, когда говорил, что здесь неприменимы обычные понятия? - Марат сел на пол напротив и тоже стал думать. Или делать вид, что думает.

[Eleni]

Дом призраков. Часть третья

Сен-Жюст, Робеспьер

- Ты помнишь меня, Антуан Сен-Жюст? - маленький человечек волчком завертелся в центре зала, тем самым привлекая к себе внимание. - Ты помнишь? Нет, не помнишь... А ведь ты приказал расстрелять меня, когда был в миссии. Без суда и следствия. только потому, что меня оболгал настоящий вор. Умело оболгал... А ты даже не потрудился проверить... - он издал звук, напоминающий то ли скулеж, то ли хныканье.

А голоса тем временем звучали. Лица - молодые и старые. Обвинения сводились к одному и тому же, а Эбер все вызывал и вызывал новых свидетелей. Казалось, это мучительное действо не закончится никогда. Сен-Жюст почти перестал воспринимать действительность, пока не услышал приговор. "Виновен". Шестеро присяжных произнесли это слово, поднимаясь по очереди. "Виновен".

- Ну разумеется, разумеется виновен! - потер руки Дантон, однако в его взгляде уже не было веселья. - Однако у нас справедливый суд и я спрашиваю, есть ли среди присутствующих здесь кто-то, кто считает его невиновным?

- Есть, - Антуан Лавуазье оказался в центре зала, рядом со столом присяжных. - То, что совершил этот человек, отягчает только его совесть, не вы высшие судьи, чтобы назначать ему наказание, не вы вправе убивать того, чей срок на земле еще не закончен - это нужно было делать при жизни. Но кто-то струсил, а кто-то не смог. А кто-то просто подчинился своей участи. Ты, адвокат, походящий на обвинителя. ты был человеком, создавшим адскую машину, жертвой которой мы стали... я говорю о Революционном трибунале... Так ли ты чист? Или же это не отягчает твою совесть? А вашу, собравшиеся здесь?
- Ты хочешь сказать, что убит заслужено? - спросил кто-то гулким, отозвавшимся эхом голосом.

- Я хочу сказать, что прощаю его! - улыбнулся Лавуазье.

- Это ничего не меняет! - нервно заметил Эбер. - Ты и при жизни был не в себе, гражданин ученый. Твое дело - пробирки и книжки в пыльных переплетах. Да кто тебя вообще просил высказываться? Он виновен - и точка. Мне плевать, кому там сколько отмеряно! А ты, кстати, ошибся адресом. Поднимись выше - там тебе сюрприз сидит под охраной одного умалишенного, которого целовать ему пятки даже будучи бестелесным видением! - Эбер зло рассмеялся. - Давай, ученый, навести Демулена. А нас оставь в покое!

- А ты не понял? - удивился Лавуазье. - Ты думаешь, что еще жив и кроме твоей злобы ничего больше не имеет значения? Ты так и не расслышал ничего и не понимаешь, что словесные оскорбления не могут здесь никого задеть? Этот человек всеми силами пытался спасти мне жизнь, однако я, в глупой самонадеянности полагал, что мои заслуги послужат мне оправданием. Он. Пытался. Спасти. Мою. Жизнь. Все знают, что мои слова искренни и ни у кого нет причин усомниться в них. Я прощаю его за то зло, что он невольно причинил мне!

Сен-Жюст вскочил, затем отступил на шаг, но не почувствовал скамьи, на которой сидел. Не было больше зала заседаний, не было свечей и шелеста газет, исчезли яростные лица и тихие голоса. Серые тюремные стены. "Пойдемте со мной. Я выведу вас отсюда. В память о Страффорде". Снова воспоминание. Слова Антуана Лавуазье почему-то потрясли его больше, чем слова тех, других - свидетелей обвинения и присяжных. Его взгляд заметался по сторонам. - Постойте.. Прошу вас... Я должен сказать вам... - Бесполезно. Как ни крути, но он - один из тех, кто убил ученого. А тот возник, чтобы протянуть ему руку помощи из личного благородства. В память о Страффорде.

- Слова не имеют значения в том смысле, который вкладываете в них вы, разве вы еще не поняли? - снова улыбнулся Лавуазье. - Однако вы слишком далеко зашли, чтобы оказаться здесь и я не берусь предсказать, что будет, если это пространство исчезнет. Вы оказались слишком далеко, понимаете? Пойдемте... - Он отворил неизвестно откуда возникшую дверь в стене, только для того, чтобы взгляду открылся коридор и винтовая лестница наверх, казавшаяся бесконечной. - Идите смелее, вы должны успеть...

- Подождите, Лавуазье, - быстро заговорил Сен-Жюст. - Скажите, что здесь произошло? Кто открыл дверь в ваш мир? Может ли человек управлять этими процессами? Может ли вернуться, чтобы повторить опыт? Кто вы? Призраки? Почему я видел те образы, что особенно сильно врезались мне в память? Значило ли это, что я сам провоцировал происходящее? У меня столько вопросов, и, кажется, я схожу с ума от того, что не могу объяснить сам себе... И еще... Почему вы помогли мне? Я виноват перед вами больше, чем перед теми, кто проклинал меня за мои поступки. Потому что по отношению к ним они были продиктованы если не уверенностью в их вине, то сознанием того, что это необходимо для пользы Франции. Но ваша смерть была ошибкой. Я столько раз говорил об этом вашему другу, который и по сей день не может забыть о вас и винит себя в том, что не смог вам помочь.

- Вы просто оказались в месте, которое изначально соединяло оба мира. Обычно нам нет дела до него, но мы отзываемся на воспоминания. Мы и есть воспоминания в большей мере, нежели призраки. Мы вполне материальны, но не соприкасаемся с вами. В некотором роде вы сами провоцировали происходящее, но в какой-то момент перестали это контролировать... надо полагать, подсознательно. И сюда пришли. Те, кто не могут обрести покой. Те, кто не прожил свой срок. Те, кто жаждет мщения. И я не советую вам возвращаться сюда... Есть еще и другие. Те, которых не остановит моя слабая преграда. Что же касается меня, то вы слышали мои слова в том зале и нет нужды повторять их, иначе они не будут иметь смысла. Маэлу же скажите, что мне бы не хотелось, чтобы он винил себя. Или, лучше, не говорите ничего... Ведь он станет приходить сюда, вспоминать... а за ним будут наблюдать. Ему никогда не нравилось наблюдение, он убивает тех, кто за ним наблюдает. А в этом месте и так достаточно жертвенной крови.

- Я хотел привести его сюда, - честно признался Сен-Жюст. Вырвавшись из ада, он уже строил планы на будущее, представляя себе, как расскажет Страффорду об удивительной возможности. - Он - не я, и он сильнее. Он стал моим другом. И я обязан... - Винтовая лестница уже казалась прозрачной и растворялась в воздухе. - Черт возьми, только не это! - Сен-Жюст бросился к выходу. Еще одного "суда" его разум не перенесет, а он должен вернуться в Париж, чтобы рассказать.. Прочесть горы книг.. Докопаться до истины.. Найти графа Сен-Жермена и задать ему вопросы...

- Бегите же! - Лавуазье некоторое время смотрел на постепенно растворяющуюся лестницу и вслед уходящему по ней человеку. А потом прислонился к еще видимой части стены и исчез сам, так и не убедив упрямого человека в тщетности его намерений.

***

- Собираешься молчать, словно пленник? Зря. Я не враг тебе, Максимильян. - Демулен устремил на него печальный взгляд. - Сейчас ты, видимо, подозреваешь меня в том, что я сплел заговор, даже будучи мертвым, и намеренно держу тебя здесь, пока другие расправляются с твоим другом? И ведь ты не поверишь мне, если я скажу тебе, что не знаю, как будут развиваться события. Я охраняю тебя, потому что не могу иначе поступить, как бы мне не хотелось отдать тебя на растерзание тех, кого ты унизил и обесчестил своими приговорами. Поэтому двери будут закрыты до тех пор, пока воздух не очистится от непрошеных гостей, нагрянувших сюда - кто от скуки, кто - от непреодолимой жажды общения. Может быть, и у Сен-Жюста есть друзья, которые простили ему то, что он с ними сделал? Или ты думаешь, что это невозможно, и никто в этом мире не хранит о нем доброй памяти?

Робеспьер едва слышал, что говорило видение или воспоминание, как тот определил себя, но суть уловил. "Пока другие расправляются с твоим другом"... "Отдать на растерзание"... "Двери будут закрыты"... Сейчас стало страшно по-настоящему. Панический ужас, не имеющий ничего общего со страхом, как таковым. Можно ли бороться с чем-то потусторонним? Он подошел с сидевшему за столом призраку и попробовал дотронуться до него. Ладонь не провалилась в пустоту, как следовало ожидать, но не доходя буквально дюйма до плеча, коснулась чего-то настолько обжигающе холодного, что он невольно вскрикнул то ли от боли, то ли от неожиданности. Говорить не хотелось, вместо этого он еще раз подошел к двери и подергал за ручку, которая теперь показалась горячей, по сравнению с будто оледеневшими пальцами. Все попытки тщетны... Однако нужно и что-то ответить, иначе отсюда выйдет сумасшедший. - Нет, я просто не хочу говорить. Хотя в глубине души, наверное, рад, что не растерзан жаждущими общения...

- Сядь, Максимильян, - уже резче сказал Демулен. - Чего ты хочешь добиться? Довести себя до нервного приступа и обморока? Такое случается со многими, но ты - не из их числа. Будь рациональным. Или ты так поверил в дружбу, что готов пожертвовать интересами страны во имя соратника? Это что-то новое. Годы меняют.. однако... - Его губы на секунду искривила не характерная для Демулена саркастическая усмешка. Лицо видения изменилось. Дверь снова хлопнула и тишину прорезали звуки рояля. "За Камиля и Люсиль!" Звон бокалов и смех гостей. "Будьте счастливы!" Вихрь и смена лиц. Смеющаяся счастливая Люсиль на руках Камиля, белые цветы вокруг и вновь - звон бокалов. "Свидетели, подойдите! Я хочу выпить вместе с вами, друзья! Я так счастлив!" Люсиль смеется все громче и ее смех тонет в звуках льющегося шампанского. "Максимильян!!!!" Все стихло. Комната вновь погрузилась в тишину. Лишь огонек свечи, чудом не потухшей в этом вихре. Демулен - в той же позе за столом, сидел, обхватив голову. - У меня не хватил сил помочь тебе, Максимильян. Я делаю все, что могу. Но их слишком много. - Глаза Камиля теперь казались растерянными и даже испуганными.

- Ты действительно считаешь, что рациональность здесь поможет? - с сарказмом спросил Робеспьер, но ответа не услышал. Как не смог различить и силуэт Демулена среди наполнивших комнату... воспоминаний? Пожалуй, старый комод можно было считать более или менее надежным пунктом дислокации, так как видение, по каким-то одному ему известным причинам, не хотело подходить к этому предмету обстановки. Поэтому Робеспьер и продолжал опираться спиной об этого покрытого резьбой, под стать вычурным безделушкам на нем, монстра. В какое-то время он перестал обращать внимание на видения, вроде стремительно пронесшейся перед глазами свадьбы школьного друга, но игнорировать их было не всегда просто. Камиль что-то говорил, но он не стремился особенно слушать его, так как думал в основном о судьбе Антуана и остальных. А иногда и о том, удастся ли им выйти отсюда живыми и в здравом рассудке. В комнате снова стало холодно. Наверное, кто-то еще появился... А может, это лишь очередная иллюзия. Это еще можно выдержать, в конечном итоге, а вот все чаще повторяющиеся приступы кашля.

- Ну вот и все... - Демулен вновь выглядел спокойным и отрешенным, будто подводил итог чему-то, что оставалось за гранью этой комнаты. - Кстати, не знал, что у тебя была сестра. Ты никогда не говорил мне о .. Генриетта - так ее звали?

- Генриетта? - удивленно поднял брови Робеспьер. Знакомое имя, а также упоминание о сестре заставило его очнуться от той апатии, в которую он почти добровольно вогнал себя. - Да, у меня была сестра по имени Генриетта. Может быть , и говорил, но только называл ее не по имени, а "моя сестра". Странно, что ты спрашиваешь об этом сейчас.

- Я чувствую ее присутствие. Ее сильно вспоминают. Но так как это явно не ты, значит, Огюстен. - Демулен подошел к окну и некоторое время наблюдал, склонив голову. - Она хочет поговорить с ним, но не может. Ему повезло. Хотя, возможно, на него это не произвело бы впечатления. Он ни во что не верит. Хочешь взглянуть?

Робеспьер подошел к окну, решив пока что не задавать лишних вопросов. Да и могли ли они изменить что-либо в этой ситуации? Все, что хотелось сказать, было уже сказано... а для того, что не сказано, время еще не наступило. Неизвестно откуда всплывшая в памяти цитата какого-то автора. Увиденная картина была скорее грустной, нежели радостной. Огюстен преспокойно набивал трубку, а в нескольких шагах от него была видна хрупкая девичья фигурка в светлом платье: так он сам запомнил сестру, когда видел ее в последний раз. Огюстен вспоминал о ней, а он? Утрата была настолько тяжелой, что он изгладил в памяти слишком тяжелые воспоминания? Возможно. - Да, такой я ее помню. И рад, что Огюстен не может ее видеть. Значит, он еще не близок к вашему миру.

- Огюстен не видит ее, - кивнул головой Демулен. – Значит, твой брат проживет еще долго. Хорошая новость, пусть даже тебе и пришлось ради этого пройти через этот странный вечер. Впрочем, бывают исключения. – Демулен нахмурился и некоторое время беззвучно шевелил губами. – Клер Деманш. Ее зовут Клер Деманш. Кто она, Максимильян?

- Что... Что ты хочешь сказать? - задумываться о смысле сказанного он не стал, хотя уже понял ход рассуждений. Панический ужас снова пришел на смену апатии и невольной грусти, как случалось уже не раз за этот странный вечер. А еще была злость. Настоящая, не наигранная и которую он не пытался скрывать. - Как бы там ни было, даже если задам вопрос, ты ответишь, что помочь ничем нельзя, - тон стал привычно-холодным, а лицо - застывшим. Но все же я задам его: что можно сделать?

- Я хочу сказать, что воспоминания живут, цепляясь друг за друга, - надулся Демулен, раздосадованный холодностью бывшего школьного друга. - Здесь, в этом месте, обиженные человеческие души могут переписать книгу судьбы любого человека. Для этого нужно всего лишь позволить увидеть себя и оставить что-то в качестве подарка. Что-то, что человек заберет в мир живых. Это – нарушение закона и преступление. Но на что не пойдешь ради мести, верно? Еще вопросы будут, Максимильян? Вижу, ты готов требовать подчинения даже от тех, кого здесь нет.

- Разумеется, будут, - отозвался Робеспьер, все так же глядя в окно. - Насколько я понимаю, в этом месте все происходит не так, как мы привыкли и значение имеют не слова, не действия, а воспоминания и намерения, так? Я слишком долго изучал ту старую чернильницу, чтобы сделать в сущности простой вывод... На комоде не было приборов для письма, кроме нее, когда я хотел посмотреть остальные, но когда я случайно подумал о том что для нее нет места, то нашел подставку. Точно так же и с дверью... Нужно не пытаться открыть ее, а всего лишь повернуть ручку или что-то в этом роде?

- Ты говоришь так, словно я неоднократно бывал в твоем положении, - сверкнул глазами Демулен. - Я не знаю! Пробуй и действуй! А я понаблюдаю. Может быть, стану умнее? А может быть, тебе просто не нравится эта дверь? - Демулен зло рассмеялся и пошел к столу. Просторная полутемная комната исчезла. Они находились в кабинете Робеспьера в Тюильри. На столе - куча бумаг, перья и чернильница, на стенах - портреты и картины. И пьеса. Пьеса о Марии-Антуанетте авторства Эжени Леме. - Так больше нравится? - склонил голову Камиль. - Кажется, все началось именно в тот день, Максимильян? Когда я швырнул тебе в лицо эти проклятые листки?

- Пожалуй, да... - вполне мирным тоном отозвался Робеспьер. Несмотря на то, что в этой внезапной смене обстановки было нечто жуткое, в иллюзии кабинета он чувствовал себя гораздо спокойнее. - Видишь ли, Камиль, не имеет смысла действовать, так как действия извне не приводят здесь к каким-либо результатам. Мне бы очень хотелось понять здешнюю закономерность и вывести из строя ваш заколдованный круг, если не навсегда, то надолго, но пока что я от этого далек. К сожалению.

- Ты играешь с неизведанными материями, - Максимильян. - улыбнулся Демулен. - Но, вижу, ты перестал смотреть на меня, как на врага и обижать недоверием. Что ж, спасибо и на том. Но у меня есть для тебя плохая новость. Та, которую при жизни звали Клер Деманш, пришла сюда, чтобы нарушить закон и переписать судьбу твоего брата. Предвосхищая твой вопрос, скажу - от тебя в данной ситуации ничего не зависит. Он сам решит свою судьбу. - Демулен отступил в тень и скрестил руки на груди.

- Черт возьми! - взорвался Робеспьер, разрываясь между желанием дать выход гневу или рассмеяться. - Разумеется, я благодарен тебе за столь потрясающую и интересную новость, а также за оценку ситуации, в которой, как выяснилось, ничего нельзя сделать... Но ты... воспоминание, по твоему же собственному утверждению! Я точно попаду в Шарантон, если пойму, что должен в какой-то мере зависеть от твоего доброго или дурного расположения духа! - в бессильной злости, он сбросил с письменного стола тяжелый канделябр и занял свое место за столом, обхватив голову руками.

Камиль Демулен молча занял место напротив и также погрузился в задумчивость.

[Odin]

Июль, 1794.

Дом призраков. Часть четвертая.

Огюстен, Бьянка, Робеспьер, Жанна Шалабр, Сен-Жюст

Огюстен закурил, проводив взглядом Жанну, которая отправилась посмотреть сад у дома. Правда он сомневался в том, что в свете фонаря можно будет рассмотреть что-либо, но с другой стороны, есть Луна и есть окна в доме, которые все вместе дают достаточно освещения. При таких условиях в подобной прогулке можно найти и свое очарование, особенно если сад, так увлекший женщину, связан с какими-то личными воспоминаниями. А потом можно будет и продолжить их прекрасно начавшуюся беседу о театре, сводившуюся в основном к комментариям известных пьес. Хотя в театре он, признаться, бывал редко, но то, что удавалось посмотреть, запоминал. Некоторое время Огюстен просто наслаждался тишиной, ночной прохладой и ничегонеделанием, но ровно до тех пор, пока не заметил почти у ограды женский силуэт. В первую минуту он подумал, что возвращается Жанна, но потом отругал себя за глупость: маркиза ушла в совсем другом направлении и в ее планы входил осмотр сада, а не ограды. В конце концов любопытство превозмогло лень: Огюстен поднялся и пошел вперед, следя за таинственной незнакомкой. Видимо, девушка тоже заметила его, поэтому бесстрашно пошла навстречу. И, судя по ее уверенным передвижениям, местность была ей отлично знакома.
- Гражданка… - начал он, но потом осекся, увидев Клер Деманш, непонятно как здесь оказавшуюся. Справившись с удивлением, он продолжил: - Клер! Что ты здесь делаешь и как здесь оказалась?

- Огюстен? Боже мой, какая встреча! - Клер счастливо рассмеялась. - Как давно я тебя не видела! Вот уж, воистину удивительная ночь... Здесь деревня неподалеку, я гощу тут у давней подруги. Точнее, подруга не моя, а мамы. Но она милая. Представь себе, тетушке уже за пятьдесят, а она все еще мечтает вырастить самую большую розу в Париже и отнести ее... твоему брату. Да-да, Огюстен, и старым девам не чужды платонические чувства. - Клер искоса взглянула на Огюстена. Ну, а ты что тут делаешь?

- Мы решили немного отвлечься от повседневных забот и провести хотя бы один вечер так, как нам бы хотелось, - осторожно ответил Огюстен. Осторожность эта была скорее инстинсктивной, так как было нечто странное в том, что всегда немного боязливая Клер проделала путь от поселка до дома совершенно одна. Ночью. При том, что они не афишировали свои намерения снять дом. С другой стороны, слухи распространяются быстро и Клер вполне могла узнать все последние новости, а также и то, что дом снят только на одну ночь, от подруги своей матери. А еще он почувствовал угрызения совести за то, что перестал принимать участие в судьбе несчастной женщины, как только узнал о ее связях с заговорщиками. - Я, должно быть, виноват перед тобой, Клер... Но мне нечего сказать в свое оправдание.

Ее глаза на секунду полыхнули темным огнем. Всего на миг. Она вновь очаровательно улыбалась. - Виноват в чем, Огюстен? В том, что поверил, что я - заговорщица? Не стоит об этом вспоминать, это - дело прошлое. Я знаю, что к тебе вернулась Жюльетт Флери. А это значит, что у нас с тобой все равно ничего бы не вышло, несмотря на всю мою привязанность. Я права?

- Права, - согласился Огюстен, не желая углубляться в тему взаимоотношений, а тем более обсуждать с Клер возвращение Жюльетт. Больше всего не давала покоя даже не мысль о весьма странном поведении Клер, а о том, что в Париже одно время циркулировали самые странные слухи, касающиеся судьбы молодой женщины. Жандармерия, как всегда, молчала, Максимильян отказался комментировать сплетни, а Сен-Жюст обещал проверить факты. - Лучше скажи, как ты здесь оказалась? Ты так неожиданно исчезла, что породило множество слухов, но никто так и не смог докопаться до правды. Говорили, даже, что с тобой произошло несчастье, но я не поверил.

- Ну и правильно, что не поверил, - рассмеялась Клер. - Я слышала эти сплетни. Говорили, что на меня напали и убили... Если бы я была писательницей. то обязательно написала бы на эту тему рассказ. Вот, представь себе. - Она театрально запрокинула голову и заговорила выразительным голосом. - Жила-была девушка. И полюбила она одного прекрасного якобинца. Однажды, чтобы понравитсья ему еще больше, она выболтала ему один секрет, который стоил жизни ее мужу... Спасая свою жизнь, она приехала в Париж, но совершила столько ошибок, что не только запуталась сама, но и запутала своего возлюбленного и даже его друзей. И тогда они решили убрать ее с пути и организовали ее убийство... Однажды ночью страшный человек настиг ее на улице и воткнул нож в ее сердце... - Клер невинно улыбнулась. - Страшно?

- Скорее, театрально, - пожал плечами Огюстен. Сама история была неприятной, рассказ наводил на мысль, что какое-то преследование или покушение все же имело место. Нужно будет тщательно проверить по Бюро те дела, которые шли в то время, однако что-то подсказывало, что до нужного Бюро он не докопается, так как там не обойдется без вмешательства Антуана и, по совместительству, Максимильяна. - Не нужно валить с больной головы на здоровую, Клер. Тебе ясно сказали, чтобы ты сидела в доме 24 часа в сутки, если понадобится. А ты не нашла ничего лучшего, чем привести в дом роялиста. Неплохо для совпадения? Страшные истории здесь ни к чему, с тех пор, как один доктор изобрел Национальную бритву и немного усовершествовали трибунал, необходимость в разбойниках с большой дороги отпала.

- Огюстен, неужели ты до сих пор на меня злишься? - широко распахнула глаза Клер. - Ну послушай... Хорошо, я скажу тебе правду. Я пришла сюда, чтобы тебя увидеть. Ведь ты - заметная фигура, и по деревне пошли слухи.. Ну вот, я и решилась... Знаешь, как страшно было идти по лесу? А еще неприятнее было думать, что я приду и увижу тебя тут с Жюльетт. Но боги ко мне сегодня милосердны, - она лукаво улыбнулась. - Я застала тебя одного. Нет, нет, не бойся, я не буду уговаривать тебя возобновить наши отношения. И даже не буду доказывать тебе, что не заговорщица. Просто... Вот! - она быстро сняла с шеи медальон. - Возьми, пожалуйста! Я скоро уеду, и мы никогда с тобой больше не встретимся. А мне очень хотелось бы, чтобы у тебя осталось что-то от меня на память.

- Я злюсь вовсе не на тебя, извини, - примирительно сказал Огюстен. Что-то в словах Клер и еще больше в ее поведении ему все же не нравилось. Во-первых, логика. Сам он вовсе не являлся заметной фигурой и скорее, по деревеньке бы пошло слухи, что в доме поселились, хоть и временно, его брат, Сен-Жюст и сопровождающие их лица, к которым относились он сам, Жюльетт и Жанна. Да и не только это не нравилось, просто он не хотел забивать голову подробным анализом ситуации. От медальона придется отказаться, даже если Клер обидится, так как это все... подозрительно. Хоть убейте. - Клер, я буду вспоминать тебя и без медальона. К тому же, Жюльетт может неправильно расценить значение такого подарка, пойми меня правильно.

- Я так и думала что ты откажешься, - грустно сказала Клер. - Но мне очень хочется оставить что-то тебе на память. Я знаю, что ты никогда меня не любил, да и я - не образчик верности, но мы ведь друзья? Ведь друзья? - Она подошла ближе и протянула к нему руку, но не дотронулась. - Прошу тебя, не надо меня обижать. Прошу тебя, Огюстен!

- И будучи добрыми друзьями, мы когда-то договорились не делать ничего такого, что поставило бы кого-то из нас в затруднительное положение, разве нет? - спросил Огюстен. Это напоминание тоже было весьма странным, ведь Клер всегда была очень деликатна. Откуда такая настойчивость? Заставляет думать, что медальоне не то быстродействующий яд, не то хороший заряд пороха в смеси со взрывающейся солью. Хотя до такой степени паранойи он не дошел, но все равно... неуютно.

- К тому же... - он не договорил, так как услышал голос Жюльетт, зовущий его и, повернувшись, помахал ей рукой.

Бьянка бежала вперед, наплевав на то, что движется быстрее, чем должна была. Марат отпустил ее, как только "гости", как он выразился, ушли. Не отпустил - буквально вытолкал из комнаты. И сказал идти вниз. Сказал, что именно там может сейчас свершиться преступление против живого человека - в нарушение всех законов и заповедей. И растаял в воздухе, словно его никогда не было. Если бы он этого не сделал, она могла остаться, забыв обо всем. А теперь, не помня себя от ужаса, она бежала к Огюстену, потому что только он находился на улице в момент предупреждения Марата. - Огюстен, боже мой, все в порядке? Как я рада, что с тобой все хорошо! - быстро заговорила Бьянка, прижимаясь к нему и вглядываясь в его безмятежную улыбку. Она успела. Успела! Кем бы ни были эти "гости", они не тронули Огюстена.

- Жюльетт, родная... А я думал, кого же мне все-таки не хватало в этой довольно приятной прогулке по окрестностям, - он обнял ее, по обыкновению взъерошив волосы и повернулся в ту сторону, где стояла Клер. Женщины там не было. Оставалось только либо предполагать, что она скрылась за изгородью, едва увидев Жюльетт, или, в худшем случае, обвинить во всем галлюцинации, к которым он был не склонен. - Здесь... Здесь была Жанна. Она пошла смотреть сад и я довольно давно, как мне кажется, ее не видел. Пойдем поищем ее?

- Да, обязательно поищем. Но прежде мы найдем твоего брата и Антуана, - Бьянка потянула Огюстена за собой. Сейчас, когда она убедилась в том, что с ее спутником ничего не случилось, вернулся пережитый ужас от мысли, что с ними произошло что-то страшное... Однако, Робеспьер уже спешил к ним. Живой и невредимый, правда, слишком бледный. Бледнее обычного.

Робеспьер схватил брата за руку, желая убедиться, что Огюстен живой и настоящий, а не что-нибудь потусторонее, созданное его воображением. Он не знал, в какой именно момент, сидя в столь привычном кабинете, перестал думать о призраках, сверхъестественном и о безысходности ситуации, а полностью переключился мыслями на политику. Тема, не имеющая отношения к происходящему вообще. Он не помнил, сколько времени просидел так, не замечая ничего вокруг, но отчетливо помнил момент, когда осознал, что находится в комнате, не имеющей даже малейшего сходства с обитаемым жилищем вообще. Остатки мебели, полусгнивший комод, какая-то забытая хозяевами утварь. Вот все, что составляло обстановку. И еще была цела принесенная ими снедь. Не помня себя от ужаса и от беспокойства за остальных участников этого безумия, он выбежал на улицу, толкнув висевшую на одной петле дверь. Обернувшись, Робеспьер снова увидел дом. Живущий своей жизнью, с освещенными окнами... И где-то там оставался Антуан. Возникла запоздалая догадка, что только перестав будоражить воспоминания он сумел вырваться из кошмара, грозившего стать бесконечным.

- Антуан, - едва слышно прошептала Бьянка и прижалась к Огюстену. - Надо найти его... - Она перевела расширившиеся от страха глаза на Робеспьера. Он видел. Он тоже видел кого-то, и говорил с ним. Он тоже вырвался. И ему нельзя возвращаться. И Огюстену нельзя, раз Марат предупредил ее об опасности. - Жанна! Ведь она тоже тут! Может, она его поищет? - ее взгляд заметался по сторонам. Главное, не отпускать тех, кто вырвался. Дом тем временем замерцал новыми огнями. Венецианский палаццо манил к себе и звал. Они выпустили какое-то неведомое зло, нечто жуткое и неподвластное разуму... Еще немного, и вместо Марата сюда явятся те, кто не отпустит ее, и тогда никто-никто не сможет защитить тех, кто еще жив.

Слова Жюльетт Флери привели Робеспьера в чувство настолько, что к нему вернулась способность мыслить. Лицо стало жестким. Неужели кто-то здесь действительно думает, что он добровольно отпустит Жанну в тот ад, из которого они вырвались? Если только... Если только она не вошла в дом. Невозможно описать словами то ощущение ужаса, смещанное с отвращением, когда он наблюдал это строение сейчас, уловив суть. А ведь и правда, они вспоминают каждый о своем... - Жюльетт, побудьте с Огюстеном. Я поищу Жанну. Надеюсь, что Антуан в скором времени присоединится к нам. - Больше он ничего не прибавил, подумав о том, что выбраться из ада, заключавшемся в собственном воображении, сможет только сам Антуан.

- Ты полагаешь, что Антуан выпил все вино в подвале и остается только надеяться, что он оторвется от бутылки? - спросил Огюстен, насторожившись от интонации, прозвучавшей в голосе брата.

- Да, примерно так, - кивнул Робеспьер.

- Но вам.... - "нельзя туда ходить" - едва не крикнула Бьянка, но слова замерли на губах. К ним спешила Жанна Шалабр.

- Вот вы все где! - всплеснула руками маркиза. - Я подумала, что вы бросили нас с Антуаном. Только что зашла в дом, но никого из вас не нашла… Пойдемте же! Он сильно разбил себе голову в этом подвале, но, кажется, сделал выводы относительно чрезмерного увлечения хорошим вином. Максимильян, прошу тебя, поторопитесь. Не выношу вида крови, хотя Антуан и уверяет меня, что его рана - лишь плата за любопытство. - Маркиза торопливо шла по направлению к дому. Тем временем в дверях показался Сен-Жюст. Его лоб и правда был перевязан остатками роскошного шарфа - его нового приобретения.

Бьянка вскрикнула и бросилась к нему, однако он улыбнулся и мягко отстранил ее руку. - Боже мой, не смотри на меня так, иначе почувствую себя покойником. Простите, граждане, испортил всем вечер. Не поверите, но я едва выбрался из подвала.

- Пить меньше надо, - ехидно прокомментировал Огюстен. - Ну что, граждане, вернемся в дом и продолжим приятно начатую беседу?

- Приятной она уже не будет, - сказал Робеспьер, больше всего на свете желая оказаться как можно дальше от этого места. Вот только любопытно, на какую территорию распространяется это потустороннее влияние? - Антуан, если ты в состоянии идти, мы можем пойти в деревню, где тебе окажут помощь. Кажется, рана сильно кровоточит.

- Нет! Нет! Нет! Только не в деревню! - Бьянка выразительно затрясла головой. Марат говорил о женщине, которая наблюдает, о женщине, которая все это устроила, которая привела их сюда сама. Пожилая дама со звонким голосом и глазами двадцатилетней девушки. Поймав изумленные взгляды Огюстена и маркизы, Бьянка быстро поправилась. - Мы должны немедленно отвезти Антуана в Париж! Ведь неизвестно, какую инфекцию можно занести... Это же деревня... Пожалуйста, давайте не будем терять времени!

- Она права. - быстро подхватил ее игру Сен-Жюст. - К тому же, уже поздно. Еще распугаем всех. Максимильян, как ты думаешь, Субербьель не очень обидится на нас, если мы нагрянем к нему с визитом? - Сен-Жюст говорил, быстро двигаясь вперед и увлекая за собой остальных.

- Вы что, с ума сошли? - удивленно спросил Огюстен, глядя на бледные, как полотно лица. Но спорить не стал, рассудительно прибавив: - Лошади все равно остались в деревне. Или вы хотите идти пешком через лес несмотря на рану Антуана? Возьмем лошадей и будем в Париже быстрее, чем вы думаете. - Он хотел прибавить едкую фразу о том, что они, должно быть, испугались привидений, но подумал, что шутки сейчас неуместны.

Спорить было бесполезно. Да и что тут можно было сказать? Они двинулись вперед. Бьянка вцепилась в руку Огюстена, словно он мог как-то повлиять на происходящий тут кошмар и удержать ее. Маркиза непринужденно пересказывала Робеспьеру о своем недавнем споре с его братом и Бьянка радовалась, слушая ее плавную речь. Сен-Жюст молча шел рядом, опустив глаза. Бьянке показалось, что его виски отливают серебром. Ранняя седина? Снова видение? Такого прежде она не замечала. Бьянка поспешно отвела глаза. Главное - не оборачиваться. Однако, она все-таки обернулась. Они стояли на опушке леса, и Огюстен деловито осматривал седла, проверяя, хорошо ли затянуты подпруги. Где-то вдалеке стоял знакомый силуэт. Все та же повязка на всклокоченных волосах и черные обжигающие глаза. Марат улыбнулся и кивнул ей. А затем растаял в воздухе.

***

- Огюстен, у тебя не найдется немного коньяка? - спросил Робеспьер, отметив, что начинается запоздалая реакция на пережитый ужас: его начала бить дрожь. И хотя коньяк он не любил, лучшее успокоительное сейчас вряд ли можно придумать.

- Мне кажется, что с Антуана уже хватит, - зловредно сказал Огюстен, но потом бросил внимательный взгляд на бледное лицо брата. - Или...

- Коньяк нужен мне, - кивнул Робеспьер.

- Да, да, сейчас... - Огюстен пошарил в карманах, но фляжки не нашел. Только спустя несколько секунд он вспомнил, что дав Жюльетт обещание не прикладываться к бутылке по поводу и без повода, оставил ее дома. - Черт, Максимильян... Я оставил ее дома. Тебе плохо?

- Нет, все в порядке, - Робеспьер взял под уздцы свою лошадь.

- Тогда в Париж, граждане, - подытожил Огюстен, удивляясь на этот раз поведению Максимильяна. Уже готовясь вскочить в седло, он разжал ладонь, желая рассмотреть предмет, который нашел в кармане, разыскивая флягу. Маленький, круглый медальон, который каким-то непонятным образом оказался у него. И когда Клер успела? Пожав плечами, он разжал пальцы, уронив его в траву.

[Eleni]

Июль 1794 года

Луи Шарль, Морис, Колло дЭрбуа, Давид, и др.

Проснувшись, Шарль первым делом попробовал открыть заплывший глаз. Получилось! Почему-то это несказанно обрадовало. Еще несколько дней продержаться – и можно будет идти к Франсуа рассказывать про приключения и про то, как ловко он сбежал от похитителей. Радужное настроение, правда, быстро сменилось тревогой. Морис! Ведь он сбежал. Сбежал, догадавшись, что он – из беглых преступников. Иначе не сбежал бы. А это значит, что сюда вот-вот могут нагрянуть жандармы. Правда, до сих пор они не нагрянули, что странно. Может быть, Морис заблудился во дворце? Это легко предположить – ведь он тут впервые. Сам Шарль даже путался в этих кулуарах! Однажды даже случайно забрел в комнату маркиза де Ривароля и спрятался там под кроватью, считая, что находится в комнате графа Ферзена, который как раз тогда играл с ним в пиратский клад. Маркиз де Ривароль тогда привел в комнату какую-то даму, и было страшно неудобно слышать, как они говорят друг другу романтические слова. Но выдать себя было тоже невежливо – тогда маркиз узнал бы, что его подслушивал дофин… Так и пришлось просидеть целый час под кроватью, пока они занимались там тем, что сестра Мари называла «неприличным вопросом»…

Шарль поднялся и потер затекшие ноги. А тут прохладно! Как бы не простудиться в этой часовне. А болтали про нее, кстати, глупости – если бы тут водились призраки, то наверняка бы схватили его и напугали. И уж точно не дали бы поспать. Размышляя об этом, Шарль почувствовал, что голоден. Но, что еще хуже – услышал шаги на лестнице. Если это жандармы – придется изображать немого. Если кто-то из людей – придется обманывать. К тому же, он сейчас так выглядит, что вряд ли его могут принять за короля. Шарль отметил, что называет себя этим словом. Сделанное открытие ему очень понравилось. Он будет первым благородным королем, который живет вместе с простыми гражданами и работает, как они. Когда-нибудь, когда все закончится, и он женится, и станет старым, обязательно расскажет об этом внукам. Шарль нырнул в угол и стал ждать.

- Эй, Андрэ! - Морис переступил с ноги на ногу, раздумывая, не дать ли отсюда деру, пока не поздно. С другой стороны, а чего бояться-то? Днем призраки не страшны, другое дело - ночью... Убежав от Андрэ, он сначала испугался бродить в темном, огромном и совершенно незнакомом дворце. А потом подумал, что опять ни за что ни про что наговорил человеку гадостей. "Думай, когда говоришь! - всегда твердили и его отец и тетка, частенько сопровождая свои слова подзатыльником. - А если хочешь сказать не подумав, то уж лучше молчи!" Признаться, они были не так уж неправы. Ну нет бы подумать, что всех аристократов уже гильотинировали, а те, кого не гильтинировали, давно сбежали за границу. У Андрэ здесь работает дядька, да и до революции, говорят, здесь работала такая прорва народу, что могла бы свободно заполнить... ну хоть зал заседаний! Сам зал заседаний он, правда, не видел, но зато представлял себе что-то очень большое. - Эй, Андрэ! Я сказал не подумав! Ну просто правда ты иногда странно себя ведешь. Ну правда же! Лучше перестань прятаться и пойжем поищем пожрать, а?

Шарль вылез из своего укрытия и радостно улыбнулся. - Морис! Ты вернулся! А я за тебя испугаллся. Этот дворец очень трудный в смысле запоминания, - затараторил он, вспомнив про свою оплошность и стараясь как можно естественнее ее загладить. - Меня еще до революции однажды сюда дядька брал, когда я жил у него, и я убежал. И пошел бродить. Ты не представляешь себе, как было интересно! Тут раньше жили разные маркизы и графы - много-много, они занимали разные комнаты, и постоянно ругались, потому что они - бездельники, и заняться им больше было нечем. Они меня не замечали даже - потому что слишком были заняты собой. Как и все взрослые. - Последнюю фразу Шарль сказал от души. На него и правда редко обращали внимание - что в Версале, что здесь. Так что, можно сказать, не наврал.

- Скоро это... депутаты начнут приходить, - шмыгнул носом Морис. Есть хотелось до спазмов в желудке и если они срочно что-нибудь не найдут... - Я ночевал в галерее, благо, туда-то легко попасть, если бежать на свет. Но первыми сюда приходят просители и те, кто работает в самом главном Комитете, я слышал, как переписчик говорил. Можем спуститься вниз и вдруг удастся что-нибудь заработать... Есть хочется.

- Тогда нам надо уходить. Вот только как мы подработаем возле дворца? У тебя есть мысли? - Шарль хотел предложить погулять по дворцу - уж очень было интересно посмотреть. что с ним тепрь стало, а еще больше - добраться до павильона Флоры и найти свою комнату. Там, наверное, теперь кто-то живет. Или работает. Но помня о вчерашней оплошности, он промолчал.

- В галереях есть кафе и даже ресторан, - задумчиво почесал нос Морис. - Можно попробовать там, но тут Париж... Много людей и рабочих хватает. Можно сказать, что у тебя тут работает дядька, только сразу же спросят его имя, тебе это не подходит. А можно околачиваться возле кафе, вдруг кто-то поделится едой... Только я бы не очень на это надеялся, если честно. Пойдешь в галереи, сам увидишь, сколько там людей... Иголке негде упасть.

- Тихо! - Шарль прислушался. Дверь часовни хлопнула, и в помещение зашли несколько человек. Они обсуждали детали какого-то праздника. Один из них - гражданин в потертом сюртуке странного грязно-голубого цвета и напудренном парике, быстро-быстро тараторил своему спутнику что-то про хор детей-санкюлотов, которые непременно должны выступить в честь взятия Бастилии, второй - полный гражданин с черными глазами и пухлыми губами, важно причмокивая, кивал и изредка останавливал его. - Понимаете, гражданин Давид, чтобы все выглядело празднично, должны быть непременно дети, наряженные и хорошенькие, ведь дети - это цвет нации, наше будущее!

- Ну, в общем, вы правы, гражданин Пальер, но собрать целых хор за два дня... Гм..

- Ух ты! Гражданин Давид - это знаменитый художник! - зашептал Шарль на ухо Морису. Картин этого человека он не видел, зато в прошлом году много слышал о Давиде. Жандармы в Тампле обсуждали его картину, посвященную одному очень героическому патриоту по фамилии Марат. Почему-то этого Марата рисовали в ванной комнате. Но - это же искусство...

- Ух ты! - только и смог сказать Морис, невольно повторив слова приятеля. Стало немного завидно, что Андрэ знает таких известных граждан, а ему даже похвастать нечем. Ну не считать же папашку Анетт знаменитостью? Шмыгнув носом, он собирался еще что-то сказать, но вовремя спохватился: лучше не шуметь, а то кто знает, что на уме у этих граждан? Художник и другой гражданин, между тем, собрались уходить.

Они переговаривались вполголоса о чем-то своем, но Морис, к своему огромному огорчению мало что расслышал, кроме обрывков слов, среди которых встречалось и слово "Комитет". Когда оба гражданина ушли, он повернулся к Анрэ: - Ну что, пора сбежать отсюда? А то мало ли кто еще придет...

Шарль кивнул. Сидеть в часовне было спокойно, но Морис прав - сюда в любой момент могут прийти. К тому же, они все занимаются каким-то праздником... - Пойдем, - шепнул Шарль и двинулся к лестнице. Что ни говори, а чувствовал он себя тут увереннее, чем на улицах.

***

В кафе было шумно, Морис сначала обрадовался, но потом совсем пал духом: люди, даже если не торопились, выпивали в основном чашку кофе с маленькими хлебцами, похожими на галеты, читали газеты, о чем-то беседовали и уходили. Ну как тут надеяться, что удастся что-нибудь перехватить? А у них в Севре завтракали всегда более плотно, ведь предстоит весь день работать... Но то - дома, а в кафе... вот, только выпить кофе. Признавать полный провал своего плана не хотелось, в особенности перед Андрэ, поэтому он, немного пошатавшись по залу, все же высмотрел гражданина, мирно жующего омлет с сыром и подошел к нему, но не успел даже открыть рот, как был остановлен грозным окриком со стороны: - А ну-ка пошел прочь, попрошайка!

Морис почувствовал, что у него пылают не только уши, но и шея. Он никогда не выпрашивал еду прежде и сейчас только жестокий голод сподвиг его на то, чтобы взять себе возможные остатки обеда.

- Я не попрошайка, гражданин, - шмыгнул носом мальчик.

- Ступай, ступай! Разве не знаешь, что попрошайничать запрещено?

- Нельзя называть попрошайками всех, кто хочет есть, - вступился за приятеля Шарль. Он помнил, как ему было обидно от одного предположения, что кто-то посчитал его нищим, просящим милостыню. - Ты, гражданин, жуешь свой омлет? Вот и жуй. И не мешай другим работать. Мы, между прочим, пришли сюда не просто так, а по делу. - Шарль вздернул подбородок. Он уже понял,что тут, в Париже, тихоням выхить невозможно - просто затопчат. Шарл не очень понимал, зачем они сюда пришли - люди тут сидели недобрые и деловые, быстро пили кофе и куда-то бежали. Будет странно, если им дадут тут работу - явно своих голодных ртов повсюду достаточно. Но если так думать - то можно вообще умереть с голоду.

- Аааа, так пока один морочит голову, второй, надо полагать, обчищает карманы? - прищурился гражданин. - Сдается мне, нужно позвать жандармов...

- Умолкни, гражданин, - Колло дЭрбуа поморщился, как от громкого голоса  человека, который казался ему просто дебоширом, так и от того, что в кафе запахло скандалом на пустом месте: мальчишка пока никого и ничего не трогал.

- А... а я что? - взгляд гражданина мгновенно стал пустым, а голос - заискивающим: - Я ничего... Смотрю, мальчик вроде беспризорный...

- Ну вот и хорошо, раз ничего, - кивнул Колло, но от кивка, казалось, сейчас лопнет голова. Не нужно было пить вчера сначала коньяк, а потом - вино.

- Ты уверен, Колло, что юные граждане не промышляют по карманам? - Клод Приер без всякого интереса наблюдал сцену, но потом сам же и поправился: - Хотя, если бы промышляли, то не стояли бы здесь до сих пор...

- Гражданин, спасибо, что заступились за честных граждан, - с достоинством произнес Шарль, обращаясь с Колло. Этот человек был явно из начальников - иначе на него не смотрели бы с таким ужасом и смешанным уважением. - Мы пришли сюда, чтобы предложить свои услуги по подготовке к предстоящему празднику. Истинный патриот должен принимать активное участие в жизни своего города. Вот и мы с Морисом решили принять участие. Ты, гражданин, не нуждаешься в работниках? Мы можем все, что угодно! - Шарль состроил серьезную физиономию.

Колло смерил пристальным взглядом маленьких оборванцев. Ни один, ни второй, если присмотреться, не походили на нищих. А тот ребенок, который говорил сейчас, несмотря на роскошный синяк под глазом, исцарапанную физиономию и давно нечесанные лохмы, может, и походил бы на ребенка из вполне благополучной семьи. Да и изъясняется грамотно для бродяжки. Уяснив смысл сказанного, Колло рассмеялся.

- Это не к нам, граждане, а к гражданину Давиду. Знаете, где Лувр? Там у него мастерская...

- Кхм... - Приер закашлялся, бросив на коллегу выразительный взгляд. В мастерской у Давида, в утреннее время и в те дни, когда художник не давал уроки, можно было застать картины весьма пикантные и будоражащие воображение. - Полагаю, что будет гораздо проще разыскать самого Давида. А вы, юные патриоты, расскажите-ка, что здесь делаете в столь раннее время?

- Эээээ.... его... дядька... - Морис замялся, запоздало вспомнив, что Андрэ не особенно хотел рассказывать про дядьку. Оно и понятно: дядька вполне мог оборвать уши.

- Что - дядька? - спросил Колло, проявив интерес к разговору, как только заметил нерешительность мальчика. - Попал под подозрение?

Морис испуганно затряс головой и посмотрел на Андрэ. Не понравился ему вопрос гражданина. и то, как все притихли, тоже не понравилось.

- Нет, мой дядька - это очень важный человек, его уважают все в Париже! - с достоинством сказал Шарль. - Вот только знаешь, гражданин, кричать на всех углах и хвастаться я не привык Если хочешь - скажу тебе на ушко, чтобы ты не подозревал меня в подозрительности, тьфу, в подозрительном, тьфу... - Шарль покраснел. - Ну, в общем, ты понял. А Лувр где - конечно знаем. Кто ж в Париже этого не знает? Только вот скажи, гражданин, не будет ли слишком большой наглостью заявиться к такому знаменитому и прекрасному художнику в студию?

- Ну-ка, скажи,,, - Колло немного подался вперед, сгорая от любопытства. - А потом я дам тебе один дельный совет...

- Мой дядька - Никола Дидье, я приехал к нему погостить, но провинился кое в чем и хочу подзаработать, чтобы купить ему подарок и прийти с подарком, чтобы он мне уши не надрал, - шепотом протараторил Шарль, встав на цыпочки, чтобы дотянуться до уха наклонившегося гражданина. - Пожалуйста, не выдавай меня, я очень-очень хочу попросить у него прощения, но кодекс чести - ты же понимаешь? Кодекс чести говорит, что мне нужно несколько дней, чтобы достать деньги и явиться к нему, как взрослый человек. - От отошел и выразительно посмотрел на Колло.

- Гм... - столь сложная информация требовала осмысления, но без еще как минимум двух чашек кофе, мозг отказывался переваривать услышанное. Однако того, что ребенок - племянник Дидье, было вполне достаточно, чтобы чертенок мог бродить по Тюильри. - Кодекс... где же ты такое слово выкопал, а? Ну, будь по-твоему, не скажу. Только вот что...  - он хотел отсоветовать мальчишке ходить в Лувр, так как если сорванец, возможно, еще не искушенный в разных тонкостях, узрит там нечто слишком двусмысленное... То Дидье, наверняка, долго не успокоится. Однако все сомнения разрешил сам Давид, как раз зашедший взбодриться чашечкой кофе. Колло решил позвать его и гаркнул: - Давид! Иди-ка сюда!

-..... Нет, в той часовне совершенно неподходящее освещение и не тот антураж... - пояснял Давид своему собеседнику, а потом повернулся на зов: - Ну что ты кричишь, Колло? Что стряслось?

- Вот, - ухмыльнулся дЭрбуа, указав на мальчишек. - Собираешь патриотов для праздника?

- О... - Давид остановился, потом, подойдя к Морису, повернул его к свету и отступил на шаг назад. - Я, кажется, нашел! Ты, мальчик, придешь ко мне в студию... Через час... Это в Лувре. Скажешь, что тебя прислал Давид.

- В стууудию? - протянул Колло. - У тебя там Содом с Гоморрой, постыдился бы...

- Колло, я нарисую с него маленького патриота для картины, которую я задумал уже давно, но искал и исал подходящий типаж! Этот мальчик будет мне позировать!

- Гражданин, я не могу прийти, мы еще не завтракали, - как можно деликатней сказал Морис, решив, что если и должен куда-то идти, то не на голодный желудок, иначе не дойдет.

- А Жаклин будет позировать для олицетворения Республики... - продолжал Давид. - Что? Не завтракал? Пусть тебя покормят.

- А я не пойду никуда без моего друга, - Морис повеселел, услышав про еду, но для вида насупился.

- А? Что? Я же сказал, пусть вас покормят и бегите в Лувр, - Давид вытащил из кармана блокнот, написал короткую записку и протянул ее мальчику. - Дашь это трактирщику, а потом покажешь ее в Лувре. Не потеряй.

Шарль вытаращил глаза. События развивались слишком быстро. Надо же, Мориса выбрали позировать для картины! Отчего-то вспомнилась красавица Аннетт. Шарль представил себе, как Морис расхвастается перед ней, и в глазах потемнело. Можно сколько угодно рассказывать про пиратов, но одно дело - просто болтовня, а другое дело - позировать знаменитому художнику. А он, Шарль, будет при нем просто "другом"! Он насупился. Но затем взял себя в руки. Так, конечно, выгоднее, что говорить. - Ну что ж, пойдем, Морис. Может, и мне работенка найдется, - сказал он по-деловому. Не хватало еще. чтобы Морис заподозрил, что он завидует!

- Ты, Давид, главное, второго не потеряй, - глубокомысленно сказал Колло. - Иначе скандал будет...

- Почему? - не понял Давид.

- У него дядя здесь работает, - сообщил Колло, доверительным шепотом. - И если дядя поднимет вой.

- А кто дядя? - спросил Давид, немного опешив.

- Не скажу, - покачал головой Колло. - У меня этот... кодекс чести.

- У тебяяяя? - протянул Давид, округлив глаза. - Где ты таких слов наслушался, Колло? Ты знаешь, что это такое?

- Он потом в "Энциклопеции" посмотрит, что это значит - примирительным тоном сказал Приер.

- Пошли, Морис, - буркнул Шарль. И пошел первым. Ну и пусть. Хоть посмотрит, как работает настоящий художник. А этот гражданин - молодец, умеет хранить секреты.

- Пошли, - настроение Мориса значительно улучшилось  в связи с перспективой позавтракать. А если повезет, то накормят и обедом. Шмыгнув носом, он решил поблагодарить художника, а затем, немного запоздало, и того гражданина, что позвал его. - Спасибо, гражданин Давид! И тебе, гражданин, за то, что позвали гражданина Давида!

[Eleni]

Июль 1794 года

Дом Маэла

Сен-Жюст, Маэл // + Бьянка

- Он спас меня, Страффорд. Вытащил оттуда… И я видел его собственными глазами… - Сен-Жюст сел в кресло, затем вскочил и снова зашагал по комнате. Его рассказ длился уже более часа. Обычная манера спокойного и логичного изложения событий изменила ему в этот вечер. Он начинал рассказывать, перескакивал на описание обстановки, затем – на свои личные выводы, хватался за бутылку вина, и тут же ставил ее на стол, забывая, зачем взял, закуривал, вспоминал о какой-то важной детали и начинал говорить все по-новой, лихорадочно блестя глазами. Сен-Жюст и сам чувствовал, что производит впечатление ненормального. А можно ли остаться нормальным после всего пережитого?

Все события последних часов перемешались в один сумбурный ком. Он помнил, как перед рассветом к нему влетела Клери, как она замахала руками и зашептала свое «Нет, нет, нет» на его просьбу рассказать, что она видела. «Покажи мне твою рану, Антуан, и закрой глаза». Легкое прикосновение ее ледяных пальцев, затем что-то теплое. «Спи». Она поцеловала его в лоб и убежала, так ничего и не объяснив. Наутро он обнаружил, что шрам на лбу исчез. Раньше он бы посвятил день изучению этого вопроса, но теперь это было неважно.

К полудню он понял, что не может работать. Не может смотреть на тех, кого собирался внести в список подозрительных. Не воспринимает смысла слов. И думает лишь о лицах «свидетелей обвинения». Некоторых из них он не помнил – и это не давало покоя. Срочно поднять дела гильотинированных за прошлый год. Вспомнить, что они говорили на «суде» Эбера. Понять, где могла закрасться ошибка, и кто был обвинен и казнен по ложному доносу. К вечеру Сен-Жюст понял, что перестал воспринимать буквы, и близок к безумию. Едва дождавшись темноты, он бросился к Маэлу, как к единственному существу, с которым можно было об этом поговорить. Зайти к Робеспьеру Сен-Жюст не решился. Ни к чему напоминать о вчерашнем, а он сейчас – живое напоминание.

Закончив рассказ о Лавуазье, Сен-Жюст взял себя в руки, налил себе полный бокал вина и выпил залпом.

- Я схожу с ума, Страффорд. Я не могу больше ни о чем думать. И если я не разберусь с этой историей, то пущу себе пулю в лоб, чтобы покончить с этими мертвыми лицами! Хотя нет. Это было бы слишком просто. Не дождутся. - Он снова налил себе вина и отставил бутылку.

Выслушав сумбурный рассказ, Маэл некоторое время молчал, изучая потолок на предмет трещин. А ведь еще немного и его смертный друг вполне может повредиться рассудком... В том, что рассказ правдив, он не сомневался, из сознания Сен-Жюста так и вырывались образы, которые Маэл невольно подхватывал, даже не желая читать мысли. - Успокойтесь, Сен-Жюст. Начнем с вопроса, который мне пришел в голову, как только вы начали рассказ: зачем вы вообще туда полезли? Вам что, так нравится чувствовать себя особенным или приобщенным к так сказать неведомому? Не приходило в голову, что эта любовь к острым ощущениям может плохо закончиться? Привидения и прочая нечисть вроде меня не терпят вмешательства, вам нужно было это понять еще раньше, черт возьми! А теперь, того и гляди, вы поплатитесь рассудком за свое неуемное любопытство и страсть к необъяснимому. А теперь, когда я отчитал вас, перейдем ко второму вопросу: какого черта вам еще нужно для того, чтобы как вы говорите, разобраться с этой историей? Что вы хотите еще сделать?

- Все что угодно, чтобы вернуть себе здравый смысл. - Голос Маэла подействовал успокаивающе. А может быть, начинало сказываться количество выпитого. - Знаете, Страффорд, в тот момент, когда я говорил с вашим другом, мне казалось, что я принесу вам хорошую новость. Ведь если есть место, где можно говорить с важными нам людьми... Но потом, когда я увидел, в каком состоянии Клери... Моя бесстрашная Клери, готовая прыгнуть в любую аферу ради острых ощущений, перепугана до смерти, и отказывается говорить, что она там увидела! Черт возьми, кажется, я снова теряю нить разговора. Вы спросили, как мы там оказались? На этот раз мне не в чем себя упрекнуть. Этот дом нашли Клери и Огюстен. Точнее, им его посоветовали. Она пригласила нас провести вполне невинный вечер без политики... Представляю, что она сейчас чувствует...

- Что же, тогда моя отповедь справедлива лишь отчасти, - улыбнулся Маэл. – Признаться, я не сомневался в том, что это была ваша затея. Я непременно узнаю, какой… нехороший человек посоветовал им тот дом. Знаете, мне немного не по себе, когда я наблюдаю за тем, как вы постепенно сходите с ума. Весть, которую вы принесли мне, довольно необычная и признаюсь, что в первую минуту хотел пойти туда. Но потом передумал. Призрак вряд ли почувствует искреннюю радость от моего визита, мне же это послужит напоминанием о том, что я не смог спасти его. Но что, собственно, вы хотите узнать? Что может послужить первым шагом к возвращению вам здравого смысла? – Маэл снова наполнил пустой бокал и приготовился слушать.

- Не знаю, Страффорд, не знаю. Если бы я мог понять, что это было. Признаюсь, раньше я и сам не верил в то, что их вижу и даже иногда предполагал, что все эти голоса и призраки - исключительно плод моей больной фантазии. Но то, что я видел... - Сен-Жюст снова стал мрачен и некоторое время молчал, раздумывая о своем. - Я не могу понять, Страффорд. Чего они от меня хотели? Я действительно был виноват в смерти некоторых из них - признаю. Но я не могу упрекнуть себя в том, что я был нечестен с Эбером... Та же Люсиль, проклинавшая меня... Она действительно передавала деньги на организацию побега и ее нельзя назвать невинной жертвой... Чего они хотели? Чтобы я признал свою неправоту? Чтобы я умер от страха, глядя на них? Нет, неверные вопросы. Я просто хочу понять их природу. И научиться защищаться и управлять этими процессами. - Сен-Жюст махнул рукой и опустил голову, сам поинмая всю безрассудность своих слов.

- А... зачем? - удивленно спросил Маэл. - Я бы на их месте разозлился, если бы услышал подобное заявление. В конце концов это вы вторглись к ним, а не наоборот. Это был плод ваших воспоминаний или воображения, так чего же вы хотите? А что хотели они от вас - это уже другой вопрос и требует детального рассмотрения. Вы, наверное, знаете, что в древности существовал довольно милый обычай - приносить жертвы мертвым. Это делали затем, чтобы духи преждевременно ушедших или же обозленные какой-то несправедливостью не тревожили покой живых. Притом совершенно неважно, какой смертью они умерли. Та же Люсиль, то же Эбер явились потому, что вы думали о них! И как следствие они же притянули с собой целое полчище недовольных вообще. Не сомневаюсь, что под конец вашего заседания выступили бы и те, кому вы нечаянно наступили на ногу. Поймите, что люди гибли всегда. Из-за войн, репрессий, от эпидемий и так далее. Так же к врачу явились бы те, кого он, по их мнению, не спас. К военному - те, в чьей гибели он косвенно виновен и так далее. Дело только в ваших воспоминаниях, не больше. Ведь судя по вашему рассказу, они даже не сказали ничего нового, а просто повторяли то, что говорили при жизни. К тому же, возможно, их появлению способствовало и само место. Не совершайте роковой ошибки, Сен-Жюст. Вы можете попытаться понять, но не пытайтесь управлять тем, что вам чуждо.

- Постойте, Страффорд... А ведь вы правы... Они повторяли то, что говорили при жизни... Тот человек, имени которого я не знал, он обвинял меня в том, что я расстрелял его за воровство перед солдатами по ложному доносу... Но ведь тогда, перед строем, он кричал то же самое! Я весь день вспоминал ту историю, я вспомнил его, и не нашел изъяна в ходе своих тогдашних рассуждений! Он был вором. Вором! А Дантон... Он говорил со мной так, как я представлял его себе... И Люсиль... И Эбер... Черт побери, получается, что все, что происходило на том суде было скрыто во мне самом? - Сен-Жюст замолчал, вспоминая подробно каждое слово, сказанное ему призраками. - Но ваш друг? Ведь он тоже был! Он сказал, что прощает меня, он вытащил меня оттуда! И я был удивлен его появлению! Кто в таком случае он?

- Судя по вашему рассказу, тоже ваше воспоминание, - невозмутимо сказал Маэл. - Держу пари, что вы вспоминали что-то, с ним связанное... Видимо, он действительно простил вас. Говоря об их пассивности я вовсе не имел в виду, что пассивны они сами, судя по всему, эти призраки способны на вполне конкретные, а зачастую и разрушительные действия. Похоже, вы слишком много от них ждете... Что касается Антуана Лавуазье, то он, скорее всего, тоже ваше воспоминание, не желающее, в отличие от остальных, вас немедленно придушить. В этом вся разница. Призрак не желал вам зла.

- Мое воспоминание... Я думал о процессе Ламбера...Пожалуй, одна из немногих страниц в моей жизни, за которую мне стыдно, пусть я никогда не признаю этого перед лицом кого-либо, кроме вас. Я подумал о процессе, потому что это здание, этот суд - они напомнили мне именно дело Ламбера, в убийстве которого был обвинен ваш друг. Страффорд! - Сен-Жюст улыбнулся впервые за этот день. - Кажется, мне легче. Даже если вы ошибаетесь, ваши слова настолько убедительны, что я обретаю способность мыслить. И перехожу к началу нашего разговора. Жертвоприношение. Вы предполагаете, что кто-то все это подстроил, чтобы облегчить себе жизнь?

- Не понимаю, что вы имеете в виду, - пожал плечами Маэл. - Я упомянул о жертвоприношении исключительно в  аспекте, существования верований в то, что духи мертвых, в особенности чем-то неудовлетворенные, могут как-то навредить живым. Вряд ли кто-то мог предвидеть, что именно произойдет в том доме. Иными словами, я ничего не предполагаю.

- Человек, который отправил туда Клери и Огюстена не мог не знать, что там творится, - нахмурился Сен-Жюст. - Тем более, что намеки были. Клери говорила что-то о том, что ходят разговоры про то, как из этого дома никто не выходит прежним... Потом мы заговорили о призраках... Надо привести ее сюда! - Сен-Жюст резко поднялся. Теперь он окончательно успокоился. Вчерашние события казались дурным сном, и он думал об одном: найти человека, сотворившего это с ними и наказать его, предварительно выяснив причины.

- Пожалуй, вы правы, - сказал Маэл. - Даже если тот человек решил таким образом пошутить, следует, на мой взгляд оторвать ему уши как минимум. Я бы пошел с вами, но это будет не слишком удобно, получится, что вы рассказали мне то, что Бьянка, возможно, считает тайной. Приведите ее сюда, Сен-Жюст. И обсудим сложившуюся ситуацию.

- Я приведу ее, даже если мне придется действовать силой. - Сен-Жюст рассмеялся. - Хотя вот тут я, пожалуй, погорячился. Но сумасшествие мне уже не грозит. Это - уже плюс. И целиком ваша заслуга. Я пойду за ней.

Маэл откинулся в кресле и вернулся к чтению, на время утратив интерес как к дому, так и к призракам. Единственное, что занимало его воображение и то не долго, была личность человека, который намеренно спровадил в проклятый дом группу людей. Зачем? Из развлечения? Или же они сами намеренно искали дом с историей? Гадать об этом было бесполезно, по крайней мере, до появления Бьянки.

***

В момент, когда на пороге ее квартиры появился Сен-Жюст, Бьянка подумала, что, будь она смертной, ей бы, скорее всего, стало нехорошо от ужаса. Антуан – живое напоминание о доме призраков, который хотелось забыть как можно скорее. Огюстен со своей прагматичностью очень хорошо возвращал на землю, но Сен-Жюст… Наверняка он захочет понять, что там произошло, и что это за дом, и, скорее всего, потащит ее туда, а, может, и просто явится со словами: «Я должен во всем разобратсья, Клери». Этого явления она ждала подсознательно с того момента, как вошла в дом и обнаружила там Огюстена в прекрасном расположении духа, который изложил ей план на вечер. Марат, даже если это было лишь воспоминание, понял ее выбор. И снова Бьянка убеждалась в том, что Огюстен ей гораздо дороже, чем когда-то казалось. Хотелось наговорить ему кучу хороших слов. Но вечер только начинался. И вот – Антуан. Он сказал что-то о Бюро – якобы она срочно понадобилась. Огюстен, конечно, не удивился, и охотно сказал, что будет ждать ее дома.

*Ни слова, Клери. Знаю, что ты не рада меня видеть, и знаю, что ты сейчас чувствуешь. Но я должен разобраться*

Ну что тут скажешь? Даже не смешно. Она покорно пошла за ним, приняв четкое решение: если он потащит ее обратно, то она призовет всю свою силу, чтобы вытрясти у него из головы эту идею. Но их путь лежал в другое место. Маэл. Бессмертный, которому она до сих пор была благодарна за оказанную помощь. Удивительно, как ей не пришло в голову, что Антуан прежде всего кинется к нему.

Когда они вошли, Бьянка поздоровалась и остановилась, напряженно вглядываясь в глаза вампира. Что они задумали?

- Бьянка, рад вас видеть! - Маэл поднялся, чтобы поприветствовать маленькую вампирку. Она выглядела немного отрешенной, но не зря говорят, что глаза - зеркало души. И вовсе не нужно вторгать в ее мысли. Маэл указал на плетеное  кресло у окна. - Присаживайтесь, прошу вас. Антуан мне изложил суть ваших приключений и я хотел бы задать один вопрос. Какой мерзавец направил вас туда, Бьянка? Если кто-то хотел зло пошутить, вы бы отгадали дурные намерения, даже не вторгаясь в мысли, но здесь другое, верно? Мне кажется, что мы должны отбить охоту у того человека заманивать в дом путешественников, а также, если получится, придать тому зданию его настоящий вид.

- О боже мой! - обреченно воскликнула Бьянка. - Настоящий вид... Если бы кто-нибудь знал, какой он - этот настоящий вид... Каждый увидел там что-то свое... Мне так кажется. - Она поймала внимательный взгляд Сен-Жюста - тот буквально ловил каждое ее слово. Несносный, несносный исследователь, ну почему его всегда несет туда, где он так слаб? Одна история его противостояния с самим Маэлом чего стоит... Однако, сидя в доме этого Древнейшего, она ощущала какой-то особый дух вечности и силы. Казалось, что сюда никогда не проникнет зло, а если и проникнет, то не справится с этим могущественным бессмертным, который, наверное, мог даже составить конкуренцию самому Мариусу. Бьянка заговорила. Рассказывала она подробно и детально, иногда снабжая Маэла визуальными картинками- чтобы было понятнее.

- Ты забыла сказать об одном, Клери. Кто приходил к тебе? Ведь приходил, правда? - не выдержал Сен-Жюст.

- Если я не упомянула об этом, значит, это не имеет значения, - отрезала Бьянка. Затем смягчилась. - Тот, кто приходил ко мне, сказал, что спасти тебя может только тот, кто простил тебя. И одного слова будет достаточно, чтобы враги отступили.

- Вот дьявол, - задумчиво проговорил Сен-Жюст. - А ведь он был прав. - Он коротко пересказал Бьянке историю своего возвращения в мир живых.

- В любом случае, то, что с вами произошло, довольно мерзко, на мой взгляд, - сказал Маэл, не скрывая отвращения. И, опасаясь. что может быть неверно воспринят, прибавил: - Я собираюсь разыскать ту женщину и... и поговорить с ней по душам. Бьянка, благодарю вас за столь подробный и обстоятельный рассказ, больше не понадобится упоминать неприятные вам вещи. А настоящий вид у этого дома все же есть... Иначе это место не было бы домом по сути. Такие места когда-то называли здесь Алдила, что означает врата в иной мир. Полагаю, что это место очень... необычное и, возможно, когда-то оно имело культовое значение. Но сути это не меняет. - Вспоминая некоторые подробности, Маэл едва скрыл злую улыбку. Одновременно с экскурсом в прошлое, ему вспомнилась и старая добрая организация, главу которой он отправил  в тот самый иной мир.

- О чем вы думаете? - вежливо поинтересовалась Бьянка. Глядя на суровое лицо вампира-друида, она вдруг подумала, что недалеко ушла от Сен-Жюста в прошлом году, бросая вызов этому бессмертному. Он мог бы уничтожить ее почти также просто, как и Антуана, и рядом с ним все они - дети. И она, и весь Театр вампиров. Если бы Мариуса в свое время не заела гордыня, он бы не прогнал Маэла и, возможно, тогда не был бы вынужден годами зализывать раны, нанесенные Римским собранием. Все эти воспоминания промелькнули за несколько секунд и растворились в тревожном ощущении, что история с домом не закончена.

- Что значит, врата в иной мир, Страффорд? - сосредоточенно нахмурился Сен-Жюст. - Вы хотите сказать, что там любой может побеседовать с покойниками - с друзьями или врагами? Или существуют какие-то закономерности? Эта женщина, о которой говорила Клери, могла использовать нас в качестве потенциальных жертв? И эта деревня... Я начинаю подозревать, что ее просто нет - она могла привидиться точно также, как и дом... Хотя, Клери говорит, что и Огюстен с ней ходил... А уж этот прагматик, наверное, любого призрака отпугнет своим отношением. - Сен-Жюст вспомнил многочисленные высказывания Огюстена о потусторонних силах.

- О Таламаске, - признался Маэл, не удержавшись от улыбки. - Знали бы вы, Бьянка, как я их ненавижу... Судя по тем образам, которые я видел во время вашего рассказа, это предположение может быть правдивым. А может быть, я ошибаюсь и она - тоже призрак. - Немного помолчав, обдумывая ответ, он повернулся к Сен-Жюсту. - Этимология слова "врата" вам и так понятна, Сен-Жюст. Другого значения еще не придумали. Нет, такие врата открываются не во всех местах и не всегда, но мы имеем дело, скорее всего, в местом культа. С местом, где имели место человеческие жертвоприношения... а так как человеческие жертвы приносили всем основным богам... делайте выводы. Не пытайтесь отгадать закономерности, у нас уходили годы на то, чтобы понять их. Нет, эта женщина не хотела принести вас в жертву в прямом смысле, если она то, что я думаю. А что касается деревни - она вполне может быть реальной, если лошади не пугались.

- Вы ведь сказали, что хотите навестить эту гражданку? Когда? Я готов составить вам...

- Не надо, Антуан! Хватит! Хватит! Хватит! Сколько еще раз мы будем вытаскивать тебя из того дерьма, в которое ты постоянно попадаешь благодаря своей чертовой любознательности? Он сказал "Таламаска", - слышал? В последний раз, столкнувшись с Таламаской, ты превратился в сумасшедшего в одночасье! Ты перепугал нас всех, а сам преспокойно вел беседы о Демулене, считая, что на дворе - 1793 год! Да, так сложилось, что твои друзья - не такие, как обычные люди. Ты знаешь, как сильно я дорожу тобой, знаешь! И я не одна такая. Откуда столько эгоизма? Хочешь, чтобы мы вновь кружили над тобой, не зная, как тебе помочь? Тебе никогда не справиться с Таламаской, прими это и прекрати бросать вызов тем, кто несоизмеримо сильнее тебя. Они - бесчестные, наглые твари, для них ты - просто экземпляр для изучения, насекомое, не более того! Также, как и мы. Только мы можем им противостоять, а ты не можешь! - Бьянка резко замолчала, испугавшись своего порыва. - Простите, Маэл.

- Ну ты... найдешь, как утешить... - ошалело сказал Сен-Жюст, не найдя подходящих слов. В комнате повисла пауза.

- Боюсь, что Бьянка права, Сен-Жюст, - улыбнулся Маэл. Слова маленькой вампирки были отражением его собственных мыслей. - Ни о каком визите не может быть и речи в вашем присутствии. в прошлый раз вы едва не застрелились сами и едва не вскрыли вены осколком стекла вашему идолу... - слово вырвалось прежде, чем он успел сдержаться. Но все же он надеялся, что хотя бы это остановит смертного, полного решимости броситься в омут головой. -  А я не мог практически ничего сделать, несмотря на все свои умения, иначе с вами непременно случилось бы нечто непоправимое. Если захотите еще раз встретиться с Таламаской, то помните это.

- Хорошо, убедили, - хмуро бросил Сен-Жюст. - Не ругайся так больше, Клери. Тебе не идет. - Их слова вернули его к реальности. Да. конечно, они были правы. Спорить тут нечего - он не первый раз попадал в неприятности, как только сталкивался с Таламаской. И сам первый бросился бы на защиту Робеспьера и стал его отговаривать, если бы тот, не дай бог, решил вернуться и посмотреть, что за место они посетили вчерашней ночью. Однако, его бессмертные друзья, неплохо спелись. Он подавил растущее раздражение по отношению к Клери - пора уже признать, что она - не его собственность. - И что дальше?

- Маэл, я не знаю, что вы задумали, но готова отправиться с вами. - тихо, но решительно сказала Бьянка. - Этот Орден действует мне на нервы не меньше, чем вам. И уже не первый раз они ставят под удар близких мне людей. К тому же, у меня есть к ним свои счеты. - Бьянка не могла простить Лайтнеру и Клоду Орсэ историю, когда она была вынуждена провести целый день в тюрьме, а они наблюдали за ней и кто-то даже попытался срезать прядь ее волос.

- Вот и отлично, - примирительно сказал Маэл. По правде говоря, он немного приукрасил сцену, произошедшую тогда в кабинете Тюильри, но другой возможности убедить Сен-Жюста в неразумности затеи попросту не было. - Не сердитесь, Сен-Жюст. Мы пойдем туда вместе с Бьянкой, - он кивнул маленькой вампирке. - Здесь, скорее, нечто вроде старой личной вражды, вы должны это понять. И мы не простим себе, если с вами что-то случится. Зато по возвращению я обещаю ответить на все ваши вопросы. Вы же, Бьянка, когда хотите пойти туда?

Она пожала плечами. По правде говоря, она поклялась себе, что никогда в жизни туда не вернется. Но теперь все было иначе, и с ней готов был отправиться очень древний и сильный бессмертный. Это меняло дело - во всяком случае, появилась какая-то уверенность, и стало не так страшно. - Если вы готовы подождать до завтра, я - в вашем распоряжении, - сказала она, наконец.

- Если вы сомневаетесь в правильности решения, я пойму ваше нежелание идти, - мягко сказал Маэл. - Но в любом случае, подожду до завтра. Не бойтесь, я не планирую заходить в тот дом, хотя не могу предсказать заранее как все обернется.

- Она никогда ни в чем не сомневается, - подал голос Сен-Жюст. - В особенности, если считает, что кто-то может решить, что она струсила. Берегите ее, Страффорд. На этот раз мы поменяемся местами, и мне останется лишь волноваться о вас, а вам достанутся тайны ворот ада и Таламаски и всего прочего. - Он поднял бокал. - За то, чтобы вы вернулись с новостями и открытиями!

Бьянка улыбнулась и кивнула Маэлу. - Я действительно ни капли не сомневаюсь в том, что должна идти с вами. Завтра я буду здесь примерно в это же время.

- Превосходно, - Маэл символически наполнил вином еще два бокала, один из которых протянул маленькой вампирке. - Нам вино безразлично, но все же мы можем составить некое подобие компании. Итак, за новости и открытия!

[Odin]

Июль 1794.

Дом Дюпле.

Сен-Жюст, Робеспьер.

Робеспьер отложил перо. Сказывалась бессонная ночь, эта и предыдущая: от составления доклада для Клуба якобинцев пришлось отказаться и ограничиться только просмотром писем и текущей корреспонденцией. Он сначала досадовал на себя, потом злился, но все же решительно отверг мысль о том, чтобы принять снотворное. Нет ничего хуже опиумного кошмара, чтобы окончательно сойти с ума. Но что делать, если стоило только закрыт глаза, как в памяти всплывало лицо казненного друга, обрывки той бессмысленной дискуссии, попыток как-то осознать тот кошмар, случившийся на самом деле. Месть, наверное, не могла быть худшей: он не мог работать, не мог и отдыхать, чтобы хотя бы частично восстановить силы. Приходилось перечитывать петиции по два, а иногда и по три раза, чтобы начать отвечать и точно так же долго выверять каждое слово. Робеспьер откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Обрывки тех видений никуда не исчезли, все были здесь. В  сознании. В  воспоминаниях. Ругнувшись, Робеспьер снова взялся за перо, но вместо того, чтобы ответить,погрузился в некое подобие тупого оцепенения, как всегда бывает от усталости. Только голоса со двора и шаги на лестнице, сподвигли его подняться, набросить на плечи халат и морально  подготовиться к тому, что сейчас придется принимать посетителя.

Наблюдая за тем, как суетятся Дюпле, Сен-Жюст подумал о том, что Максимильян, скорее всего не в духе. Он хорошо знал это скорбное выражение лица, что появлялось у Элеоноры, если та чувствала, что с Робеспьером что-то не так. А чувствовала она это прекрасно - и не нужно было никаких слов. Ему же самому после разговора с Маэлом, как ни странно полегчало. Тени умерших трансформировались в сознании в прояление чьей-то злой воли. Точнее, не "чьей-то", а вполне конкретной женщины, описание которой дала Клери. Какого черта ей нужны эти эксперименты, скоро узнают Страффорд и Клери. Жаль, конечно, что его самого ними не будет. Но они правы. Он и действительно не способен сопротивлятья сверхъестественным силам. Поэтому остается только ждать вечера. И попытаться морально поддержать Робеспьера, которому, судя по всему, и правда, нехорошо после этой поездки.

- Зашел навестить тебя, Максимильян. - просто сказал Сен-Жюст и затворил за собой дверь.

- Доброе утро, Антуан, - Робеспьер привычным жестом указал на кофейник и на плетеное кресло, в глубине души радуясь, что посетителем оказался именно Антуан, а не кто-то, перед кем необходимо строить хорошую мину при плохой игре. Неожиданная бессонница, к тому же, делала его излишне нервным и раздражительным. - Завтра заседание в Клубе и я опасаюсь, что вопрос о ношении оружия станет как нельзя более актуальным в предверии праздника. Я хочу, чтобы внес это в повестку дня в Комитете.

- Да, конечно, - склонил голову в знак согласия Сен-Жюст. - Сейчас в Комитете добиться чего-то проще, чем раньше. Они затаились и ждут. Готовы слушать. И даже идти на некоторые уступки. Что ты сам думаешь по поводу разговоров о реквизициях оружия среди парижан? Похоже на нечто большее, чем просто забота о здоровье граждан, не так ли? Или я ошибаюсь? - Сен-Жюст налил себе кофе. Так и есть, его друг и соратник плохо пережил ту поездку. Спросить прямо? Или промолчать? Или начать рассказывать о себе? Знать бы, кого именно он видел в том доме - было бы проще.

- Я пока ничего не думаю, так как в данной ситуации этот вопрос: палка о двух концах, - задумчиво сказал Робеспьер. - Действительно, многие носят оружие для самозащиты, да и конфискацией пистолетов мы мало чего добьемся в конечном итоге. Убить можно и ударом дубинки, ножом и обыкновенной вязальной спицей, если на то пошло. Однако это все принимает несколько иной оборот при скоплении народа, как будет во время праздника. И в случае происшествия, резонанс тоже будет несколько иной... Поэтому нужно отдать распоряжение в секционные комитеты по надзору, чтобы те приняли меры по пресечению возможных беспорядков. Оповестить Комитет, как я уже сказал. И этот вопрос мы обсудим в Клубе на заседании.

- В Клубе на заседании, - повторил Сен-Жюст. В комнате повисла пауза, звенящая и тревожная. Пока они не поговорят про события, случившиеся в доме призраков, они не смогут ни о чем думать. С другой стороны, Сен-Жюст слишком хорошо помнил свои беззащитные попытки разговорить Робеспьера после казни дантонистов. Перед глазами тут же возникло лицо Дантона.. Адвокат... Он передернул плечами, прогоняя видение. - Клери сегодня вечером возвращается в деревню Булонского леса. Со Страффордом, - сказал Сен-Жюст, быстро взглянув на соратника. - Я хотел к ним присоединитсья, но меня не пустили. Наверное, они правы.

- Что же, если они так решили... - неопределенно ответил Робеспьер. Попытка не думать о тех событиях с треском провалилась. Хотя точнее было бы сказать: "очередная попытка". Ну почему, черт возьми, человек становится так зависим от каких-то бесплотных видений? Идея рассказать об этом Сен-Жюсту, несмотря на пристрастие последнего ко всяческой мистике, граничила с посленим проявлением безумия, поэтому Робеспьер и счел нужным воздержаться от комментариев. - Не могу быть не благодарен им в какой-то мере, в погоне за приключениями ты вполне можешь на какое-то время забыть о текущих делах, Антуан.

- Вряд ли, - хмуро сказал Сен-Жюст. - Это в прошлом, о чем тебе прекрасно известно. Год назад - да. Но не теперь. - Говорить было трудно, так как Робеспьер только что наглядно продемонстрировал свое нежелание обсуждать эту тему. Он снова закрылся, и снова не впускает в свой мир. Стоит сделать последнюю попытку. Нет, так нет. - Мы обходим эту тему стороной, - заговорил Сен-Жюст, тщательно подбирая слова, - однако, так не может продолжаться вечно. Не знаю, что именно случилоь там с тобой, но вряд ли это было нечто более приятное, чем у меня. Мне бы хотелось поговорить с тобой об этом. Просто потому, что тебе будет так проще. Вчера я был у Страффорда, и он кое-что прояснил мне. Это дало мне возможность выспаться.

- Аааа, значит, я не единственный, кто страдает бессонницей? - безо всякого интереса спросил Робеспьер. - Я обхожу эту тему стороной, Антуан, так как этот бред - прямая дорога в Шарантон. Стать жертвой силы собственного воображения... это, знаешь ли, слишком даже для меня.

- Так вот как ты это называешь? Силой собственного воображения? Это все было воображением? У тебя, у меня и у Клери, как минимум? То-то же она впадает в истерику при одном упоминании о том доме! Впрочем, ты прав. Не стоит тратить времени на обсуждение того, что вряд ли повлияет на жизнь страны в целом и Парижа в частности. - Сен-Жюст подавил в себе желание завершить разговор и уйти. Раньше он бы сделал именно так, но теперь что-то останавливало. В конце концов, это выбор Робеспьера, и если он не желает делиться с ними мыслями о чем либо, кроме политики - значит, так тому и быть. - Второй вопрос, который активно обсуждался в клубе - это цензура. Как ты считаешь, стоит ли выносить его в Комитет? - без перехода поинтересовался Сен-Жюст.

- Прошу прощения, а как мне это называть? - Робеспьер несколько опешил от подобного выпада, так, что даже забыл о вопросе о цензуре. - Воспоминаниями? Это не совсем верно, слишком уж... самостоятельны эти воспоминания, приходят, когда этого не хочешь. Я только потом понял, что в интерьере комнаты были те предметы, о которых я невольно думал, но которые не могли там находиться ни при каких обстоятельствах. Более того, я сам не помнил деталей, остальное дорисовало воображение. Чего ты хочешь от меня? Какая, в сущности, разница, как называть явление? И если ты начинаешь злиться только из-за этого, то прости, мне бы не хотелось продолжать. Не понимаю, почему любое мнение, отличное от твоего, провоцирует подобные вспышки.

- Я не злюсь, - устало сказал Сен-Жюст. - Не злюсь. Честное слово. Я хотел поговорить с тобой, чтобы тебе помочь. Потому что мне требовалась эта помощь вчера вечером. Я не мог работать и не мог больше ни о чем думать. Но, вижу, у меня получается плохо. То ли я не могу найти подходящих слов, то ли ты просто хочешь поскорее забыть о доме вместе со всеми его призраками или воспоминаниями - как кому угодно их называть. Главное, что мы вырвались. Без потерь. И продолжаем жить. Я не злюсь, Максимильян. Просто я хочу быть тебе другом больше, чем ты себе это представляешь.

- Я действительно хочу забыть, - ответил Робеспьер. - Делаю все возможное, чтобы забыть. Но не могу. Наверное, подобное выше моих сил. Здесь мало знать причину, да и она не столь интересна, по крайней мере, мне. Мне важнее устранить последствия. Здесь разница в восприятии, я не хочу рассказывать о том, что видел, вовсе не потому, что не доверяю тебе или боюсь, что ты сочтешь меня сумасшедшим. Я просто не вижу смысла в том, чтобы лишний раз воскрешать в памяти то, о чем всеми силами хочу забыть. Я смог выйти из того дома, собственно, благодаря тому, что в какой-то момент перестал мыслить воспоминаниями. Иначе смена декораций тянулась бы бесконечно.

- Понятно, - пробормотал Сен-Жюст. Хотелось расспросить подробнее. Очевидно, что у него все было иначе, раз он сказал, что он вышел, потому что перестал мыслить воспоминаниями. Воспоминаниями о чем? О Демулене? О других друзьях прошлого, вроде Петиона? Или о врагах? Хотелось рассказать о Лавуазье. О том, как ученый спас его от призраков, которые готовы были порвать его на части. Их было так много, и среди них - столько малознакомых лиц. - Их было очень много... Больше, чем можно себе представить... - Сен-Жюст мотнул головой, прогоняя оцепенение. Все это - в прошлом. И к черту сожаления. Эти люди мертвы, и сейчас уже не разберешь, чья смерть стала ошибкой. - Вернемся к обсуждению предстоящего заседания, Максимильян. - сказал Сен-Жюст и заговорил о Комитете, доставл блокнот с наработками.

- Мы просто видели разные вещи... Впрочем, ничего удивительного... - тихо сказал Робеспьер, скрывая досаду. Зачем Антуану понадобилось говорить об этом? Зачем вынудил снова вспоминать только для того, чтобы потом спокойно перейти к обсуждению дел в Комитете? С его точки зрения, это нужно было сделать с самого начала, тогда мысли о доме отошли бы на второй план сами собой. Чтобы отвлечься от навязчивых воспоминаний, потребовались определенные усилия, но после недолгой паузы Робеспьер спокойно поддержал разговор о Комитете, радуясь, что с обсуждением таинственного дома покончено.

[Odin]

Июль, 1794.

Лувр.

Луи-Шарль, Морис, Давид, Робеспьер.

В доме, точнее, в мастерской художника Давида было так интересно, что Шарль на минуту остановился, с восхищением глядя по сторонам. Сколько здесь света! Как просторно! Повсюду – краски и разные баночки и кисточки – столько непонятных предметов! И еще холсты, и сами картины. Морис, кажется, совсем оробел, и переминался с ноги на ногу, постоянно стараясь спрятать руки в карманы. То совал в карманы, то доставал их и начинал чесать ухо. Шарлю, конечно, тоже было не по себе в мастерской такого знаменитого великого человека, но он, во всяком случае, и раньше видел такие стены с красивыми обоями и лепные потолки. А Морис был потрясен еще и этим.

Вчера они так и не добрались сюда. Художник Давид был отозван по срочному делу, потом вернулся, но напрочь забыл, зачем он вообще их сюда привел. Но главное – их покормили и сказали прийти завтра. Ну, а с ночевкой все получилось просто – они отправились в часовню и поспали там спокойно, больше не ругаясь. И вот, они вновь в доме Давида. Шарль был потрясен, увидев прямо на стуле почти голую женщину, которая даже не пошевелилась, когда они вошли. Мориса это доконало окончательно, и он залился краской. «Не надо так смотреть – это неприлично», - шепнул приятелю Шарль. Сам он тоже с любопытством разглядывал женщину, но, в отличие от Мориса, знал, что есть такая работа – сидеть перед художником. Натурщица. Интересно, этот художник украсит праздник картинками с голыми женщинами? Или для себя просто рисует.

- Ах, ну что вы так поздно, юные граждане! - Давид несколько смутился, так как вид одетой в короткий хитон натурщицы мог излишне шокировать детей, разумеется, не привыкших к такого рода зрелищам. Но что поделать, если задрапированная в виде античной тоги грубая ткань только уродовала фигуру, не позволяя воплотить то, что он стремился передать в рисунке: совершенство человеческого тела. Несколькими штрихами он завершил пока что черновой набросок:

- Оденься, Жюстин. На сегодня все. И принеси немного еду прямо сюда, в студию. Тааак... - он окинул критическим взглядом юных граждан, точнее, юного гражданина, которому предстояло позировать. - Пока принесут еду мы немного поработаем. Стань вот на то возвышение у окна, юноша, пусть на тебя падает свет. В руки возьми вот ту пику в углу и, пожалуй, набрось на шею вот тот шарф...

Морис терпеливо выполнял указания художника, но никогда не думал, что работа "позера" окажется такой сложной! Казалось бы, стой и ничего не делай, но уже через четверть часа он обнаружил, что у него чешется нос, нестерпимо затекла спина и болят руки. Правда, гражданин Давид позволял ему часто отдыхать и вертеться, а сам все рисовал и рисовал. По правде говоря, Морис ожидал, что его тут же нарисуют маслом на настоящей картине, но потом ему пояснили, что художник сначала делает много рисунков, чтобы выбрать лучший вариант. Такое объяснение примирило его с жизнью, заставило смотреть веселее и даже начать немного гордиться. И для Андрэ тоже нашлась работа. Он менял куски ткани, держал их, чтобы свет падал то так, то эдак, а также выполнял разные поручения гражданина Давида.

Работа над картиной кипела уже два часа. Шарль с завистью поглядывал на бумагу, на которой появлялись наброски. Художник Давид, по мнению Шарля, сильно приукрашивал Мориса. И совсем н не такой красавец, и выражение лица у него не такое героическое! Хотя, конечно, завидовать некрасиво - он это хорошо знал. Но то, что Морис оказался в центре внимания, а он, Шарль, только выполнял мелкие поручения... Казалось, что художник вообще на него не смотрит. Ну конечно, кому нужен оборванец с разбитым глазом! Зато он принял важное решение - когда вырастет, обязательно накопит денег и закажет свой портрет, и подарит его красавице Аннетт из Севра. Просто чтобы Морис не задавался. Но даже обижаться Шарлю у конце концов наскучило. - Гражданин Давид! - он подергал художника за рукав. - А можно я тоже что-нибудь нарисую? Пожалуйста!

- Нарисовать? - удивился Давид, глядя на лохматого мальчишку. С другой стороны, почему бы и нет? Почему он решил, что у ребенка не может быть интереса к живописи? - А что бы тебе хотелось нарисовать? Я полагаю, нужно начать с чего-нибудь простого, но требующего полета фантазии... Ты можешь отдохнуть, Морис. А ты, Андрэ, ступай со мной. - Пройдя через несколько комнат, Давид привел мальчика в небольшой зал. Здесь, на грубо сколоченном деревянном столе, а иногда и просто на полу, стояли скульптуры, как мелкие, так и довольно крупные, выполненные пока что в глине его учениками. Поискав в ящике стола, художник нашел несколько листов приличной бумаги и карандаш, достаточно твердый для того, чтобы он не пачкал руки и не сыпался. - Вот, возьми. Выбери себе подходящую модель и рисуй. Сначала ты должен обозначить контуры фигуры, а потом начинай вырисовывать детали, постепенно приближаясь к мелким. - Большего подсказывать он не хотел, было очень интересно, как мальчик построит композицию... Если, разумеется, это занятие ему не надоест через пять минут.

Вдохновленный успехом своей просьбы, Шарль просиял. - Гражданин Давид, ты великодушный и прекрасный художник, спасибо!!! Хотелось подмигнуть Морису от счастья. Подумаешь - его рисуют. А его зато допустили в комнату со скульптурами и дали в руки карандаш! И такой знаменитый человек ему объясняет, как надо рисовать картины! Шарль уселся на полу и, прикусив губу от усердия, принялся зарисовывать этот самый "контур фигуры". Получалось не очень хорошо, но ведь с чего-то надо начинать! От мук творчества его оторвал знакомый голос. Шарль чуть не подпрыгнул от неожиданности. И даже не поверил своим ушам. Пока не услышал, как Давид произносит: "Добрый день, гражданин Робеспьер!"

- Здравствуй, Жак, - Робеспьер положил шляпу на маленький столик у входной двери и поискал взглядом стул или кресло. Взгляд уперся в очень массивное кресло на львиных лапах с мягкой зеленой подушкой, но садиться он не спешил: это был один из проектов Давида, жертвой которого стал в свое время Колло, а немногим раньше, кажется, Моморо. Это было председателькое кресло для Клуба и тот, кто имел неосторожность в него сесть, тут же проваливался так, что колени оказывались на уровне груди - продукт неудачно воплощенного замысла, где прежде всего ценился вид, а не удобство. - Укажешь мне на обычный стул или кресло, не являющееся произведение искусства? Я не задержу тебя надолго, вижу, что пришел не вовремя...

- О, Максимильян! - воскликнул Давид. - Как я рад тебя видеть! Устраивайся, где тебе больше нравится! Хочешь кофе? Воды? Черт! - последнее восклицание относилось к пачке листов, подготовленных для набросков, которая упала со скамьи на пол из-за его неосторожного движения. - Мальчик, ты пока свободен. Сбегай-ка в лавку, купи себе что-нибудь перекусить? - Давид сунул Морису монету и подтолкнул его к выходу. Затем повернулся к Робеспьеру. - Вот, нашел себе чудесного натурщика. Настоящий юный санкюлот! Моя картина будет называться "Сын пекаря". Я нарисую его среди колосьев - юное, непорочное создание, олицетвряющее всю честность и героизм нашей великой эпохи. Максимильян, как хорошо, что ты зашел! Сейчас я покажу тебе несколько эскизом для предстоящего праздника. - Давид вновь засуетился, пытаясь найти в шкафу нужные листы бумаги. - Черт, не то, все не то! Давно пора навести тут порядок, но совсем нет времени! - бормотал он, вынимая все новые и новые листки, изрисованные набросками.

- Пекарем, Жак, называли знаешь кого? - задумчиво сказал Робеспьер. - Боюсь, что тебя неправильно поймут... Лучше переименуй. Ты покажешь мне эскизы, когда отберешь их. Сейчас я бы хотел поговорить о том, какие меры по надзору собирается предпринять Комитет безопасности в связи с праздником. Теоретически понятно, что никто, кроме жандармов, исполняющих свои обязанности, не должен быть вооружен, но сам понимаешь, что в идеале так не будет. Полагаю, что нужно распределить надзор по секциям, я хочу, чтобы ты выдвинул эту идею на заседании.

Давид помрачнел. - Максимильян, знал бы ты, как непросто теперь что-то выдвигать в Комитете. Старый дьявол Вадье совершенно выжил из ума, если ты понимаешь, о чем я! Кажется, все мои слова встречают противоречие - буквально все! И знаешь, я не могу понять, что случилось.. Хорошо, что Филипп Леба вернулся - с ним я хотя бы не ощущаю такого щемящего одиночества в компании этих людей, которым, кажется, нет дела ни до чего, кроме разговоров об оружии и войне. Но я, конечно, сделаю все возможное. Сейчас, вот при тебе прямо, помечу в своем блокноте, чтобы не забыть. - Давид достал изящный блокнот, украшенный красной, иней и белой ленточкой, и быстро заскрипел карандашом. - Готово! А теперь я бы хотел все-таки поговорить о празднике. Как ты думаешь, какие цветы лучше всего будет вознести к месту Бастилии? Мне кажется, это должны быть белые и красные цветы. И еще мне бы хотелось, чтобы ровно в семь часов вечера солдаты национальной гвардии отсалютовали из своих орудий. Кстати, я ведь не показал тебе работ молодых художников, которые хочу развесить на пути народной процессии! - Давид распахнул дверцы другого шкафа. - А картину я, конечно, переименую, раз тебе не нравится. Мне тоже не очень нравилось, если быть честным. Бедный мальчик, сбежал из дома, скитался, голодный и испуганный ребенок.. И таких сейчас так много! - Давид горестно вздохнул.

-  Не обращай внимания на Вадье, насколько это возможно, - терпеливо сказал Робеспьер. - Твое дело только внести предложение, важно, чтобы оно было услышано, вот и все. И если ты сделаешь это, я буду очень благодарен... А насчет праздника, право, ты лучше меня видишь, как все можно организовать. Только я бы рекомендовал выставить работы молодых художников здесь же, в Лувре, их придут посмотреть те, кто пожелает. Масса людей, я думаю, будет увлечена шествием и обеспокоена давкой, им будет не до картин... Только испортят работы. Что касается твоего натурщика, нужно будет просто найти его родителей, если он из Парижа. Если нет, то это осложняет ситуацию... - Робеспьер замолчал, подумав о другом ребенке, из-за которого они рисковали жизнью. И судьба которого до сих пор не известна. Какая ирония! Роялисты прилагали столько усилий, чтобы выкрасть дофина из Тампля, а они, выходит, сами сделали им такой... королевский подарок. От тавтологии почти затошнило, но ситуацию изменить нельзя: о Луи Шарле не было известий до сих пор.

- Эх, Максимильян, если бы они еще говорили правду - эти несносные дети! Вот, на днях Колло с каким-то ребенком говорил - тот наплел ему с три короба про кодекс чести и родственников... А сам - жалкий такой, оборванный, голодный ... Явно бродяжка. Да и мой натурщик такой же... Несчастные дети! - Дивид скорбно вздохнул. Конечно, всем детям не поможешь - что поделать. И уж точно не стоит тратить на это время Неподкупного. У него и так времени немного - столько государственных дел!

- По крайней мере несколько дней у твоего натурщика будет крыша над головой и сносная еда, - сказал Робеспьер. - Да, кстати. Если по Комитету будут проходить полицеске отчеты из Севра, направляй их в Бюро. Только так, чтобы вокруг этого было как можно меньше шума... - Уловив немного вопросительный и в целом беспокойный взгляд Давида, он подумал, что, собственно, нечего скрывать уже привычную легенду и без того обросшую слухами: - Ты, верно, слышал, что у Никола пропал племянник. Мальчик до сих пор в розыске, но мы не хотим поднимать много шума, шантаж может иметь место и Трибунале, все станут беспокится о своих родных и так далее. Понимаешь, что это никому не нужно. Отчеты соберешь просто как для проверки, если таковые имеются.

- Ох, - всплеснул руками Давид. - Я не знал, Максимильян! Бедный ребенок, бедный Никола... И бедные родители... Знаешь, а ведь ты не первый, кто интересовался этими отчетами. - Давид нахмурился и даже прекратил вертеть в руках карандаш. - Не далее, как вчера к нам поступил запрос на все дела, связанные с полицией Севра. И, кажется... Кажется, исходил он от вашего Комитета... Ой, прости. - Давид подумал, что ляпнул бестактность, ведь всем было известно, что Робеспьер не появляется на заседаниях. - Может быть, это Антуан интересовался?

- Может быть и Антуан... - нахмурился Робеспьер. Ситуация переставала ему нравится, так как Сен-Жюст обязательно сказал бы. Он снова почувствовал злость и досаду на то, что события в доме настолько выбили его из колеи. Да и не только его, Антуан, оказывается, тоже не мог ни о чем думать и, следовательно, вполне мог пропустить что-то важное, хотя это и крайне несвойственно ему. - Хорошо, что ты сказал мне, Давид. В любом случае, ты будешь знать теперь, что я тоже ими интересуюсь. Можно сказать, лично. К тому же... - Он не договорил, так как в студию ворвался юный герой будущего шедевра с бумажным кульком в руках. Робеспьер поднялся. - Что же, Давид, не стану больше тебя отвлекать. Не пропусти заседание, убедительно прошу, зная, что работая ты можешь не следить за временем.

- Да, да, да! - с готовностью закивал Давид. - Проходи, юный гражданин, поставь свои покупки вот сюда. Сейчас вы перекусите с твоим помощником, и мы продолжим работу. Не устал? Вот и прекрасно! - Ответа на свой вопрос давид не дождался, да это было и не столь существенно. Он был удручен состоявшимся разговором. Значит, сплетни правдивы, и отношения Комитетов все хуже и хуже. И, что печально, сам Неподкупный уже не имеет прежней власти над ситуацией... Это надо будет обдумать.. Позже...

Команда перекусить была Морису всегда близка и понятна. Он побежал разыскивать Андрэ, прихватив с собой кусок хлеба и сверток с засахареным миндалем. Конечно, это не совсем еда, но он резонно опасался, что пока будет таскать орехи по одному, то в конце концов ничего не останется. А еще он подумал, что гражданин Давид будет ругаться за то, что он купил не "нормальную еду", а лакомство. Или, как говорила мать, истратил деньги на баловство. Андрэ нашелся в дальней комнате, он был занят тем, что тщательно срисовывал какую-то фигуру из глины и даже не сразу его заметил. - Андрэ! - Морис подтащил поближе деревянный табурет и сел рядом с другом. - Андрэ, жрать зовут... И... ты что, ничего не слышал, что ли? Пять минут назад сюда приходил Робеспьер! Я сам его видел, хотя представлял не так! У нас в Севре появлялся гражданин, я его видел издалека, здорооовый, на голову выше, чем папашка Анетт и устроил такой разгом в жандармерии, что пахло жареным, все начальство сменил... Говорили, что Робеспьер - это он... Выходит, что врали... - Морис задумчиво вытер нос рукавом. - Я кое-что вкусное принес. Только поешь сначала хлеб.

- Ух ты! - обрадовался Шарль. - Засахаренный миндаль! Морис, ты.. ты.. Настоящий друг! - Запихав в рот кусок хлеба, он уставился на лакомство, о котором мечтал всю жизнь. Однажды его вместе с сестрой взяли прогуляться, как выразился папа, "в народ". Увидев торговца миндалем, он был потрясен видом засахаренных орешков и всю дорогу ныл, упрашивая купить ему их, чтобы попробовать. Но от его желания все пришли в ужас. Разве можно что-то покупать на улице? Даже сестра Мари отчитывала его за подобное желание. Он тогда обиделся и надулся, и даже роскошный торт в виде замка, преподнесенный ему вечером, не помог утешиться. И вот теперь кулек с вожделенным лакомством лежал перед ним. От радости до Шарля даже не сразу дошел смысл рассказа. И лишь через минуту он понял, что произошло. - Робеспьер? Сюда? - Сердце забилось часто-часто. Захотелось вдруг забыть про кодекс чести и бежать вслед за Франсуа, чтобы сказать ему "я здесь, я вернулся, познакомься с моим другом, который помог мне, потому что оказался благороднее, чем выглядит". Но время упущено... Теперь это было бы глупо... - Нет, не врали, - произнес он, потянувшись за новой порцией орехов. - Огромный Робеспьер - это младший брат настоящего Робеспьера. У нас с ним война. Он неотесенный грубиян, злой к тому же. Но ведь часто братья друг на друга непохожи. А настоящий Робеспьер - потрясающий. Он понимает пиратов гораздо лучше, чем другие!

- Да ну! - не поверил Морис, у которого рассказ с трудом укладывался в голове. Робеспьер был у него связан с малопонятным словом "политика", это что-то очень важное, серьезное и почему-то скучное. И это никак не увязывалось с рассказами Андрэ про пиратов. Может, приукрашивает? То есть, не совсем врет, а так, чуть-чуть, чтобы все выглядело немного лучше, чем есть на самом деле. Вот он, заработав в драке синяк, всегда приукрашивал и говорил, что упал сам, а противник помогал ему подняться и... тоже упал. - Война - это же потрясающе! А вот про грубияна не знаю, говорят, он ругался так, что все выскакивали его слушать, а папашка Анетт, когда рассказывал, то говорил, что нужно было записывать. Но записывают всегда что-то важное? Так о чем я? Да, Робеспьер приходил, они говорили о чем-то, но меня услали за едой. А когда вернулся, то он уже уходил и сказал Давиду... постой... - Морис старательно наморщил лоб, вспоминая. - Чтобы тот не пропустил заседание и чтобы смотрел на часы, а то зарисуется и забудет.

- Ну да, это на него похоже, - кивнул Шарль со знанием дела. - Он ведь самый главный среди якобинцев. Вот и командует. - На этом их политическая беседа была прервана - в комнату вошел Давид. Через минуту Шарль снова носился по поручениям художника, вынужденный оставить свою работу над рисунком, а Морис со скучающим видом сидел и позировал. Только Шарлю больше не было обидно. Морис - хороший друг. И пусть у него будет портрет для красавицы Аннетт.

[Odin]

Июль, 1794.

Булонский лес.

Бьянка, Маэл.

- Кажется, это здесь? - полувопросительно-полуутвердительно осведомился Маэл, спешившись. Поселок ему положительно не нравился, даже не смотря на то, что все в нем выглядело вполне благопристойно и даже несколько устаревшим, особенно если сранивать с новыми веяниями. Странно, ведь до столицы и езды - всего ничего. Между тем, смертные были вполне смертными, только казалось, что они находятся в какой-то то ли спячке, то ли ступоре, как не совсем протрезвевшие. Что не помешало, впрочем,  хмурому подростку ухватиться за ассигнации в обмен на просьбу присмотреть за лошадьми. Значит, ничто человеческое не чуждо и живущим здесь, в поселке из восьми домов, бывшем, когда-то охотничьем. Маленькая вампирка вела себя насторожено, словно выслеживала добычу, а потом, повернувшись, пошла вверх по склону. Маэл устремился следом за ней, решив не торопить события лишними вопросами. Тропинка, по которой они поднимались, была узкой, но все же по ней ходили... и в конечном итоге она вывела к небольшому дворику с хлипкой оградой, колодцем и хозяйственной пристройкой. Внутри горел свет.

- Все началось отсюда, - тихо сказала Бьянка, разглядывая дом, не отрывая глаз. Все было также, как обычно. Вот только мыслей существа, находившегося за стеной, она не слышала. недобрый знак. Хотя, в этом Ордене и не такое умеют... Вспомнился Сантьяго, которого направили стрелять в Сен-Жюста просто из любопытства - придет ли ему на помощь кто-то из бессмертных. В ту ночь она услышала его призыв и пришла... Счастливая случайность, и возможность спасти жизнь Антуану. С Маратом было иначе, и она не успела. Тревожная мысль, терзавшая ее весь этот год, плотно засела в голове. Безумно хотелось вспоминать своего старого спутника - вдруг он еще раз придет поговорить с ней? Она даже остановилась, чтобы посмотреть вокруг. Из фантазий ее вырвал взгляд Маэла. - Вы, наверное, войдете первым? - рассеянно спросила Бьянка.

- Очнитесь, Бьянка! - шагнув к вампирке, он крепко взял ее за плечи и посмотрел в глаза. Кажется, она уже попала под какое-то очарование этого места, ему пока что неведомое. Но что же он, в таком случае, удивлялся, размышляя о столь вялых смертных? Тоже живут за какой-то потусторонней гранью? - Очнитесь! Если вы перестанете воспринимать реальность, я отправлю вас в Париж, а потом вернусь сюда сам. Да, если хотите, я зайду первым.

Он постучался, сначала тихо, потом сильнее, но в повторной попытке и не было нужды: дверь открыла женщина. Она казалась пожилой, хотя потом Маэл понял, что вряд ли сможет установить ее возраст. Сорок лет? Восемьдесят? А не все ли равно? Попыток прочесть мысли он не предпринимал: это не столь интересно, а вот взгляд молодых глаз необычной женщины завораживал.

- Добрый вечер, гражданка. Пригласите нас зайти?

- Да. Я ждала вас. Проходите, прошу вас. - Она сделала приглашающий жест и отошла, пропуская гостей. - Вижу, юной синьоре приглянулся заброшенный дом несчастного Баломьера. Не удивлена. Он многим нравится. Хотите побывать там еще раз? Вы оставили о себе добрую память, и, думаю, ваше возвращение порадовало бы некоторых его обитателей, - она дружелюбно взглянула на Бьянку.

- Кого вы имеете в виду? - Бьянка занервничала. Почему общество простой смертной страшит ее больше, чем любое неизведанное приключение, в которые она так любила бросаться?

- Женщина пожала плечами. - А это вам лучше знать, синьора. Я сказала то, что сказала. Большего мне неизвестно. Просто я чувствую, что вы - среди тех, кому тут рады. остальное вам решать.

Бьянка в отчаянии посмотрела на Маэла. Еще несколько слов, и она бросится в лес на поиск дома, о котором еще вчера думала с содроганием.

- Стало быть, мы своим появлением развлекаем местное общество, которое вы называете обитателями, развлекаемся сами и даем вам неограниченный простор для наблюдений, не так ли? - поинтересовался Маэл. - Какая идиллия! Вот только по рассказам очевидцев, - он крепко взял за руку маленькую вампирку. - Я делаю вывод, что обитатели являются воспоминаниями и их кругозор несколько... ограничен периодом их жизни.

- Говорю же вам, я никогда их не видела, - мягко ответила хозяйка. - Воспоминания на то и воспоминания, что принадлежат одному человеку... Или бессмертному. Но синьора вернулась. И я вижу по ее глазам, что явившееся к ней воспоминание ей понравилось. А вы, гражданин, судя по всему, пришли за объяснениями? Не торопитесь с выводами. Я - не та, о ком вы подумали. Некоторое время назад я принадлежала к Ордену, но уже давно не с ними. Мои способности помогают людям найти свое счастье. Или несчастье - в зависимости от чистоты их помыслов при жизни. Я ведь честно предупредила, что визит в дом Баламьера понравится не всем. Не так ли, синьора?

Бьянка кивнула. Сейчас ее мысли крутились возле образа Марата. Они почти не успели поговорить... И если она вернется, то сможет вновь его увидеть.

А я и не утверждал, что вы их видели, - улыбнулся Маэл, но улыбка была недоброй.

- Скажите, а зачем вы вообще отправляете людей в тот дом? Помогаете им искать счастье каким образом? Путем сумасшествия или самоубийства в конечном итоге? Разумеется, людей, да и не только, тянет туда либо интерес, либо желание испытать себя, либо ряд других причин. Ну и лезли бы туда по собственной глупости. Какого черта вы, гражданка, мните себя вершительницей судеб? Говорите, что не принадлежите Ордену... А я попрошу вас показать записи и поверьте, сумею отличить правду от лжи, пусть даже мне придется применить силу. Впрочем, я не сомневаюсь в утвердительном ответе, для вас записывать наблюдения, - он почти выплюнул это слово, - так же естественно, как и дышать.

- А вы спросите у вашей спутницы, осталась ли она довольна визитом, и не хочет ли повторить? - спокойно ответила женщина. - Не пытайтесь уличить меня во лжи. Я принадлежала Ордену. В молодости. И расплачиваюсь за это всю жизнь. А люди... они сами делают выбор. Я лишь помогаю обрести покой. Но ведь вы пришли сюда не за этим? Чего вы хотите, бессмертный? Убить меня? Узнать причину, по которой наши воспоминания выбирают себе тот дом в качестве личного пространства? Или же хотите сами испытать магию проклятой земли? - Она с интересом склонила голову.

- Из-за вас по крайней мере один человек едва не лишился рассудка! - подала голос Бьянка. Мысль о Сен-Жюсте помогала хоть как-то оторваться от волшебства этого странного места.

- Кто виноват, что он постоянно думает о тех, кого обидел?

- Тише, - успокаивающе сказал маленькой вампирке Маэл. Потом повернулся к женщине: - Не нужно уходить от ответа, гражданка. Мне было интересно узнать причину, по которой вы считаете себя Мессией. Я не стремлюсь испытать на себе магию этой земли, а напротив, собираюсь лишить вас возможности паразитического существования.

- Ну что ж, сделайте то, что задумали, - она поднялась и раправила плечи. Бьянка еще раз поразилась, насколько у нее молодые глаза. Что произошло между ней и Таламаской, невозможно было предположить - люди из этого ОРдена были способны на все, что угодно. - Я - не Мессия. Но у всех - свой способ существования. Вы кормитесь кровью людей, а у меня - свои способы выжить.

- Это не надолго, - пообещал Маэл. - Итак, скажите, гражданка, что говорят ваши источники об этом месте? Оно пользовалось дурной славой и раньше? Или вспышка этой.... активности спровоцирована не так давно?

- Оно пользовалось особой славой всегда. Сколько я себя помню. - Она сжала губы и на секунду закрыла глаза. Бьянка тем временем, услышав шум за дверью, дернулась, чтобы выйти, но тщетно - судя по всему, Маэл захлопнул дверь усилием воли. Или не Маэл?

- Всегда... - задумчиво повторил Маэл, не обратив никакого внимания на захлопнувшуюся дверь. - Здесь находили какие-либо вещи? Возможно, когда копали погреб? Может быть, здесь были захоронения? Храм?

Она покачала головой и замолчала.

- Наверное, если раскрыть тайну, все исчезнет? Как вы думаете? - Бьянка подошла ближе и. не взглянув на Маэла, мысленно обратилась к нему. *Она не желает отвечать. Может быть, воспользоваться другим способом?*

*Без лишней необходимости не хочу* - Маэл снова улыбнулся, бесспорно зло. Что же, если хорошо искать, то рано или поздно что-то найдешь и без посторонней помощи. Теоретически он предполагал, что здесь находилось нечто, что нарушило естественные флюиды, как сказал бы Месмер, (а следом и граф Сен-Жермен), места. Оскверненное кладбище, сборище сатанистов, жертвоприношения, место культа... так или иначе, связанное с миром мертвых. Возможно, изначально и само место было таким, но то, что происходит сейчас... не совсем нормально для простой мистики. - *Нет, Бьянка, если я начну действовать силой, она может сойти с ума. А я хочу, чтобы эта паразитка кусала локти*. - В голос же он сказал, обращаясь все время к маленькой вампирке: - Пойдемте поищем. Все, что угодно, наше. Это могут быть остатки старинных построек, кресты или же... старые деревья. Или срубленные старые деревья. Найдете старый дуб - будьте уверены, что здесь приносили кровавые жертвы, кресты - это кладбище... И так далее. Определим характер места.

- Но она же... - заговорила Бьянка, но осеклась. Если спорить, он может отправить ее домой и вернутсья сюда в одиночестве. И тогда она не узнает разгадки. Да и Сен-Жюст не упустит случая, чтобы не пошутить над ней. Бьянка толкнула дверь вперед, и она подалась. Затем вышла первой.

***


Всю дорогу, которая показалась слишком долгой, Бьянка засыпала Маэла вопросами. О дрвених захоронениях и старинных легендах. Особенно ей понравилась история, связанная с жертвоприношениями. Иногда она одергивала себя, считая проявление неуемного любопытства неприличным, но ничего не могла с собой поделать. Неужели старый сруб может вызывать подобные действа? В таком случае, можно ли изобрести способ защиты? Ведь это опасно! И почему Огюстен и маркиза ничего не видели? Можно ли вызывать образы умерших? Откуда взялись старинные образы из ее смертной жизни? Почему именно они? Покинув эту повелительницу воспоминаний, Бьянка снова успокоилась, и не чувствовала опасности. Хотя с таким спутником было бы странно чего-то бояться. В определенный момент она вдруг остановилась, пораженная догадкой.

- Маэл! Мне кажется, в прошлый раз мы добрались до этого места гораздо быстрее! А ведь мы с вами движемся с гораздо большей скоростью!

- Какая прелесть, - пробормотал Маэл. - Что же... Если поразмыслить логически о причинах явления, мы так или иначе упираемся в старые верования, не так ли? Полагаю, что это место было странным всегда, о том же сказала и наша "фея". А вот касательно старых верований, я могу кое с кем поспорить и можно если не надеяться, то попробоать побить врага его же оружием. От вас требуется терпение и небольшая помощь... - Уступая просьбе, маленькая вампирка, успевшая заметить особенности ландшафта еще во время первого визита, отвела его в противоположную сторону от селения, туда, где была небольшая рощица, еще не ставшая настоящим лесом. Около получаса поисков и Маэл нашел то, что искал: чахлое деревце рябины. Теоретически ее здесь должно было быть больше...

- Вырубили, - прокомментировал он, задев носком башмака пень, послуживший ответом на вопрос. Отметив недоуменный взгляд Бьянки, он пояснил: - Понимаете, рябина обладает мощнейшим энергетическим флюидом. Настолько сильным, что ее и по сей день используют везде, где ищут защиты от злых сил. В этом, полагаю, есть определенный резон... Посмотрите, эта рощица уничтожена почти вся. Она мешала им.
Но если повезет, мы найдем способ оборониться от того, кто водит нас по кругу...

- Вы говорите так, словно это - вполне реальное существо из плоти и крови, - с сомнением сказала Бьянка, разглядывая уничтоженное дерево. - И вы хотите сказать, что эти силы водятся только там, где нет этих деревьев? Что простое дерево может их отпугнуть? Но ведь и про нас всегда считалось, что нас можно отпугнуть разными способами. Однако это не так. И еще... Я могу предположить, что воспоминания являются не ко всем. НО дом видела и Жанна Шалабр, и Огюстен. Как такое могло быть?

- Не из плоти и крови, - поправил Маэл. - Но, несомненно, живое. И, да, можно сказать, что оно их отпугивает, так как обладает энергией... отличной от потусторонней. Другой. Нет, не отпугивает. Мешает. А нам как раз и нужна существенная помеха. Что касется нас, то не все сплетни лживы: подумайте о том, что мы действительно не выносим свет, боимся огня и даже спим в гробах или в земле, как, собственно, полагается умершим. Я не знаю о закономерности появления этих воспоминаний, да и сейчас не время об этом судить. Не хотите же вы дождаться рассвета, лечь здесь, а потом эта гражданка проведет при свете дня забавный эксперимент? Дом... он может быть чем угодно на самом деле. И последнее. Я не уверен в том, что мой эксперимент будет удачным, но скажите, у вас есть варианты?

- Взять ее с собой и завтавить силой. - улыбнулась Бьянка. - Как правило, я не люблю так поступать, но она - не просто челвоек, и правила тут не действуют. А еще нужно вернуться и пройти путь заново. На этот раз я буду внимательнее и постараюсь меньше болтать.

- Я не собираюсь тащить с собой столь досадную помеху, - поморщился Маэл. - Но если мы все равно здесь, то я все же кое-что попробую... - Не тратя больше времени на пререкания, ведь все равно каждый сделает по-своему, он извлек из рукава нож и, вспомнив давно утраченные слова древнего заклинания, срезал ветку дерева. А потом, не обращая внимания на маленькую вампирку, вырезал на коре два символа. Что-то одно должно иметь значение: если не изменившиеся флюиды места, то смысл, который мы вкладываем в знаки и символы. И, разумеется, намерения. Покончив со своим занятием, он спрятал нож в рукав, а ветку - в карман. - Я подумал, что дело здесь даже не столько в воспоминаниях, а в том, что они появляются вообще. Не хочу, чтобы наш добрый друг Антуан стал постоянным клиентов Шарантона. А ведь он пойдет сюда... когда немного успокоится.

- Пойдет... Или будет мечтать сюда отправиться... - Бьянка наблюдала со стороны за происходящим, и. наконец, задала простой вопрос, который вертелся на языке. - А что это вы сейчас сделали? Знаете, Маэл, я почти что начинаю понимать Огюстена, так и не верит до сих пор ни во что сверхъестественное. Вы хотите сказать, что отрезанная ветка... - Она прикусила язык и опустила глаза. - Простите... Просто я никогда не видела подобных приготовлений. И вообще, никогда не верила в призраков.

- А я в них и до сих пор не верю, - серьезно сказал Маэл. - Я их никогда не видел. А вот моя спутница с ними общалась... во время смертной жизни. Так что мне сложно сказать, во что нужно верить, а во что нельзя... - Он улыбнулся и предложил маленькой вампирке руку. Им предстояло вернуться. Когда они вышли к селению, Маэл продолжил прерванный разговор: - Я сделал себе нечто вроде оберега. И вырезал на ветке знаки, которые имеют символическое значение. Как заклинание. Или молитва. Или проклятие. Все обладает силой, которую мы в это вкладываем, не так ли? Первый - знак тени и подобных мест, он придает сил, избавляет от чувства ложного долга. Он обозначает и намерение. Второй - вызов. О нем говорят, что это зеркало воина, который должен бороться сам собой. Он нужен, чтобы обороняться и чувствовать опасность. Возможно, что-нибудь из этого и будет, коль мы имеем дело с явлением, непонятным в полной мере даже нам. И что-то подсказывает мне, что дело здесь не только в воспоминаниях... Как правило, воспоминания не агрессивны, мы предпочитаем не вспоминать плохое...

- Если бы я могла научиться... - заговорила Бьянка. - О боже! Видите? Маэл! Кажется, сейчас начнется! Я вижу огни там, за деревьями, и слышу звуки скрипки. А вы, наверное, ничего этого не слышите, иначе не вглядывались бы в сумрак так напряженно... В моей болгой биографии есть лишь одна страница, о которой я жалею - моя смертная жизнь. Она была ужасной. А я исполняла роль слепого и беспощадного орудия в чужих руках. Я не сказала вам о том, что в момент, когда мы уходили, я увидела на месте того дома свой венецианский палаццо - награда за мои грехи, непозволительная роскошь, которой я была бы лишена, если бы не заключила сделку. Я не хочу видеть лиц своих жертв, и я боюсь, что не справлюсь! - Бьянка была в отчаянии. Судя по всему, воспоминания приходили оттуда, откуда их меньше всего ждешь.

- Не понимаю... - Маэл прищурился, вглядываясь в сгустившуюся темноту. - Я вижу всего лишь дом, в котором никто не живет, окна выбиты, а не которые и вовсе отсутствуют. Дверь держится на одной петле и она распахнута. Вокруг дома, очевидно, был сад, но за ним давно не ухаживали. Я слышу, как где-то кричит птица и захлебывается лаем пес, но не больше. Что же мы будем делать? Я не могу оставить вас здесь и не могу взять туда... Кто знает, может, мои воспоминания еще встретят меня.

- Вы о чем-то жалеете? Вы непохожи на преступника, - с горечью сказала Бьянка. - Пожалуйста, не оставляйте меня. Я гораздо трусливее, чем кажусь. Особенно в те моменты, когда сталкиваюсь с чем-то необъяснимым. - Она изо всех сил пыталась представить себе Марата, но это воспоминание потонуло под гнетом остальных. А он снова стал лишь далекой картинкой. Портретом, который она так и не смогла нарисовать.

- Возможно, - пожал плечами Маэл, впрочем, не ударяясь в воспоминания. - Бьянка, прошу вас, не нужно задавать провокационных вопросов, которые могут заставить меня вспоминать. Возможно, я жалею только о том, что неопытный охотник в свое время подстрелил мою любимую борзую... - вампир рассмеялся, отметив шевеление в кустах. - А вот и она побежала... Надо же, как трогательно.

Бьянка рассмеялась вслед за ним, представив себе комизм ситуации. Два дня назад сда заявились, чтобы выставить свой счет Сен-Жюсту, все ведущие политики Франции, казненные в этом году. Но, оказывается, в мире, созданном при помощи этого странного места, все равны - и политики и животные. Странно, что к Огюстену не явился призрак лошади, о котором он так живописно рассказывал в начале вечера. В начале вечера...

- Маэл! - оживилась Бьянка. - Эта женщина сказала, что дом принадлежал некому Баломьеру! В начале нашего вечера мы играли в детскую игру - придумывали истории вещам... Там была чернильница.. И кто-то из нас назвал это имя - Баломьер. Может быть, разгадка кроется в этом человеке?

- И что? Вы полагаете, что все дело в чернильнице? Или в Баломьере? - спросил Маэл. - Поясните свою мысль. Я исходил из того, что это место было странным еще до того, как Баломьер жил в этом доме: предание сохранило его фамилию. А подобные вещи не происходят за один день. И даже не за год.

- Я не знаю. Не знаю... Но ваша собака, кажется, помогла мне. Пойдемте! Лучше пусть нас будет двое. - Бьянка решительно шагнула вперед и сделала приглашающий жест.

***

Дом встретил его неприветливо, запахом пыли и почти тления. Ветхий, почти готовый развалиться стол, несколько стульев, пузатый комод, украшенный тяжеловесной резьбой: вот и все, что составляло обстановку комнаты. Присмотревшись, Маэл увидел в углу, возле давно нетопленного камина, старое кресло с продавленным сиденьем. На столе нашелся канделябр с огарком свечи, махнув рукой, вампир зажег его усилием воли. Огонек заплясал, оживляя мрачные стены и... обстановка комнаты сменилась. Вестминстерский дворец. Не нужно даже напрягать память, чтобы узнать его. Знакомый зал, но вот только комод неизменен. Тот же неуклюжий предмет мебели обнаружился и в просторном деревянном срубе и в лаборатории при Арсенале. Не задумываясь больше, вампир принялся обшаривать комод, ничуть не заботясь о том, что ломает прогнившее дерево. На секунду показалось, что комната сузилась в размерах и стало темнее, Вокруг бегала собака. Вампир скептически подумал о том, что могла бы бегать и целая свора, но свора не появилась. А собака - пожалуйста. 

- Этот комод реален, он не принадлежит призракам, - пояснил Маэл маленькой вампирке. - Возможно, мы найдем здесь что-то интересное...


Бьянка сосредоточилась на его словах. Откуда-то взялась злость. Почему этот бессмертный может бороться с призраками, а она дрожит, как ребенок? Осталось еще сходить на исповедь и поставить свечки за всех, кто умер по ее вине в 15 веке! "Я выполянла чужую волю, и мне наплевать на вас!" - она отчетливо сформулировала свою мысль, обращаясь в пустоту, звенящую чужими голосами. Помогло.

- Я всегда говорила, что излишки совести мешают жить, - сказала она вслух и быстро переместилась к комоду. - Ему лет двести, а может быть, и больше. Вы говорили о предмете культа? В таком случае, тут должен быть тайник на случай, если сюда забредет кто-то, над кем призраки не имеют власти. - Она стала исследовать пол и стены. Одна из досок хрустнула.

Маэл только тихо рассмеялся в ответ на замечание об излишках совести. Интересно, сколько этих излишков осталось у него самого? Наверное, не стоило об этом думать, так как пространство заполнили как голоса, так и призрачные фигуры, в которые он старался не всматриваться даже несмотря на определенный интерес. Никогда раньше не видел призраков... Казалось, что воспоминания выпрыгивают из памяти сами. Блэквуд, убитый им на дуэли, Франко Манчини, верный оруженосец, королева Елизавета... Сколько их еще? Стоит сосредоточиться на видении и оно затянет... Можно себе представить весь тот ужас и замешательство, которое пережили смертные, не имея возможности выбраться из этого ада. Он помог Бьянке расширить окрывшееся в стене отверстие и, пошарив в нем, вытащил продолговатый ларец, инкрустированный костью. Такие делали лет двести назад и, похоже, это была арабская стилизация под... "Пожалуйста, не делай этого!" - тихий шепот. А голос похож на голос умершего друга.

- Черта с два! - в голос ответил Маэл, сунув ларец в карман. Воспоминания и сознание того, что его пытаются контролировать, только разозлили. Поднявшись, он невольно отшатнулся от стены огня и прикрыл лицо руками. А потом понял, что от такого жара давно бы вспыхнул, как спичка. - Пойдемте, Бьянка.

***

Бьянка поймала себя на мысли, что страшно рада воспользоваться своим даром перемещаться в пространстве с нечеловеческой скоростью, не боясь при этом косых взглядом смертных друзей. На путь до деревни ушло всего несколько минут, и вот они с Маэлом уже входили в знакомый дом. Женщина с синими глазами, казалось, даже не пошевелилась за это время. Когда они вошли, она лишь подняла глаза и вновь уткнулась в вязание. Затем произнесла:

- Удачно сходили?

- Более чем, - коротко ответил Маэл, внимательно разглядывая женщину. Обычно он не оказывал такое пристальное внимание тем, кого избрал жертвой, но этот случай был исключением. Слишком выразительные глаза. Однако щадить ее только из-за поэтому он не собирался. - Вы, кажется, разочарованы? Хотя это уже не имеет абсолютно никакого значения. Я не дам вам времени, чтобы написать завещание, но вы можете прочесть молитву, если хотите.

Она рассмеялась. - Вам более тысячи лет. Я угадала? Меня не удивляет наивность вашей спутницы, но вы... Пойдемте. Я кое-что покажу вам. Перед смертью. - Она легко поднялась и направилась в дальнюю комнату. Бьянка проследовала за ней, с интересом изучая дом. Откуда-то снова взялся страх. Возможно, последние события сделали ее слишком подозрительной, но ей показалось, что комната, в которую они вошли, ей знакома. Краем глаза Бьянка отметила на стене небольшую картину в траурной рамке. Их было двое - мужчина и женщина. Хозяйка дома тем временем толкнула небольшую дверцу, и они оказались в саду. Среди цветов Бьянка увидела небольшой холмик. И плита. На плите - та самая картинка, только в уменьшенном виде. "Луи Баломьер, 1623 - 1686. Элоиза Баломьер 1633 - 1672". - Она мертва, Маэл... мертва! - прошептала Бьянка, и отступила назад. Хозяйка дома исчезла.

- Какая жалость, - сказал Маэл, с интересом изучая дату на могиле. - Что же, остается только надеяться, что со временем это место потеряет свою магию. - Он открыл футляр, который вынес из дома. В нем оказался продолговатый предмет, изъеденный ржавчиной и испорченный настолько, что он не сразу понял предназначение находки. - Это нож, Бьянка. Жертвенный нож. Им закалывали жертвы для успешного исхода битвы... Редкая практика в этих местах, но римское влияние внесло свою лепту. Места культа всегда притягивают к себе потусторонее, нечего и удивляться тому, что мы застали здесь то, что застали. Я не хотел бы хранить его у себя, мы пойдем к сталелитейщикам и бросим его в плавильную печь. Огонь очищает.

- Мой муж потратил всю свою жизнь на то, чтобы избавиться от него, - раздался голос рядом с ними. - Элоиза Баломьер вновь была рядом. - У него ничего не вышло. И что он получил в качестве награды за труды? Этот памятник. Предшественник господина Лайтнера расстарался, чтобы унять свою совесть.

- Как говорит один наш общий знакомый: "Важна цель, а не средство, которым она достигнута". И хотя я избегаю его цитировать,  в данной ситуации вынужден согласиться, - сквозь зубы сказал Маэл. В целом, это можно было считать победой, но все же он не мог примириться с мыслью, что невозможно сломать шею уже мертвой агентке Ордена.

Элоиза Баломьер пожала плечами и пошла в сторону дома. Бьянка некоторое время смотрела на могилу, сравнивая призрака с женщиной на картине. У нее действительно были удивительные глаза... В муж так и не дождался ее, когда та однажды уехала в Париж. История, начатая Робеспьером, была продолжена остальными участниками того вечера совершенно правильно. Вот только тогда они не знали, что она получит такое продолжение.

- Скоро рассвет, - тихо сказала Бьянка.

- Тогда не будем терять время, - отозвался Маэл и открыв дверь пинком ноги, отчего она разлетелась в щепки, направился к тому месту, где оставил лошадей.

[Eleni]

Июль 1794 года

Жорж Кутон, Максимильян Робеспьер 

«Мало ввести смертную казнь для "нарушителей суверенитета нации", надо быть готовым подкрепить такое решение делом! Я, хоть и столь немощен, но возьму на себя исполнение приговора!»
Жорж Кутон поставил «точку» и откинулся на спинку кресла. Сегодня он поработал на благо Республики в полной мере – написал речь для Якобинского клуба, разобрал около четырех десятков писем и даже умудрился немного поспать после обеда, заперевшись в своем кабинете. Он с нежностью взглянул на белого пушистого кролика, которого ненадолго отпустил на ковер. Конечно, это не дело – пускать животное разгуливать по полу в кабинете, но что же поделать, раз он отвечает за это безмозглое, но симпатичное существо. Пусть прыгает и разминает ноги. Понаблюдав немного за кроликом, Кутон подъехал к нему в кресло, сгреб рукой с пола и посадил в клетку. Хорошего понемножку – а то, того гляди, устроит какой-нибудь конфуз на ковре, и придется заставлять секретаря убирать безобразие.

Звуки «Марсельезы» - слишком громкие для того, чтобы иметь право звучать возле Тюильри в такое время – заставили его вернуться мыслями к делам насущным. Наверное, это Давид устроил репетицию праздника и тревожит честных граждан! Конечно, праздник – это хорошо, но сколько соблазнов и возможностей нарушить закон дает он парижанам! Вот и разговоры об оружии возникли не случайно. Максимильян совершенно прав, что уделяет этой теме столько времени в Клубе. Кстати, о Максимильяне. Вчера он был бледен и расстроен и ушел с заседания раньше обычного, как обычно, переговариваясь с Антуаном, который, кажется, теперь не отходил от него ни на шаг. Захотелось поговорить с соратником. А так как дела были закончены, то ничто этому не мешало. Кликнув секретаря, Кутон отправился на Сент-Оноре.

Робеспьер лежал на низком диване и читал, когда в небольшой кабинет, смежный с его комнатой, постучался Симон и сообщил о визите Кутона. Этой ночью ему удалось немного поспать: окончательно измотав себя бесконечными письмами и проверкой отчетов, а также подготовкой доклада для Клуба, он отправился к Жанне. И хотя приходить к даме затем, чтобы спать было форменным свинством, все же именно ей он был обязан отдыху. Эта женщина, казалось, была способна вносить покой и умиротворение в любую ситуацию и воспоминания с призрачными видениями были вынуждены отступить. Отложив книгу и английский словарь, к которому время от времени обращался, Робеспьер бросил подушку в кресло, где ей полагалось быть и набросил на плечи халат: Жорж, казалось, вполне способен оскорбиться, если его примут в неподобающем виде. Хотя, возможно, он мысленно злословит о коллеге. - Добрый день, Жорж, - поздоровался он, как только секретарь помог Кутону устроиться и удалился.

Кутон окинул комнату взглядом, подавив легкое раздражение. Он ожидал увидеть все что угодно - кроме картины полного бездействия. Вспомнилось, как он приходил сюда поздно вечером и находил Максимильяна, склонившегося над бумагами и измотанного работой. Неужели слухи о том, что Робеспьер болен больше, чем хочет показать, правдивы? Он намерянно проводит время в праздности, чтобы скоротать последние дни? Кутон нахмурился и отогнал эту мысль. Нехорошо так думать о соратнике, к которому он привык испытывать высшую степень уважения. - Добрый день, Максимильян. Отдыхаешь? - осторожно поинтересовался Кутон.

- Если появилось немного свободного времени, нужно скоротать его с пользой, - Робеспьер кивком указал на книгу. - Это - Локк, мне интересно читать его теорию о гражданском обществе. Но что у тебя? Ты пришел по делу или просто поговорить?

- Ты решил изучить теории ангичан? "Гражданское общество — это общество политическое, то есть общественная сфера, в которой государство имеет свои интересы", - кажется так он говорил? Ты с ним согласен? - Кутон поморщился, когда за окном раздались звуки толпы. Кажется, Давид решил свести с ума весь город своими репетициями. И почему все нужно делать с такой помпой? - Я пришел просто навестить тебя. Мне показалось, что ты неважно себя чувствовал вчера вечером. Но если я помешал, то могу зайти в другой день.

- Я с ним согласен не во всем, - ответил Робеспьер. - Однако мне интересно. Хотя, признаться, приходится пользоваться словарем, мой английский не так хорош, как хотелось бы. Со мной все в порядке, благодарю за участие. Просто я плохо спал в последние дни, еще и жара. Выпьешь кофе? Или чай?

- Кофе, пожалуйста, - кивнул Кутон и развел руками. - В последнее время мучают головные боли, а кофе помогает их немного облегчить. - Больше всего Кутону хотелось сейчас спросить, что именно лишило сна Робеспьера и Сен-Жюста одновременно. Именно эту фразу: "Просто я плохо спал в последние дни, еще и жара" Антуан произнес сегодня утром, когда откровенно зевал перед заседанием Комитета, чего раньше с ним не случалось. Но вместо этого спросил: -Ты уже видел проект Давида по организации праздника Взятия Бастилии? По-моему, это чудовищно.

- Некоторые проекты Давида впечатляют, я согласен, - кивнул Робеспьер. - Однако не вижу здесь ничего чудовищного, ведь все в рамках пристойности. Чем тебе не нравится шествие или музыка? Что касается символики, то ее, возможно, слишком много, но Давиду так не кажется. И пусть. Праздник есть праздник, пусть даже в нем и присутствует элемент карнавала.

- Какой может быть карнавал в такое время, Максимильян? - нервно заговорил Кутон. - Я понял еще праздник Верховного существа - он и предполагал элемент карнавала, как праздник Добродетели. Но то, что намечает Давид сейчас! Люди будут пить вино, и в конце концов это превратится в одну большую оргию, как это неоднократно бывало в прошлом году! Патриоты должны черпать вдохновение не из плясок и танцев под музыку непонятных граждан. Вот скажи, ты прочел все тексты песен, которые предполагается исполнять на улицах? Я слышал кое-что сегодня - репетиция проходила слишком громко. - И не уверен, что эти слова помогут людям стать более нравственными. На мой взгляд, у них и так достаточно соблазнов. К чему это все? К чему марширующие дети? Разряженные в пух и прах девушки? К чему?

- Я не сказал, что затевается карнавал, это во-первых, - невозмутимо сказал Робеспьер. По правде говоря, он так и не прочел до конца программу праздника, так как оставлял ее "на потом", ссылаясь на более важные дела. Тем более, Давид и так ходил за ним по пятам и пересказывал нововведения до тех пор, пока сам не запутался. А еще его покоробили некоторые слова коллеги. Вспомнилась старая сказка о людях, которых превратили в деревянных солдатиков и заставляли выполнять глупые приказы. Может, жизнь не так уж и далека от сказки, которая в детстве показалась ему страшной? - Под элементами карнавала я подразумевал большое количество аллегорий и "живых картин", но в этом нет ничего дурного, сценарий вполне патриотичен. Господи, Жорж! Они поют народные песни! Народные! Ты собираешься запретить их? Госсек пишет великолепную музыку, что плохого в том, если к ней напишут стихи в духе патриотизма? Как ты представляешь себе праздник?

- Стихи стихам рознь, - наставительно заметил Кутон. - Вот я уверен, что ты не прочел всех стихотворений, написанных для праздника. А между тем в них есть некоторые строчки, в которых человек недобродетельный может найти нехорошие аморальные призывы. Нам с тобой, конечно, это не грозит, но люди, которые приходят на праздник... И эти живые картины. Прости, но мне вспоминаются оргии эбертистов у Собора. Да, и еще. Ты поинтересовался продовольственным обеспечением на празднике? Я бы посоветовал сделать упор на безалкогольные напитки и урезать количество продаваемого вина. В городе сейчас неспокойно, и излишества могут повлечь нежелаемые последствия. - Кутон задумчиво потер подбородок. Он никак не мог уясниь для себя, почему Максимильян делает вид, что не понимает, о чем он толкует.

- Количество вина и так ограничено, - пожал плечами Робеспьер. - Но мы не можем закрыть абсолютно все кофейни в Париже, а также те места, где можно поесть и, соответственно, выпить. Во-первых, все те, кто держат заведения будут в убытке, а во-вторых, это праздник, а не комендантский час. Где ты видишь аморальные призывы? Еще скажи, что когда граждане вернуться домой, то по случаю праздника они должны совершить только строго регламентированное количество телодвижений со своей женой или любовницей! Прости, но что за бред и откуда ты его только берешь?

- Я говорю совершенно не об этом! - взорвался Кутон. - Почему ты делаешь вид, что не понимаешь меня, Максимильян! Не ты ли говорил о цензуре, не ты ли еще в прошлом году брался читать все театральные постановки, которые хотел поставить Давид? Или что-то изменилось? Ты иначе заговорил о любовницах... - Кутон недобро прищурился. - Наверное, ты не знаешь, что среди коллег обсуждатся твоя связь с гражданкой Шалабр, которой пишут из тюрьмы письма разные подозрительные аристократки. Возможно, гражданка Шалабр изменила твое отношение к некотрым нравственным составляющим наших патриотических будней?

- Я развиваю твою тему об аморальных пассажах, которые ты усмотрел в песнях, Жорж, - недобро прищурился Робеспьер. - Это всего лишь логичное предположение. И я, читая программу праздника, не усмотрел ничего заслуживающего осуждения, либо могущего считаться аморальным. Что касается театральных постановок и цензуры, то в первую очередь внимание обращается на контрреволюционные мотивы, тебе это известно не хуже, чем мне. Гражданке не запретили написать это письмо, но не сомневаюсь, что его читали. На ком же лежит вина, Жорж? - голос Робеспьера стал вкрадчивым и более холодным. - На том, кто его написал, кто его прочел или на том, кто получил? А что касается нравственности, я бы серьезно поспорил с человеком, который некогда вносил разнообразие в собственные патриотические будни столь живо, что нанес вред здоровью. И теперь равняет всех под собственные возможности.

Кутон побледнел. Получить такой удар от ближайшего соратника было выше его сил. Некоторое время он смотрел на Робеспьера, пытаясь подавить обиду и боль. Затем в душу вкралась мысль о возмездии. И этот человек, проводящий ночи в постели тайной аристократки может утыкать его носом в болезнь! Бросить перчатку в лицо калеки. немыслимо! А он еще пытался замять разговоры о злополучной графине, которая написыват послания этой Жанне Шалабр! - Что ж, боюсь, что этот разговор бессмысленен, - ровным голосом произнес Кутон. Руки легли на колеса инвалидного кресла. - Мне пора, Максимильян. Отдыхай. - Кресло заскрипело, направляясь к выходу.

- Я позову секретаря, - сквозь зубы сказал Робеспьер, зная, что Кутону все равно понадобится посторонняя помощь. Которую он демонстративно отвергал сейчас, подчеркивая то, что оскорблен. Вспышка язвительности была несвоевременной, это правда, но выпады в сторону личной жизни он пресекал всегда. - В чем-то ты был прав, Жорж. Количество спиртного будет, разумеется, ограничено, но нашим насущным вопросом остается вопрос о ношении оружия. Я предлагаю возложить ответственность на секционные комитеты и надеюсь, что в Клубе мы придем к согласию хотя бы по этому поводу - позвав секретаря, Робеспьер попрощался: - До встречи, Жорж.

Некоторое время он стоял у окна, наблюдая за происходящим во дворе, а потом, прихватив книги, отправился к себе. Нужно привести себя в порядок и нанести визит Жанне - упомянутые Жоржем письма взволновали его гораздо больше, чем можно было предположить. Главное, чтобы письмо не содержало ничего, что считается контрреволюционным и даже если это просьба о помощи, то ничего страшного в ней нет. Петиции и просьбы о пересмотре дела получают они все, даже Морис Дюпле, который практически не появляется в трибунале, занимаясь своими подрядами. И если письмо действительно попало к Жанне и прошло проверку... А если нет? Впрочем, какой смысл гадать, если можно спросить у самой Жанны? Положив книги на стол, Робеспьер потянулся к ненавистному в такую жару галстуку.

[Eleni]

Июль 1794 года

Дом Никола Дидье

Робеспьер, маркиза де Шалабр

 В доме было немного прохладнее, чем на улице, но все же жара была невыносимой. Кажется, на него обиделся и Браун за то, что не был взят на прогулку, но поступить иначе означало мучить животное. Робеспьер откинулся на спинку кресла, дожидаясь Жанну и на всякий случай просчитывал возможные последствия от получения маркизой письма. И не следовало забывать то, что Кутон оскорблен. Даже если коллега не сделает выпад в политическом плане, следует ожидать неприятностей в частной жизни и не исключено, что это будет удар в спину. На всякий случай он сделал в уме отметку собрать досье на Кутона, для чего нужно разобрать бумаги в архиве Бюро. И даже несмотря на то, что думать о соратнике (бывшем ли?) так плохо не хотелось, он готовился к любым неожиданностям и был готов отпарировать возможный удар соответственно. Маркиза вернулась с подносом, на котором стоял кувшин, два высоких стакана, блюдо с какой-то закуской и ценившийся сейчас на вес золота колотый лед в чашке.
 - Жанна, - молчать было еще более невыносимо, нежели переводить разговор на другую тему, не имеющую отношение к беспокоящей. - Скажи, ты получала письма от своих друзей в последнее время?

- Письма? Что ты, Максимильян, я уже давно... - маркиза осеклась. Внимательный взгляд Робеспьера заставил ее вспомнить о небольшом происшествии, совершенно вылетевшим из головы. Письмо графини де Буланжер из Консьержери! В тот день, когда она получила его, Сен-Жюст сообщил новости о бароне де Баце, который не погиб, затем появилась Жюльетт со своим приглашением... - О боже, Максимильян, я совсем забыла рассказать тебе! - пролепетала маркиза. - Марта де Буланжер.. графиня... - Она побледнела, случайно произнеся это вслух - только что пришла в голову запоздалая мысль о том, что Марта скрывала свое происхождение. - Максимильян... Я случайно... - на ее глаза навернулись слезы. - Что же теперь будет?

- Значит, графиня де Буланжер, - размеренно повторил Робеспьер. А ведь Кутон будет прав. Прав, черт возьми. Неприятное чувство досады пришлось отогнать, так как предстояло решить несколько вопросов еще более неприятных. - И давно ты принимаешь петиции, Жанна? Что хочет от тебя... графиня?

- Я не принимаю, Максимильян! Это первый раз... С тех пор, как ты сказал мне тогда, в Ванве, я прекратила... Я оборвала все связи... Но Марта... Я принесу тебе ее письмо, - маркиза быстро подошла к столику и выдвинула ящик. Мысли разлетались в разные стороны. Она не сообщила вовремя - и что теперь будет? Неужели Максимильян перестанет доверять ей и заподозрит в том, что она что-то от него скрывает... С другой стороны, Марта писала письмо, будучи просто "подозрительной", а она, Жанна, только что прямо указала на ее происхождение. Просить Максимильяна скрыть этот факт - безумие... - Вот, - она протянула письмо и селя рядом, нервно перебирая пальцами тонкий серебряный браслет на руке.

Робеспьер внимательно прочел письмо, с облегчением отметив, что оно содержит только просьбу о помощи, не больше. Ничего, что может быть завуалировано или иметь иной смысл. Собственно, это объясняет то, что Жанна все же получила послание, оно не осело в одном из Бюро или Комитетов. Сразу же возникал и другой вопрос: а были ли еще письма? Возможно, более опасные или содержащие некоторую информацию... Существовала вероятность, что да, но сути дела это не меняло. И помимо всего прочего был еще и Кутон. - Я возьму его, - отрывисто сказал Робеспьер, спрятав письмо в карман сюртука. Неизвестно, как все обернется, если это найдут у Жанны, а так...  почти прошение. После продолжительной паузы он спросил: - Когда ты виделась с Мартой Буланжер в последний раз?

- Не помню.. Сейчас... - Маркиза встала, чтобы налить себе воды. Она отметила, что Робеспьер не назвал Марту графиней. Хотя, какая разница - сути это не меняло. Его лицо вновь было отстраненным, словно он не здесь, а, как обычно, решает вопросы в Тюильри. Только на этот раз это были ее вопросы. - Около года назад, может, чуть меньше. Она собиралась покинуть Париж. Боже мой, Максимильян, прости меня, я снова приношу тебе неприятности! - Не найдя больше слов, маркиза быстро обняла его, затем отстранилась.

- Это была случайная встреча? Прогулка? Обед? При каких обстоятельствах вы виделись? Высказывала ли она идеи, которые можно назвать контрреволюционными? - Робеспьер задавал вопросы механически, понимая, что может и не вырваться из замкнутого круга, в котором оказались он сам, Жанна и, по роковому стечению обстоятельств, Кутон.

Маркиза покачала головой. - Нет, Максимильян. - Она была такой же, как я. И как другие аристократки, загоревшиеся идеями революции. Она бывала в моем салоне... А потом, когда традиция сошла на нет, она тихо жила в Париже, изредка навещая меня. Одно время мы были с ней довольно близки по духу, и имели немало общих тем для обсуждения. Потом я уехала в Ванве, а она осталась. В последний раз мы с ней пили кофе в кафе неподалеку от Тюильри, когда я приезжала в Париж прошлым летом. - Маркиза вздохнула. Подобные ситуации всегда пугали ее тем, что сама она не понимала последствий, а лицо Робеспьера выразительно доказывало, что они могут быть страшными. - Что теперь будет, Максимильян? - тихо спросила маркиза.

- Все зависит от того, в чем ее обвиняют, - ровно сказал Робеспьер. - Если ее дело еще не в трибунале, все, возможно, не так страшно. Я опасаюсь, что эта женщина могла оклеветать тебя, желая спастись. А так как вы неоднократно виделись... потребуется немало труда, чтобы доказать твою невиновность. Очень большое значение имеют ее связи с заговорщиками, фактические или вымышленные. А так как барон де Бац жив, последствия могут быть самыми неожиданными. Теперь подумай и скажи: ты была последней инстанцией или она моглаобратиться к кому-нибудь еще? Какие-то прошлые связи, возможно... Кто бы мог ей помочь кроме тебя?

- У нее был роман с Эро де Сешелем... Но он... - маркиза задумалась, перебирая в памяти всех, кто бывал в ее салоне. В голову приходили лишь соратники Дантона. Она окончательно расстроилась. - Я не знаю, Максимильян.

- Не исключено, что из-за этого знакомства ее и арестовали, - Робеспьер едва сдержал ироничную усмешку при мысли о том, что для ареста не нужно даже быть аристократом. - Что же... Постараемся предотвратить последствия.

Маркиза промолчала, собираясь с духом. Продолжать эту тему было бессмысленно - он все сказал и наверняка принял решение. Если Марту казнят, это будет на ее совести. На ее совести. И иначе не скажешь. Она машинально поправила прическу и стала расставлять на столе кофейные чашки. Несколько минут - и она вновь сможет говориь о чем угодно, уводя Максимильяна от политики. Надо собраться.

[Etelle]

Июль 1794
Париж
Карно, Гош

- Документы, граждане,- Сержант патрульной службы был настроен никак не миролюбиво. Впрочем, увидев документы спутника Гоша, он отшатнулся и дал приказ солдатам расступиться.
Гош усмехнулся, сам для себя отметив, что еще пару месяцев назад бы не упустил случая выругаться на плохую осанку новоявленных солдат. Впрочем, пару месяцев назад все было иначе.

И Карно смотрел иначе. А ведь он еще не знает про последнее приключение своего… видимо, «подопечный» будет правильным словом.

С того разговора в июне, когда Гош настоял на своем, между ними возникла тонкая стена. Нет, все было не так, как когда-то, когда молодой человек говорил с кумиром. Но и не так, когда Карно плескал коньяк на дно бокала и, чуть взъерошив волосы, говорил... О себе, о братьях и сестрах… О первом впечатлении от Парижа… О Комитете и интригах… О себе…

И виноват в этой стене он сам, Гош.

Черт бы побрал эту девушку… ее звали, Эжени. Дело ведь было не в ней. Она просто была способом… Способом отвлечься от мысли, что он сейчас ничего и ни для кого не представляет. Красивые глаза… И… нет, того большего, что хотелось, там не было. Просто не было. Зато это был прекрасный предлог позлить Мерлена или выкрутить руки… Карно. Учителю и советчику. Просто ради того, чтобы настоять на своем. Даже в своем проигрышном положении. Просто – ради того самого жуткого ощущения победы.

Только переиграл он единственного дорогого человека.

Карно все понял. И не прощает.
- Ты был прав, Карно, - сказал Гош внезапно, - Я поздно понял, да?

Карно слегка улыбнулся. - Ты только сейчас это понял? Я всегда прав...
- Карно медленно убрал документы. Он устал. Устал от ожидания новостей от барона де Баца, который, кажется, совсем помешался на поисках похищенного ребенка и не собирался возвращаться. Разговоры про украденного мальчика одно время ходили по Тюильри, и те, кто подходил выразить сочувствие Никола Дидье, утверждали - телохранитель Робеспьера, едва оправившись от ранения, ударился в глухую тоску.

Все говорило о том, что версия о похищении дофина была ложной - и эксперимент, поставленный на принцессе Мари-Терезе, являлся живым подтверждением. Но барон все равно не возвращался. А ситуация тем временем становилась все более непонятной. Карно чувствовал, как в Конвенте вызревает новое большинство. Они боялись Робеспьера и тайно бросали на него недобрые взгляды. Но вместе с тем они питали и тайный ужас перед Комитетом. Верно ли они рассчитали с Барером, запустив миф о списках? История их рассудит. Увы.

Генерал Лазар Гош, освобожденный им ради будущих побед, был единственным светлым пятном. Он - не заговорщик, и не трусливый сплетник, способный ударить в спину. Он - ребенок, в чем-то опережающий своих сверстников, в чем-то безнадежно отставший в силу своей романтической сущности. Глупо обманывать себя - Гош уже неоднократно должен был быть отправлен обратно за решетку. Но какой-то Дьявол заставлял Карно вновь и вновь цепляться за него и делать все, чтобы иметь возможность видеть подающего надежды генерала чаще. Контролировать его? Возможно. И все могло было быть иначе, если бы не та история с роялистом Сомерсетом, во время которой Гош разочаровал его навсегда. И все же, что-то мешало разорвать эту странную дружбу. установившуюся с его учеником. Последнее воспоминание заставило Карно насторожиться. - ЧТо ты еще натворил, Лазар?

- Не думаю, что тебе стоит вступаться за меня еще раз, - сказал Гош после секундной паузы, - Я лишь констатирую факт. Ты был прав, а я ошибся, считая, что романтический бред поможет мне... Я ни черта не делаю, Карно. И злюсь сам на себя. Тебе просто тоже досталось, - заметил Гош, -Вот и все. Я не могу себе простить, что выбил из тебя ту бумагу лишь из желания подавить... С другой стороны, это не самое лучшее чувство, но именно за ним я и давил. Победа. И именно поэтому ты и прав, Карно.

- В чем? В чем именно, генерал? - Карно устало прикрыл глаза. С момента нетрезвых вечеров прошло много времени. К пагубной привычке гасить усталость при помощи коньяка он больше не возвращался. Как не возвращался и к желанию с кем-то поговорить о чем-то, кроме политики и других насущных дел.

- Что моя судьба в другом, чем мчаться за.... мечтой, - произнес Гош, аккуратно подбирая слова и делая паузы - Я тогда просто хотел… попробовать, могу ли я заставить делать так, как я скажу – даже тебя. Глупая игра. И ты... поддался. А прав был ты, а не я. Зачем, Карно?

- Мне было интересно, как далеко ты зайдешь, Лазар, - устало сказал Карно. - И сможешь ли остановиться. Умение остановиться отличает настоящего генерала от капризного мальчишки. - Их взгляды скрестились. Карно почувствовал облегчение, сказав то, что думал все это время. Что ж, решение за Гошем. Если обидится - значит, выбор ученика был неверным.

- Уже остановился, - тихо сказал Гош, - Я порвал ту бумагу, Карно. Ни одна женщина не стоит... По большому счету ничего не стоит. Наши отношения с ними - бегство от реальности. И сперва они дают нам что-то ради чего стоит бежать, но потом заберут столько же, сколько отдали нам. Теперь я прав?

- Да. Теперь прав. Жаль, что поздно. Но у тебя есть еще шанс все переосмыслить. - Карно говорил, не подбирая особенных слов. Гош заслужил, чтобы с ним так говорили, и не стоит больше стараться сделать ему приятное. - Ты разочаровал меня в тот вечер, когда готов был поставить карьеру под удар ради женщины по имени Эжени Леме. Но, вижу, я рано поставил на тебе крест. Это радует. Не хочешь поужинать?

- Поужинать... всегда за, - Гош отвлекся. Некая гражданка ткнула им обоим прямо в руки какими-то цветами.

- Погадать вам., граждане? - женщина была сморщенной и старой. Но что-то настораживало.

- Ни в коем случае, - Гош ненавидел гадалок. Еще чего, будет приставать к Карно... Так и есть. Женщина не отвязывалась, - Пять су, граждане. и я скажу вам ваше будущее!

- Гражданка, ты занимайся своим будущим, а наше оставь в покое, - Карно с презрением взглянул на бездельницу, промышлявшую тут, видимо, мошенничеством, и шагнул вперед

Женщина не унималась.
- Что вам стоит, граждане? И мне хлеб, и вы утолите свое любопытство, - продолжила умолять она, - Пять су с вас двоих. Если ни один не узнает ничего интересного, верну деньги. Она развязно подмигнула мужчинам.

Гош остановился, вглядываясь в гражданку в сумерках. Где-то он ее видел. Еще не старая, скорее – рано состарившаяся. Дурное предчувствие? Нет, не то…
- Ладно, Карно, - примирительно сказал он, - Гражданка готова ради куска хлеба устроить публичный скандал… С меня их хватит. А тебе и подавно они невыгодны. Что нам пять минут от ужина?


Карно с раздражением сунул ей монету. Он никогда не верил ни в предсказания, ни в гадания. ни в прочую ерунду. Но Гош прав - не стоит привлекать внимания. Потом напишут, как Карно обижал на улице проститутку, или кто там эта женщина.


- Ой, гражданин, давно бы так, - монета мгновенно изчезла в лохмотьях. Щегольнув щербатой улыбкой, женщина ловко и бесцеремонно схватила Карно за руку.

Гош, наблюдая подобное вольное обращение, готов было был вспыхнуть, но снова сдержался. За подобной манерой общения скрывалась странная целеустрмленность - и вот это действительно волновало. Впрочем, покушение они успеют пресечь - тем более, что женщина завладела левой рукой Карно... Черт побери, где... когда он ее видел?

- Ой, милый, - скороговорка женщины не дала ему продолжить размышления, - Жизнь у тебя будет дли-инная. И детей наживешь красивых. Один другого краше будет, - на этом месте Гош внутренне чуть расстроился, наблюдая, как у Карно чуть заулыбались глаза - улыбнуться по-настоящему политик себе, конечно, позволить не мог, - И страданий тебе выпадет много. Вижу, что будешь ты бежать далеко, да от судьбы и Родины не сбежишь. Будешь вечно охранять Париж.


- Спасибо, гражданка, - сурово ответил Карно. Слова гражданки ему понравились, но эти попрошайки ведь всегда придумывают что-то приятное, чтобы заработать. Он повернулся к Гошу. - Ну что, пойдем? Или у тебя вопросы к гражданке?


- Конечно, есть, - перебила его женщина в своей нагловатой манере и, снова сияя и демонстрируя всем отсутствие коренного зуба, схватила за руку Гоша, который, стиснув зубы, поддался бесцеремонному вмешательству, чего терпеть не мог.

- Ну что, дорогой, что будет дальше ты и так знаешь, а вот что будет ближе знать хотел бы, да не можешь. Дал слово, и не знаешь, как сдержать?

Гош вздрогнул, стараясь скрыть это от Карно. Он начинал понимать, но женщина не дала ему опомниться. Быстрым движением она выхватила из-за пояса какой-то блестящий предмет.
- Что, узнаешь? - женщина помахала женским гребнем перед молодым человеком, - Пойдешь своей дорогой, или выполнишь обещание, а там - будь что будет?

Гош снова вздрогнул, на сей раз - от чувствительного укола совести. Он ведь совсем забыл... Видимо, правильно Мерлен издевался над ним, называя спасителем падших девиц. И все это происходит перед глазами Карно...
Он правда обещал той девушке помочь. И даже предпринял усилия, чтобы разыскать ее. А потом... потом просто позволил себе успокоиться, переключившись на более интересное, а главное, понятное дело.
- Я видел тебя в том доме, - наконец сказал он, - Ты убирала комнаты.

Женщина рассмеялась.
- Конечно, где твоему сиятельству замечать нас, убогих, верно? - она снова подмигнула в раздражающей манере, - А мы-то все видим и слышим. Такие тайны...Ух...

- Где она? - прервал ее Гош

- Не знаю, - подмигнула женщина, снова рассмеявшись нездоровым смехом. Она выпустила руку Гоша и плотнее запахнулась в лохмотья, - Ну что, сыграем в игру. Пять су - вопрос. Три вопроса.

Гош снул руку в карман. быстро перебрав монеты. Он чувствовал неодобрительный взгляд Карно.
- Это не очередная авантюра Лазар, - тихо сказал он, - Ты тоже дорого расплачиваешься за свои обещания, я же знаю.

- Что тут, черт возьми, происходит? - поинтересовался Карно с плохо скрываемой яростью. Он уже хотел погнать гражданку вон, когда до него дошло, что она пришла сюда, имея дело лично к Гошу и явно твердит об обещаниях не просто так. Глаза превратились в огненные щелочки. - Лазар? Ты идешь или вас оставить для более подробной беседы?


- Три вопроса к гражданке, если позволишь, Лазар, - откликнулся Гош, - К сожалению, я действительно дал слово. Три вопроса, ты же слышал.

Он лихорадочно перебирал в голове вопросы. Как зовут похитителя? Глупый вопрос. Если бы эта сумасшедшая знала, как зовут его самого – а это было явно куда меньшей тайной – то обратилась бы. Значит, нет.
Что еще… Как ее зовут? Тереза и есть Тереза. Это ничего не даст.
Внезапная догадка… Точнее даже не догадка – безумное предположение осенило его. Ведь эта гражданка не первая на этой неделе, кто опознал в нем посетителя дома мадам Жанетт...
- У него узкое лошадиное лицо, высокий рост, хотя тощий и характерная манера говорить, как будто бросает слова? - быстро спросил он, передавая монету.

Женщина счастливо закивала головой.
- Верно, верно, гражданин. Кто он не знаю.

Краем глаза Гош понял, что лицо Карно тоже слегка вытянулось. Впрочем, тут спрашивать точно бесполезно. Скорее, предстоит очередной серьезный разговор.

- Лазар, а что бы ты спросил? - поинтересовался Гош, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
-


- Я не могу формулировать вопрос, не зная ситуации, - смягчился Карно. Ну что поделать с этим мальчишкой? В конце концов, нет ничего ненормального в том, что он увлекается женщинами. Уж лучше женщины, чем политика. К тому же, его заинтересовало описание. Человек с лошадиным лицом - так он обозвал бы только Бийо-Варенна.


- Хорошо, - продолжил Гош, - Задам вопрос довольно бессмысленный, на первый взгляд. Но твое появление может иметь только два объяснения, гражданка. Или тебя послала та девушка, чтобы посмеяться надо мной, или... Она пошла с ним добровольно? Или ей правда нужна помощь?

Женщина радостно закивала.
- Конечно, нет, дорогой. Да кто с таким пойдет добровольно, будь он даже набит деньгами? А этот, прости Господи, держится как бывший монах, грубиян такой еще... Нет, дорогой, придется тебе вспомнить твое обещание. Мне в этом ничего нет... Она единственная меня за человека там считала, просто. Вот и думаю дай найду тебя. И нашла, - женщина сама себе захлопала в ладоши.

Гош спокойно выслушал полубезумную, размышляя абсолютно о другом.

Остался один вопрос.

Спрашивать где девушка – бесполезно, это очевидно. Ни имени похитителя, ни каких-то намеков.
- Он еще бывает в том доме? – наконец, поинтересовался Гош, передав монету и, получив утвердительный ответ, обернулся к Карно, - Я готов идти. Все, что я хотел, я понял.

[Etelle]

Июль 1794
Париж
Колло дЭрбуа, Бийо-Варенн, аббат Эвра

- Это заговор, Колло, говорю тебе, - прошипел Бийо-Варенн в очередное ночное дежурство, - Только не говори мне, что размяк и поверил в призраков. Да еще и аристократических. И тот молодой человек точно замешан, говорю тебе,- закончил он,- Но у меня есть план.

- Какой? - безо всякого интереса спросил Колло. Он действительно размяк, но исключительно потому, что ему это надоело. Смертельно надоело. И было скучно бродить по коридорам в поисках мифического призрака. Лучше бы сидеть с любимой грудой бумаг и в порыве вдохновения строчить ответы на петиции. Или же сочинять речь для Клуба. Все дело, а вот то, чем онизанимаются сейчас - ерунда. Так недалеко и до обвинения в манкировании обязанностями. Хотя сейчас и нет заседания. - Какой план? В последний раз я здесь брожу, Бийо. Потому что на-до-е-ло. Хочу в кабинет и лаять на секретарей.

Бийо-Варенн на секунду замер, но потом рассмеялся,
- Становимся кабинетными крысами? В такое-то время? Будет, Колло. Кто угодно, кромеон этого. Робеспьер не спит и не просится обратно в уютный кабинет. Он только и ждет, что все выйдет из-под контроля. Ты об этом не думал? Или желание закрыться в кабинете сильнее?

- С ума сошел? - также без этузиазма огрызнулся Колло. - При чем тут Робеспьер к тому, что у меня масса дел, помимо этого бл.... - он дополонил речь цветистым оборотом, -... призрака? И если я их не закончу или упущу что-то важное, то тогда ситуация и правда может выйти из-под контроля.

- Значит, ты тоже думаешь о Робеспьере, - хмыкнул Бийо-Варенн, - Но чтобы...все не вышло из-под контроля одних бумаг мало, не находишь?

- О Робеспьере заговорил ты, - терпеливо напомнил Колло. - Как по мне, то не к ночи будь помянут...

- По рукам ходят какие-то списки, якобы от Неподкупного, - сбавив тон, прошипел Бийо-Варенн, - А по ночам я видел депутатов, бегающих от дома к дому. Что бы это значило?

- Думаешь, я слепой и глухой вдобавок? Правда я не пытался их ловить и выяснять от чего они бегают и почему, - привычка так или иначе защищать Комитет, даже если желание засветить Неподкупному по физиономии и возникало периодически, все же взяла свое. И потом, неизвестно еще чья возьмет, так что он лично предпочитал воздерживаться от сплетен.

- Но стоит это иметь в виду, Колло. Поэтому я и не верю в случайности и говорю тебе выследить призрака. Пошли в павильон. Да не прямой дорогой, а обходными галереями, - Бийо внезапно замолчал. Ассоциации с призраком настолько же сильно привлекали его каки доставляли...боль? - Слушай, Колло, - неожиданно ровным тоном проговорил он, - А у тебя было, что ты вот к бабе... а она не, потому что выбрала... ну того е гаденыша Сен-Жюста?

- При чем тут призрак? - по привычке сказал Колло, но потом сообразил, что вопрос Бийо не о призраке. Обдумав ответ, он заржал, но потом оборвал смех. - Подумал, что за свою жизнь испытал многое, но Сен-Жюст пока моих баб не клеил. И, соответственно, баб с ним не делил. Ну бывали недоразумения, так самое главное не это, а вовремя задрать юбку...

- Вот и я так думаю, - резко согласился Бийо-Варенн, оборвав разговор по душам, - Ну что, идем обходной галереей? Гражданин призрак у нас после полуночи является. Жаль, что Сен-Жюста не будет,- Бийо понимал, что уже слишком часто поминает Сен-Жюста, но не мог остановиться. Слишком сильными были слова Терезы, которые она бормотала во сне об "Антуане" и "Блеранкуре". Слишком.


- Мне все равно куда идти, - мрачно сказал Колло, потом посмотрел в свете фонаря на часы. - Ты как хочешь, но через час я иду к себе. Закончу работать - и к бабе, раз мы о них заговорили.

- Да. Мне тоже к бабе, - ровно сказал Бийо-Варенн, про себя снова бушуя при одной мысли о Сен-Жюсте... И том молодом человеке… Он точно видел его в Том обрделе. Жаль, Колло не заинтересовался. Но ничего. Будь он хоть трижды призрак, Колло поможет представить все в лучшем виде. Хоть из страха.

А потом…Да, к бабе… Тереза…
- Помоги мне, Колло,- прошипел Бийо-Варенн, не поясняя, к чему именно говорит. Руки тряслись. Нет, призраков не бывает.

Красная тень… В глубине колоннады.
- Боишься? - прошипел Бийо, - Или хватаем?

Не дожидаясь ответа коллеги, он бросился вслед "призраку",хватаясь за край красной накидки. Черт, сильный гад.
Упав лицом в пол, Бийо-Варенн взвыл, ударившись носом. Накидка осталась в руке.
- Что стоишь, Колло, беги догоняй, - взвыл покалеченный член Комитета Общественного Спасения, наблюдая, как некто в коричневом сюртуке пустился опрометью прочь


Повторять не было нужды. Колло бросился следом, пытаясь восстановить в памяти расположение коридоров и заодно предположить, куда можно свернуть и где впоследствии оказаться. Впрочем, мысли немного не успевали за действием: он продолжал бежать по коридору, никуда не сворачивая и ориентируясь только на гулкий звук шагов. Ах, благословенна будь тишина! Возникла запоздалая мысль о том, что можно выстрелить в "привидение", которое, кстати, очень уж старательно оглядывается, когда пробегает мимо очередного обморочного светильника. И куда, кстати, делись жандармы, чья задача патрулировать коридоры? На гильотину, срочно на гильотину! Всех. Оступившись, он сам едва не сломал шею на лестнице. Только ухватившись за кованые перила, он смог удержать равновесие, но по инерции пролетел несколько ступенек, даже не касаясь их ногами. Притом так, что сбил незадачливого "призрака", что можно было назвать только удачей.
- Ай-Ой-йу!!!!!!!!!!!!!!!!! Пусти, черт! -совершенно не по-призрачному завопил призрак.
- Черт пустит, а мы - нет, - прошипел Бийо-Варенн, восстанавливая дыхание после погони за Колло и Бийо. В руке был сжата все та же злополучная накидка,- Ты не призрак. Колло, смотри-ка, вот мы и познакомились в одним из слуг ада, - он демонстративно снял светильник со стены и поднес к лицу незадачливого привидения, - Ай, какой румянец. На том свете хорошо кормят? Ну что, Колло. помолимся демону или учиним допрос?
- Неееет, - злорадно протянул Колло, вытирая о сюртук ободранную ладонь. - Молиться будет он. Притом очень скоро. А ну говори, какого х... пугал мирных граждан, обормот чертов?! - гаркнул он так, что по коридору пошло эхо. Онако можно быть уверенным, что никто здесь не появится. А если и появится, то только затем, чтобы отодрать от стены то, что останется от призрака.
- Молчит, - злорадно ухмыльнулся Бийо-Варенн, радуясь, что нашлось, наконец, на ком сорвать старое копившееся долго раздражение. За упрямицу Терезу, за щенка Сен-Жюста и его заносчивый вид, за тирана Робеспьера и собственный страх перед ним... За все хорошее, граждане.
От души он пнул пойманного.
- Чуть ногу не отбил о нашего призрака, - желчно заметил он Колло, - Ну да ничего, для Отчизны не жалко. Так будешь с нами говорить, гражданин, или сразу к Фукье пойдем? Тут рядом...

Гражданин в неприметном сером сюртуке съежился от удара, подтянув ноги к животу, и пытаясь спрятать голову, чтобы защититься. В полутьме разглядеть его внешность было так же сложно, как и предположить сколько ему лет.
- Я...я...не бейте, граждане, - дрожащим голосом зашептал он, - Я не... я не призрак. Просто у мня было пропуска в Тюильри, и я...

- Ах, пропуска у него не было, - в своей привычной манере прервал его Бийо-Варенн, внезапно осекшись. Что-то в словах этого человека насторожило его. И... пожалуй, любопытный субъект. И любопытное начало. Только бы Колло подумал то же самое и не спешил представляться, - А зачем тебе пропуск, гражданин? Ты не бойся, мы простые клерки. Может, и не потащим тебя к Фукье... - говоря это, он постарался незаметно носом сапога пнуть Колло, чтобы подать знак, на случай, если телепатичекого обмена мыслями не существует.
Колло хмыкнул. Бийо так похож на простого клерка, как он сам - на Робеспьера. А "призрак", если бы не был так напуган, возможно, мог бы догадаться, что простые клерки не носят оружие. Жаль, не зима, рукоятку пистолета за поясом не спрячешь. - Гражданин, нам нужно всего лишь твое чистосердечное признание и рассказ о том, какого дьявола тебе пришло в голову пугать честных граждан. Знаешь ли, здесь много нехороших слухов ходит... А вдруг это ты виноват в том, что в типографии бланки пропадают? или, может, ты делал слепки ключей от кабинетов? Или... Одним словом, я весь обратился в слух. Рассказывай.

- Нет-нет, - незнакомец тем временем зачем-то шарил рукой по земле. По ошибке наткнувшись на сапог Бийо, он чуть не взвыл от страха и поспешно отдернул руку, - Простите, граждане...Я потерял здесь свои очки...Когда Вы меня толкнули, - пояснил он.

Судя по всему, он был немолод, хотя недостаток света так и не позволял сделать более определенные выводы. Лохматые волосы, кажется, отливали сединой.

Бийо-Варенн готов был встпыхнуть от возмущения тоном незнакомца, так невзначай перешедшего от испуганного лепета к решению каких-то собственных вопросов. К сожалению, мыслей вытекающих из этой странности не было.
- Забудь про очки, гражданин, - бросил он, - Не пытайся сбить нас с толка. Мы можем тебе помочь.. А можем и не...

Как ни наивна была уловка, она произвела впечатление на их с Колло собеседника.
- Б-благодарю, граждане, - нашарив, наконец, разбитое пенсне, неизвестный водрузи его на нос, после чего подняля, - До революции меня звали аббат Эвра. А теперь гражданин Эвра.

Бийо аж присвитстнул. Вот так-так. Священник, значит. Бывший. Интересненько.
- И чем занимаешься, гражданин? Когда не пугаешь честных граждан? - почти миролюбиво поинтересовался Бийо-Варенн.

- Я - ученый. В Средние Века, да и что грешить - и сейчас - нас называют алхимиками. На самом деле, конечно, прежде всего, мы - химики. Но не только. В отличие от них, мы... - старик (а неизвестный оказался именно стариком) внезапно спохватился, - Да вам это неинтересно, граждане, не буду тут лекции читать, - он отвлекся, пытаясь вправить выскочившее стекло в пенсне.
- А, значит, ударился со святости в чертовщину? - заржал Колло. - И что дальше? Не томи, гражданин. Ты знаешь... нам не нравится твое повление в целом и твои уловки в частности. А что если ты - не присягнувший священник? Нам что, шагать на эшафот вместе с тобой?

Аббат Эвра замахал руками при одной фразе грозного собеседника.
- Какой эшафот, граждане, за что? - снова беспомощно залепетал он, - Просто у меня не было пропуска в Тюильри... А чтобы не волновать никого, я придумал этот маскарад. Я ведь не нарушаю...Я ищу клад, - неожиданно признался он, уже в который раз перейдя от испуга к полной доверчивости.

Бийо-Варенн неожиданно сам для себя фыркнул - уж больно нелепо выглядела и эта фигура в красных лохмотьях поверх сюртука, и его речи.
- Значит, кла-ад, - протянул он, - И что за клад?

- Ничего особенного, граждане, ничего особенного. У меня незаконченный опыт... Нужна призма, понимаете? И брильянт...

- Брильянт? - Бийо-Варенн опешил, - Ты только послушай, Колло.


- Угу, - с готовностью кивнул Колло. - Слышал я об одном таком деятеле - сжигал алмаз в закрытой банке, чтобы что-то там доказать. Ты что, тоже из их породы? Так того деятеля, гражданин аббат, не так давно сделали на голову короче и лежит он теперь в безымянной могиле. Лавуазье его звали. Может, слышал? Так говоришь, ищешь алмаз... В целях личного обогащения, надо полагать? Учти, что за это тоже делают на голову короче.
- Нет, нет, мне нужна просто линза, - снова хамахал руками аббат Эвра,- Я не политический. А алмаз точно спрятан в Лувре. К тому же именно он позволит опыту состояться, так как опыт будет проведен под знаком Льва стихии Огня, которая говорит о Юге. Алмаз с севера не подошел бы. А брильянт французских королей был рожден в Индии и давал еще древним, будучи помещен в глазницу Бога, проводить удивительные эксперименты с преломлением света... Он где-то здесь. Его выкрали по заказу роялистов, насколько я знаю, но те оказались недалекими людьми и разлучили камень с рубином, который смягчал его действие. Необходимо вернуть священное око Бога на родину... Но сначала - мой опыт, бесценный опыт... Необходимо особое преломление света, - снова повторился аббат, приняв слегка лекторский вид, отчего Бийо-Варенн внезапно почувствовал себя на школьной скамье.

- И этот алмаз - в Тюильри? - поинтересовался он коротко.

- Конечно, в Тюильри,- старик рассмеялся, прикрыв рот ладонью, - Где еще можно спрятать такой крупный камень как не там, где его не будут искать?

Колло присвистнул. Разумеется, сейчас делали хорошие линзы на заказ, но использовать для этой цели алмаз... Колло почувствовал, что у него кружится голова. И в голове начал постепенно созревать план действий. - А мы с коллегой неплохо знаем Тюильри, - глубокомысленно сказал он, желая если не вывести мерзавца на чистую воду, то хотя бы узнать подробнее. Надо же, а он и не верил в сплетню, что в Тюильри зарыто бесценное сокровище! Интересно, этот псих тоже поверил в сказочку? - И можем помочь тебе в поисках. Ты ведь ищешь не просто где придется, а шастаешь по коридорам уже не первый день... Да, аббат?

Аббат уставился на "молодого человека" поверх пенсне
- И ничего не попросите взамен? - неожиданно здраво поинтересовался он, - Так не бывает, молодые люди.

- А взамен мы попросим... Вот ты уедешь в Индию с камушком, а нам поможешь найти рубин, про который говорил, - брякнул Бийо-Варенн первое, что пришло в голову.
Где-то снаружи часы пробили три. Бийо нахмурился. Их с Колло долгое отсутствие может возбудить подозрения. - Так... друг мой, - обратился он к Колло, - Нас там ждут... это...на службе. Я кажется знаю, где можно устроить гражданина на ночь. А утром продолжим наш диалог, - Бийо действительно знал место, откуда аббат не вырвется. Дом в Клиши, где сейчас живет Тереза. Пусть оба сокровища будут под одной охраной.
- Ии... - вырвалось у Колло восклицание, которое он и сам не мог отнести к чему-либо умному вообще. Он просто не мог не восторгаться, когда наблюдал, что у коллеги иногда бывает такой проблеск гения, до которого далеко всем остальным и даже ему. Точно так же он не мог не злиться, когда в мрачной депресии Бийо начинал говорить откровенную ерунду. Но сегодня его звездный час, не иначе. - Тогда ты отправь гражданина в надежное место, а я найду что сказать... на службе... - мгновенно сориентировался Колло.


- Тоже верно, - мрачно заметил Бийо-Варенн, думая о Терезе, которая последние дни была явно подавлена. Пожалуй, он приподнесет ей замечательный подарок. Собеседника. Такого же пленника, как и она сама.

Кивнув коллеге, он положил руку старику на плечо.
- Идем, - не допускающим возражений голосом сказал он.

Через пять минут павильон Флоры был снова пуст. Новых охотников за призраками не наблюдалось.

[Odin]

Июль, 1794.

Дом Дюпле.

Луи Шарль, Робеспьер // Матье Бланш.

Улица Сент-Оноре. Шарль помялся и нащупал в кармане рваной рубахи маленький томик Шекспира. Кажется, Франсуа однажды говорил, что ему нравится этот автор. А больше Шарль не придумал, что ему подарить… Он представил себе, как обрадуется Франсуа, увидев его живым и невредимым и улыбнулся.

Сегодня утром он проснулся с мыслью, что его приключение закончено. Наверное, из-за Бородатого Рене, который приснился ему ночью. Рене во сне был не таким, как представлял себе его Шарль – он был как настоящий человек, только старенький, и чем-то похожий на Гийома. И он просто подошел и сказал: «Пора». И ушел. А означало это только одно – надо возвращаться. Выбравшись из-под тряпья, которое они с Морисом насобирали под Новым мостом и перенесли в часовню в Тюильри, Шарль долго смотрел на спящего друга. План созрел сам собой. Тащить сразу Мориса к Франсуа нельзя. Ведь Франсуа как-то признался ему, что не любит врать – а вдруг выдаст их тайну случайным возгласом? Ведь он – политик, а не пират и путешественник, а политики сочиняют речи и пишут законы. Где тут научиться ловко играть и скрывать удивление? Поэтому днем, когда они отправились к Давиду, Шарль спокойно оставил Мориса позировать и, под дурацким предлогом смылся. Некоторое время он бродил по городу, присматривая подарок и заодно расспрашивая, где живет Робеспьер. Вторая задача оказалась проще – уже второй прохожий рассказал ему адрес и даже махнул рукой, указывая направление. А потом придумалось про Шекспира.

И вот, нужный дом. Шарль проскользнул в арку, потому что увидел, как на заднем дворе копошится с корзиной белья пожилая женщина.

- Простите пожалуйста, здесь живет гражданин Робеспьер?

Женщина смерила его строгим взглядом.

- Здесь. Зачем тебе гражданин Робеспьер, мальчик?

- Он мне… Мне надо его увидеть.. Пожалуйста, позовите его, гражданка! Я прошел через очень многое, чтобы сюда прийти. Честное слово! – Шарль вдруг растерялся под ее строгим взглядом и уставился широко раскрытыми глазами, прижимая к груди книжку.

- Я сейчас узнаю. Стой тут. – смягчилась женщина и скрылась за дверью.
Потекли минуты ожидания.

- Кто? Мальчик? - Робеспьер с трудом оторвался от изучения его собственного досье на Кутона, к сожалению, грешившем существенными пробелами. Да и составлялось оно год назад, когда Дантон только ушел из Комитета... Пока что ничего заслуживающего внимания не находилось и значит, не сегодня так завтра придется идти в Тюильри. Впрочем, сегодня заседание в Клубе, вечер будет занят, но полученное Жанной письмо и тот разговор с соратником не давали покоя. Поэтому смысл сказанного гражданкой Дюпле не сразу дошел до него, а когда пришло осознание он просто спустился вниз, не зная, что думать. Мальчик мог явиться с посланием и хотя обычно дети могли принимать участие в наружном наблюдении, корреспонденция им поручалась только в крайнем случае. Браун, думая, что его поведут гулять, сбежал по лестнице первым и только после окрика сел на пороге, недоуменно глядя на хозяина. Робеспьер же думал о том, что большая собака может испугать посыльного и он попросту сбежит. Вместе с донесением. - Что у тебя... - он осекся, на несколько секунд утратив дар речи. Признаться, узнать в лохматом и ободранном мальчишке с загоревшем на солнце лицом, бывшего узника Тампля было нелегко. Однако это был он, несмотря на всю дикость и цинизм ситуации, как любит говорить Огюстен. Именно из-за этого он просто не знал, что сказать. - Я с трудом узнал тебя. И рад, что ты нашелся.

Шарль на секунду растерялся. Он не знал, что думать. Может быть, кто-то уже рассказал Франсуа, что он в Париже, и его взрослый друг был готов - вот и не получилось сюрприза? А может быть.. может быть еще хуже - может быть, ФРансуа обиделся на него за то, что не пришел сразу? Как иначе можно объяснить его холодный тон. И вообще, он был совсем не таким, как в Медоне. Наверное, все-таки обиделся. Ну что ж, пусть. Он и сам проживет. Шарль молча протянул ему книжку.

Робеспьер молча взял книгу, а потом, совершенно неожиданно для себя, крепко обнял ребенка за плечи. И пусть ситуация становится в двести раз циничней, он был рад, что мальчик нашелся. Нет, не нашелся. Несмотря на все усилия, предпринятые по поискам, он пришел сам. Без надзирателей и сопровождающих. И кто знает каким образом, умудрился себя не выдать во время вынужденного бродяжничества, о чем красноречиво говорил вид юного путешественника. - Ты не представляешь, что мы пережили, пока разыскивали тебя. А сейчас я не знаю, что сказать, так как до сих пор не верю тому, что видят мои глаза. Пройдем в дом. Ты, наверное, голоден и хочешь отдохнуть. - Заметив удивленный взгляд домашних, он поспешил пояснить: - Вернулся племянник Никола, мальчик, которого похитили в Севре... Немного позже, полагаю, он расскажет нам о своих приключениях...

Окрыленный теплым приемом, Шарль вбежал в дом первым. Глаза забегали по сторонам - в доме обнаружились чужие люди, которые смотрели на него с интересом и непониманием. Но Франсуа указал на лестницу и Шарль, посчитав это приглашением, взлетел на второй этаж и вошел в небольшую комнатку. Вот как, значит, живет самый знаменитый патриот Франции! В бедности! Шарль ринулся к книжной полке, чтобы проверить мучившую его мысль и вскрикнул от разочарования - у его друга уже был Шекспир! От расстройства он даже забыл, что хотел сказатью

- Располагайся. Я скажу, чтобы тебе принесли что-нибудь поесть, а потом не помешает и привести тебя в более человеческий вид. И, разумеется... - он отметил взгляд ребенка, сконцентрированный на книжных полках и пролистав ту книгу, что была подарена, улыбнулся: - У меня есть Шекспир, ты верно заметил. Но на французском языке. А твоя книга на английском и к тому же в ней есть незнакомые мне сонеты. Большое спасибо за подарок... остается только удивляться, как ты сумел раздобыть книгу на английском языке, но о своих приключениях, я думаю, ты расскажешь после.

- Я купил ее.. случайно! Я искал на французском, но не нашел, и сказал тогда, что мне все равно, давайте хоть такую! Франсуа, я сам заработал эти деньги! И сам сбежал от тех людей! Я все-все сделал сам.. почти. А еще у меня теперь есть друг Морис, он, мне кажется, мечтает с тобой познакомиться, но не признается в этом, потому что он гордый, хоть и из маленького города, хоть и родитель у него - зверь, хоть и безграмотный он. Но это все не то... Мне столько надо тебе расскзаать! - Шарль сбивчиво заговорил, перескакивая с мысли на мысль, упоминая то страшного маркиза де Бриссара, то свое путешествие в Севр, то свои злоключения в Париже, но, в конце концов, понял, что арссказа у него совсем не получается и поднял на Робеспьера счастливый взгляд. - Ты самый лучший друг, Франсуа. Ты научил меня правильно скрываться. Я думал про тебя постоянно - как вернусь, и как ты и Гийом будете мною гордиться. Я ведь все сделал верно? Да?

- Ты все сделал верно, - кивнул Робеспьер, притом сказал это совершенно искренне. Значит, они были правы в догадках, ребенка похитили роялисты, но... судя по его рассказу, не смогли ничего добиться. Роялисты... А ведь можно сказать, что им удалось задуманное в том смысле, что дофин, в конечном итоге, оказался у них в руках. Хотя, вовсе не дофин, учитывая все обстоятельства и сегодняшний день. А ребенок просто убежал от них и теперь кто знает, это повод кусать локти или же предпринимать новые попытки к установлению личности. - Ты сделал то, что иногда не под силу и взрослому. Более того, ты не совершил ни одного поступка, который бы можно назвать бесчестным. Полагаю, что мы можем гордиться тобой. Но где же твой друг, Морис? Разве ты оставил его, чтобы прийти сюда?
Шарль покраснел от удовольствия, но посчитал дальнейший разговор о своих подвигах неуместным и неприличным, хотя в глубине души, такие слова хотелось бы слышать еще много-много раз. - Мой друг Морис сейчас у художника Давида. Он ему позирует для картины! А я помогал художнику в работе, и немного рисовал - точнее, учился, а сегодня оставил их, чтобы прийти к тебе. Я же не мог привести к тебе Мориса без предупреждения. Сбегать за ним? - Шарль с готовностью дернулся по направлению к двери.

- Думаю, что сейчас мы не станем отрывать от работы и Мориса и Давида, - сказал Робеспьер, поймав себя на том, что еще очень многого не знает. - Давид обычно заканчивает работу в пять, к этому времени мы подойдем в Лувр. Мне кажется, я уже видел твоего друга, когда однажды заходил туда, но почему-то не видел тебя. Сейчас я хочу, чтобы ты привел себя в порядок и поел. А потом, я думаю, намнужно будет зайти к Никола, - Робеспьер понизил голос так,чтобы его мог слышать только ребенок: - Будет весьма странно, если мы не сообщим ему, верно? Никола живет неподалеку и мы сможем видеться, даже если ты будешь жить там. Не забывай, что существует тайна, которую ты обязан хранить во что бы то ни стало. Даже сейчас. Всегда. И не выдавать себя. Хотя до сих пор, мне кажется, ты справлялся... - на самом деле Робеспьер не был в этом уверен, но форсировать события не хотел.


Шарль закивал. Новость о том, что он будет жить вместе с Никола, неприятно резанула слух. Но он успокоил себя тем, что иначе нельзя. Ведь и правда будет странно, если он, являясь племянником Никола, поселится у Робеспьера дома. - Но ведь я только временно буду у него жить, да? - спросил Шарль. - Не все время?

- Забирая тебя из Тампля, мы придумали наименее безопасный для всех нас и для тебя в том числе, вариант истории, по которой ты должен стать племянником Никола,  - тихо начал Робеспьер. - Тебе пришлось многое увидеть и ты достаточно взрослый, чтобы понимать, что будет, если кто-то, хотя бы на одну секунду заподозрит, что на самом деле ты не тот, за кого себя выдаешь. Ты знаешь только немногих людей, но в твоей поимке участвовали еще и другие. Подумай и скажи, стоит ли мимолетный каприз человеческих жизней?

- Я понял, - Шарль опустил голову. За последнее время он почти забыл свой тюремный кошмар. Жандармы, раздающие оплеухи по поводу и без повода, гражданин, который однажды обмакнул его лицом в миску похлебки, невкусная еда, которая в рот не лезет, вечный сумрак и лучи солнца, которые ловишь по утрам, если повезет. Франсуа прав. Никакой каприз не стоит того, чтобы вернуться обратно. Лучше всю жизнь проспать на тряпье в часовне и скитаться, перебиваясь случайными заработками, чем снова попасть в Тампль. Он вздохнул и серьезно взглянул на Робеспьера. - Я знаю, что ты - мой друг. И все сделаешь так, как правильно. Я больше не буду задавать вопросов.

- Вопросы, если они возникнут, ты можешь задать в любое время, - сказал Робеспьер. - Это очень хорошо помогает избежать как трудностей, так и недоразумений. Однако я не ответил на твой вопрос. Может так случиться, что тебе придется не всегда жить у Никола, а переехать в другое место. Это произойдет, если враги что-то заподозрят о твоем происхождении или же в том случае, если Францию ожидает война еще более кровопролитная чем та, которая идет сейчас. Сейчас я не могу сказать с уверенностью, что будет, так как не знаю сам, но на всякий случай ты должен быть готов к потрясениям более весомым, нежели необходимость жить у Никола.

В этот момент в дверь постучали - мадам Дюпле сообщила, что обед готов и пригласила к столу. Следуя за Робеспьером, Шарль почувствовал знакомое состояние полного непонимания ситуации. Что означали слова "более весомые потрясения"? Но лучше сейчас об этом не думать. Ведь пока все хорошо. Он добрался невредимым, и сохранил тайну. И нашел еще одного друга.

***

Его звали Матье Бланш. Просто Матье. Когда-то – один из конюхов Его сиятельства маркиза де Бриссара, незаметный и занимающий положение «один из десятков слуг». Теперь – его помощник и правая рука. Конечно, это было не так – Матье и сам это понимал. Кто - он, и кто - маркиз? Но маркиз одарил его доверием. И вот уже два года, как он, Матье, выполнял все его просьбы. Самые разные! Вот и сейчас, в Париже, маркиз нашел его и дал срочное задание. Он все хорошо объяснил. Сказал, что надо дождаться, пока гражданин Давид выйдет из мастерской (маркиз пояснил, что это – не забота Матье), а потом выманить оттуда мальчика – светловолосого и в рваной холщовой рубахе, и по-тихому доставить его по определенному адресу. И главное – чтоб без шума.

Когда Матье увидел, что художник покидает мастерскую, то понял – пора. И вошел. Мальчика он увидел сразу – он сидел на табурете и от скуки рассматривал какую-то брошюру с рисунками.

- Эй, парень, ну-ка подойди, - позвал Матье. Тот повернулся. Светловолосый и в рубахе. Тот самый. – Иди-иди, не бойся. Гражданин Давид просил отвести тебя в другую мастерскую. Пойдем.

Они спокойно вышли и сели в экипаж. Матье назвал адрес и вздохнул с облегчением. Все получилось.

[Etelle]

Июль 1794
Париж, особняк у заставы Клиши
Тереза Желле, аббат Эвра

Аббат Эвра проснулся, по обыкновению, с первыми лучами солнца. Комната, где его устроил на ночь гражданин с узким лицом, находилась в круглой башенке флигеля, который сообщался с остальным особняком через первый этаж и имел отдельный выход в сад. Выйти же на улицу можно было только через основное здание.

Аббату пришла в голову мысль прогуляться до булочной - признаться, он проголодался после событий прошлой ночи.
Беспрепятственно выйдя из комнаты, расположенной на втором этаже (всего этажей было три), он спустился по узкой винтовой лестнице на пролет вниз и дернул дверную ручку. Дверь не поддалась.
Значит, он теперь пленник этих странных громких господ. Аббат вздохнул и, поправив галстук, вернулся к себе.

К счастью, в комнате оказался книжный шкаф. Ах, если бы здесь еще были его склянки и нужные реактивы – то хоть держите его под замком еще много лет. В конце концов, шумные улицы Парижа аббата пугали. Прогресс здесь идет быстро… даже слишком быстро. Возможно, его наука лишь способствует этому ускорению темпа жизни. Но последний век будто дал шпор одновременно всем наукам.

Столько открытий не было сделано за три прошлых века. А если каждое новое открытие лишь ускоряет последующие… Какими шагами пойдет вперед грядущее столетие?

Аббат улыбнулся подобным мыслям – они в последнее время посещали его все чаще.
Наверное, он просто стареет. Теряет способность смотреть вдаль. Только бы успеть закончить опыт, а там – хоть гильотинируйте, хоть заточите… Опыт.

Он грустно вздохнул об ускользающем бриллианте и вернулся мыслями к делами более насущным.
Принять ли навязываемую помощь двух господ, назвавшихся клерками, но державшихся слишком властно для простых служащих? Об этом, к несчастью, вопрос не стоит.

Вопрос в другом: если они найдут бриллиант, позволят ли они завершить опыт? Или сразу отберут уникальную линзу?
Аббат нахмурился. Дело его жизни. Секрет царя Соломона. Превращение свинца в золото. Он был на грани успеха – к сожалению, обычного жара печи было недостаточно. Огонь должен был быть сфокусированным. Вот для чего нужна линза, причем линза исключительной величины и огранки...
Может, проще посвятить господ в секрет?
Но поверят ли они? А если поверят – то не выпустят отсюда никогда.

Слегка сникнув духом, аббат выглянул в окно.
Красивый розовый сад.
И ведь, кажется, туда вела отдельная дверь.

Да, небольшая прогулка поможет собраться с мыслями.
Старик снова спустился по лестнице, на сей раз попробовав открыть другую дверь, ведшую во внутренний дворик.

Она поддалась легко.

В саду и правда было хорошо – полуденная жара еще не настала.
Присев на скамейку и сложив руки на коленях, аббат попробовал просто на несколько минут успокоиться, чтобы вернуть себе ясность мыслей.

Чужие шаги помешали ему.
Обернувшись, он увидел молодую женщину с рыжеватыми волосами, которая внимательно разглядывала его.
Поднявшись, он слегка поклонился ей.
- Я имею честь приветствовать хозяйку этого дома? – любезно спросил аббат.

Пожилой мужчина. Вежливый. Тереза машинально отметила его глаза - светло-голубые, немного растерянные и широко раскрытые, как у ребенка. Застенчивый взгляд из-под очков. Такой был у знакомого священника в Блеранкуре, к которому ее регулярно водили на исповедь, когда она слишком плохо себя вела и докучала родителям.

- Хозяйка... Можно сказать, и так. - Собственный голос показался ей хрипловатым.

А может быть, она просто отвыкла разговаривать? Ее новый хозяин не особенно требовал разговоров. Да и вообще, можно сказать, ничего не требовал, кроме исполнения "супружеского долга", как он сам выражался, гнусно ухмыляясь. Тереза больше не считала дней и даже не вспоминала, какой была раньше.

Она сломалась в одночасье. В тот день, когда он положил перед ней досье на нее саму. "Прочти, красавица". Пробежав глазами строчки, Тереза поняла, что буквы поплыли перед глазами. Она обвинялась во всех смертных грехах - начиная от поддержки аристократов, заканчивая участием в заговоре "красных рубашек" против Максимильяна Робеспьера.

Пока она читала, он потирал руки и улыбался. "Не бойся, красавица, это досье я написал сам. И сам нашел свидетелей, которые, если понадобится, подтвердят под присягой каждое слово. Оно существует в двух экземплярах. Один ты видишь перед собой, второй - в надежном месте. Сбежишь - обнародую. Убийство Робеспьера - дело нешуточное. И даже твой Сен-Жюст тебе не поможет, а первый вытрет ноги. Поняла?"

Она поняла. И больше не пыталась уйти. В конце концов, он стал позволять ей выходить в сад, и даже иногда брал с собой на прогулку. С виду они казались, наверное, вполне пристойной парой. Политик и его заботливая подруга. Кому какая разница, что по ночам, когда он засыпает, она пьет вино и до рассвета бродит по дому, мечтая о том, чтобы смыть с себя эту грязь?
- Кто вы, гражданин? - безучастно спросила Тереза.

- Я – аббат Эвра. Бывший аббат, госпожа, - представился аббат Эвра, улыбнувшись молодой женщине, - Гость хозяина этого дома… Впрочем, не вполне добровольный гость, - извиняющимся тоном добавил он, внезапно подумав, что будет некрасиво бросить тень словами на, вероятно, мужа женщины.

Видимо, он не очень с ней ласков. Он видел таких прихожанок – из разных сословий, но больше всего – среди бедняков. Несчастные девушки, которые видят дома только побои и тяжелую работу и начинают бегать с молодыми людьми по укромным закоулкам еще не достигнув возраста. Грашат и каются. Потом за первого же попавшегося выходят замуж, не столько по любви, сколько по привычке подчиняться. К тридцати годам они обычно рожают по семь-восемь детей, расплываются и главное приобретают вот это же самое вечно затравленное выражение.

Эта девушка, конечно, не похожа на тех несчастных в своем белом платье в голубую полоску и с прекрасными рыжими волосами. Но такая же затравленная и болезненно худая, почти прозрачная.
Кажется, она просто боится обращаться к людям. Может, ее брак устроили родители поневоле?

Аббат позволил себе отвлечься от мыслей о философском камне, поддавшись порыву.

- Прости мне резкие слова, дитя мое, - сказал он, инстинктивно чувствуя, что эта молодая женщина не побежит закладывать его властям за неподобающее обращение с честной гражданкой, - Я не хотел обидеть владельца этого дома. В конце концов, вчера он мог просто убить меня. Или ты боишься не меня, а его?

Тереза побледнела и покачала головой. Боже мой, неужели у нее такой жалкий вид, что этот человек может обращаться к ней с такой жалостью?! И смотреть вот так... с сочувствием... Скорее всего, ее мучитель специально подсадил этого аббата для проверки. Посмотреть, не начнет ли она жаловаться за судьбу и проливать слезы. Нет, граждане, не выйдет у вас ничего.
- Нет, что вы! - Тереза холодно улыбнулась. - Я тут вполне счастлива. Но что значит "не совсем добровольный гость"?

- Увы, - аббат развел руками, - Я не свободен покинуть этот дом. Видимо, Вас просто не предупредили, - он улыбнулся и подмигнул, - Так вот, меня нельзя выпускать на улицу, давать право переписываться и…все остальное, что там положено пленникам. Впрочем, повторюсь, это больше моя вина, чем Вашего…супруга.

- И за что вам такая честь? - Тереза не спускала с него глаз. Нет, он не похож на обманщика. Но кто сейчас разберет, где враг, а где друг? Тот молодой человек, что наобещал ей забрать с собой, тоже казался человеком чести и говорил так убедительно, что она почти поверила... Она ни за что не поверит. Ее мучитель слишком коварен и готов испытывать ее, чтобы убедиться в ее "верности". При этой мысли на ее лице на секунду отразилась гримаса отвращения, но быстро сменилась вежливой дружелюбностью.


- Понимаете, - чуть торопливо заговорил аббат, - Я… В общем, мой род восходит к Рене-флорентийцу. Ну тому самому личному алхимику Екатерины Медичи…То есть, Капет, конечно! Около сорока лет назад я, будучи еще молоденьким только рукоположенным священником наткнулся на его записи. И продолжаю его последний опыт в соответствии, конечно, с современными понятиями о химии и физике. Жаль, нет моих склянок, я бы показал Вам. И вот тут… ну в общем, вчера ночью, меня поймали за… одним поиском. И теперь Ваш покорный слуга – Ваш пленник, - аббат слегка поклонился, перемешав правду с недомолвками, - Я понимаю, лишние гости утомляют… Но я не буду много есть и совсем Вас не стесню, уверяю Вас. Не стоит высказывать недовольства супругу, а Вы недовольны, я же вижу.

- Я не недовольна. Мне все равно. То есть, - спохватилась Тереза, - его дела меня не касаются... в смысле, он - политик, а дело женщины - быть ему достойной спутницей и подругой. - Она порадовалась, что сформулировала то, что вбивал в нее мучитель. - Вы завтракали? - Все рассуждения о физике и химии она пропустила мимо ушей. Если суждено загубить себя в этой дыре, то какая разница? Лишние знания уже не пригодятся.


- Я утомил Вас, простите, - спохватился аббат, нервно поправив пенсне, - Сударыня, то есть, простите, гражданка, я Ваш покорный слуга. И не откажусь от завтрака. Если хотите, я поем в своем комнате, тихо, чтобы не мешать Вашим занятиям, - любезно заметил он.

- У меня нет занятий, и я с удовольствием составлю вам компанию, - Тереза пошла вперед, не оборачиваясь. Этот путь она могла бы пройти с закрытыми глазами - ежедневно она проделывала его десятки раз. Губы непроизвольно сжались в тонкую линию. Ненависть к мучителю на секунду захлестнула с головой. Но она отогнала ее. Такова судьба. Надо смириться.

[Eleni]

Июль 1794 года
Дом у Люксембургской тюрьмы

Барон де Бац, маркиз де Бриссар, Морис

Барон де Бац положил ладонь на рукоять пистолета, едва услышав, что подъехал экипаж, но потом покачал головой, досадуя на никуда не годные нервы. Стоило ли поднимать стрельбу в городе? К тому же из экипажа вышел доверенный человек маркиза. Удалось ему задуманное или нет, сейчас предстоит узнать. Здесь, в самом убогом домишке неподалеку от Люксембургской тюрьмы, они жили уже четыре дня и даже маркиз не жаловался на судьбу, понимая, что даже это - немыслимая удача. Когда-то здесь жил один из их агентов, старый сапожник, виртуозно собиравший сплетни и вот, недавно умер. Он умер по причине почтенного возраста и так как наследников просто не было, домишко с вполне пригодной мастерской остался почти без присмотра. Не нужно было много трудиться, чтобы выдать слугу маркиза за сына покойного... И четвертый день они, предпринимая мыслимые и немыслимые меры предосторожности искали маленького мальчика, который был королем Франции. И который, по стечению обстоятельств, не иначе как роковых, сбежал к якобинцам. Они с маркизом едва не дошли до дуэли, когда барон рассказал о той, последней встрече в Севре и о том, что отпустил мальчика. А также выложил свои подозрения, что и стало последней каплей. А дальше - поиски, поиски и поиски. Если к якобинцам - значит либо в Клуб, либо в Тюильри и так как ни он, ни маркиз не могли появляться там, слуга последнего тщательно собирал все слухи, которые могли рассказать. И вот - удача. Говорили о том, что Давид напишет новый шедевр, так как нашел мальчишку, идеально подходящего для главного героя картины. И еще говорили разное, но главное - ребенок. Выманить Давида, забрать ребенка... Ах, что бы они делали без надежного человека? И сейчас, возможно, король будет здесь. А их задача - убедиться в этих чертовых приметах для начала и убедить ребенка несколько сменить точку зрения. Хлопнула входная дверь и барон невольно приподнялся.

Маркиз де Бриссар не спешил поворачиваться. Сейчас все решится. Убогий якобинский писака Давид, как оказалось, сослужил им хорошую службу. Сплетня о мальчике, который сказал что-то Колло дЭрбуа, от чего комитетский грубиян примолк. Этого мальчика увел с собой Давид. Когда-то он писал портрет его матери Марии-Антуанетты... Интересно, узнал ли он юного короля? После рассказа барона маркиз больше не сомневался - мальчик, похищенный у Робеспьера, был королем. Именно поэтому он следовал за бароном, с маниакальной настойчивостью разыскивая упущенного ребенка. Именно поэтому сейчас не спешил поворачиваться, чтобы утвердиться в мысли, что шаг был правильным. Но - пора. Маркиз повернулся и замер. На него смотрела удивительно наглая физиономия маленького лохматого санкюлота.

Барон перевел недоуменный взгляд на Бриссара, потом на слугу, а потом - на мальчишку, физиономия которого показалась ему подозрительно знакомой. Узнавание, впрочем, пришло сразу, разговор в королем, где фигурировало и это... ходячее недоразумение, запомнился ему во всех деталях. - Что это значит? - вопрос вырвался сам собой и даже не требовал ответа: картина и так была ясна, как божий день.

- Гражданин, а ты не заплатил мне за то, что я сторожил твою лошадь, - сказал Морис. По правде говоря, ему было страшно, очень страшно. Сначала он, дурак, действительно поверил, что его хотят отвезти в другую студию, а потом так захотелось покататься в карете, что он и забыл об осторожности. И только когда увидел этих граждан, то вспомнил рассказы взрослых, что племянника Никола Дидье похитили. Похитили, чтобы вымогать что-то, он не понял что. Вот теперь похитили и его. Только что с него взять? Разве что штаны, а с папашки - бутыль... у него дядька не в Трибунале. С другой стороны, он сомневался, так как Андрэ ведь говорил с тем вот гражданином, что сейчас хмурится. Он решил подождать, чтобы не все хорошо обдумать, и, следовательно, промолчать.

- Какого черта? - прошипел Бриссар, испепеля взглядом своего слугу. Тот попятился. - Господин... Ваше сиятельство... Да я... Было ведь сказано..

- Заткнись! - тихо сказал Бриссар. Тот послушно замолчал. Но было поздно. Глаза маленького оборванца запылали подозрением. Сейчас он начнет орать и вырываться... Что с ним делать? Убить? Конечно, он достаточно грешил перед собственной совестью, но не настолько, чтобы убить ребенка, пусть даже и такого мерзкого. Маркиз понял, что его охватывает паника. Вот только, кажется, его коллега чувствовал то же самое. Мальчишка тем временем дернулся, но Матье крепко схватил его за шиворот.

- Ай! - только и смог сказать Морис, задыхаясь уже не от просто страха, а от настоящего ужаса. А ведь он когда-то обозвал этого человека "подозрительным" и надо же, как в воду глядел! "Сиятельство" могло означать только то, что перед ним сейчас самые настоящие заговорщики! Роялисты. И это только в мечтах он был взрослым и разделывался с ними одним ударом сабли, а на деле они были здоровыми и с пистолетами. Надо же, а ведь думал, что врали про Андрэ, а он вот почему убегал. От них. Теперь Морис в этом не сомневался ни секунды и, чтобы не поддаваться противному чувству жалости к себе, изо всех сил пнул державшего его обормота по лодыжке, а потом, извернувшись, укусил. И хотел удрать через окно, раз до двери было далеко, но дорогу преградил тот гражданин, которому он сторожил лошадь. ------- - Что будем делать? - тихо спросил барон, впервые не зная, что делать с оружием. Детей и женщин он не убивал, но выпустить мальчишку означает поднять на уши весь город! На его физиономии и так написан вселенский ужас и... понимание.

Маркиз шагнул вперед и положил руку на плечо Мориса. Его обычно бледное лицо сейчас больше напоминало восковую маску. Он смотрел на ребенка, пока тот не опустил глаз и не засопел носом. Маркиз чувствовал, что ребенок дрожит под его рукой. Ничего. лучше пусть боится, чем орет и вырывается. - Сядь. - коротко приказал Бриссар, взглядом указав на покосившееся кресло. Затем извлек пистолет и продемонстрировал его. - Пошевелишься - выстрелю. Все понял?

Этот человек был страшнее всех, кто встречался ему до сих пор. А встречались ему многие, особенно когда он убегал из дома. Мародеры, увечные, сумасшедшие, бродяги - все они не шли ни в какое сравнение с этими... И что теперь с ним сделают? Убьют? Только за то, что пошевелится? Почему-то в этом Морис не сомневался.

- Скажи, где сейчас находится твой друг, с которым ты убежал из Севра? - спросил тот гражданин, у которого была лошадь. Голос у него был совсем не страшный, но у него тоже был пистолет. Морис порадовался, что не желая смотреть на страшного человека уставился в пол, так было легче думать. И откуда они знают?

- Не знаю, - шмыгнул он носом. - Мы подрались. Я сказал, что он - подозрительный.

- Врешь, - угрожающе произнес Бриссар. - Подумай еще раз, мальчик. Лучше не играй с нами. Вы подрались в Севре, но оба оказались в Париже. Что было дальше? - Бриссар знал, какое впечатление производит на детей, и умело этим пользовался. Вот только пока это ничего не давало. Вопрос о том, что делать с ребенком, оставался открытым.

- Не вру, - упрямо сказал Морис, придав лицу тщательно усвоенное туповатое выражение. Ну и черт с ними, ведь он говорил правду и нисколько не приукрашивал. Правда, эти события происходили в разное время, но они же были! Поэтому он монотонно пробубнил: - Я не знаю, где Андрэ. Мы поссорились и я назвал его подозрительным. Потому что он разговаривал с вами, хреновы заговорщики, Сансон вас не дождется.

Легким движением руки Бриссар залепил ему затрещину. Поздно разыгрывать из себя "доброго дядю" - маленький мерзавец все равно все понял верно. Туповатая маска, которую тот пытался нацепить на свое лицо, никого не обманет - смекалки у оборванца достаточно, чтобы наделать выводов. Он повернулся к слуге и протянул ему пистолет. - Отведи его и запри. Сядешь с ним. Если начнет болтать или - тем более - сделает попытку сбежать - стреляй. Все равно никто не озаботится его отсутствием. Сейчас таких на улице - как грязи.

- Сам ты грязь, аристократ е.... - Морис прибавил несколько эпитетов, которыми обычно ругал аристократов папашка, когда выпивал лишнего. Не то, что ему очень хотелось быть героем, но и молчать совсем не годилось. Тем более, было обидно за незаслуженную затрещину и всегдашнее желание делать наоборот, когда драли уши просто так никуда не делось. Не дожидаясь, пока отвесят еще одну оплеуху, Морис поднялся потащился следом за третьим, которого про себя обозвал Лизоблюдом за то, что выслуживается.

- Что будем делать, барон? - тихо спросил Бриссар, устало опускаясь в кресло. - Наши расчеты дали трещину. Все это время мы шли по следам короля, а их оказалось двое. Двое... - задумчиво повторил он и потер виски. - Вы верите ему?

- Тише, - предостерегающе поднял руку барон и заговорил шепотом: - Бога ради, еще тише... В доме все-таки посторонние. Вполне вероятно то, что мальчишка не знает, где находится король. Но я, кажется, догадываюсь, куда мог пойти его величество. А догадываясь, схожу с ума от идиотизма самой ситуации и смеюсь над шутками, которые может устроить судьба...

- Робеспьер... - прошептал Бриссар. Его разбирал истерический смех. Столько работы, столько риска и времени - и все зря. Он уже проклинал тот день, когда ввязался в авантюру с похищением ребенка. Но остановиться было невозможно. Маркиз и сам знал, что не остановится. Да и барон, казалось, потерял голову, гоняясь за призраком по имени Луи Шарль.

- Какой ужас, если вдуматься, - так же, шепотом сказал барон. - Я пытался втолковать ребенку, что он ошибается, я обещал увезти его в портовый город и показать корабли, о которых он мечтает, я говорил, что это величайшая удача, то, что волей судьбы он оказался на свободе... Я говорил, что мы позаботимся о нем. А он зашивал рубашки горожанам, чтобы заработать на кусок хлеба и упорно шел к своей цели. Вернуться к этим убийцам. И я не перестаю спрашивать себя, что я сделал не так? Вопрос, наверное, риторический, но мне так хочется понять...

Бриссар хотел огрызнуться - он до сих пор не мог простить барону того, что тот выпустил маленького короля из рук, когда тот был так близко. Но осекся. Кажется, барон искренне переживал из-за того, что не может понять этого ребенка. Верность де Баца короне была настолько сильной, что маркиз иногда начинал задумываться, а на что он сам пошел бы ради того, чтобы спасти несчастную королевскую семью? Теперь вживых остались лишь эти двое детей. Шестнадцатилетняя принцесса, заточенная в Тампле, и этот запутавшийся ребенок. Король. - Дело не в том, что ВЫ сделали не так, барон, - аккуратно заметил Бриссар. - Дело в том, какие слова нашли ОНИ. Ему всего десять лет. И в таком возрасте важно, кто произнесет слова первым.

- Нет, Бриссар, я, - грустно покачал головой барон. - Я мог бы его переубедить. Важно найти слова, что бы переубедить, понимаете? Но я проиграл... Впрочем, еще ничего не решено. Что будем делать с ребенком? Мне противно убивать детей, я из принципа не хочу быть похожим на них. Да и несмотря на ваше заверение, его может хватиться тот же Давид или кто-нибудь еще. Мы не можем знать это наверняка... а я ненавижу глупый риск, несмотря на мою любовь к нему.

- Не знаю.... Черт бы побрал человеческие существа, которым Бог не дал мозгов... Таких, как мой Матье... Хотя, чего ожидать от человека его происхождение. Неудивительно, что он не отличил короля от малолетнего оборванца, - пробормотал Бриссар. Он крутил в руке перо, чтобы хотя бы как-то отвлечься. - Мне бы точно также, как и вам не хотелось бы убивать его. Я это понял сегодня, немотря на то, что если бы мог, сжег бы его взглядом, чтоб не видеть. Но и отпустить его мы не можем. Он разнесет по всему Парижу... А, кстати, что именно он разнесет? Что похитители мальчика по имени Андрэ Дидье вернулись в Париж, чтобы довести начатое до конца?

- Так нас и так разыскивают... - недоуменно сказал барон, сожалея, что не сразу осознал такую простую истину. - Право, Бриссар, я, видимо, совершенно лишился способности мыслить. Пусть посидит до утра и, возможно, скажет нам что-нибудь интересное. А завтра решим, что с ним делать. Признаться, я бы хотел отправиться на поиски короля, но приходить в ту секцию более чем опасно для нас обоих... Если и предпринимать попытки, то нужен хороший маскарад. Мне даже жаль, что я никак не могу сойти за "вязальщицу"... Этот трюк, говорят, чрезвычайно успешно использовал один из шпионов наших друзей. 

- Ну, я тем более вряд ли сойду за "вязальщицу", - Бриссара даже передернуло от подобной мысли. - Хотя однажды в Версале, - он улыбнулся воспоминаниям. - Однажды в Версале меня уговорили сыграть в спектакле женскую роль. Не поверите, но из меня сделали... - впрочем, это к делу не относится, - Бриссар вновь помрачнел. - Мальчик может стать для нас наживкой. Видимо, мы с вами оба были слишком ошарашены его появлением, раз так озадачились мыслью о том, что с ним делать дальше. Хорошо. Пусть будет так. Я попробую поговорить с ним еще раз и запугать. А дальше видно будет.

- Хорошо, - кивнул барон, хотя на самом деле распирало от любопытства: очень хотелось узнать, что за роль сыграл в свое время Бриссар. Но он прав, это к делу не относится. - Я пойду раздобуду что-нибудь поесть и потом намерен поспать хотя бы часа три.  - Не добавляя к сказанному ничего больше, он взялся за шляпу.

Маркиз направился к лестнице, чтобы подняться к маленькому пленнику, но обернулся, не сдержав улыбки. - Это была роль подружки невесты, барон. Бессловесная. Мне было двадцать шесть, я был влюблен и счастлив. И не смог отказать в наивной просьбе - иначе спектакль был бы испорчен. Сейчас все это кажется прошлой жизнью. Увы. Удачи, барон. - Бриссар кивнул ему на прощанье и стал подниматься по лестнице.

[Dancing Fox]

Июль 1794
Прованс, Руссильон

Анриетта Леба, Изабель Монж

- Изабель, ты ведь зайдешь ко мне? - Анриетта посмотрела на подругу почти умоляюще.
Последние три месяца, что она провела в Провансе, не отличались большим количеством событий. Снова спокойная размеренная жизнь. Повседневные обязанности. Маленький сад и шелест листьев. Но ветер - не тот. Он не принесет с собой совершенно ничего, кроме прохлады.
Парижский ветер был совершенно другим. И в Париже...
Анриетта прикрыла глаза. Как глупо, господи, как глупо, что пребывание в Париже закончилось именно так...
Разумеется, Анриетта не жаловалась - свою тетю она очень любила. Ей нравился ее маленький домик, стоящий недалеко от пруда. Сад со старыми дерьвьями. Относительный покой и тишина, медленно тянущееся время, похожее на мед в свете солнца.
Стараниями девушки, дом стал выглять немного новее, чище и светлее - пожилая тетя, конечно же, не могла сохранить дом в первозданном виде. Сад перестал быть таким диким, покосившуюся ограду поправили и покрасили в белый цвет.
На старой мебели сменили обивку.
А потом она снова начала рисовать... возвращение к любимому занятию, единственное, что изменилось - цвета, ставшие более темными.
Тетя беспокоила эта перемена, но Анриетта совершенно не хотела ее расстраивать.
Своими воспоминаниями и переживаниями она делилась только со своей подругой Изабель - они были знакомы практически с детства.

Изабель Монж с готовностью кивнула Анриетте.
- Только, пожалуйста, обойдись без демонстраций очередных этюдов в темных тонах, - она показательно сморщила слегка вздернутый носик, зная, что это ей только больше идет и поправила соломенную шляпку, из-под которой выбились кудрявые локоны, - Лучше погуляем в вашем саду, хорошо? – на самом деле Изабель гораздо лучше относилась к подруге детства, чем хотела показать, но считала, что Анриетта уж слишком перебарщивает в своей меланхоличности. Такое ощущение, что она мучает себя нарочно, вновь и вновь рассказывая про свой парижский роман. Да, конечно, помолвка… Но с кем не бывает? Она однажды чуть не сбежала с красивым лейтенантом – да маменька заперла. И хорошо, что заперла, а то бы сейчас таскатья по гарнизоном с оравой детишек на руках… Нет, дочь прево Руссильона достойна большего. Правильно сделала маменька. Именно поэтому Изабель втайне одобряла решение «жестокого» брата Анриетты. Политик Сен-Жюст, конечно, говорят, красив как бог, но птица не их с Анриеттой полета. Да и если послушать про жизнь Элизы Леба, жены Филиппа, то по рассказам Анриетты бедняжка только сидит и ждет у окна, причем месяцами. Нет, лучше найти человека, который б
удет любить тебя, а не Революцию или Конституцию или что там еще в Париже придумали.
Резвым шагом Изабель догнала Анриетту, взяв ее под руку.
-Не оглядывайся, - зашептала она заговорщицким тоном, - Тот высокий военный, ну, командир Национальной Гвардии, так и смотрит вслед… И кому это он смотрит вслед? Да тебе, моя глупенькая Анриетта. Но мы сейчас на него даже не взглянем. Недоступность – наша добродетель, помним маменькины уроки? – она фыркнула своему нравоучительному тону.

Анриетта улыбнулась, взглянув на подругу:
- И да, разумеется, не оглянусь, - в тон ей шепотом отозвалась она, - и не недоступность вовсе, а полное отсутствие интереса.
Анриетта направилась к калитке, ведущей в сад, увлекая Изабель за собой.
- Командир Национальной гвардии? Нет, дорогая, скорее уж тебе вслед, знаешь, ты ведь гораздо живее и веселее меня, разве нет? - она чуть-чуть толкнула подругу.
Анриетта понимала, что та всего лишь хочет, чтобы меланхолия с ее стороны прекратилась. «Да, я знаю, что со мной практически невозможно общаться, но ведь влюбленные такие занудные, правда? А я все еще его люблю».
- Ну хорошо, представим себе ситуацию, что я, допустим, оглядываюсь, - девушка открыла калитку, - а дальше? Что интересного происходит?
Изабель, по мнению Анриетты, разбиралась в мужчинах гораздо лучше.

- Ой, дорогая, потом он будет гарцевать под твоими окнами, распевая эту песенку про ландыши в цвету. Тебе придется его прогнать – и вот, его цель достигнута, ты с ним заговорила. Причем первой. Ну и что, чтобы лишь затем, чтобы вылить на него стакан воды, - капризно протянула Изабель, - Нет, не оглядывайся, пусть страдает. Но и скромницу из себя не строй, - прикрикнула он на Анриетту, -Тоже мне. Твой парижский роман может только повредить тебе в итоге, - прошептала она Анриетте, - Дорогая, твоя меланхолия слишком затянулась. Понимаешь, в такой меланхолии пребывают только брошенные, - последнее слово Изабель особо выделила, - А это не надо никому знать. Еще чуть-чуть, и над тобой будут смеяться, а это недопустимо. Подумай о своей семье.

«Браво, Изабель, - отметила про себя Анриетта, - ты прекрасно знаешь, на чем можно сыграть в моем случае - на моей семье».
- Я помню, помню, о своей семье! Заметь, никто, кроме тебя не знает, что я грущу. И еще: я не брошенная! Он обязательно приедет, вот увидишь! - Анриетта взяла подругу за руку, - но не будем о нем сейчас. Еще мне жалко, что Элиза осталась одна в Париже, - неожиданно она сменила тему, - и ее ребенка я так и не увидела. И жалко, что ты со мной тогда в Париж не поехала.
Анриетта прислонилась к дереву и представила себе того самого комиссара, которого так негостеприиимно обольют водой. И обольют, если будет петь фальшиво.
- Изабель, он сюда идет! - вполголоса сказала она.

- Ну наглец. Он должен был смотреть тебе вслед по всем правилам, - вполголоса удивилась Изабель, - Ну дождется он у меня,- после этой фразы она повысила голос, - Да-да, милая Анриетта, я считаю, что танцы на ужине у председателя коллегии адвокатов – это очень мило. Главное – не будет мужланов, не имеющих представления о манерах, - Она облокотилась о забор, прикрывая отступление подруги, - Сегодня в шесть. И только помни, что твой первый танец уже обещан по-настоящему серьезному молодому человеку, - выделяя каждое слово проговорила она, подмигивая подруге, которая была готова скрыться в доме, - До шести вечера, дорогая!

Анриетта тихо засмеялась и кивнув на прощание закрыла за собой дверь. В доме было тихо - тетя, должно быть, прилегла отдохнуть.
Анриетта прошла в свою комнату и достала лист бумаги и перо. Присела на край стула. Некоторое время просто смотрела на бумагу, закусив кончик пера.
«Стоит ли писать и просить приехать? Определенно, стоит!»
Здравствуй, Антуан...
«Письмо обязательно дойдет, ты обязательно его получишь! А я буду ждать тебя».

[Odin]

Июль, 1794.

Клуб якобинцев.

Кутон, Сен-Жюст, Робеспьер, Эли Лакост и другие.

Жорж Кутон сухо поздоровался с Робеспьером. Они, как обычно разместились на скамье втроем. Он - по правую руку Робеспьера, по старой привычке, Сен-Жюст - по левую. Вот только разговаривать было трудно. Он так и не простил. Более того, разочарование было настолько сильным, что он промучался всю ночь. Максимильян изменился. Власть изменила его. Он просто не справился с ней. Сломался. Стал мелочным и злым. Потерял былую веру в добродетель и ударился в разврат. Виновата ли в этом аристократка де Шалабр? Или юный Сен-Жюст, который смотрит на него горящим взглядом и готов бездумно выполнять все его политические желания? Ведь он, Кутон, в глубине души был против такой скорой расправы с Дантоном. Но куда там! В тот момент казалось, что Максимильян и Антуан подстегивают друг друга и ведут свою игру... Разочарование. Как же больно это сознавать! Вождь якобинцев, погрязший в мелких бытовых заботах. Еще немного, и он прекратит появляться даже в Якобинском клубе. И он - этот человек - высказывается о его плане поговорить с Фуше, как о недальновидном и неверном! Кутон почувствовал, что начинает злиться. Надо успокоиться и послушать, что говорят с трибуны...

- Граждане! - Эли Лакост поднялся на трибуну, на ходу перелистывая блокнот, в котором набросал тезисы речи. Обычно он не уподоблялся Неподкупному и импровизировал, в отличие от Робеспьера, но сейчас не хотел упустить что-то важное. В предверии праздника только и разговоров было о том, что хотят разоружить всех, что бандиты совсем распоясаются и так далее. Но на самом деле, если чутье не обманывало, за порядок кто-то должен нести отвественность большую, нежели соответствующее Бюро. А именно - Комитет. И здесь была как своя загвоздка, так и политический ход. Возложив ответственность на Комитет общественного спасения, они, разумеется, рисковали, если случится что-то действительно серьезное. А если... не очень серьезное? И Комитет, в свою очередь, возложит отвественность на Бюро, которым руководит Сен-Жюст? Это должно подорвать как популярность, так симпатии и Комитет Безопасности, в свою очередь, сможет взять реванш. Что и требуется доказать. А в случае неудачи... что же, он ничем не рискует. Предложение высказано - предложение не принято. - Как мы все знаем, скоро будет отмечаться День взятия Бастилии. Подготовка к празднику началась, здесь мы все доверяем гению гражданина Давида. Но вопрос, который я бы хотел вынести на повестку дня, это вопрос не столько об организации, сколько о безопасности. Дело даже не в том, будет ли ограничено спиртное, мы все прекрасно знаем, что человек, замысливший дурное, может совершить неблаговидный поступок и без стакана вина. И дело вовсе не в оружии, ведь было замечено, что оружием может служить и камень... Дело в том, чтобы пресечь попытки беспорядков, которые могут иметь место и значительно омрачить праздник. Разумеется, жандармы выполнят свой долг перед обществом, но кроме того необходимо, чтобы ситуация контролировалась теми, кому помимо жандармов горожане вверили свою безопасность. Только так мы сможем устрашить тех, кто полагает, что праздник - повод побуянить. И я предлагаю декретировать в Конвент и принять решение, согласно которому ситуацию возьмут под контроль те, кому сам народ действительно доверил свою судьбу. Здесь неоднократно высказывались мнения и я только повторю то, что на мой взгляд, является справедливым: просить Комитет общественного спасения контролировать безопасность. Только так, повторяю, мы сможем устрашить злоумышленников и тех, кто вовсе не радуется победе народа. У меня все, граждане. Благодарю за внимание.

Лакост сошел с трибуны под одобрительные возгласы, кто-то даже похлопал его по плечу. Что же, теперь остается только ждать....

***

- Что ты об этом скажешь, Антуан? - спросил Робеспьер, едва повернув голову к соратнику. Разумеется, обида Жоржа не станет от этого меньше, но... Случится может все, что угодно. Как часто бывало и до этого, приливы сил сменялись слабостью, все чаще без видимой причины бил озноб, обыкновенная прогулка вызывала сильную усталость, не говоря о кашле. Нужно, чтобы Антуан сам научился оценивать ситуацию и распознавать возможные ловушки, а не ожидал его вердикта. Так как может случится все, что угодно. - Я хочу слышать твое мнение.

- Я скажу, что у Вадье светятся глаза, как у коршуна. - Сен-Жюст медленно переводил взгляд по лицам сидящих на трибунах. Эли Лакост никогда не был так активен, каким стал сейчас. В особенности после того, как его отозвали из миссии за превышение полномочий. Теперь он расправил крылья, и его голос слышно все сильнее. А вот вожди Комитета безопасности - молчат. Уж не потому ли, что приобрели еще один голос, который в нужный момент звучит в этом зале? И Вадье молчит. И Амар. Говорить будут другие. Лакост поднимает вопрос о безопасности и открыто переводит акценты. Странно, что безопасности уделяется столько места в обсуждениях. Сейчас, когда город гораздо спокойнее, чем, скажем, год назад. Однако, тогда об этом говорили меньше. - Мне кажется, интерес к обсуждаемой теме раздут. Отсюда - выводы. Предположить, что им больше нечего обсуждать глупо - проблем достаточно. Остается второй вариант. Боюсь, что на празднике должно что-то произойти. И прозвучавшая речь - прелюдия к пьесе. Впрочем, я стал не в меру подозрителен. - Сен-Жюст говорил едва слышно. Он чувствовал неодобрительные взгляды Кутона, но ничего не мог с собой поделать. Странное отношение к Жоржу Максимильяна передалось и ему.

- Нет, это не то, что я хочу от тебя услышать, - тихо, но безжалостно сказал Робеспьер. Антуан, как всегда, правильно замечает детали и верно оценивает ситуацию, но не думает о последствиях. Не думает о том, что произойдет, если подобнее решение будет одобрено. А если не будет? Какие последствия будут для Комитетов, если на празднике действительно что-то произойдет? - Впрочем, замечено верно: интерес к этой теме раздут. Жорж?

Кутон повернулся. Надо же, его мнение спросили. Лакоста он слушал с интересом. Бывший комиссар говорил о том, что разоружать людей бессмысленно и открыто перекладывал ответственность за потенциальные беспорядки на Комитет общественного спасения.

- Мое мнение, что Лакост хочет переложить на нас ответственность, которую должен нести Комитет безопасности. И если в Клубе в данный момент больше сторонников Вадье, то его сейчас поддержат. Объективно говоря, это может быть ловушка. Если кто-то из нас сейчас выступит и начнет спорить, пойдут разговоры о том, что наш Комитет не желает работать. Если поддержим - фактически взвалим на себя непосильную ношу. У нас меньше людей, чем кажется. Бюро общей полиции - это не вся жандармерия, которая все еще подчиняется Комитету безопасности.

- Верно, Жорж... Все верно, - кивнул Робеспьер. - Послушаем же, что будет дальше.

***

На трибуну, тем временем, поднялся какой-то якобинец, имени которого он не знал. Спрашивать кто это — бесполезно, можно узнать и потом, важнее послушать, что он скажет. Робеспьер раскрыл блокнот и приготовился записывать.

- Граждане патриоты! - начал оратор. - Я полностью согласен с гражданином Лакостом в том, что наши враги не спят и вполне могут устроить диверсию, чтобы внести смуту в народ, чтобы подорвать доверие к Национальному Конвенту! Это удобнее всего сделать во время праздника, когда добрый патриот не думает о дурном, а народ, охваченный ликованием будет и вовсе увлечен торжеством. И ведь верно! Все знают, что гражданин Давид задумал нечто грандиозное и сейчас, когда наша победа над интервентами близка, как некогда, следует отметить праздник с пышностью и величием, достойным древних римлян! Единственное, что может испугать злоумышленников, это то, что Комитеты всегда и всегда останутся на страже мира и порядка. Я не хочу обидеть нашу жандармерию, но вынужден заметить, что некоторые относятся весьма небрежно к своим обязанностям и задевают иногда мирных граждан. Согласитесь, это случается. Но зная, что за их действиями следят Комитеты, жандармы станут более строги к себе и мы не дадим врагам еще один повод восторжествовать!

Эта речь была встречена более оживленными аплодисментами, но со своего места Робеспьер видел, как заерзал на скамье Колло дЭрбуа и даже привстал, но потом передумал и сел на свое место, принявшись переговариваться с Бийо.

***

- Что же, Антуан, твоя догадка, как видишь, пока что подтверждается, - сказал Робеспьер соратнику. - Полагаю, что сейчас пойдет по возрастающей, пока кто-то не опротестует, либо пока не будет составлен адрес.

- Они что-то задумали, - едва слышно ответил Сен-Жюст. - Если моя догадка правильна, и оба оратора говорят с легкой подачи Вадье, следующий должен высказаться о нашем Комитете. Вадье не может простить мне того декрета о Бюро общей полиции. Следующим этапом по этой схеме кто-то должен подать идею закрепить ответственность за уважаемым Комитетом общественного спасения. Посмотри, как нервничают наши коллеги из Комитета безопасности! - Сен-Жюст скептически улыбнулся. Абсурдность ситуации заключалась в том, что они, по идее, должны были идти в ногу друг с другом, а не строить козни.

- А наша задача не допустить этого, - сказал Робеспьер. - Тем не менее, в их глазах ответственность за безопасность должна быть на кого-то возложена и это будет не исполнительная комиссия, так как они отвечают за организацию. Кто же должен быть ответственным? Твое мнение?

- Ответственность за безопасность должна лежать на обоих комитетах, - ответил Сен-Жюст, не задумываясь. - Оба Комитета имеют соответствующие полномочия, оба руководят жандармами, каждый - в своей части. Меня пугает то, как далеко все зашло. Мы должны обсуждать это с Вадье, а не между собой. А сейчас ситуация такова, что каждый из Комитетов ожидает удара в спину, а безопасность наших граждан становится разменной монетой.

- В целом, верно, - кивнул Робеспьер. Ход мыслей Антуана был верен, но почему же он руководствуется в большей степени пространными рассуждениями? Почему он должен задавать все эти вопросы, вместо того, чтобы услышать пусть хоть и неутешительный, пусть даже в корне неверный, но ответ? "Потому что Антуан ждет этого от тебя", - подсказал внутренний голос, откровенно издеваясь. "А если меня не станет?"- "Тогда сделай что-нибудь уже сейчас". Сердито превав мысленный диалог с самим собой, он спросил:  - Какие действия ты предпримешь, чтобы распределить ответственность между обоими Комитетами, не указывая на это прямо, но косвенно? Наблюдения верны, оценка ситуации - тоже. Вывод?

- Нас слишком мало, чтобы повернуть общественное мнение вспять. Поэтому я дождусь решения и, если я прав, и они возложат отвественность на наш Комитет, приму меры для того, чтобы найти, где закопана интрига и сделаю все возможное, чтобы нарушить их планы. - Сен-Жюст удивленно взглянул на соратника. Все это напоминало экзамен. Раньше они не вели подобных разговоров. Что все это значило? Максимильян проверял его зрелость? От этой мысли стало не по себе. - Работа с общественным мнением - не моя сильная сторона, Макксимильян. Я думал, ты выступишь, потому и излагал тебе свои мысли.

- Я ожидал не того, - покачал головой Робеспьер. Раньше он так не говорил, но сейчас жестокая необходимость требовала избрать именно такую тактику. Сначала он не собирался указывать на пробелы в плане действий соратника, которые все же были, несмотря на стройный ход мысли, но потом некоторая досада взяла верх. - Антуан, достаточно одного слова, чтобы повернуть общественное мнение вспять, это первое. Если адрес будет составлен и происходящее - часть интриги, Конвент незамедлительно вынесет то решение, которое предварительно обговорят здесь, это второе. А если решение будет принято, то они возложат не только ответственность, но и вину... но только не на Комитет, а на Бюро. И ты ничего не сможешь с этим сделать. Это третье. Я не хочу больше слышать, что работа с общественным мнением - не твоя сильная сторона. Это четвертое.

***

... "и члены Комитета общественного спасения, как нельзя лучше доказали, что способны защитить Республику! Именно там сосредоточены лучшие патриоты Франции, которые способны не только ваять декреты, но и действительно решают, как внутренние, так и внешние проблемы страны!" - Сен-Жюст поморщился, глядя, как якобинцы стройными рядами поднимаются и рукоплещут очередному оратору. Сколько их будет сегодня? Пора признать: пока они выясняют отношения в Комитете, пытаясь положить друг друга на лопатки и уличить в нечестности, Комитет безопасности сплоченным строем роет им могилу и подбивает под себя все новых и новых сторонников... Плюс - слова Робеспьера. Он безжалостно указывал на ошибки и несостоятельность, и при этом ничего не предпринимал. Казалось, что он всерьез занялся подготовкой... замены себе? От этой мысли стало совсем мрачно. Неужели его болезнь зашла так далеко? - Почему ты не хочешь выступить, Максимильян? - снова спросил Сен-Жюст, избегая смотреть ему в глаза. - Покажи, как одним словом можно перевернуть мнение. Ты же знаешь, я способен быстро ухватывать суть дела!

- Я жду, что ты сделаешь выводы о ситуации, - очень тихо, но так же жестко сказал Робеспьер, хотя ему и не очень хотелось вести подобную беседу здесь. К сожалению, выбора не было: подобное лучше всего обсуждать в действии, это напоминало шахматную партию, в которой имеет смысл игра, а нее пересказ и подробный разбор уже сделанных ходов. Краткий, к счастью, приступ кашля прервал размышления на плодотворную тему. Робеспьер почувствовал на себе взгляд Кутона, даже не поворачиваясь в сторону соратника. Не дождетесь, граждане. Не разжимая губ, он сглотнул, несомненно, кровь, внутренне содрогнувшись и убрал в карман совершенно чистый платок. - И пример моей речи, которая последует сейчас, не всегда применим, так как я одобрю некоторые слова, которые были здесь сказаны... хотя и в корне не согласен с ними, если рассуждать в целом, - он пролистал блокнот, еще раз перечитывая  заметки.

- У тебя больше нет ко мне вопросов? - не скрывая сарказма поинтересовался Кутон. На душе у него было тревожно. А что если Робеспьер не просто решил удалисться от дел? Что если верны слухи о его пошатнувшемся здоровье? Что именно обсуждает он с Сен-Жюстом? Подсказывает ему, как поступить, не желая больше вмешиваться в ход дела?

- Нет, потому что ты верно видишь ситуацию, а с Антуаном у нас спор, - мгновенно отреагировал Робеспьер. - Я полагал, что тебя это уже давно не удивляет... - поднявшись, он попросил слова.

***

- Граждане! - сказал Робеспьер. - Я совершенно согласен с тем, что ситуация, к сожалению, далека от стабильности в том плане, что наши враги не оставляют надежды подорвать благополучие Республики. Пусть даже это касается праздника, который важен истинным патриотам. Избранные народом люди, несомненно, приложат все усилия, чтобы оправдать доверие, оказанное им. Но слова, прозвучавшие в последней речи, признаться, повергли меня в некоторое недоумение. Из контекста следует, что только Комитеты, - он намеренно подчеркнул именно множественное число, - доказали свое стремление защищать Республику. Но остальные? Выходит, что остальные только могут возлагать надежды на Комитеты, отказываясь делать что-либо самостоятельно? Разумеется, будет сделано все, должно быть сделано, но на мой взгляд стыдно прикрываться чужими действиями, чтобы оправдать собственное бездействие! Не этого ли ждут наши враги? Я считаю, что надзор за порядком должен быть распределен по секционным комитетам в первую очередь. Граждане, работающие там, несомненно, знакомы с внутренней ситуацией в их секциях и их верные действия будут более полезны, нежели отсыл курьеров, что уместно только в чрезвычайной ситуации. Комитеты, со своей стороны, возьмутся координировать действия действий и, как было предложено ранее, осуществят контроль в целом, как того хотят патриоты. Надеюсь, что председатели секционных комитетов скажут свое слово  и их действия, впоследствии, не вызовут недовольства сограждан, но только похвальные отзывы, которые, в свою очередь, будут зачитаны в Национальном Конвенте. У меня все, граждане.

Сен-Жюст с удовольствием отметил, как Вадье поджал губы и что-то зашептал Амару, сидящему рядом. Максимильян щелкнул их по носу короткой речью, четко расставив все по местам. А ему самому еще учиться и учиться. Блестящая речь Робеспьера возымела действие - якобинцы, как по команде, переключились на обсуждение секционных комитетов, перекрикивая друг друга и предлагая кандидатуры ответственных за проведение праздников. В зале обнаружилось немало истинных патриотов, выдвинувших свои кандидатуры. Сам Робеспьер тяжело опустился на свое место и вновь поднес платок к губам. Раньше он способен был высидеть гораздо более трудные заседания, а сейчас... Хотелось сказать ему что-то ободряющее, но это значило бы показать, что эта слабость бросается в глаза.

- Я сделаю выводы, Максимильян. Обещаю. - тихо сказал Сен-Жюст. Остаток заседания они просидели, внимательно слушая обсуждения и помечая самые интересные заявления. До праздника оставался один день.

[Eleni]

Июль 1794 года

Дом Сен-Жюста

Сен-Жюст, Робеспьер

- Максимильян, мне бы хотелось поговорить с тобой. - они медленно шли по Сент-Оноре, возвращаясь с заседания. Позади был рассказ о возвращении Шарля, и обсуждение дебатов в Клубе. Робеспьер немного ожил, пока они говорили, но тягостные мысли не покидали. Это заседание было другим. Он проверял. Для чего? Сен-Жюст вновь и вновь вспоминал каждую фразу во время обсуждения, и потом - речь Робеспьера, которая как-то остановила этот поток, эту спланированную постановку, это безумие. Отчего-то вспомнилась их первая встреча. "Гражданин Робеспьер, я считаю, что нужно положить конец бесчинствам тех, кто стоит у власти и предлагаю следующее развитие событий..." Он был достаточно тактичен, чтобы не рассмеяться в лицо. Чтобы найти правильные слова. Чтобы не охладить пыл юного провинциала, которые приехал покорять Париж своими идеями. За это время он сильно ушел вперед. Он блистательно составлял речи и иногда заставлял его принимать решения, продиктованные его, Антуана Сен-Жюста, мнением. Но он так и остался Учителем. И теперь пытался передать свой жизненный опыт слишком быстро, что было на него непохоже. - Пойдем ко мне. В твоем доме слишком много народу. Мы слишком давно не говорили. Пожалуйста.

- Хорошо, - согласился Робеспьер. Речь могла быть о чем угодно, начиная от ситуации с Комитетами и заканчивая заседанием, из-за которого Антуан имел полное право обижаться. Если бы мог позволить себе эту роскошь - обиду. Так или иначе, Сен-Жюст прав: в доме Дюпле слишком много народу и на относительно спокойный разговор, приятный или нет, можно рассчитывать не сразу. Дома оказалась только миловидная хозяйка. Полина еще не спала и любезно предложила кофе от которого они не отказались. - О чем ты хотел поговорить, Антуан? - спросил Робеспьер, устроившись в кресле и не сводя взгляда с Сен-Жюста. Настрой коллеги несколько тревожил, особенно после того, как желание поговорить выразилось в просьбе. Впрочем, он был готов говорить о чем угодно, за исключением событий в том доме.

- К чему ты готовишь меня, Максимильян? - Сен-Жюст подумал, что ходить вокруг да около не имеет смысла. - Сегодня все было иначе. Ты заговорил лишь после того, как убедился в моей несостоятельности, тогда как раньше бросался в бой, не слушая моего мнения и признавая за мной эту особенность. Да, я не люблю выступать и делаю это лишь в крайнем случае. Да, я привык, что с общественным мнением работаешь ты, а за мной - решения другого характера. Но сегодня... Ты всегда ценил мою наблюдательность, поэтому вряд ли будешь отрицать, что я попал в точку. Что говорят врачи?

- Все, что принято говорить в таких случаях, - махнул рукой Робеспьер. Отрицать очевидное было бы бессмысленно: Антуан слишком хорошо знал его. - Кроме правды, которую я и сам не знаю. Полагаю, что очень обязан Жюльетт Флери улучшением, которое повергло Субербьеля в ступор, но рано или поздно... все случится. Я умираю, Антуан.

Три коротких слова. Сен-Жюст сжал подлокотник кресла. ВОт и все. Интуиция не обманула. Вот, откуда воспоминания о прошлом. ВОт откуда этот тон - жесткий, поучительный и дружеский одновременно. Робеспьер никогда не умел говорить красивых слов. Приговоренный природой победитель, который может победить что угодно, кроме своей судьбы. Сен-Жюст опустил голову, сраженный этой фразой.

- И ты постараешься держать это в тайне до тех пор, пока будет возможно, - продолжил Робеспьер. - Не могу сказать, сколько у меня времени, но не так много, как хотелось бы, поэтому я хочу, чтобы ты научился верно оценивать любую ситуацию. В том числе и общественное мнение, которым ты до сих пор не занимался... из-за моей иницативы. Впрочем, никогда не поздно начать, ты быстро учишься. И, разумеется, если у тебя есть вопросы, я готов на них ответить.

- Прекрати, - Сен-Жюст поднялся. Самым страшным было то, что Робеспьер рассуждал об этом так просто, словно это уже решенный факт. Смерть. Ему показалось, что раньше он никогда не понимал значимости этого слова. Его учитель, друг и соратник умирает. И выбрал его для того, чтобы передать свои знания. - Жюльетт Флери.... - едва выдавил он из себя слова. - Она... Ты понимаешь, о чем я. И знаю, что ты не готов принимать помощи. Пожалуйста, Максимильян. Не отказывайся. Ты слишом много значишь для нескольких человек, которые считают тебя своим другом. - Сен-Жюст закурил. Затем, спохватившись, мгновенно погасил сигару.

- Подобная помощь... это слишком личное, Антуан. Личное настолько, что я никогда не попрошу Жюльетт Флери об услуге, поскольку дело не только в ней, но и во мне. Ты просто не понимаешь, о чем говоришь, - Робеспьер замолчал, оставив сказанное без объяснений: эту тайну он не имел права выдавать, поскольку говорить о ней может только сама Жюльетт Флери. - Антуан, прошу тебя. Когда я вижу тебя в таком состоянии меня невольно посещает мысль о том, что нужно завернуться в саван и идти на кладбище, как говорит Огюстен.

- Огюстен, судя по всему, не знает всего, - усмехнулся Сен-Жюст. В голове поселилась нечестная мысль о том, чтобы поговорить с Клери и попросить ее что-то предпринять... ЕЩе был Страффорд. Но он никогда не согласится помочь человеку, которого винит в смерти своего друга. Но нужно собраться. И взять себя в руки. - Я хотел обсудить с тобой сложившуюся ситуацю в клубе, Максимильян, - резко сменил тему Сен-Жюст и вернулся на свое прежнее место. - Один урок сегодня я уже усвоил. Теперь хочу обсудить предстоящий праздник. Мы должны сделать все так, чтобы они не имели возможности бросить тень на наш КОмитет и Бюро.

- Полагаю, что секционные комитеты будут стараться следить за порядком на вверенных им участках,- сказал Робеспьер. - Тем более, что о результатах будет говориться в Конвенте. Объявлять отличившихся и провинившихся, по сути, метод кнута и пряника, но он действенен. Теперь давай попробуем расставить фигуры и проанализировать ситуацию. Допустим, во время праздника происходит некая диверсия, жандармы предпринимают определенные действия, а отчет поступает либо в бывшую Коммуну, где действует Пейан, либо в Комитеты. Где именно окажется листок предположить сложно, но задача Бюро сводится к проверке текущей информации, как всегда. И если придется искать виновных, то им окажется тот, у кого будет на руках отчет, на основании которого можно обвинить людей в манкировании обязанностями. Поэтому единственный безопасный вариант для Бюро, грубо говоря, никому не отдавать свои бумаги и составлять протокол действий. Как на заседании. Комитет безопасности не сможет сделать ничего, так как проверка влечет за собой проверку, у них тоже много белых пятен, к которым можно при желании придраться. Меня больше интересует Конвент, так как составленный якобинцами адрес будет там зачитан, до праздника остался один день. Конвент, в свою очередь, может поручить надзор за порядком секциям, как мы и хотим. А может все-таки взвалить ответственность на Комитеты. Предположим, что к тому и идет. Твои действия? Изложи свою точку зрения и докажи, что она является верной.

Сен-Жюст подавил в себе горькую мысль о том, что их беседы с Максимильяном, судя по всему, вечно будут выглядеть именно так. Вопрос - ответ. Экзамен на прочность. Упрек в случае неудачи. Возможно - добрый совет поначалу. Он готовится уйти... Сен-Жюст вновь взял себя в руки, чтобы настроиться на серьезный разговор. - Я рассматриваю худший вариант. Думаю, если подготовка к заседанию Клуба была такой серьезной, то и в Конвенте найдется достаточно аргументов в пользу идеи повесить ответственность на Комитеты. Я чувствую, нет, что уверен, что у Вадье в карманах достаточно козырей для того, чтобы доказать депутатам, что мы не справляемся с обязанностями. Точнее, я. Как человек, забравший себе бразды правления Бюро общей полиции. Итак. Мой план состоит в том, чтобы ударить по ним их же оружием. Если будет принято решение о возложении ответственности на Комитеты, я приму это, как данность, и разовью деятельность, показывающую наглядно, где именно будут расставлены наши силы. Вот, смотри. - Сен-Жюст взял лист бумаги и быстро расчертил его. - Это - Париж, раздделенный на секции. Вот тут - основные точки, где будет проходить праздник. Предположим, я открыто выступаю с предложением расставтить жандармов вот тут, тут и тут. Это логично, и не будет выглядеть подозрительным. Одновременно я составляю тайный отряд из проверенных людей Бюро, которых рассылаю в те точки, где есть явная брешь. Вот тут, тут и тут. Я продумал ход мысли потенциальных провокаторов. Тут удобнее всего устроить беспорядки. Тут расположены секции, близкие по духу к Коммуне, так что если там что-то произойдет, то станет очередным подтверждением нашего недосмотра. Остальное - понятно. Нам нужно выявить провокаторов. Они будут задерживаться тайно, чтобы никто из комитетчиков не смог ничего предпринять. Далее - допрос и список. Настоящий список, Максимильян, а не тот, о которой рассказывают сказки депутатам. Патриоты, которые интригуют против своих же - преступники. Я смогу доказать их причастность и организую большой процесс. Пора очистить Конвент от людей, забывающих о своих обязанностях ради того, чтобы очернить своих коллег. - Сен-Жюст замолчал и взглянул на соратника, готовый к любой реакции.

- План действий превосходен, ты мыслишь, как стратег, - сказал Робеспьер, внимательно изучая расчерченный лист. - Но я не сомневался в том, что твои действия в этом направлении будут безупречны. Однако ты не можешь раскрыть свои карты в Конвенте, так как у них будет прекрасная возможность для контратаки. Черт возьми, Антуан, помимо всех этих действий, ты должен отстоять свою точку зрения в Конвенте! И если это не сделаешь ты, то боюсь, что этого не сделает никто! Меня интересует что ты им скажешь и как это скажется на общественном мнении!

- Максимильян, я вижу, что разочаровываю тебя и говорю не совсем то, чего тебе хотелось бы услышать... Сейчас... - Сен-Жют лихорадочно думал, представляя себе Конвент и депутатов. То, что просил сделать Робеспьер, всегда было его вотчиной. А он, Сен-Жюст, лишь слушал, как друг и соратник ловко расставляет акценты и заставляет людей плясать под его дудку, просто умело переставив в речи фразы. - Если тебе нравится мой план, то в Конвенте я должен произнести речь на будущее. О том, что Комитет, не способный защитить народ, который доверяет ему, заслуживает роспуска и суда. Таким образом я поставлю на карту судьбу обоих Комитетов, но общественное мнение оценит то, что я не стараюсь спрятаться. В дальнейшем, в случае удачи, это поможет... Черт возьми, Максимильян, я знаю, что это очень рискованно. Но я привык действовать молниеносно и прицельно бить по врагам, и это срабатывало. - Сен-Жюст все больше нервничал, ощущая себя под взглядом Робеспьера человеком, который только вчера пришел в политику.

- Ты сделаешь фатальную ошибку, если скажешь так, - сказал Робеспьер.- Уже сама фраза: "Комитет, не способный защитить народ, который доверяет ему, заслуживает роспуска и суда"... служит приговором. Те, кто замышляет недоброе, постараются, чтобы виновным оказался именно наш Комитет, а коллеги с удовольствием возложат вину на Бюро, так как полицией не занимается никто, кроме тебя и иногда Кутона. Это называется загнать себя в ловушку, лишний риск никому не нужен. Он необходим, когда нет иного выхода, но сейчас, когда ситуация... - он запнулся, подыскивая нужное слово. - Когда ситуацию можно решить иным способом...

- Например, сделав шаг в сторону Комитета безопасности? - упавшим голосом сказал Сен-Жюст. - Поддержать решение Конвента и произнести речь о сотрудничестве обоих Комитетов и о том, как мы совместными усилиями... Затем - внеочередное заседание обоих Комитетов, обсуждение, на котором я изложу свой план действий, который только что начертил тебе. Таким образом, Вадье будет не знать, что и думать и одновременно с этим получит первую часть о моих планах по обеспечению безопасности города. И одновременно с этим общественность увидит, что я, как член Комитета общественного спасения, протягиваю руку Комитету безопасности.

- Попытаться склонить Конвент к тому, что они должны не акцентировать внимание на полной ответственности одного из Комитетов, - вздохнул Робеспьер. - Общее дело, общая забота... А на совместном заседании, если для этого будет время, можешь излагать свой черновой план с предложением расставить жандармов в избранных тобой местах. Для совместного заседания - превосходно. Но Конвент! Конвент, Антуан! - не сдержавшись, Робеспьер хлопнул ладонью по столу, потом занял место за письменным столом и взялся за перо. Примерно через три четверти часа, он зачитал соратнику плод своего творчества: - Первым пунктом в речи отметь, что в связи с предстоящим праздником предлагается ввести некоторые меры безопасности, которые состоят в том числе и в усиленном контроле со стороны жандармерии. Подчеркнуть, что существует два мнения, первое из которых состоит в том, что ответственность должна быть возложена на секционные комитеты, второе — в том, что контроль должны осуществлять Комитеты общественного спасения и общественной безопасности.
Третье: глупо сваливать ответственность друг на друга, когда долг всех граждан защищать Отечество. Все патриоты должны приложить усилия к сохранению порядка в городе, бесконечными распрями вы только играете на руку нашим врагам, давая повод думать, что между Конвентом и Комитетами существует раскол. Этого ли вы хотите добиться? Четвертое: разумеется, Комитеты примут соответствующие меры и приложат все усилия к тому, чтобы козни злоумышленников были раскрыты, а сами злоумышленники осуждены.
Пятое: речь идет не об ответственности в полной мере, а о помощи, оказать которую — долг каждого патриота, иначе диверсия, которой все почему-то опасаются, может быть вполне успешной. Высказать мнение о том, что о диверсии говорят все, но тогда почему же до сих пор ни в одно из управлений не поступали сведения о нем? Может ли так быть, что враг планирует свои действия либо настолько тайно, что об этом неизвестно никому, либо так открыто, что об этом говорят все? И дальнейшая импровизация зависит от того, какие контраргументы будут приводить оппоненты. Главное, не взваливать ответственность прямо, но косвенно в случае возможной диверсии, к которой мы относимся несколько несерьезно, но если это так волнует граждан... - он замолчал, протянув лист соратнику. - Ознакомься.

Сен-Жюст перечитал набросок речи и обреченно откинулся на спинку кресла. Не зря он все это время ощущал себя студентом, целый год манкировавшим своими обязанностями. В наброске, составленном соратником, не было ни одной лишней мысли, одно вытекало из другого. Но хуже всего было, что он сам до подобных тезисов не додумался бы. - Нет слов. Максимильян, - он аккуратно сложил листки и убрал их к себе. - Это было хороший урок. Я составлю речь и представлю ее тебе к завтрашнему утру. И выступлю. Не буду говорить, что я как раз собирался предложить нечто подобное. Я не справился. Глупо это отрицать.

- Ты научишься, - не терпящим возражений тоном сказал Робеспьер. - Это не так сложно, как кажется, просто нужно уметь слушать. Отмечать, какие моменты являются важными и распознавать не совсем честную игру и ловушки ты уже умеешь. Учись задавать себе вопрос, какой резонанс вызовет то или иное решение, те или иные слова. Смотри на обсуждающиеся предложения не только как на попытки загнать тебя в ловушку, но и с точки зрения политической. Учитывай внутреннюю и внешнюю политику. Учитывай общественное мнение. И запомни, что безрассудный риск хорош только на войне. Никогда не ставь на карту все, когда только начинаешь игру, но быстрые и слаженные действия, несомненно, приносят пользу... - Он хотел прибавить, что нет нужды приносить речь завтра утром и пора действовать самостоятельно, но не посмел. Бросить не умеющего плавать в воду и надеяться, что он сразу научится можно тоже только в крайнем случае. Антуан же оказался в воде еще и со связанными руками. - Я буду ждать тебя завтра утром.

- Я буду у тебя около семи. - Сен-Жюст опустил голову. Максимильян говорил очевидные вещи, и воплотить это будет не трудно. Но за день такому не научишься. Однако, он был настроен решительно. Всего можно добиться при желании. Когда-то он не умел делать того, что умеет делать сейчас... А потом была речь о Людовике Шестнадцатом, которая стала первой ступенькой на его пути вверх. - Я хотел обсудить с тобой еще один вопрос, Максимильян, - заговорил Сен-Жюст. - Кутон. Он беспокоит меня в последнее время. Эти странные взгляды, странные намеки, заключенные в его вопросах. Между вами что-то произошло? С тех пор, как я вернулся, мне кажется, что что-то изменилось, но я не могу понять, что. Я неправ?

- Произошло... - сквозь зубы ответил Робеспьер, вспоминая подробности последнего разговора. - Мы говорили о предстоящем празднике и не сошлись во мнениях... Жорж предлагает вариант, который нельзя назвать иначе, как утопией. Издавна известно, что от любого праздника люди ждут зрелища, вот Давид и устраивает шествия, различную патриотическую символику, "живые картины", песни и так далее. Никому это не мешает и даже я согласен, что Давид хорошо справляется. Но Жоржу было угодно усмотреть в песнях аморальные намеки, в картинах - разврат, в шествии - непристойность и так далее. Единственное, с чем я был согласен - ограничение спиртного, но нас не поймут, если мы закроем все кафе в день праздника! Принять такое постановление и пойдет подпольная торговля вином, лишние аресты, лишние казни и так далее. Это никому не нужно. В ходе дискуссии мы невольно перешли на личности, я позволил себе резкое замечание, тоже личного характера. Теперь Жорж обижается и, кажется, разочарован. Однако кивать в ответ у меня уже не было сил.

- Личного характера? - переспросил Сен-Жюст. Не нужно было присутствовать при том разговоре, чтобы догадаться, что именно имел в виду Робеспьер. Любовная история, по причине которой Жорж Кутон попал в ситуацию, стоившую ему способности передвигаться на собственных ногах, если и не обсуждалась, то была известна многим. В свое время достаточно было одной сплетни, чтобы депутаты не взялись за изучение того прискорбного любовного похождения... Кутон воспринимал это очень болезненно, и одно время Сен-Жюст подозревал, глядя, как тот подписывает приказы об арестах, что соратник сводит личные счеты с болтунами. - Могу себе представить, что он говорил, если ты был вынужден упомянуть об этом, - пробормотал он. - И что теперь? Жорж злопамятен и мстителен. Ты хочешь, чтобы я осторожно последил за ним?

- Насущной необходимости в этом нет... я надеюсь, - сказал Робеспьер, однако его голос звучал отнюдь не так уверенно, как хотелось бы. - Не сомневаюсь, что Жорж рано или поздно припомнит мне те слова, но все же он слишком политик, чтобы поступать опрометчиво. Гораздо больше меня настораживает то, что он был намерен говорить с Фуше, но я не сомневаюсь, что Жорж выполнит задуманное и без этой... размолвки, - Робеспьер замолчал, потом хмыкнул, что было своеобразным смехом: - Я столько раз говорил тебе, чтобы ты не вмешивал переход на личности в политику, но сделал это сам. Притом удар был груб и ниже пояса... почти в буквальном  смысле... Однако не думаю, чтобы Кутон стал каким-то образом задевать тебя публично, все же он слишком политик и остаться в одиночестве - это даже не то, что остаться в меньшинстве.

- Ты два раза повторил фразу "слишком политик", - задумчиво проговорил Сен-Жюст. - Похоже на попытку уговорить самого себя. Ты жалеешь о том, что сказал ему эти слова? И что за разговор с Фуше? Об этом ты мне не упоминал. - Его удивила неуверенность, проскользнувшая в голосе Робеспьера, когда тот говорил об их соратнике. Тут же поползли подозрения. Это было настолько отвратительно - подозревать одного из самых верных делу соратников, что Сен-Жюст непроизвольно мотнул головой, словно прогоняя мерзкие мысли.

- Если бы было возможно повернуть время вспять и наш разговор пришел к тому же, я бы повторил их, - не колеблясь сказал Робеспьер. - Это не попытка уговорить себя, а скорее попытка понять, что за гадость замышляет Жорж, как ни прискорбно об этом говорить. А может и не замышляет... Как видишь, я сам не знаю. А Фуше... Жорж как-то сказал,что Фуше - довольно опсаный противник и необходимо вступить с ним в переговоры, якобы это нужно мне... Дело в том, что я не собираюсь вступать в переговоры с Фуше. Но я довольно хорошо его знаю... и могу себе представить, до чего они договорятся, если сойдутся во мнении.

- Сойдутся во мнении? - изумился Сен-Жюст. - По поводу... тебя? Политики? Якобинцев? Господи, Максимильян, ты меня пугаешь. Если твои подозрения столь серьезны, значит, дело зашло слишком далеко и пора принимать меры. Фуше я почти не знаю и никогда не уделял ему пристального внимания. По мне, так из этой компании гильотина давно плачет по Баррасу, но все мои попытки убрать с дороги этого зажравшегося аристократа, который спокойно расхаживает по Парижу, заканчивались твоими возражениями. Насколько я понимаю Фуше по твоим рассказам, он - не тот человек, кто встанет во главе заговора. Скорее, будет исподтишка подкидывать идеи более громким якобинцам, вроде Мерлена... Но что ты собираешься делать с Жоржем?

- Я тоже когда-то его недооценивал, - откинулся на спинку кресла Робеспьер. - А теперь считаю, что даже если переоценю, ничего страшного не случится. Фуше умудрился занять председательское кресло в Клубе, а это говорит о том, что он способен на гораздо большее, нежели подстрекать таких... как Мерлен. Но он не встанет во главе заговора, ты прав. Просто потому, что ему это не нужно. А вот подготовить почву для него - вполне. И какие же меры, интересно знать, ты хочешь принять из-за еще несостоявшегося разговора Фуше и Кутона? Чем ты докажешь преступность намерений? Чем докажешь, что разговор действительно состоялся? Я же просто высказал опасение, что если они поговорят... то вполне могут найти общие темы. Притом это буду не обязательно я. С Жоржем я не собираюсь делать ничего, ведь он, в свою очередь, ничего не сделал. Пока что. Однако я не собираюсь посвящать его в свои дела столь детально, как прежде.

- Здесь ничего не сделаешь. Только наблюдать, - Сен-Жюст покачал головой. Теперь, когда тема об общественном мнении была закрыта, он чувствовал себя, как обычно, уверенно и спокойно. - Но я бы усилил наблюдение за одним и вторым. С другой стороны, мысль о том, чтобы скомпрометировать Фуше - не так плоха. Если очертить круг его общения и запустить слух о том, что Фуше преследует свои цели и имеет больше благ, чем хочет показать... Прости, я знаю, что тебе эта тема неприятна.

- Это не значит, что разговоры о ней - табу, - сказал Робеспьер. - Только ты его не скомпрометируешь. Перед кем? Никто в здравом уме не заявит, что общался с ним. О компрометирующих фактах было уместно говорить, когда он занимал кресло председателя, но не сейчас. Впрочем, в общих чертах подобный план излагал и Жорж... В любом случае, предоставим первый шаг им и будем решать трудности по мере их поступления. Теперь же, если ты не хочешь обсудить еще какие-либо спорные вопросы, я бы предпочел отправиться домой.

- Да, пойдем. Я провожу тебя, - Сен-Жюст поднялся. - Если ты не возражаешь. Мне бы хотелось пройтись, чтобы подумать над речью. Я как раз хотел расспросить тебя о твоем подопечном. Племяннике Никола. - Сен-Жюст улыбнулся, хотя на душе было невесело. - Ты лишь упомянул о его чудесном возвращении, и обещал рассказать подробнее.

- Он просто вернулся. Притом умудрился заработать себе на жизнь и не попасться андармам, - хмыкнул Робеспьер. - Нам еще предстоит выяснить, что именно ребенок несколько приукрасил, но пока что факт остается фактом. Да, похитителями действительно были роялисты...  - Он поднялся и взял шляпу, решив продолжить рассказ уже на улице, хотя придется говорить и без деталей. Где-то на башне часы пробили одинадцать.

[Odin]

Июнь, 1794.

Квартира Бьянки.

Бьянка, Огюстен // Сен-Жюст.

- Когда немного утихнет эта адская жара, я бы хотел поехать с тобой к морю, - Огюстен неторопливо зажег еще одну свечу в канделябре, потом прикурил от той же спички, - Не знаю почему, но мне всегда нравилась эта стихия и если бы я не подался в политику, то непременно стал бы моряком. Или путешественником, несмотря на заверения Рикора в том, что со мной ни одна карета дальше сорока лье не проедет, так у меня талант их ломать. Пожалуй, эти две мечты только окрепли с годами, а не забылись как детские... - Он откинулся на подушки и обнял Жюльетт. Размеренное тиканье часов, в кои-то веки пусть и не прохладный, но ветерок, легкая усталость, все это навевало сон, но разговоры до утра стали уже частью традиции, нарушить которую не так просто. Главное потом не проспать заседание, а упущенное можно наверстать и Конвенте под чью-то нудную до невозможности речь.

- К морю? - Бьянка повернула к нему голову и осторожно провела рукой по его щеке. Ее настоящий смертный спутник. В такие моменты казалось, что она - часть этого мира. А сознание того, что плата за ночи, подобные этой - человеческие жизни, позволяющие ей не выглядеть, как мраморная статуэтка, отходило на второй план. Бьянка ловила собственное отражение в глазах своего спутника. Они будут вместе еще много лет, а что будет потом - неважно. Она найдет способ уйти тихо и не причиняя ему боли. А до этого будет море и путешествия, будут другие страны и долгие вечера, общие друзья и полное ощущение вовлеченности в процесс простой жизни. - Я согласна, Огюстен. Мы конечно, поедем к морю. А я постепенно научусь рассказывать о себе чуть больше, чем сейчас, и устрою для тебя незабываемое путешествие... как только закончится революция и как только воцарится мир и согласие. Ты ведь веришь, что так и будет? Я верю. Иначе и быть не может, правда?

- Иначе и не может быть, - подтвердил Огюстен. - Но лучше не ждать, иначе слишком много времени пройдет в ожидании и поездка станет необходимостью больше, нежели желанием. Нечто подобное было, когда я хотел вырваться в Париж. Ты не представляешь, сколько писем с упреками получал Максимильян от меня! И когда я все же оказался в столице, то вместо мечты получил жестокую необходимость выполнять сотни две правил. - Он рассмеялся, вспоминая. - Поэтому мы поедем, как только предоставится возможность. Быть может, в начале сентября... Тебе должна понравиться Ницца, хотя у меня и не очень хорошие воспоминания об этом городе... В основном благодаря сестре.

- Ты совсем не политик, Огюстен, - Бьянка улыбнулась и взъерошила ему волосы. - Наверное, потому я до сих пор здесь. С несносным путешественником, который ломает кареты и зевает, читая своды правил. У меня с правилами тоже не очень хорошо. Когда-то это стало общей темой на одном из наших с тобой первых свиданий. Но пока мы не имеем возможности путешествовать, мы можем рассказывать друг другу о городах, в которых бывали. Я могла бы рассказать тебе о Дрездене. Он очень красивый, мрачный и напоминает заколдованный город из сказки, с удивительными зданиями - изящными, величественынми и мертвыми. Наверное, именно потому я и влюбилась в Париж - здесь каждый день непохож на предыдущий, и, кажется, что улицы живут своей жизнью. И я ни разу не пожалела о своем решении. А ты, Огюстен? Есть ли что-то, о чем ты жалеешь? Что хотел бы изменить, если бы имел возможность прожить этот момент еще раз?

- Сложный вопрос, Жюльетт, - Огюстен задумался, но потом покачал головой. - В основном это либо настолько мелкие события, о которых не стоит и говорить, либо события настолько глобальные, что изменить их ход было бы попросту не в моих силах. Но, пожалуй, есть одно событие, которое я бы изменил... Как можно дольше оставался бы с моей сестрой Генриеттой, а не уехал бы. Потому что вернувшись, я уже не застал ее в живых. И до сих пор чувствую свою вину. Но это - слишком печальное событие и я не хотел бы переживать это еще раз. Не стану задавать подобный вопрос тебе, наверное, он будет слишком личным. Но все же скажи, что побудило тебя остаться здесь, даже если вначале ты не одобряла того, что происходит?

- Я поверила. Просто поверила в то, что есь и другая точка зрения. Моим единственным знакомым в Париже был Марат... Наверное, одного этого имени достаточно, чтобы стало все понятно. - Бьянка грустно улыбнулась. - Я не боялась говорить ему, что он - чудовище, а он показывал мне жизнь. Настоящую, не ту, к которой я привыкла. А когда я поверила, я поняла, что не могу уйти. В тот вечер я остригла волосы и стала Жаном Клери. Своеобразное прощанье с прошлой жизнью - чтобы доказать, что я - личность, что я способна понять, несмотря на то, что я - другая. Бывают люди, которые способны повести за собой - и именно они способны перевернуть сознание любого человека, даже такого избалованного существа, как я. Таким был Марат. И, ступив с закрытыми глазами на тропинку, по которой он шел вперед, я никогда об этом не пожалела. - Бьянка оживилась. - А хочешь, я покажу тебе свои первые статьи? Я храню их. Антуан вынес мои сокровища во время того пожара, среди них были и первые номера "Друга народа" с моими статьями.

- Покажи! - заинтересовался Огюстен, положив дымящуюся сигару в пустую чашку, стоявшую на табурете. - Странно вспоминать события тех лет... Кажется, что все было очень-очень давно. Покажи статьи, а потом ты прочтешь их. С выражением.

- С радостью! - встрепенулась Бьянка. - А потом с выражением расскажу, что говорили люди на улицах, и как реагировали некоторые депутаты... Господи, Огюстен, сколько же всего я тебе не рассказывала! - искренне воскликнула она.


- Это поправимо. К тому же... - прислушавшись, Огюстен ругнулся сквозь зубы, а потом бросил взгляд на часы. Три часа. И кого, спрашивается, принесло в такое время? Стук в дверь повторился, негромкий, но требовательный. Жюльетт тоже услышала, замерла у комода с толстой кожаной папкой в руках и слегка пожала плечами, давая понять, что сама удивлена. Впрочем, сколько времени нужно на то, чтобы спровадить незваного гостя? Внутренний голос тут же ответил, что это смотря за чем пришли: как раз в такое время ходят с арестами. Огюстен мысленно велел внутреннему голосу заткнуться и плюнув на приличия пошел открывать, как был: босиком и в рубашке.
- Гражданин, твою мать, посмотри на часы и скажи, какого х... - еще не закончив монолог, Огюстен узнал ночного гостя, но остановиться уже не мог. Какого черта Сен-Жюсту понадобилось здесь ночью? Более или менее веской причиной мог служить, разве что, штурм Тюильри, а остальное могло подождать и до утра. Но раз пришел, то, разумеется, черт с ним. Сейчас обязательно скажет, что нужно бежать в Бюро в такое время, но по его скромному мнению, если бы Бюро так работало 24 часа в сутки, то преступников не осталось бы. Высказав все, что думает по поводу визита в наиболее краткой форме, Огюстен пустил политика в квартиру, захлопнув за ним дверь. А потом осведомился: - В городе пожар или роялисты решили собраться с силами и отвоевать Тюильри? Разумеется, только очень веская причина могла помешать тебе отправиться спать после заседания, а весело провести время... - он принюхался, - В кабаке с бутылкой вина.

- Не ори, - коротко сказал Сен-Жюст. - Он с тоской окинул взглядом комнату. Огюстен даже не догадывается, про что он сегодня будет говорить с Клери, иначе не строил бы из себя недовольного супруга, которому не дали довести до конца романтический вечер. А Клери молодец… Ловко гнет свою линию, превращая Огюстена в настоящего спутника тайной аристократки. Только сейчас он заметил, как сильно отличается ее нынешняя квартира от прежней. Тут все говорило о том, что она сделала выбор в пользу долгосрочных отношений и старательно прививает Огюстену чувство прекрасного. А может быть, он всегда в глубине души стремился к этому, и лишь строил из себя толстокожего мужлана. Ведь неспроста говорили, что он таскал за собой аристократок…

После разговора с Робеспьером Сен-Жюст бросился домой и быстро набросал свою утреннюю речь для Конвента, стараясь использовать все полученные советы. На это ушло около двух часов. Поначалу было трудно, затем удалось взять верный тон и все пошло по накатанной. Все это напоминало решение задачи по заданным формулам, и в конце концов стало приносить удовлетворение. Но когда была поставлена точка, увлеченность сменилась апатией. Он знал, что значит потерять друга, и проходил через это неоднократно. Но мучительная и долгая смерть у тебя на глазах… Сколько осталось Робеспьеру? Месяц? Два? Или счет пошел на дни и болезнь прогрессирует быстрее, чем раньше? Ответов не было. Часовая прогулка по пустым улицам. Таверна на окраине Париже. Вино, трубка и тяжелые мысли, от которых никуда не деться. Тогда-то он и решился поговорить с Клели немедленно. Пусть Огюстен предполагает что угодно – но он уведет ее к себе и все расскажет.

– В отличие от тебя, я не имею возможностей выделять себе особые часы на развлечения. Поэтому приходится совмещать. Приятное с полезным. Жюльетт, нам надо кое-что обсудить. Отложить разговор не представляется возможным. Собирайся и пойдем. – продолжил Сен-Жюст и устроился в кресле.

- Но ты даже не сказал, что случилось… Антуан, о боже мой, ты выглядишь так, словно у тебя кто-то умер… - Бьянка обрела дар речи и положила папку на стол. Она боялась заглянут в его мысли, потому что знала: Сен-Жюст никогда не пришел бы вот так, среди ночи, просто так.

- Я объясню. У себя. Нет, никто не умер, - снова коротко ответил Сен-Жюст. – Пожалуйста, пойдем.

- Гм... - Огюстен неторопливо раскурил погасшую сигару. - Если у тебя плохое настроение, то не нужно срывать его на других, могут неправильно понять. Зная тебя, могу предположить, что что-то все таки случилось, иначе не притащился бы ночью. Поэтому я сейчас пойду прогуляюсь... - Он говорил спокойно, но на самом деле готов был треснуть от злости, во-первых, из-за тона Сен-Жюста. Кто к кому, спрашивается, зашел без приглашения? А во-вторых, вытаскивать Жюльетт на прогулку в три часа ночи из ее собственной квартиры было даже не плохим тоном, а дикостью. Было мало сплетен, так мы добавим. Вернувшись в спальню, он быстро привел себя в порядок, прикидывая, куда можно пойти в три часа ночи кроме ближайнего борделя и пришел к томуже выводу, что и Сен-Жюст: таверны на набережной закрывались только под утро, следовательно, туда.