Вампиры Анны Райс

[Eleni]

Июль 1794 года

Квартира Бьянки

Бьянка, Сен-Жюст

- Ты мог бы быть немного вежливее с Огюстеном, Антуан, ну почему ты всегда… - Бьянка осеклась и замолчала, не спуская с него глаз. В последний раз они виделись после ее возвращения из деревни призраков. Так она окрестила странное место, с которого началось их жуткое путешествие в прошлое, переплетенное видениями образами тех, кого невозможно забыть. Антуан расспрашивал ее долго и скрупулезно, затем сравнивал ее рассказ с тем, что ему удалось выяснить от Маэла, что-то прикидывал, что-то помечал в своем блокноте… А потом поднял на нее совершенно счастливые глаза и поблагодарил – искренне и от души. В такие моменты он казался младше своих лет. А она уже давно поняла, что именно в своем неуемном любопытстве и тяге к неизведанному он черпает свою силу. После того разговора она совершенно успокоилась и с головой ушла в свою вторую жизнь, в которой был Огюстен, и в которой не оставалось места для призраков и размышлений о тяготах и плюсах бессмертного существования. Но теперь… Бьянка села рядом и взяла его за руку.
- Что произошло, Антуан?

- Робеспьер… Я пришел, чтобы попросить тебя… Я знаю, что ты способна продлевать людям жизнь, но не знаю, как ты это делаешь… Я знаю, что ты неоднократно помогала тем, кого любишь. Сегодня я узнал то, чего не знает никто из его близких. Его болезнь – на финальной стадии. Я это чувствую. А он не отрицает. – Сен-Жюст поднял голову. Их взгляды пересеклись. – Прошу тебя, Клери. Помоги ему остаться. Он не должен уходить вот так… Я вижу, как ему тяжело.

Бьянка молчала. Равномерный стук – то ли сердце сидящего с ней рядом смертного друга, то ли часов. Еще одна смерть, которая настигла внезапно. Безусловно, они были к этому готовы, и знали, но сам Робеспьер так ненавидел жалость и подобные разговоры, что они привыкли закрывать на все глаза. Сен-Жюст тем временем говорил. Она никогда не слышала, чтобы он говорил вот так: это был поток воспоминаний, начиная с их первой встречи, заканчивая самыми яркими моментами жизни. Таким она его видела лишь раз – в ночь казни Демулена. Но Демулена она почти не знала, а Робеспьер… С губ едва не сорвались слова обещания. Да, конечно, разве можно малодушно наблюдать, как этот мудрый человек уходит из жизни по причине простой болезни? Наблюдать, зная, что ты можешь помочь, и не протянуть руки, чтобы вырвать его из смертельного омута? Сен-Жюст просил. Нет, скорее, он и правда умолял помочь. Но почему она молчит? Откуда взялся тихий шепот: «Ты не имеешь права решать за других?» Робеспьер был шокирован, узнав о ее природе. Он всеми силами старался не вмешиваться и не сталкиваться с ее умениями. Лишь однажды он принял ее помощь – но тогда он был слишком слаб, и она фактически сломила его волю, устроив тихую истерику. Теперь все будет иначе.
- Он не согласится, Антуан. – тихо сказала Бьянка. Она знала, что еще немного – и расплачется от сознания собственного бессилия.

- Откуда ты знаешь? – Сен-Жюст вскочил и заходил по комнате. – Ты предлагала ему это? Как ты можешь решать за него? Я вижу, как он смотрит на зал заседаний, вижу, как ему больно сознавать, что ее немного – и его не будет, и он не доведет до конца начатое. Господи, Клери, он готовит себе замену. Из меня! Он пытается передать мне свое искусство! Ты понимаешь, как далеко все зашло?

- Именно потому что я не могу решать за него. Антуан, прошу тебя, не говори так, я едва держусь, чтобы говорить спокойно, а не лить слезы у тебя на плече! – взмолилась Бьянка. – Он не подпустит меня, он откажется, он больше не будет играть в эти игры! Прошу тебя, попытайся понять! Я видела его глаза, и видела, в какой ужас он приходит каждый раз, когда я лишь намекаю ему на то, что могу сделать! Боже мой, ты же совсем ничего о нас не знаешь!

- Так расскажи. Расскажи мне сейчас. Все. Полностью. Мы с тобой – одно целое, ты сама мне об этом твердила десятки раз. Расскажи, на что ты способна, и мы примем решение вместе вместо того, чтобы хоронить его и оплакивать, пока он здесь, с нами. – Сен-Жюст резко замолчал. Он боролся с собой, пытаясь настроиться на деловой лад. Он – стратег. Робеспьер неоднократно признавал это. Он сможет что-то придумать, если знать все составляющие.

- Хорошо. Сядь. Тебе не понадобится слышать мой голос. Ты все увидишь – тебе позволят твои особые способности. Я расскажу тебе о том, как однажды стала частью твоего сна и вытащила тебя с того света. Год назад. Под мостом. Это была смертельная рана. – Бьянка заговорила. Ее рассказ напоминал страшную сказку. Но она не упустила ни одной детали. Вся ее жизнь – начиная с той ночи в Венеции, когда она навсегда ушла в мир мертвых, до последних событий. Охота на людей, вынужденное бессмертие, с которым нельзя расстаться, вечное одиночество и наблюдение за тем, как уходят все, кого ты любишь. И разговор с Робеспьером, во время которого она призналась ему в том, что собирается забрать с собой его ближайшего соратника. – Когда-то я обещала тебе это. Я готова, Антуан. Решение за тобой. Теперь ты знаешь, чего лишишься и что приобретешь, если выберешь бессмертие. А я знаю одно. Я не смогу уговорить Робеспьера принять мою помощь еще раз. Но от тебя он может принять ее. Решай. – Бьянка опустила глаза.

Сен-Жюст некоторое время сидел, с трудом переваривая свалившуюся на него информацию. Понадобится время, чтобы все осмыслить. О том, как все обстоит на самом деле, он не догадывался. И только сейчас понял, каких трудов стоило ей рассказать ему все свои секреты. Но Клери была права.
- Я тоже готов, Клери. Мне понадобится некоторое время, чтобы завершить все дела и подготовить почву для грядущих перемен. Мы будем вместе. Вечно. И мы все сделаем правильно. Две недели. Может быть, чуть больше.

Бьянка улыбнулась и кивнула.
- Ты хотел, чтобы это произошло в Блеранкуре. Через неделю я отправлюсь туда, чтобы все подготовить.

Когда вернулся Огюстен, они вместе листали старые заметки, тихо переговариваясь о своем.

[Odin]

Июль, 1794

Дом возле Люксембургской тюрьмы // Тюильри.

Морис, слуга де Бриссара // Морис, Мерлен, Сен-Жюст.

Морис сидел в углу и играл сам с собой в игру, которой научил его один попрошайка. Хороший был нищий... Только потом его арестовали за бродяжничество, а может, за что другое и больше никто никогда не видел этого человека. Но игра осталась, она была хороша тем, что играть в нее можно было вдвоем, а можно и самому, чтобы скоротать время. В игре один на один он почти всегда выигрывал, получая таким образом если не денежку, то кусок хлеба, а иногда и кусок сахара. Сейчас, правда, приходилось играть самому и для того, чтобы скоротать время и потому, что это злило его сторожа. Шестнадцать точечек на полу, размеченных куском штукатурки и шесть мелких камешков, которые нужно было переместить из угла в угол таким образом, чтобы остался всего один. И получается не сразу. Потому что мысли путаются и страшно. Он попробовал бежать ночью, но соглядатай выстрелил, как и обещал. Правда не в него, а в потолок, за что и спасибо. Еще приходил тот страшный человек и задавал, задавал, задавал свои глупые вопросы об Андрэ. Но он действительно не знал, куда ушел Андрэ, раз не собирался показываться на глаза дядьке! А если бы и знал, то не сказал бы, упрямства у него было столько, что не переупрямят и сто ослов. Кроме того, он был уверен, что эти люди - роялисты. Какой же из него патриот, если выдаст друга врагам народа? Поэтому и твердил одно и то же, заунывным голосом, как всегда, когда не хотел сознаваться в проступке даже несмотря на колотушки. Было бы впервые! На лестнице послышались шаги. Морис убрал камешки в карман, понимая, что сейчас опять будут спрашивать. На всякий случай он придал лицу туповатое выражение, которое всех почему-то сильно раздражало.

Вопреки ожиданиям, тот человек не стал задавать вопросов, а просто приказал завязать глаза. Неужели его сейчас расстреляют? Он слышал, что роялисты расстреливали патриотов и завязывали им глаза, чтобы те не видели, кто выстрелил... наверное. Сердце заколотилось так, что, казалось, выскочит. Взвыв, Морис бросился на своего соглядатая, который спешил выполнить приказ, кусаясь и царапаясь, стараясь бить по чему попало. Но все равно они были сильнее и глаза завязали, а руки свели за спиной и «поддали пинком ускорение», как говорил дядя Жак. Что такое «ускорение» он понимал только по тому, что с этими словами вышибала обычно расправлялся с не в меру выпившими и с его папашкой в том числе. Так или иначе, пинок заставил шагать прямо, а он даже не знал, куда его ведут.

Самые страшные мысли закрались в голову, когда по фырканью лошадей Морис понял, что рядом экипаж. Значит, хотят увезти подальше и убить там? Будто в подтверждение, в бок ткнули чем-то твердым.

- Закричишь — выстрелю. Понятно?

Морис кивнул. Он был бы и рад закричать, только слова застряли где-то в горле. Экипаж мягко тронулся. Возможно, он бы сумел выпрыгнуть и на ходу, да только рядом кто-то сидел. Он так и не понял кто именно, «страшный человек» или тот, другой, который все хмурился и которого, если он правильно услышал, называли «барон». Только тихо называли, шепотом, потому что сейчас всех недобитых аристократов отправляли прямо на гильотину. Хорошо, если и этих отправят туда же. А вот он... И никто так и не узнает, где он пропал... Размышления были такими тягостными, что он не заметил, как карета остановилась, с глаз сорвали повязку, а его вышвырнули прямо на мощеную булыжником мостовую.

- Ааааа! - от неожиданности вернулся голос. Вскочив на ноги и дико озираясь, он увидел только удаляющийся экипаж.

- А ну посторонись! Посторонись! - возле уха свистнуло, плечо обожгло, а там, где он стоял, прогромыхала телега, груженая мешками. Мост. Он был на мосту, тот, что возле Консьержери. А значит, отсюда недалеко до Тюильри и до Лувра. Морис забыл о боли, пробежал за телегой, благо, ехала она медленно из за других экипажей, и, подпрыгнув, спрятался за мешком. Раз извозчик такое дерьмо, то пусть и от него будет польза. Зажимая рукой плечо, он старался не реветь, как девчонка, а думать, куда лучше пойти. К гражданину Давиду? Художник, наверное, подумал, что он убежал и теперь возьмет для своей картины кого-то другого... Вот хотя бы Андрэ. Это было уже слишком и Морис все таки заревел, скорее от обиды, чем от пережитого страха, но потом зажал рот рукой, так как его могли услышать. Получить кнутом еще раз не хотелось, поэтому волей-неволей пришлось вернуться к размышлениям. Решено, он пойдет к гражданину Давиду, а потом попросит отвезти его в Тюильри и там расскажет про роялистов все, что знает! Жаль, что не подумал прицепиться к тому экипажу и не выследил их, а то, может быть, стал бы героем...

***

Размечтавшись, Морис едва не проехал Лувр, но вовремя спрыгнул и побежал к мастерской гражданина Давида. Дверь открыл не Давид, а какой-то человек в странной одежде и испачканном краской переднике.

- Что тебе, мальчик? - спросил он.

- Мне... Гражданин Давид... Рисовал... картину... - пробормотал Морис, понимая, что художник, чего доброго, надерет уши за побег. Ну и пусть надерет! Только он сначала все расскажет! А потом закралась и совсем плохая мысль: а что, если гражданин Давид не поверит и решит, что тот все врет? Ведь похоже же на вранье? Похоже. И это будет еще хуже, чем надрать уши в сто раз.

- А, юный патриот! - улыбнулся человек в переднике. - Гражданина Давида сейчас нет, он на заседании. Заходи к вечеру...

- Да нет, я... - неловко пробубнил Морис и уже повернулся, чтобы уйти, но тут заметил... Заметил своего соглядатая! Показалось? Он был уверен, что нет. Может, и сошел бы за простого гражданина, но его гусиную походку ни с кем не спутаешь. И фрак в рыжую полоску. И туфли с пряжками. Насмотрелся на них... во как. И руку закладывает за отворот фрака, лизоблюд недобитый. И морду воротит, вроде интересуется хорошей погодой и все. Развернувшись на пятках, Морис бросился бежать со всех ног.

- Эй, мальчик, подожди... - несся вдогонку голос человека в переднике и смешной одежде, но он не обратил на это внимания, так как заметил, что «гусь ощипанный лизоблюдский» направляется быстрым шагом в ту же сторону. Только держится, сукин кот, на расстоянии, вроде он и не при чем, просто так гуляет. Теперь двух решений быть не могло. Он идет в Тюильри, там много народу и можно поднять вой, это раз. Раз гражданин Давид на заседании, то его и нужно искать в Тюильри, это два. И можно побежать в ту часовню и предупредить Андрэ, это три. Морис сам придал себе ускорение, стараясь бежать как можно быстрее. Благо, до Тюильри не далеко.

***

Мерлен выругался, когда прямо на него налетел какой-то человек.

- Осторожнее, болван, куда черт тебя несет! - Он молниеносно схватил за руку маленькое существо, которое так бестактно носилось у входа в Тюильри, но когда увидел, что перед ним - всего лишь ободранный мальчишка с неумытой физиономией, отпустил его. - Ты что тут делаешь, маленький гражданин? - спросил он добродушно. - Потерял кого-то? - Внешне ребенок не походил на местных - не было в нем той наглости во взглядах, что отличала маленьких парижан - оборванцев. Мерлена осенило. - Или сам потерялся?

- Не сам и не потерялся, - сердито ответил Морис, но потом подумал, что сердиться можно только на себя: налетел, видимо, на депутата. Если и правда то, что такие трехцветные пояса носят только депутаты Ковента, а не все, кому лень. Думая, как бы убежать, он вспомнил о погоне и обернулся. На секунду показалось, что в толпе мелькнул ненавистный рыжий фрак, но может быть он просто слишком боится, вот и мерещится всякое. На всякий случай он решил быть полюбезнее: - Извини, что толкнул тебя, гражданин. А ты не знаешь случайно, как найти гражданина Давида? Мне сказали, что на заседании...

- Давида? Гм... Ну да, видел его сегодня. - Мерлен почесал в затылке, разглядывая мальчишку. Посыльный? Непохоже. Посыльные обычно одеты поприличнее. - Ты, наверное, по поводу праздника? - выдвинул он вслух предположение. Этот праздник обсуждался уже не первый день, и сегодня ему было посвящено чуть ли не целое заседание Конвента. Сен-Жюст выступил с нетипичной для него речью, заверяя всех в братской любви и желании помочь ближнему. Черта с два. Замыслил какую-то пакость наверняка, чертов засранец - вот и поет соловьем о патриотизме в отсутствие Робеспьера.

- И по поводу праздника тоже, - кивнул Морис, но потом подумал, что сейчас прогонит его этот гражданин и скажет, что много там на праздник таких желающих. Поэтому поспешил прибавить: - Меня гражданин Давид знает, он меня рисовал на своей картине. Но я ушел и не хочу, чтобы гражданин Давид думал, что я совсем сбежал... - повертевшись, Морис все время пытался высмотреть "лизоблюдского гуся", но сейчас куда-то ринулась целая толпа человек в двадцать и скрыла всю обозрение. Он вздохнул и поднял взгляд на гражданина. Торчать здесь, как шест на капустном поле не хотелось: - Ты можешь отвести меня к нему, а, гражданин?

- А, так ты тот самый сбежавший санкюлот, из-за которого Давид сегодня весь день пыхтел от злости? - рассмеялся Мерлен. - Что ж ты так художника-то, а? - увидев, что напугал ребенка, Мерлен по-дружески похлопал его по плечу. - Да ладно, парень, шучу я. Я вообще не понимаю, чего смотреть на человека часами, чтобы нарисовать картину? Умел бы рисовать, все бы быстрее делал. Но - не умею.

- Ну, он же художник, - вступился за Давида Морис, но так как в рисовании ничего не понимал, то достойных аргументов в защиту не нашел. Взвесив слова гражданина, он только почесал в затылке: - Да, наверное, это он из-за меня ругался... Эх... Гражданин, ну отведи же меня к Давиду! Ко мне и так привязался какой-то подозрительный и мне кажется, что он что-то выслеживает и я его боюсь... Вот! - он продемонстрировал разорванную кнутом извозчика рубашку и немного подумав, прибавил: - Это из-за него.

- Кто это тебя так? - нахмурился Мерлен. Он хотел спросить что-то еще, когда спиной почувствовал напряжение депутатов и обернулся. Сен-Жюст. Легок на помине, дьявол проклятый. Шествует в своем банте, словно на параде. Вот кому было бы весело начистить надменную физиономию - просто чтоб посмотреть, как меняется его лицо. Верно говорит Фуше - к чертовой матери такой триумвират, что не способен навести порядок в стране. Ну ладно Робеспьер - он хотя бы болен. Но эти двое... Тьфу. - Гражданин Сен-Жюст! Тут за ребенком подозрительный гоняется! Что-то твоя полиция не видит очевидного. Разберись-ка! - сымпровизировал Мерлен, не удержавшись. Сен-Жюст повернул голову и пошел к нему. Вот и отлично. Он теперь явно лезет на первый план - и не сможет от мальчишки отмахнуться при всех. Пусть хоть полезное дело сделает.

- Что произошло? - Сен-Жюст окинул Мерлена холодным взглядом. Он шел обедать, но Мерлен поставил вопрос таким образом, что не отреагировать было бы неверно. Он же теперь занимается общественным мнением... Последняя мысл отозвалась горьким уколом.

- Расскажи, парень, что за подозрительный тебя хлыстом отходил? - Мерлен ухмыльнулся и подтолкнул Мориса вперед.

- Не отходил, - Морис вытер нос рукавом, но раз уж начал говорить - то говори. Хороший совет, вот только рассказывали, что увидеть этого самого Сен-Жюста означает отправиться на гильотину. Сразу. А еще рассказывали, что он всегда выходит на трибуну всегда со списком и тех, кого называет, тоже отправляют на гильотину. Поэтому и назвали его Ангелом Смерти. Все это не слишком располагало к дружеской беседе, тот гражданин,  которого он толкнул, был гораздо менее страшный. - Извозчик ударил кнутом, когда я убегал от него. Гражданин в рыжем сюртуке и с пряжками на туфлях показался мне подозрительным. - На всякий случай, он решил не говорить больше, а то наболтает себе как раз на гильотину...

- А вообще он ищет гражданина Давида, - помог Морису Мерлен. - Ну, удачи вам, граждане. Пойду пообедаю. - Он подмигнул Морису и неторопливо пошел в сторону таверны.

Сен-Жюст проводил его недобрым взглядом, проклиная сорвавшийся обед. Через сорок минут надо быть в Бюро, затем подготовиться к совместному заседанию обоих Комитетов, потом - заседание и ночью - детальная проработка планов на завтрашний день с тайным отрядом, созданным им для того, чтобы выследить шпионов Бюро общей полиции. Он вздохнул и перевел взгляд на мальчика. - Ну пойдем, патриот. Расскажешь, чем именно показался тебе подозрительным гражданин. - Он взял Мориса под локоть и повел в сторону входа в здание.

***

- Устраивайся, - Сен-Жюст кивнул Морису на стул напротив себя. Они сидели в комнате для допросов в Бюро, куда Сен-Жюст привел мальчика сразу после беседы с Мерленом. От голода трещала голова, и он проклинал про себя и Мерлена, и этого неповинного ни в чем юного гражданина, и Вадье с его Бюро за компанию. Порывшись в столе, Сен-Жюст обнаружил кулек с миндалем, точнее, с остатками миндаля. И несколько засохших кусков хлеба. В животе заурчало. Поразмыслив, Сен-Жюст выложил кулек на стол. – Угощайся. Ты, наверное, голоден? – Мальчика и правда выглядел не лучшим образом. Скорее всего, бродяжка, каких сейчас много. Вот и наступило время, когда в таком возрасте дети вовсю орудуют понятиями «подозрительный»… - Угощайся и рассказывай, что стряслось, - добавил Сен-Жюст. Если ребенок начнет есть, то присоединиться к нему не будет неприличным.


- Ничего не стряслось, - угрюмо сказал Морис, изучая свои башмаки, хотя и понимал, что это не ответ. Но ведь хотел он рассказать кому-то про роялистов? Хотел же? Вот, пожалуйста... Теперь послушают, а потом отправят на гильотину. Говорили, что всех отправляют на гильотину или в тюрьму, а сам он однажды видел, как одного старика арестовали за то, что тот разговаривал с подозрительными. Поразмыслив, он понял, что молчанкой не отделается и если будет так продолжать, то точно отправят в тюрьму. Да и он точно хотел рассказать все гражданину Давиду, потому что хотел, чтобы роялистов арестовали. - Я сидел у гражданина Давида в студии, он рисовал меня для картины, - начал рассказ Морис. - А потом гражданин Давид ушел, сказал, что вернется, но его долго не было. Потом пришел человек, такой важный и сказал, что гражданин Давид велел поехать со мной в другую студию. Я согласился. - Морис обстоятельно бубнил рассказ, стараясь ничего не забыть. Папашка Анетт рассказывал, что всегда нужно запоминать разные мелочи, туфту, на которую не обратил бы внимания. Поэтому он запнулся, дойдя до места, где собрался бежать: - Потом этот гусь сказал: «Простите, ваша светлость!», у обоих перекосило морды. Один был худой и высокий, прихрамывал, его назвали «барон», а второй тоже высокий, только побольше барона и не такой худой. И кажется старше. Я не знаю, как его зовут, его никак не называли... - он рассказывал быстро, так как больше рассказывать было и нечего. Ну, просидел в комнате. Ну, попытался удрать. Ну, они начали стрелять. А потом увезли и бросили возле Консьержери. Потом пошел к Давиду. - А потом заметил, как тот гусь следит за мной, он и пошел за мной. Я испугался и побежал искать гражданина Давида, чтобы рассказать ему, только толкнул того депутата, а дальше ты знаешь.

Сен-Жюст слушал, стараясь сохранять бесстрастное выражение лица, хотя и был потрясен рассказом до глубины души. Даже не рассказом, а стечением обстоятельств. Робеспьер упомянул о том, что Шарль добирался до Парижа вместе с каким-то мальчишкой из Севра. И что они вместе работали у Давида. Далее следы второго мальчика терялись. Сам Шарль считал, что его друг обиделся на его отсутствие и ушел... Знал бы он, как ошибался! Картина становилась ясна. Барон де Бац и де Бриссар шли по следу Шарля, но случайно похитили не того мальчика. Это значило, что у них есть третий помощник - эти вряд ли спутали бы Шарля с другим мальчиком. Сен-Жюст порылся в папке и извлек старый рисунок, сделанный Клери.

- Этот человек? - он протянул рисунок Морису.

- Да, - тихо сказал Морис. Физиономии похитителей он запомнил, казалось, на всю оставшуюся жизнь. Немного помолчав, он спросил: - А теперь что будет, гражданин? Меня отведут в тюрьму или сразу на гильотину?

Сен-Жюст грустно улыбнулся. Вот она - слава. Наверное, его именем уже пугают детей, раз мальчишка так реагирует.

- Нет, - как можно более мягче сказал он. - Ты попал в очень неприятную историю, и тебе здорово повезло, что ты так легко отделался. Но за тобой, скорее всего наблюдают. А это значит... - Неожиданная мысль заставила на секунду замолчать. Робеспьер вряд ли одобрил бы подобное, но если есть возможность поймать де Баца... - Послушай... Я вижу, ты настоящий патриот. Ты хотел бы помочь поймать своих похитителей? И, кстати, как тебя зовут? - Произнося это, Сен-Жюст продумывал, что можно извлечь из сложившейся ситуации. Мальчика отпустили, чтобы наблюдать. Значит, к нему кто-то приставлен. Значит, рано или поздно он себя выдаст. И если заполучить этого неизвестного, можно добраться до барона, выбив показания любым способом.

- Меня зовут Морис Виллье, - он все так же изучал свои башмаки и несмотря на то, что очень обрадовался тому, что гильотина пока что отменяется, вопрос поставил его в тупик. Гоняться за своими похитителями не хотелось, у них пистолеты, иежду прочим. И быть приманкой на крючке, как на рыбалке, тоже не очень-то хотелось. Но этот потом скажет, что он, Морис, не патриот вовсе и так далее, а, пожалуй, заговорщик, раз волей-неволей с заговорщиками яшкался. И все равно отведет на гильотину. Но говорить что-то надо было и он спросил, хоть и без особого энтузиазма: - А что я должен буду сделать?

- Ничего, - Сен-Жюст поднял глаза от блокнота, в котором быстро записывал рассказ Мориса. Одного взгляда хватило, чтобы понять: мальчишка напуган и использовать его нельзя. А жаль. - Ничего, Морис. Просто никому не рассказывтаь о произошедшем, вот и все. За тобой будут следить. А это - опасно. Стране нужны такие патриоты, как ты. Ведь ты не испугался, оказавшись в плену у заговорщиков, верно? Сейчас я отведу тебя к Давиду. Пообещай мне, что ты не будешь ничего никому рассказывать. - Последняя фраза прозвучала серьезно и по-взрослому. Сен-Жюст представил себе, как быстро разнесутся сплетни по всему Тюильри, если Морис разболтает все художнику. А лишний шум - ни к чему. - Ты понял меня, Морис? Обещаешь?

- Не скажу, - пожал плечами Морис. Вот было бы смешно, если бы он с самого начала рассказал все Давиду! Но в любом случае, опираться и болтать было бы глупо, об этом знал и без подсказок, поэтому еще раз повторил: - Не скажу. А что мне делать, если я еще раз увижу того гуся? Ты же сам сказал, что за мной наблюдают... И со мной друг был, Андрэ, - Морис вытер нос рукавом. На самом деле он совсем не хотел рассказывать про Андрэ, но и молчать не мог, потому что понял: то ли его, то ли Андрэ кто-то хочет убить... Не побоялся же тот гусь выстрелить, когда он попробовал сбежать?  - Андрэ хотел позвал жандармов в Севре, когда увидел того, который барон. Только барон убежал, даже про лошадь забыл еще перед тем, как папашка Анетт притопал. А я лошадь охранял, деньги зарабатывал... вот и знаю... - тяжело вздохнув, он заключил: - Это они за Андрэ гонялись, а не за мной.

- Не беспокойся. Мы будем приглядывать за тобой. Впрочем... Посиди-ка тут. - Сен-Жюст вышел и запер за собой дверь. По-хорошему, ребенка нужно изолировать, как ценного свидетеля. Но если его изолировать, они никогда даже не узнают, что за человек помогает в данный момент барону, и не узнают, где прячутся заговорщики. Дело приобретало слишком опасный оборот. Нужно приставить к парню наблюдателей. А затем рассказать новости Робеспьеру. Шарль и его друг из Севра станут дополнительной темой для разговора. Лучше так, чем вновь и вновь возвращаться мыслями к его болезни...

Морис огляделся по сторонам и только убедившись в том, что дверь никак не отпереть, бросил в угол карманьолку, намереваясь поспать, раз поесть все равно не дадут. Да и отдохнуть после таких переживаний не мешает... Зато можно быть уверенным, что сюда гусь с пистолетом точно не ворвется. Обдренный хоть такими, за неимением более радужных, мыслями, он лег и вскоре заснул.

[Eleni]

Июль 1794 года

Луи Шарль, маркиза де Шалабр, Робеспьер, Сен-Жюст и др

Дом Никола//дом Дюпле

- Жанна, а чем всем так нравится Шекспир? – Шарль отвел глаза, так как знал, что вопрос – стыдный. Но ничего не мог с собой поделать. Уходя от Робеспьера, он попросил почитать Шекспира, но ни одним произведением не заинтересовался. А Гамлет просто довел до слез – так там все было сначала скучно, а потом – грустно. И это – литература?

В доме Никола его встретили, как родного. Вот только он не чувствовал себя тут уютно. Никола пропадал в трибунале, и в доме всем заправляла его жена – женщина несомненно добрая, но уж очень суровая. Он несколько раз попытался ее разговорить, но тщетно. А дети Никола… Они были слишком взрослыми. Да и интересы у них здорово отличались. В общем, к полудню Шарль заскучал и загрустил окончательно. Главное, он не мог выйти на улицу – Франсуа строго запретил ему это делать и предупредил – только в сопровождении взрослых. Оно было понятно – враги не дремлют, и все такое. А потом появилась Жанна. И все снова встало на свои места.

Жанну Шалабр Шарль полюбил с первого взгляда. Наверное, потому что именно про нее Франсуа особенно сильно предупредил: надо держать ухо востро и никак себя не выдать. Он представлял ее себе тощей и злобной дамой лет пятидесяти, вроде тех, кто приходили заниматься немецким языком с сестрой Мари. Но она оказалась совсем не такой, а очень даже симпатичной и доброй. Особенно добрыми были глаза – казалось, что она любит весь мир. Да и вообще, она была совсем другой. И немного напоминала прошлую жизнь. Может быть, у нее в роду были какие-нибудь аристократы? Сейчас они сидели в гостиной и говорили про Шекспира, а еще Жанна рассказывала разные истории – легенды о древних героях. С ней было очень интересно разговаривать!

- Ну что ты, Андрэ, в книгах Шекспира смысла гораздо больше, чем ты думаешь, - мягко ответила маркиза и потрепала мальчика по волосам. – Но ты еще слишком мал, чтобы понять. Однако, при твоей образованности, думаю, года через два ты сможешь прочесть Шекспира новыми глазами. Ты очень умный мальчик.

-Ну, не очень, - скромно потупился Шарль, хотя ему было, конечно, очень приятно это слышать.

Жанна снова улыбнулась – почти заговорщицки, и поднялась: - Кажется, я знаю, что тебе почитать. Через несколько минут она вернулась, неся в руках красиво переплетенную книгу.

- «Томас Мэлори. Смерть Артура». – прочел он и недоуменно поднял глаза.

- Эта книга – о рыцарях круглого стола и великом короле Артуре. Уверена, что тебе она покажется интересной, Андрэ. И с удовольствием готова обсудить ее с тобой, как только ты захочешь.

- Спасибо, Жанна! – просиял Шарль. И тут его осенила идея. Франсуа ведь сказал, что ходить по улицам можно только в сопровождении взрослых. Но ведь Жанна – тоже взрослая! Да и до дома Франсуа тут совсем недалеко. – А у меня к тебе предложение, Жанна…. Послушай… А ты не хочешь навестить гражданина Робеспьера?

Через полчаса они неторопливо шли, направляясь к дому на Сент-Оноре.

***

Зайдя во двор, Робеспьер ожидал увидеть кого угодно, но не Жанну и Шарля о чем-то беседовавших с хозяином дома. Не то чтобы он был раздосадован этим обстоятельством, просто слишком уж неожиданной была картина. И опасной, мягко скажем... Но судя по лицу Жанны, ребенок пока что вел себя верно и оставался для нее племянником Никола. Только надолго ли? Подобные мысли приходили в голову чаще, чем следовало, он часто думал о том, что подобное соседство слишком опасно, но ничего в сложившейся ситуации не мог поделать.

- Браун! - он намотал на руку поводок, пытаясь удержать собаку. Пес целеустремленно пытался поздороваться с Жанной, которую хорошо знал и у которой привык выпрашивать печенье. Удерживать крупное животное, которое, возможно, превосходило по весу его самого, было не так легко, поэтому он перехватил пса за ошейник, чтобы тот утихомирился. Кажется, прогуливать собаку становится сложно. - Фу, Браун! Добрый день, граждане. Вижу, вы решили прогуляться? Мы можем зайти в дом, но можем и продолжить прогулку.

Прогулку! - подпрыгнул от восторга Шарль. - Я столько всего не видел! Никола говорил мне, что Париж - очень красивый, а я толком его и не видел еще! Пожалуйста, давайте погуляем? Он сделал шаг вперед, но стоило Брауну повернуть к нему голову, испуганно отпрыгнул и вернулся к Жанне.

- Андрэ, гражданин Робеспьер только что прогулялся с Брауном, - укорила Шарля маркиза. Она видела, что Робеспьер устал и не хотела его лишний раз тревожить, даже ради любопытства этого очаровательного ребенка. - Предлагаю третий варивант. Давайте выпьем чаю в кафе? Андрэ, ты ведь еще не бывал в парижских кафе?

- Ну, так чтобы по-серьезному, не бывал, конечно, - приосанился Шарль, в восторге от того, как он прекрасно играет племянника Никола, приехавшего из провинции.

- Возле библиотеки есть довольно неплохое кафе, - склонил голову Робеспьер. Место было не только неплохое, но и сравнительно тихое, что немаловажно. Депутаты туда, как правило не доходили, а для праздно шатающихся бездельников слишком мало развлечений. Сама идея прогулки его тревожила, но это ощущение следовало отправить вслед за опасениями, иначе можно сойти с ума. Дополнительное затруднение состояло в том, что Браун ни в коем случае не желал идти домой и вцепился зубами в поводок, давая понять, что борьба будет долгой. - Хорошо, пойдем вчетвером, - сдался Робеспьер, протянув Жанне руку. - Пойдемте.

В этот момент из окна показалась голова Виктуар. - Гражданин Робеспьер! Вы вернулись! Как хорошо! Вас ожидает гражданин Сен-Жюст - уже четверть часа, как ожидает.

Маркиза слегка нахмурилась и перевела взгляд на Робеспьера, как бы спрашивая, не стоит ли им с мальчиком уйти, раз они явились так невовремя. Антуан вряд ли зашел в такое время просто выпить кофе. Скорее всего, у него было неотложное дело.

- Гражданин Сен-Жюст - это тот, который Антуан? - быстро спросил Шарль. - Как хорошо, что он здесь! Я должен его кое за что поблагодарить. Он очень помог мне, но пока не знает об этом.

- Благодарю, Виктуар! - Робеспьер спустил собаку с поводка, так как прогулку можно было считать отмененной. Однако не пригласить в дом Жанну и ребенка было невозможно, так как даже с самой банальной точки зрения выглядело и невежливо и просто обидно. Заранее он знал, что собеседник из него будет отвратительный по крайней мере, до тех пор, пока не выяснится в чем дело: обычно Антуан заходил вечером или рано утром. - В таком случае, пройдем в дом...

- Максимильян, случилось непредвиденное... - Сен-Жюст поднялся навстречу Робеспьеру и замер, словно увидел призрака. Шарль. Здесь. К тому же с де Шалабр. Что все это значит? Он с любопытством оглядел фигурку маленького короля и отметил, как сильно тот изменился. Исчезли скованные движения и нездоровая бледность. Перед ним стоял вполне нормальный ребенок - живой, веселый и любознательный - судя по тому, как его глаза забегали по сторонам. Вот это встреча... И как себя вести - неясно. - Добрый день, Жанна, добрый день, Андрэ, - выдавил из себя Сен-Жюст. Сейчас пришла запоздалая мысль о том, что разговор, видимо, отменяется. Ну что за день такой?

Шарль вежливо поздоровался. Он хотел сразу заговорить о Бородатом Рене, но осекся. А ведь наверное Антуан пришел сюда по делу, а не в гости. Лицо у него сейчас такое же серьезное, как тогда, в замке, когда он приехал из Парижа ночью. Стало неудобно, что он навязался в гости. А вот Жанна явно не почувствовала уколов совести, потому что вот у нее лицо было совершенно нормальное и спокойное.

- Я прошу простить меня... - Робеспьер окинул взглядом комнату, но еще прежде, чем успел изложить предлог, под которым ему нужно уйти, на выручку подоспела та же Виктуар с подносом в руках. Видимо, слышала их разговор во дворе, ведь речь шла о том, чтобы сходить в кафе. - Мы с Антуаном оставим вас на несколько минут. Очевидно, дело не терпит отлагательств. Благодарю, Виктуар, ты очень добра... - последние слова, обращенные к девушке, были совершенно искренни. Он торопливо поднялся наверх, уводя с собой Антуана. Лицо соратника было бледным и замкнутым, а вариантов того, что могло произойти - тысяча. Оказавшись в комнате, Робеспьер оперся спиной о дверь, чувствуя, что не сделает ни шага вперед до тех пор, пока не узнает о случившемся. - Что произошло, Антуан?

- Все не так страшно. Точнее, все будет не так страшно, если быстро что-то придумать. Сегодня совершенно случайно нашелся друг нашего... Андрэ. Морис. К счастью, я встретил его первым. Точнее, вторым - первым был гражданин Мерлен, - Сен-Жюст недобро усмехнулся. - И вот, что он мне поведал.... - он кратко пересказал всю сумбурную речь мальчика про его злоключения, включая то, что за ребенком явно была установлена слежка. - Стоит ли говорить, что когда я показал Морису портрет де Баца, он опознал его? Сейчас Морис находится в комнате для допросов Бюро, и за ним присматривают двое моих доверенных лиц. А я пришел посоветоваться, что делать дальше. Мы можем рискнуть и выпустить его, наблюдая. Таким образом, у нас появляется шанс поймать человека де Баца и устроить ему серьезный допрос...

- Так... - Робеспьер задумался, пытаясь охватить картину произошедшего в целом. Хорошо, что Антуан не стал медлить с этим разговором, так как в данном случае была необходима не столько быстрота, сколько согласованность действий. А еще желательно, чтобы они с Антуаном врали одно и то же, без намека на разные версии... Последнее подсказал ехидный внутренний голос от которого Робеспьер привычно отмахнулся. - Скажи, это ребенок, Морис, он подозревает что-либо о... личности своего друга?

- Нет, мне так не показалось, - твердо сказал Сен-Жюст. - Мальчишка, конечно, изворотливый и хваткий, как любой деревенский ребенок. Но он показался мне достаточно искренним. - Говоря это, Сен-Жюст порадовался, что Максимильян не ставит ему задачки, как вчера, а просто обсуждает ситуацию, как раньше. Тут была необходима полная скоординрованность действий. В противном случае, потянув за никточку по имени Морис, можно был потихоньку распутать и все остальное. Достаточно того, что любому нормальному политику покажется абсурдным, что глава роялистского заговора гоняется за племянником печатника, пусть даже и сидящего в трибунале.

- А тем, кому, возможно, попытаются рассказать о своих подозрениях... я говорю о де Баце... покажется абсурдным сам факт. По крайней мере, я на это надеюсь, - сказал Робеспьер. - Что же... полагаю, что нам остается только отпустить ребенка и в свою очередь поставить за ним наблюдение. Пусть сидит в студии у Давида, по крайней мере, все при деле. Мы не можем держать ребенка взаперти, в конечном итоге это может вызвать много вопросов и ненужные толки... Например, с каких это пор мы арестовываем детей... Тем более, что с Мерлена как раз станется рассказать о встрече Давиду.

- Да. Мерлен, похоже. готов раздуть кучу слухов из этой истории, - скривился Сен-Жюст. - Правда, то, как он ловко подсунул мне мальчишку с нелепыми подозрениями, в итоге сыграло нам на руку. Если бы Мерлен знал, то кусал бы локти. Черт побери, и почему я во всех вижу врагов? - Сен-Жюст недобро улыбнулся. - Ладно. Я рад, что мы мыслим в одном направлении. И очень надеюсь, что Морис будет молчать. Что делать с нашим подопечным? По идее мы должны сообщить ему про друга - иначе потом обид не оберешься. Он все-таки ребенок. И... прости, Максимильян, ты уверен в том, что Жанна - это лучшая для него компания?

- Не уверен, - тут же ответил Робеспьер. - А что предлагаешь делать? Только Никола мы и можем доверить "племянника", особенно после того, как о происшествии с похищением говорят не только в Севре, но в Париже... И согласись, что продумывая план мы не учли Жанну. С другой стороны, за ребенком есть хоть какой-то присмотр, у жены Никола и без него полно домашних забот. Мы сообщим ему про друга, разумеется. Направишь мальчика к Никола с запиской.

- Ты бы посоветовал Жанне не гулять с ним по улицам, - осторожно продолжил Сен-Жюст. Еще не хватало, если их вместе выследит гражданин де Бац. Это может закончиться чем угодно.

- Не могу же я держать их взаперти, - развел руками Робеспьер. - Во первых, могут пойти слухи, что мы намеренно прячем ребенка. Спрашивается, зачем? Опыт показывает, что гораздо меньше подозрений вызывает как раз то, что мальчишки суют свой нос везде и повсюду. А они умудрились прийти сюда из Севра, мелькали в Тюильри и у Давида... Во-вторых, у Жанны есть и свои дела, не думаю, что они будут вместе все время. А что касается де Баца, то если он поставит себе целью найти либо Жанну, либо ребенка, то найдет их. К сожалению, в целеустремленности этого гражданина мы имели возможность убедиться. Полагаю, что пока что можно обойтись без лишнего давления на ребенка, чем естественней он ведет себя, тем лучше в первую очередь для нас.

- Да, естественности ему не занимать, - согласился Сен-Жюст. - Удивительно, насколько он изменился. Еще немного, и я поверю в то, что из него может получиться вполне честный гражданин. Уж не знаю, чья это заслуга. Что ж, мне пора возвращаться. Я приму меры для поимки человека де Баца. А еще... Сегодня совеместное заседание двух Комитетов. Пожелай мне удачи, Максимильян.

- Удачи, Антуан, - серьезно сказал Робеспьер. - Если тебя не затруднит, зайдешь ко мне завтра утром или сегодня вечером, если будет что-то срочное. - С этими словами он вместе с соратником спустился в гостиную.

***

В гостиной было оживленно. Луи-Шарль, совершенно освоившись, веселил сразу трех гражданок – Виктуар Дюпле, Жанну и мадам Дюпле, которая, судя по всему, зашла по какому-то делу, но остановилась, заслушавшись забавного ребенка. Сам Шарль был в восторге от свалившегося на него внимания, и болтал с удовольсвтием.

- А хотите я расскажу вам, как в одной деревне под Севром готовят картофельный пирог? – спросил Шарль. – Я как-то раз был там проездом. И помогал чистить картофель. Ну, и подглядел. Хозяйка там клала в тесто немного масла, и сказала, что от этого тесто получается мягче. А еще она сказала, что пирог после того, как испекся, надо подержать под полотенцем, а не сразу ставить на стол. О, гражданин Робеспьер вернулся!

- Рад, что вы не скучаете, - улыбнулся Робеспьер, невольно подслушав разговор. Общительный ребенок ничем не напоминал то создание, которое они забрали из Тампля и, что немаловажно, болтовня на отвлеченные темы создавала совершенно иную картину, меняя представление о личности. И правильно, пусть лучше говорит о пирогах, а не о Версале. Вот только надолго ли? Этот вопрос возвращался постоянно, слишком велик риск. И слишком велик страх перед неосторожно сказанным словом. Наверное, это опасение будет иметь место всегда... Браун вылез из-под стола и неуверенно вильнув хвостом перебрался поближе к окну, морда в крошках ясно свидетельствовала о том, что кто-то поделился с ним печеньем и кем-то была на этот раз не Жанна, а Виктуар. Ребенок так увлекся рассказом, что не заметил собаку. Хорошо. Значит, его страх не так силен, это просто следствие с которым можно бороться: подобная особенность слишком опасна... Но о ней не время. Робеспьер подошел к столу и взял чистую чашку для себя. - Кроме прочих известий, Антуан сказал, что тебя разыскивает Морис, - сказал он, обращаясь к ребенку. - Ты будешь рад видеть его?

- Морис! Нашелся! Это самая лучшая новость за сегодняшний день! Когда я смогу его увидеть? - сияющий Шарль повернулся к дамам и пояснил. - Морис - это мой друг. Лучший. Дружба, рожденная в бою, обычно крепче любой другой дружбы. Когда-то мы были с ним врагами, но потом я выяснил, что в его груди бьется благородное сердце рыцаря и патриота. Мы с ним прошли через огонь и воду! Даже однажды работали в Сальпетриере. Это очень жуткое место, должен вам сказать, мы там такого насмотрелись! Хотите расскажу, как содержат там больных?

- Я имею представление о Сальпетриер, но боюсь, ты испугаешь гражданок своим рассказом, - сказал Робеспьер. Он действительно представлял себе госпиталь, в основном из отчета Кутона, который одно время занимался инспекциями. И вынужден был отметить, что у ребенка нервы покрепче, нежели у иных взрослых... Которые идут туда работать только в случае крайней нужды. - Думаю, что Антуан отправит твоего друга прямиком к Никола, это он нашел Мориса... Или Морис нашел Антуана. Но суть не меняется. Думаю, что после чая мы все вместе прогуляемся к Никола, будет нехорошо, если Морис никого не застанет. Мне же нужно переговорить с твоим дядей, Андрэ. Жанна, я надеюсь, что это не мешает твоим планам? Если ты предложишь изменить их, не стану возражать...

- Нет, Максимильян, я собиралась вернуться домой вместе с Андрэ. - маркиза опустила глаза. Находясь в доме Дюпле, она чувствовала себя крайне неловко. Когда-то она часто приходила сюда коротать вечера, но с тех пор, как поползли слухи об их отношениях с Робеспьером, все семейство Дюпле объявило ей холодную войну. Шарль тем временем в нетерпении ерзал на стуле, бросая на Робеспьера выразительные взгляды.

- Тогда пойдемте, если вы не возражаете, - Робеспьер поблагодарил хозяйку за чай и, поднявшись, взялся за шляпу. Через несколько минут все вместе они направились к выходу.

[Odin]

Июль 1794.

Дом Никола Дидье.

Жанна де Шалабр, Марта де Буланжер, Робеспьер, Никола Дидье и другие.

Дорога до дома Никола заняла около получаса. Маркиза наблюдала за тем, как Робеспьер ведет беседу с мальчиком и удивлялась этому открывшемуся таланту. Обычно холодный и замкнутый, он, казалось, всерьез принимает участие в судьбе этого ребенка. Хотя, возможно, сложно говорить иначе с юным гражданином, который тебя буквально боготворит. То, что между ними установились особые взаимоотношения, маркиза отметила сразу. Максимильян прекрасно поддерживал разговор и вникал во все, что рассказывал мальчик. Наверное, они подружились в замке, - решила маркиза. У до Никола она увидела еще одного ребенка. Довольно неряшливое юное создание с рыжеватыми волосами, торчащими во все стороны, суровым взглядом из-под бровей и лицом маленького бандита. Однако, Андрэ буквально подпрыгнул от радости и бросился к нему с криками: «Морис, как хорошо, что ты вернулся!» Дети одновременно уставились на Робеспьера – Андрэ вопросительно, а его друг – с нескрываемым любопытством. Получив разрешение войти в дом, они скрылись за дверью, и через секунду послышался быстрый топот ног – Андрэ тащил друга в маленькую комнату, куда его поселил Никола. Вместе с Робеспьером маркиза вошла в дом следом за детьми и замерла на пороге. С дивана в гостиной поднялась женщина, которую она мысленно уже похоронила. Графиня Марта де Буланжер. Похудевшая, осунувшаяся, одетая с меньшим изяществом, чем раньше, в простеньком светло-коричневом платье, прекрасно гармонирующего с ее глазами.

- Марта… Что ты здесь…

- Жанна! – графиня бросилась ей на шею и расцеловала. – Боже мой, как я тебе благодарна! Я и не думала, что ты примешь в моей судьбе такое участие!

- Но я…

- Нет, не говори ничего, я знаю о твоей природной скромности, моя милая Жанна! Ты – ангел. И ты, как всегда, превосходно выглядишь. О, гражданин Робеспьер, здравствуйте! – она улыбнулась ему. – Я – Марта Буланжер, старинная приятельница Жанны. Мы встречались с вами в ее салоне три года назад, но вы, наверное, меня не помните.

Робеспьер бросил быстрый взгляд на Жанну, но в этом не было необходимости: маркиза была ошарашена не меньше и он точно знал, что не принимал участия в судьбе Марты Буланжер. Следовательно? Вывод напрашивался самый нехороший... Ее освободили либо для того, чтобы скомпрометировать, либо для того, чтобы  она добывала информацию. Но какую? Появление у Жанны могло быть просто благодарностью, а могло быть и своего рода заданием, проверкой на лояльность... Кого? Кем? Зачем? На эти вопросы не было ответа, по крайней мере, до тех пор, пока не станет известно, кто же все таки принял участие в судьбе бывшей графини. От былой непринужденности не осталось и следа, на лице снова была маска холодной вежливости, взгляд, наверное, тоже выражал отнюдь не участие, но он ничего не мог с собой поделать. Многолетняя привычка сильнее. А саму женщину он не помнил, несмотря на то, что пытался.

- Добрый день, гражданка, - сдержанно ответил Робеспьер, глядя на графиню. - Я не помню вас, но полагаю, что встреча действительно имела место.

- О да, гражданин Робеспьер, имела. - графине вспомнился тот легендарный спор, во время которого все они распределяли политиков с целью дальнейшей любовной интриги. Ей тогда достался красавец Эро де Сешель, а вот Жанну все жалели - ей предстояло соблазнить Робеспьера, самого скромного и неказистого из всех посетителей салона. Кто бы знал, что тихоня де Шалабр вытащила в тот вечер козырную карту... Графиня многозначительно улыбнулась и повернулась к маркизе. - Жанна, я пришла поблагодарить тебя за все, но раз уж ты тут, с удовольствием посмотрю, как ты устроилась. Здесь так много детей... Только что два мальчика пролетели мимо меня - едва не сбили с ног! Ну идем же, Жанна, мы так давно не виделись!

- Это племянник Никола со своим другом, - машинально ответила маркиза. Она совершенно растерялась. Как отреагирует Максимильян на появление Марты? Неужели примет ее слова на веру и будет считать, что она пошла наперекор ему и воспользовалась его именем, чтобы помочь подруге?

- Что же, Жанна, в таком случае, я подожду возвращения Никола... - Робеспьер медленно подошел к окну и слегка отодвинул бумажную занавеску. Улицу перед домом он знал довольно хорошо, хотя и не присматривался к обитателям. Возле колодца, кстати, никогда не садились на низкую лавку, так как у нее имела обыкновение отламываться ножка. Не один раз женщины ругались, собирая с грохотом падающиеся ведра, но никто так и не хотел чинить столь полезный предмет обихода. Гражданин, который отирался у колодца, очевидно, об этом не знал, так как неосторожно сел. Какая глупость, так привлекать к себе внимание, когда хозяйки уже взялись за приготовление еды и вода мало кому нужна... Гражданин это тоже понял, так как начал заметно нервничать и вертеться. "Сейчас упадет", - про себя заключил Робеспьер. А в голос сказал:

- Видимо, гражданка Буланжер, вам действительно есть что рассказать, раз настаиваете на том, чтобы Жанна напрочь забыла о мелочах, которыми обычно занимается хозяйка...  Примите мои поздравления, вы превосходно санкюлотизировались, настолько, что забыли об элементарном.

- Ах, и правда! - графиня всплеснула руками. - Жанна, прости, я была тк счастлива оказаться на свободе, что совсем забыла о мелочах. Если хочешь, я помогу тебе накрыть на стол. Ты ведь, наверное, теперь все делаешь сама? - Благодарю за комплимент, гражданин Робеспьер, - она не забыла бросить в его сторону кокетливый взгляд.

Элоиза Дидье, жена Никола, проходившая в этот момент мимо, посмотрела на нее не одобрительно, и едва не фыркнула. На ее суровом лице на долю секунды отразилось негодование.

- Нет, Марта, благодарю, я сама. Располагайся, - пролепетала маркиза и вышла из комнаты, чтобы не демонстрировать графине пылающего лица. Она совершенно не представляла себе, как себя вести.

- Что же... - Робеспьер не договорил, так как со двора послышался сначала грохот, потом шум падающего в колодец ведра, а потом - ругань. И все это с краткими  промежутками времени, не больше двух секунд. Наблюдатель все таки упал. В том, что этот человек был именно осведомителем, он не сомневался. Что еще можно делать в чужом дворе, когда там никого нет? Послышался голос Элоизы Дидье, которая вышла на шум и сердито потребовала, чтобы гражданин вытащил ведро из колодца. Для графини, похоже, шум был неожиданностью, как и для жены Никола. - Не пугайтесь. Человек, который следил за вами, очевидно, не знал местных особенностей и не только упал, но и стал причиной некоторого ущерба...

- Следил за мной? О боже, о чем вы говорите! - вспыхнула графиня. - Вы хотите сказать, что.. но меня же отпустили... Сегодня мне было передано, что произошла ошибка... Неужели я все еще под подозрением? Бедная Жанна, она вступилась за меня, нужно будет обязательно ей сообщить. Сейчас такое опасное время, правда? - глаза графини заблестели.

- Совершенно верно, следил за вами, - медленно сказал Робеспьер. Если эта женщина играет, то крайне неубедительно. Он еще раз смерил бывшую графиню пристальным взглядом. Она не казалась ни глупой, ни крайне легкомысленной, но откуда такая наивность? В любом случае, это становилось весьма любопытно. - Вы действительно верите в то, что произошла ошибка? Только не делайте вид, что вы глупее, чем есть на самом деле, вам это не идет. Графиня... - последнюю фразу он сказал очень тихо, так, что слышала только женщина.

- Я не знаю, что и думать... - Под взглядом Робеспьера ей стало страшно. И разговор этот не нравился. Она была уверена, что ее отпустили из-за ее письма. Вот только в участии Жанны она сомневалась. Эта дурочка готова была ради своего Неподкупного бежать на край света, и пальцем бы не пошевелила, чтобы помочь - это было очевидно. Но написанное письмо бросало на нее тень. И графиня была уверена, что помогла ей не Жанна, а ее влиятельный любовник. Зачем же он строит из себя человека, не имеющего к этому отношения? Графиня четко решила для себя, что теперь будет держаться Жанны, и не отойдет от нее ни на шаг. Так спокойнее.

- А если так, то и дальнейший разговор теряет смысл, верно? - Робеспьер отошел к окну и принялся наблюдать за гражданином, который под чутким руководством гражданки Дидье пытался выудить из колодца злополучное ведро. Видимо, раньше ему никогда не приходилось этим заниматься, но у жены Никола было воистину грандиозное терпение. - Сейчас уже совершенно неважно, кого именно вы пытались скомпрометировать, меня или Жанну. Гораздо важнее знать, кто был участником этой интриги, но это лишь вопрос времени. Скоро должен вернуться хозяин этого дома и он, я думаю, прояснит для нас некоторые детали.

- Боже мой, гражданин Робеспьер, ну почему вы меня подозреваете? - всплеснула руками графиня. Его взгляд пронизывал до костей. Не зря, значит, говорили, что его боится весь Париж. Или не его... Его, как сейчас принято выражаться, "соратника"? Неважно. Важно то, что он, видимо, чего-то от нее хочет за свою услугу, а она не понимает, чего именно. - Даже если за мной кто-то следит, то причем тут я? Я никогда не делала ничего, в чем меня можно было бы упрекнуть. Я не покинула страну. Я отрешилась от титула. Как еще я могу доказать, что не являюсь врагом?

- Я вас не подозреваю, - спокойно сказал Робеспьер, которого ничуть не тронуло отчаяние графини, действительное или показное. - Подозревать - значит сомневаться в своих словах, я же абсолютно уверен в том, что говорю. И речь сейчас не о вашем титуле и не о вашем прошлом, хотя, безусловно, все это имеет значение. Я сильно сомневаюсь в том, что вас арестовали просто так, только потому, что вы ничего не делали. Но теперь вас по каким-то причинам отпускают и вы, женщина отнюдь не глупая, идете благодарить Жанну и надеетесь, что вас не в чем упрекнуть? Знаете... вы вряд ли могли бы оказать ей более дурную услугу, это поймет любой, не нужно быть гением. Впрочем, меня уже не интересует причина, меня интересует следствие.

- То есть, вы считаете, что я пришла сюда, чтобы ее скомпрометировать... - графиня анализиовала его вопрос о причинах своего задержания. Она злилась. Злилась на эту видимость законности, созданную смешным адвокатом из Арраса, которого когда-то никто не воспринимал всерьез. Хотелось спросить: неужели вы не знаете, что теперь не нужны веские причины для ареста? Но она смолчала. - И что теперь? Отправите меня обратно в тюрьму? Или посоветуете, как поступать дальше и жить, принося пользу обществу?

- Это факт, - пожал плечами Робеспьер. - Который  не нуждается в доказательствах. Придя сюда, вы скомпрометировали ту, которую считаете благодетельницей, эту простую истину скажет вам любой уличный мальчишка. Об истинной причине нам остается только догадываться, но настаивать на ответе я не буду.  А  к ответу на ваш вопрос... Не знаю, что теперь. Я не собираюсь отправлять вас в тюрьму ни, тем более, читать лекцию о пользе труда - ваше личное дело, на какие средства жить и как поступать.

***

Никола Дидье зашел в гостиную, устало бросив на низкий столик шляпу. День в трибунале был тяжел не столько физически, сколько требовал больших моральных сил и непрерывной игры под названием "задень своего коллегу". Как всегда ругался Фукье, как всегда Субербьель отлынивал, а остальные за него отдувались. И непрерывным потоком шли арестованные. Из шестидесяти трех только восемь оправданы за недостатком улик... да и улик, собственно, не было. Как и дел. На них просто не было бумаг и как в зале оказались те люди оставалось загадкой. Одним словом, "привидения". Жена накрывала на стол и скупо пересказывала последние новости, даже не снабжая их комментариями - разговоры начнутся после еды. И хоть еще не время ужина, он все равно проголодался. "Племянник" удачно убежал со своим новым другом к Давиду... По правде говоря, он беспокоился о мальчишке, как бы не натворил чего, но в основном благодаря его появлению Никола не чувствовал себя таким виноватым. К Жанне пришла какая-то свиристелка, явно из "бывших". Никола нахмурился. Он не рискнул бы сделать выговор Жанне Шалабр, это было чревато последствиями, но с гражданином Робеспьером нужно было поздороваться. И посмотреть что за гостья заодно. Никола отложил салетку и направился к флигелю, где жила Жанна Шалабр, ради приличия решив пересечь дворик, а не идти через комнаты.

- Добрый день, Жанна, - Никола шутливо отсалютовал квартирантке, открывшей дверь, как только он подошел к флигелю. Должно быть, видела его из окна. - Простите, что побеспокоил вас. Гражданин Робеспьер, добрый день и вам. Я хотел спросить, не уделите ли вы четверть часа для беседы, но теперь вижу, что у вас гости...

- Ты как раз вовремя, Никола, - сказал Робеспьер. - Рад, что наши намерения совпали, мне нужно задать тебе несколько вопросов...

- Я, пожалуй, пойду? - оживилась графиня. Грубоватого вида мужчина, который вошел в комнату, был явно из отпетых республиканцев и имел дело к Робеспьеру. Самое время удалиться и подумать, как быть дальше. К тому же... Ее ждал Робер. Когда ее забирали, он успел шепнуть ей, что постарается что-нибудь придумать. Графиня знала, что Робер - племянник какого-то высокопоставленного лица, и все время, находясь в тюрьме, надеялась, что он выполнит свое обещание. - Жанна, ты не согласишься составить мне компанию завтра на прогулке? - повернулась она к маркизе.

Та опустила глаза.
- БОюсь, Марта, что днем я - не лучшая спутница. Сейчас я много работаю. Преподаю. Сегодняшний день - исключение, потому что моя ученица заболела.

- Уже уходите? - немного резко спросил Робеспьер. - Жаль. А я как раз хотел представить тебе довольно неожиданную гостью, Никола. Но гражданка Буланжер, видимо, торопится...

- Гражданка Буланжер? - переспросил Никола. В памяти живо всплыла сегодняшняя сцена в трибунале: арестованных вызывали по алфавитному списку, фамилия на букву "Б" - Буланжер, была единственной, потому он и запомнил. А еще потому, что никто не появился и ее назвали несколько раз.
"Ах, в любом случае она приговорена!" - воскликнул Нолен, заместитель Фукье.
"Не все ли равно, есть она или ее нет? Это..." - начал было Дюма, но был прерван.
"Следующий!" - крикнул Фукье.Вся эта сценка вспомнилать так живо, что Никола едва не потряс головой. - Марта Буланжер? - спросил он. - Право, вам очень повезло, вы в добром здравии... Дело в том, что вас сегодня казнили.

- Вы... шутите? - графиня отступила на шаг, побледнев, как полотно. Теперь ее охватила настоящая паника. - Что это значит? - она по привычке обратилась к маркизе, но та смотрела на вошедшего с таким же изумлением.

- Гражданка, я в трибунале так нашутился, что еле держусь на ногах от хохота, - мрачно сказал Никола. - Но факт остается фактом. Вас сегодня казнили.

- Благодарю, Никола. Ты ответил на мой заданный вопрос, - равнодушно сказал Робеспьер. - Видимо, мы имеем дело с недоразумением... А может быть и с преступным замыслом.

Никола только развел руками, всем своим видом показывая смирение. Робеспьер же спокойно взял протянутую Жанной чашку кофе.

- Ну что ж, я пойду. Пока еще жива, - графиня улыбнулась, на что потребовалось огромное усилие. - До завтра, Жанна. Всего хорошего, граждане. - Она быстро направилась к двери и скрылась.

- Что значит, "уже казнили"? - тихо спросила маркиза, оправившись от шока.

- Это значит, что дело гражданки Буланжер дошло до Революционного трибунала, - объяснил Робеспьер. - Но по каким-то причинам сама она не была туда вызвана, ее имя только зачитали и занесли в список приговоренных преступников, создавая видимость того, что суд состоялся. Сама же гражданка Буланжер находится в добром здравии, как мы и убедились. Никола, ее бумаги зачитывались?

- Никто не знает, - пожал плечами Никола. - Гражданки же не было...

- Подозреваю, что бумаг с обвинением тоже не было, - подытожил Робеспьер.
Мысленно сделав себе отметку проверить весь ход дела, он перевел разговор на другую тему.

[Odin]

Июль, 1794.

День взятия Бастилии.

Сен-Жюст, Робеспьер, Колло, Карно, Приер и другие.

Робеспьер спустился вниз, едва заслышав голос Огюстена, приветствовавшего Дюпле. День обещал быть очень жарким, несмотря на то, что собирались тучи. Всегда так: надежда на дождь, невыносимая духота, потом тучи рассеиваются и к духоте прибавляется палящее солнце. В руках у Огюстена была небольшая, но довольно толстая брошюрка, которую он с интересом изучал.

- Здравствуй, Огюстен, - Робеспьер взял со старенького комода свою шляпу. - Мы можем идти?

- Ты одет не по форме, Максимильян, - сообщил Огюстен с таким видом, будто у него болели зубы. Притом все сразу. - Извини, но ты читал это? - он ткнул пальцем в брошюрку.

- Нет, - честно признался Робеспьер. - Но зато я читал программу праздника, там не было сказано об определенной форме одежды.

- Членам Конвента предписывается прикрепить на шляпу султан из перьев национальных цветов, комитетчикам — ленту, а остальным — кокарду, - сказал Огюстен, поглядывая в брошюру. - Там очень длинный список, Максимильян... Предписания насчет того, кому что и куда цеплять.

- Ты представляешь, на что будет похожа моя шляпа? - спросил Робеспьер. - Пояса национальных цветов вполне достаточно, мне кажется. Ты, между прочим, сам не позаботился о шляпе. Кстати, почему я не видел этого ужаса? - он кивком указал на брошюру.

- А их только сегодня раздали всем, кто не поленился идти через Тюильри, - сообщил Огюстен. - Не успели распечатать раньше... Что касается меня, то мне вообще лень таскать шляпу в такую жару. Но так и быть... Дорогая Виктуар, у тебя не найдется в запасе трехцветной ленты?


За суетой, изучением брошюры, к которой почему-то очень серьезно отнесся только Морис Дюпле, прошло примерно четверть часа. Огюстен торопливо читал остальную программу праздника в голос, чтобы слышали все:

- ...Председатель Конвента возложит цветы на Алтарь Свободы... Постойте, но про алтарь уже было! Здесь ошибка!

- То был Алтарь Отечества, - поправил Робеспьер.

- За Колло будут возить телегу с цветами, - резюмировал Огюстен. - Или кто у нас председатель?

Робеспьер собирался ответить нечто ехидное, но его отвлекло появление Антуана.

- За Колло я бы возил телегу с бутылками, - мрачно резюмировал вошедший Сен-Жюст. Перед тем, как попасть в гостиную, он от души поприветствовал девушек Дюпле, отметив, что все они наряжены для праздника и воодушевлены, как подобает истинным патриоткам. К выбору костюма Сен-Жюст подошел тщательно, и на нем красовался новый темно-синий сюртук, пышный бант, светлые короткие брюки и новые ботинки, соответствующие величине момента. Его шляпа была украшена по всем правилам. Вот только на лице застыло сосредоточенное и серьезное выражение, которое никак не вязалось с щеголеватым видом. С раннего утра он продумывал план, разработанный ночью совместно с группой избранных агентов. Маскарад, затеянный Давидом, был на руку – именно потому он и вырядился столь заметно. Надо примелькаться, чтобы иметь возможность тихо исчезнуть.

- Интересно, кто подкинул Давиду идею пометить всех политиков разными цветами? – Сен-Жюст не скрывал сарказма. – Вижу, вы плохо подготовились, граждане. Что ж вы так?

- Зато ты одет по всем правилам, - одобрительно кивнул Огюстен. - Придется отдуваться за всех нас, а то Максимильян категорически против менять что-либо в своем костюме.

- Ты не справедлив, Огюстен, теперь на моей шляпе есть лента, - Робеспьер продемонстрировал шляпу, действительно украшенную узкой лентой. - Антуан, это не я, у меня не хватит фантазии, чтобы придумать подобное. Что мы должны делать дальше, Огюстен?

- Я как раз смотрю...  - Огюстен пролистал брошюру. - Пойти к месту сбора  своей секции и получить у распорядителя цветы... Что за... А мне казалось, что мы должны идти прямо к Тюильри...

- Мне тоже так казалось, - задумчиво сказал Робеспьер. - Послушай, Огюстен, а ты не можешь где-нибудь забыть эту брошюру? Если мы будем с ней сверяться, то опоздаем.

- Нет-нет, не стоит, - усмехнулся Сен-Жюст. - Кажется, я начинаю мыслить, как ненормальный. То есть, от лица двух разных Комитетов. Простите, кажется, мое сегодняшнее настроение далеко от праздничного. - Сен-Жюст все больше укреплялся в мысли, что все эти ленты и перья - не случайны. Либо кто-то подкинул Давиду эти мысли, либо кто-то этим воспользуется. - Ну что ж, пойдемте?

- Гм... - Робеспьер бросил быстрый взгляд на соратника, но увидев выходившего из дома Мориса Дюпле, сказал: - Пойдемте.

***

Нельзя сказать, что они опоздали, но прибыли тогда, когда почти все Комитеты были в сборе, а депутаты Конвента только собирались. Из коллег одетыми "не по форме" оказались только Колло, как ни странно Карно и сам Робеспьер. Давид же напоминал прадзничное дерево обилием лент и перьев.

- Максимильян, ну как так можно! - укоризненно заметил художник, тут же появившись рядом. - Огюстен заходил сюда и...

- Давид, мы внимательно изучили брошюру,  - немного покривил душой Огюстен. - Просто у нас не оставалось времени на то, чтобы переодеться.

- Мне кажется, что у Колло затруднения, - сказал Давид. - Максимильян, не мог бы ты прочесть речь вместо него?

- Почему? - довольно холодно спросил Робеспьер. - Речь читает председатель Конвента или я ошибаюсь?

- Мне кажется, что именно ты должен говорить в этот день, - с чувством произнес Давид. Он весь сиял, распираемый восторгом от того, что все идет, как он запланировал. - Я боялся, что ты не захочешь прийти... понимаешь... слухи... - доверительно зашептал он на ухо Робеспьеру. - Если бы я знал, что ты будешь.. В общем, я, конечно, считаю, что речь должен говорить ты.

Сен-Жюст постарался скрыть скептическую усмешку. На горизонте показался Мерлен с Фрероном и Тальеном. Сен-Жюст хорошо помнил рассказы о том, во что превратился праздник Верховного существа, и не желал повторения. - Мне кажется, что все должно идти так, как написано в брошюре, - обратился он к Давиду. - А что с Колло? Мне кажется, что он привык находиться в центре внимания...

- Колло сегодня... - немного замялся Давид, но потом обратил взгляд на Робеспьера, давая понять, что ждет ответа на главный вопрос.

- Нет, Давид, речь читает председатель, - покачал головой Робеспьер. - Почему...

- Какой обалдуй это писал, хотел бы я знать!  - наконец взорвался Колло, подав голос. - У него настолько отвратительный почерк, что я не могу разобрать ни слова!

- Колло, это не написано, а напечатано, - невозмутимо сказал Приер. - И мне кажется, что ты держишь речь вверх ногами... 

- Аа... - Робеспьеру сунули в руку какую-то листовку, которой он начал обмахиваться. - Мне кажется, что причина более менее ясна. Стоя рядом с Колло мы рискуем опьянеть...

- Да здравствует Ревоюция! - Мерлен оглушительно засвистел и подкинул в воздух шапку. Народ, воодушевленный призывом, заголосил каждый на свой лад. Кто-то кидал шапки вверх, подобно Мерлену, кто-то выкрикивал лозунги. Сен-Жюст, улучив момент, наклонился к Робеспьеру. - Кажется, все идет не так, как задумано. Давид - идиот, если повесил основную часть на пьяницу дЭрбуа. Черт побери, он позорит всех нас. Еще немного, и я сам буду готов выступить с речью, лишь бы исправить эту отвратительную сцену. Но - к делу. Я собираюсь уйти через пару часов и нацепить свою шляпу на Гато. Думаю, Огюстену стоит отправиться со мной.

- При чем здесь Давид? - удивленно поднял брови Робеспьер. - Давид занимался только шествиями и зрелищными мероприятиями, а речь должен читать председатель Конвента. Позорище, я согласен. Если начал пить с вечера, то нужно хотя бы иметь мужество остановиться часам к трем, по самым грубым расчетам... Ты можешь сказать, что ты задумал?

Однако услышать изложение было не суждено. 

- Робеспьер, ты можешь прочесть речь? - Колло подошел к ним, сжимая в руке листы. - Почему бы тебе не попредседательствовать на празднике, раз уж есть соответствующий опыт, а?

- Почему бы тебе не прочесть речь, если ты являешься председателем Конвента, Колло? - холодно спросил Робеспьер вместо ответа. - Во время прошлого праздника ты, мне помнится, ты много говорил. За спиной, но зато о патриотизме.

- У тебя хватает совести говорить это перед всеми? - побагровел Колло.

- Можно подумать, что ты высказывал свое мнение шепотом, - парировал Робеспьер.

- Колло, прекрати, - не выдержал Приер. - Дай мне листы, я прочту речь.

- Должен читать председатель, - упрямо сказал Колло. - Ты им не являешься.

- Робеспьер тоже, - твердо сказал Приер и протянул руку, намереваясь взять листы. Это ему почти удалось, но Колло в последний момент воспротивился и вырвал руку в то же время потеряв равновесие. Чтобы удержаться на ногах, он ухватился за конструкцию, состоявшую из связки пик. Сооружение зашаталось и накренилось, а потом и вовсе упало на стоявших рядом людей. Приер выругался сквозь зубы, схватившись за ушибленную лодыжку, однако со стороны остальных послышалась ругань далеко не тихая.

-Ой! - Давид широко распахнул глаза. Его лицо сейчас напоминало лицо обиженного ребенка. Рассыпавшаяся конструкция, напившийся с утра Колло - все шло не так. Праздник был испорчен с самого начала, и ничто, казалось, не может его спасти.

-Речь! Речь! - раздался крик, перерастающий в скандирование. Патриоты, возглавляемые Мерленом, продолжали кидать шапки вверх. Народу прибывало, и площадь постепенно заполнялась. Все это напоминало праздник Верховного существа. Только на том празднике не приходилось уговаривать Робеспьера что-то сказать. Давид обратил на него умоляющий взгляд.

- Максимильян... Я умоляю тебя.... Я столько вложил в этот праздник... Умоляю...

- Мы поддержим тебя, Робеспьер. Говори. Видишь, этот шут по имени Колло не может связать двух слов. - раздался где-то рядом голос Карно. Генерал казался вполне доброжелательным. Однако, был обеспокоен таким явным позорищем.


Робеспьер не ответил, упрямо сжав губы, хотя понимал, что больше медлить нельзя.

- Меня отравили! Черт возьми... - Колло пошатнулся, но на этот раз не упал - его поддержал Приер с выражением крайней брезгливости на лице. Провокация это или нет, но речь должна быть прочитана. Робеспьер взял из рук Колло уже порядочно измятые листы и передал их Сен-Жюсту.

- Антуан, просмотри эту речь... - объяснять большее не было времени. Несмотря на привычку читать с листа и нелюбовь к импровизации, другого выхода сейчас не было.

- Граждане республиканцы! В этот день французский народ отмечает праздник, который дорог сердцу каждого патриота. В этот день мы почтим в первую очередь почтим мужество тех, кто по праву заслужил звание героев сражаясь за страну... - импровизация была не слишком долгой, вся речь заняла не больше десяти минут, тогда как судя по количеству листов программа была расчитана минимум на полчаса. Что же, теперь, когда народ начал слушать и люди готовы аплодировать, пусть его сменят другие. Совершенно нейтральная речь несколько успокоила тех, кто был готов возмущаться и заставила проснуться тех  кто почти задремал. -... будем же неустрашимы в опасностях, скромны в успехе, сострадательны к несчастным и справедливы ко всем. - Завершив речь, Робеспьер сошел с трибуны, не обращая внимания на коллег, хотя на языке так и ветрелась едкая фраза о сегодняшних странностях. Подумать только, за почти четверть часа ни у кого не возникло желания комментировать... Но возможно, позже это упущение будет исправлено.

- Это было необходимо, - тихо сказал Сен-Жюст, когда Робеспьер вернулся на свое место. Он видел, как народ успокоился и настроился на нормальный лад. Беспокоил Мерлен, который, кажется, вновь утонул в бутылке. Но угомонить крикливого депутата проще, чем целую толпу. А еще беспокоили слова Колло об отравлении. Что если он не виноват в том, что едва не сорвал праздник? Подсыпать в вино какой-нибудь порошок, усугубляющий его действие, или же просто смешать несколько спиртных напитков... Это минутное дело, при желании. Мысленно он сделал себе пометку: "узнать, с кем провел утро Колло, в чьей компании его видели за завтраком". Шествие тем временем двинулось вперед. Сен-Жюст поправил кокарду и присоединился к толпе. Ожидание, что что-то должно случиться, не отпускало, также как и тревожное ощущение надвигающейся беды.


***

Колло не помнил, как спустился по лестнице, помнил только, что когда заиграл оркестр, музыка резанула слух. Хорошая же музыка... Но она и помогла немного прийти в себя и содрогнуться от ужаса от предстоящей перспективы - ведь теперь нужно идти пешком аж до площади Бастилии! Правда, была предусмотрена и краткая остановка на Гревской площади, у ратуши, где нужно снова читать речь! От этой мысли стало так плохо, что земля и небо снова грозили поменяться местами. И никакая сволочь не согласиться заменить его, только смеются и строят рожи. И будут смеяться, если он начнет выписывать восьмерки по дороге или, чего доброго, свалится... Как назло, первыми шли двадцать делегатов от Конвента, потом - Комитеты, потом - трибунал, потом - бывшая Коммуна и остальные депутаты, а дальнейший порядок следования он не помнил. Да и зачем помнить, если важным было другое: не поможет никто. Ясно, как день. Сцепив зубы, Колло принял от распорядителя букет из цветов и колосьев и двинулся вперед, стараясь идти ровно.

***

Сен-Жюст невольно залюбовался Барером, который вот уже минут двадцать произносил патриотическую речь, стоя на возвышении у Ратуши. Барер верно оценил обстановку и на этот раз без вопросов заменил Колло. Сен-Жюст искренне поражался, как, не особенно вдаваясь в подробности, Барер ухитрялся говорить о том, в чем даже не разбирался, вроде успехов французской армии. Речь лилась плавно, как песня – заслушаешься. Депутаты оживленно кивали, толпа стояла спокойно, и лишь некоторые позевали в кулак, прячась за спинами соратников. Колло стоял рядом в воинственным видом, и больше напоминал сонного петуха, чем политика.

- Сегодня Барер вновь намекал мне на то, что тебя жаждут видеть в Комитете, - тихо заговорил Сен-Жюст, наклонившись к Робеспьеру. – Не могу понять, зачем ему это нужно. Хотя мне бы хотелось надеяться, что он говорит искренне.


- Похоже, Колло действительно плохо, - проговорил Робеспьер, игнорируя замечание о Комитете. Чтобы дать вразумительный ответ, нужно было для начала оценить ситуацию, скоропалительных решений не хотелось. Тем более, ответ может быть подслушан, раздут сплетнями, которые иногда хуже, нежели хорошо рассчитанная клевета. Нет, нужно избежать хотя бы этого. Робеспьер аккуратно оперся спиной о деревянный столб, поддерживающий навес над трибуной, чтобы отдохнуть хот бы так. Еще несколько часов придется смотреть шествие, а потом все отправятся к бывшей Бастилии, чтобы положить на символический алтарь цветы. И официальную часть можно считать законченной. Антуан, зная его, терпеливо дожидался ответа. - Смотри внимательно... Нам придется стоять здесь несколько часов, как раз сейчас удобно устроить диверсию...

- Мне кажется, с Колло кто-то поработал, - еще тише сказал Сен-Жюст. То, что соратник никак не прокоментировал его замечание о Комитете, означало либо то, что он не желает обсуждать эту тему, либо то, что место для обсуждения выбрано не самое лучшее. - Я был удивлен, что дЭрбуа так безответственно отнесся к празднику. Он глуповат, но все что касается чести Комитета, для него - святое. Здесь, на площади, дежурят агенты Бюро. Но я предполагаю, что намеченная диверсия должна произойти не здесь. Тут слишком много жандармов и свидетелей.

- Меня насторожили его слова об отравлении, - тихо сказал Робеспьер. - Не могу понять, что именно было запланировано, но все же кое-какие догадки у меня есть. Посуди сам, кто-то намеренно задержиает выход в печать как речи, так и брошюр к празднику. Смею предположить, что в листах, которые были у Колло есть нечто, что могло служить своего рода сигналом к действию. Следующим шагом кто-то отравил Колло, но перестарался и он вовсе не стал ничего читать, а речи произносят другие и вовсе не те, которые были подготовлены. Я не просматривал те листы, но мне кажется, что беспорядок во время праздника - слишком банально. Здесь должны затрагиваться интересы внешней политики, некая позиция, которая может оттолкнуть тех, кто хотя бы соблюдает нейтралитет... И это вполне мог бы сказать Колло, читая с листа и будучи не в состоянии следить за речью...

- Похоже на то, - Сен-Жюст окинул мрачным взглядом пошатывающегося Колло. - Где листок с его речью? Он что-то совал тебе перед началом шествия...

Тем временем грянул оркестр. СТройный хор детских голосов выводил "Марсельезу". На фразе "к оружию, граждане" дети поднимали вверх руки и махали шляпами.

- Что толку перечитывать их сейчас? - Робеспьер оглянулся по сторонам, он уже давно приметил деревянный выступ, который мог бы сойти за лавку и на который можно было присесть. Но он находился как раз сбоку от помоста и намерение присесть могло быть истолковано как намерение отделиться от остальных. Колебания в пользу краткого отдыха позволили ему заметить, что лестница придвинута не ровно и спуститься по ней не представляется возможным: нужно преодолеть довольно высокие перила. Заинтересовавшись, Робеспьер сделал несколько шагов в сторону, но тут же отступил, толкнув Сен-Жюста. - Мне кажется, что нас заперли здесь. И если учесть твои утренние опасения насчет шляп и цветов... я бы сказал, что здесь неуютно. Малейшая паника, все ринутся сюда и могут оказаться внизу под обломками...

Сен-Жюст внимательно посмотрел на соратника. Затем, сделав шаг вперед, бросил беглый взгляд на лестницу, позволяющую спуститься с трибуны. Внешне она не казалась подозрительный, но по лицу Робеспьера стало ясно – он заметил то, чего не должен был заметить по плану тех, кто явно решил сегодня поразвлечься за их счет. Началось.

- Мне надо попасть вниз, Максимильян. – коротко сказал Сен-Жюст. – Боюсь, мы не совсем рассчитали со временем запланированной нашими коллегами диверсии. Первый удар, скорее всего, произойдет очень скоро – до того момента, как по сценарию мы все должны будем спуститься.
В толпе Сен-Жюст разглядел сосредоточенное лицо одного из своих агентов. Куда-то смотрит? Или показалось? Одно он знал точно – пора смешиваться с толпой. Сен-Жюст быстро сделал знак Гато, своему старинному приятелю из Блеранкура, которого всегда таскал за собой. Когда тот подошел, Барер как раз заканчивал свою речь.


- Не представляю, как ты это сделаешь, - сказал Робеспьер. - Чтобы попасть на лестницу, тебе придется пройти там, где стою я или прыгать прямо в толпу, рискуя привлечь внимание, переломать себе ноги и наградить ушибами тех, кто внизу. Притом все одновременно. Что ты задумал?

- Я должен быть внизу. Переговорить с агентами. Распорядиться, чтобы вернули лестницу, по которой мы поднимались, в конце концов. Сейчас на ее месте поставлен играть оркестр. Если устроить овации, есть шанс, что я смогу выбраться с той стороны, не сильно привлекая к себе внимания. Как правило, на оркестр никто не смотрит. - Сен-Жюст поймал взгляд одного из своих агентов. Тот явно хотел что-то сказать.

- Если ты уверен, что эта доска не треснет под твоим весом, то можешь попробовать пройти здесь и спуститься по той же лестнице, - Робеспьер посмотрел вниз, производя нехитрый расчет в уме. - Или же пройти в конец помоста, перелезть через перила и прыгать. Не берусь прогнозировать, как именно ты получишь меньше увечий... Однако здесь могу пройти я и если ты скажещь, что нужно делать...

- Если доска треснет, я привлеку к себе внимание, - покачал головой Сен-Жюст. - Я спрыгну с другого конца помоста. И приду за тобой, как только у меня будет информация. - Тем временем Барер закончил речь, и народ бурно приветствовал ее окончание лозунгами. "Да здравствует Франция, ура!" - Сен-Жюст крикнул первым, и поднял шляпу. Его примеру последовали другие депутаты Конвента, стоящие на трибуне. Улучив момент, он нацепил шляпу на Гато и начал пробираться к концу помоста за спинами радостных депутатов. По дороге он простился с синим сюртуком, который одел специально для праздника, чтобы привлечь внимание, и остался в простой неприметной рубашке. Уцепиться руками за край помоста и спрыгнуть. Вполне выполнимая задача. Оркестр заиграл праздничный марш. Приземлившись, Сен-Жюст обогнул трибуну и быстро затерялся в толпе.

[Eleni]

День взятия Бастилии (продолжение)

Морис, Луи Шарль, Матье (слуга Бриссара), Робеспьер, Колло, Карно, и др

Морис быстро спрыгнул с запряженной быками повозки, на которой ехал по поручению Давида: в его обязанности входило размахивать национальным флагом вместе с другим мальчишкой примерно такого же возраста. Но теперь, как пояснил тот гражданин, который правил повозкой, флагом размахивать нет нужды, так как они доехали до Коммуны. И можно делать что хочешь - смотреть на шествие, которое пойдет дальше, к Бастилии или же еще поучаствовать. Конечно, Морис не был против еще покататься, все же приятно, когда на тебя все смотрят, но он обещал Андрэ прийти. Разумеется, смотреть праздник было опасно, так как за ними могли охотиться роялисты, о которых Морис рассказал другу все, что знал. Но как не смотреть праздник и не участвовать, раз было предложено? На такие жертвы Морис не пошел, а вот Андрэ не разрешили участвовать, только смотреть. Прищурившись, мальчик посмотрел на трибуну и на поставленные возле нее скамьи. На трибуне только взрослые, а вот скамьи заняли и женщины и дети. Значит, Андрэ нужно искать там. Может быть, рядом с той гражданкой с добрым лицом, которую звали Жанна, а может быть, рядом с дядькой или с его домашними.

Морис проворно отпрыгнул в сторону, чтобы не быть раздавленным следующей повозкой, на которой была живая картина представлявшая собой Свободу и Францию, и направился к скамьям в надежде найти друга.

Шарль уныло поглядывал по сторонам. К этом празднику он очень готовился, представляя себе нечто по-настоящему праздничное и красивое, как в Версале. Но оказалось, что патриотический праздник - это совсем другое. Речи, речи, речи, слова, слова, слова, все кричат, машут руками, и поют "Марсельезу". Плюс - иногда играет оркестр. Вот, собственно и все. Хотя нет - одеваться для праздника ему понравилось. Утром Никола подарил ему красивую, новую белоснежную рубашку и роскошный трехцветный пояс. Шляпа ему досталась от младшего сына Никола, но очень хорошая. А Элоиза, жена Никола, прикрепила на шляпу листок - символ взятия Бастилии. А потом - нескончаемое шествие и нескончаемые речи. Поначалу Шарль слушал очень внимательно. Но потом слова стали сливаться в одно. Казалось, все говорят про одно и то же, только разными словами. Спрашивается - зачем же тратить столько времени, если можно было бы придумать что-то развлекательное? Вот Морису повезло больше. Он, кажется, понравился Давиду, потому что тот не только разрешил ему ночевать в маленькой комнатке в мастерской, но и доверил ему страшно важную миссию. (Какую, Шарль не знал, но Морис, округлив глаза, передал ему именно так - страшно важную миссию). Наверное, там было веселее. Шарль вздохнул. Вот и Франсуа там на трибуне явно невесело. Лицо у него не праздничное, и он довольно тревожно поглядывает куда-то сбоку. Эх... Тяжело быть патриотом... Размышления Шарля прервало ворчание толстого гражданина, которого он заприметил уже давно - гражданин был нетрезв и очень громко кричал лозунги. "Куда лезешь, щенок!" - рявкнул тот, но мальчишка, к которому было обращено ругательство, просто буркнул что-то и пошел работать локтями дальше.

- Морис! Сюда! - обрадовался Шарль и замахал другу рукой.

- Наконец-то я тебя нашел, - сказал Морис, присаживаясь на скамейку, несмотря на протест какой-то гражданки и вытряхивая из туфель мелкие камешки. Туфли были ему велики, но все же это были не деревянные башмаки, которые мучительно долго притирались к ноге и сбивали пальцы до крови. - Я думаю, нам нужно забраться повыше, чтобы лучше было видно. Там будет еще одна живая картина, а в той картине - Луиза, она тоже позерствует для гражданина Давида. Я обещал ей, что буду смотреть обязательно. Правда, она меня, наверное, не заметит, но я же обещал... А ты знаешь, что вечером возле Бастилии будут танцы? Вот было бы весело туда попасть! Только далеко очень, наверное, не пустят... - Морис по привычке вытер нос рукавом. - А еще гражданин Давид дал мне целых пять ливров и сказал, что я могу набить живот сладостями, пока он не заболит. Только мы должны остерегаться роялистов у них точно есть пистолеты... - выпалив эту тираду на одном дыхании, он поправил шнуровку и вопросительно посмотрел на Андрэ: - Пойдем? А потом пристроимся в хвост колонны, когда все спустятся и твой дядька тоже.

Шарль задумался. Предложение Мориса было очень заманчивым. К тому же, у Мориса были деньги, и разрешение купить сладкого. А они заключили соглашение: все деньги делятся пополам. На возвышение трибуны тем временем вышел пожилой гражданин, от одного вида которого сразу захотелось спать.

- Давай попробуем. Вот только... - он покосился на Никола. - Не уверен, что мое отсутствие всем понравится. наши враги в Париже, и, понятное дело, дядька мой будет волноваться, что меня украли... Да подожди ты такую мину корчить! - Шарль сделал ему знак подождать и подвинулся к Никола. - Эй, Никола... Послушай! - он подергал его за рукав. - Мне отойти надо срочно. Ну... это... ты понимаешь... Я быстро сбегаю и приду. В хвост колонны пристроюсь. Честно! - Ответ Никола, к счастью, заглушили овации оратору и восторженные крики "Да здравствует Франция!" Воспользовавшись моментом, Шарль нырнул в толпу, увлекая за собой Мориса.

- Сейчас мы купим воды с сиропом, только чтобы сиропа было больше, чем воды, миндаля и конфет, а потом пойдем... - Морис оглянулся по сторонам, выбирая место, где толпа была поменьше и, наконец, придумал: - С той стороны, где оркестр нет жандармов, мы можем пролезть под оградой и сесть на лестницу. Все равно она никому не нужна и будет все видно. И не пропустим момент, когда все будут спускаться...

***

Осуществить сказанное было легко только наполовину. Купив сладостей, как и планировалось, они почти без помех добрались до того места, где играл оркестр и немного поглазели на музыкантов. Некоторое время Морис пытался понять зачем и по какому принципу дирижер размахивает палочкой, но потом бросил это заниятие, решив, что лучше будет спросить у Давида, а то все равно не поймет. Самым печальным было то, что оркестранты стояли почти вплотныю к трибуне и чтобы пройти к лестнице нужно было бы толкаться. За что, наверное, дадут по шее и не один раз. На пробу, он обошел киоск, пытаясь найти лазейку там, но остановился, заметив рядом с торговцем предателя в ненавистном рыжем сюртуке. Морис зажал себе рот ладонью, чтобы не крикнуть и тихонько попятился, надвинув шляпу на глаза. Успел только услышать немного гнусавый голос торговца:"Были мальчишки, но разве же всех запомнишь? Побежали куда-то..." Вернувшись на то место, где ждал Андрэ, Морис выпалил: - Андрэ, я только видел того самого гуся, который стрелял в меня!

Шарль сдвинул брови. К этому человеку у него были особые счеты. Взрослый, стреляющий в человека гораздо младше и слабее достоин унизительного наказания. Огюстен Робеспьер поплатился в свое время за то, что считал себя самым главным только из-за роста и силы. Но даже он себе такого не позволял. - Послушай, Морис... Мне кажется, нам надо выследить этого гада. Заманить и сдать жандармам. А перед этим как следует поиздеваться. Это будет месть. Как ты думаешь, получится?

- Должно получиться! - оживился Морис. Идея показалась ему забавной, к тому же в день праздника обязательно нужно было приключение! Чтобы потом рассказать всем в Севре. Возникал вопрос как это сделать, но тут он полностью олагался на Андрэ. Умеет же он так лихо придумывать сказки о пиратах! - Только скажи, что ты предлагаешь делать? У тебя голова на такие штуки лучше варит...

- Значит так... Слушай меня внимательно... - Шарль наклонился к уху друга и быстро зашептал план, придумывая его по ходу дела.

***

Матье Кассен крыл последними словами депутатов, окопавшихся на трибуне. Казалось, этот кошмар никогда не закончится. А ведь пока тут все толпятся, он не сможет никого выследить! Скорее бы толпа двинулась к площади Бастили, так будет больше шансов. Его хозяин маркиз будет ждать у площади Бастилии вместе с товарищем своим. Они теперь всегда вместе – его светлость и его сиятельство. И все также одержимо ищут мальчишку – друга того мальчишки, которого он так неудачно выкрал. Вчера он уже видел его и, наконец, понял, как выглядит нужный мальчик. Конечно, ничего общего с тем маловозрастным бандитом, что позировал Давиду. Худенький, светловолосый, аккуратно причесанный, сразу видно воспитание и «голубая кровь». Нынешние дети парижских забулдыг и санкюлотов так не выглядят. Вот только где его искать… Матье закурил и уставился под ноги, но вдруг ощутил неожиданный толчок – какой-то мальчишка бежал, не чуя под собой ног. Он протянул руку, чтобы ухватить за ухо наглеца, но увидел, как тот растянулся на земле. Матье едва не вскрикнул, когда тот поднял голову. Большие грустные глаза были влажными, как будто тот сейчас разревется. Губы дрожали. Мальчик тер ушибленное колено и пытался подняться. Рядом с ним валялась холщовая сумка с чем-то тяжелым. Но все это было неважно. Перед ним сидел тот самый мальчик, про которого его сиятельство маркиз сказал: «этот ребенок нам нужен. Если поймаешь – обращаться с ним осторожно. Поранишь - ответишь головой».

- Прости, гражданин! Я просто очень торопился! – всхлипнул тем временем мальчик. – А теперь… Теперь я, кажется, не успею! Ну что за день такой? Вот тебя спрашиваю, гражданин – ну что за день, а?

- Э… День взятия Бастилии, - ответил опешивший Матье. Он быстро соображал, как бы захватить ребенка так, чтоб никто ничего не заподозрил.

- Ну, это я и без тебя знаю, - мальчик поднялся, и скривился. – Кажется, я подвернул ногу. Вообще идти не могу.

- Помочь? – елейным голосом спросил Матье.

- Ага, А можешь? Мне совсем недалеко надо идти. Тут красильня заброшенная неподалеку. Туда. Сказали доставить вот эту сумку и оставить внутри. И не заглядывать. Странный дядька какой-то, да? Но – мое дело сделать. За это мне монету дадут.

- Ну, пойдем, - Матье протянул ему руку, и тот ухватился за нее. Прихрамывая, мальчик доверчиво следовал рядом. Вот только мешок свой не дал – сказал, дело чести донести самому. Красильня и правда оказалась недалеко.

- Ну вот мы и пришли! – радостно возвестил ребенок. Они вошли в дверь. Дальнейшее Матье помнил смутно. Еще один чертенок, выскочивший непонятно откуда с двумя горстями соли. Резь в глазах. И удар по голове тем самым мешком, что волочил за собой чертов мальчишка…

Морис издал победный клич, когда ненавистный "гусь" схватился руками за физиономию и принялся яростно тереть глаза.  Он наблюдал из красильни за Анрэ и был готов поднять неимоверный шум в том случае, если проклятый роялист что-нибудь сделает Андрэ или же попробует отклониться от намеченного курса. Но все шло так, как было нужно и в конце концов враг получил за все его мучения по заслугам! Но еще не сполна! - Ах ты гусь недощипаный, чертов роялист! - не удержался он, хотя был уверен, что злоумышленник занят только своим лицом. - Будешь знать, как стрелять, сволочь недобитая!

- Ноги, ноги вяжи! - крикнул Шарль, бросая ему один конец своего трехцветного пояса. Пояс было очень жалко - но что ни сделаешь, чтобы отомстить за друга. Он бросился под ноги врагу и, когда тот пошатнулся, бустро сделал петлю, лишив противника возможности двигаться. - Заорешь - вызовем жандармов. Или сейчас позвать? - шарль состроил невинную физиономию и сделал вид, что собирается выйти. - Нет, нет, не надо. - сквозь зубы прошипел Матье. Его трясло от бешенства. Кем бы ни был сей юный гражданин, но по манерам он недалеко ушел от своего друга - бандита.

- У меня пояс прочнее, - деловито сказал Морис. И то правда, у него пояс был хоть и не такой красивый, как у Андрэ, но зато из прочной льняной ткани, ни за что не порвешь. Даже такому здоровяку как этот придется изрядно помучиться. Сказано - сделано. Наверное, никогда в жизни он так не старался завязывать узлы! Но когда противник был повержен и связан, возник и вопрос, а что с ним делать дальше? Ну не бить же лежачего ногами! Моирис обвел взглядом старую красильню и тут его посетила мысль, показавшаяся гениальной! По углам здесь стояли горшки и бутыли со всевозможной краской - на то оно и красильня, а мысль была проста, как все гениальное: - Андрэ, а давай его покрасим! А если ты умеешь, то и напишем на нем, что он - предатель. Пусть все знают...

- Не поверишь, но именно об этом я и думал, коллега. - серьезно сказал Шарль. - Это умное слово он подслушал от Никола - тот называл так тех, с кем работал, когда рассказывал за ужином жене о своем рабочем дне. Вот и пригодилось. - Да вот только должок числится за этим гражданином. - Он присал на корточки над пленником. - Ты должен для начала извиниться перед моим другом. Ты стрелял в него. Кодекс чести запрещает нападать на тех, кто слабее. Давай, извиняйся!

- Черта с два я буду извиняться перед этим... плебеем! - зло сплюнул Матье, не в силах сдержаться от захлестнувшей злости, от сознания того, что все это - донельзя глупо и что он не выполнил поручение из-за собственной неосторожности. И, конечно, ему не нравилась перспектива, предлагаемая милыми детками, черт бы побрал их обоих.

- Он - не плебей. Он - человек. Патриот. И гражданин Франции, - невозмутимо ответил Шарль. - А за плебея ты ответишь также, как и за стрельбу. Потому что в стране больше нет плебеев, и нет бедных и богатых. Все равны между собой. И те, кто не признал свои преступления перед простым народом, те, кто продолжает мечтать о том, чтобы наживаться на патриотах, - глубоко несчастны и скитаются по дорогам, ненужные и не имеющие крыши над головой. - Последние слова были продиктованы воспоминаниями о Жане, аристократе, который знал его родителей и похитил его, но не причинил вреда в силу благородства. О нем Шарль сохранил добрые воспоминания, и ни за что не стал бы, например, писать у него на спине, что он - предатель. Он очень жалел его. - Итак, гражданин? Мы - благородные мстители, и не будем тебя убивать или бить. Но вот сдать жандармам за подлость... Пожалуй, ты заслужил смерть на эшафоте, хотя у тебя и были шансы стать нормальным гражданином Республики. Я вижу, что ты - не из тех, кто обворовывал народ и наживался на бедных.

- Черт... - снова ругнулся Матье, сознавая свою беспомощность. Извиняться не хотелось, но черт побери, каким серьезным тоном маленький изверг сказал про эшафот! Почему-то не было сомнений в том, что ребенок способен позвать жандармов и чистосердечно рассказать обо всем. И с такой же чистой совестью отправить его на гильотину! Ругаться? Бессмысленно. Наилучшим вариантом будет действовать хитростью... - Хорошо, хорошо. Я извиняюсь перед тобой, мальчик, за то, что стрелял в тебя. Теперь вы развяжете меня?

- Морис, ты простил его? - вежливо поинтересовался Шарль. - Этот человек тебя оскорбил, и тебе решать его судьбу. - Его преисполняло чувство собственной значимости. Значит, он выбрал верный тон. Вот только знать бы, что подействовало: угроза о жандармах, или правда этому человеку стало стыдно.

- Не знаю, - честно сказал Морис. По правде говоря, ему больше хотелось отомстить обидчику, раскрасив его, а решать судьбу... пусть трибунал решает, на то они там и сидят. Но с другой стороны, он натерпелся такого страха, когда этот гусь сначала стрелял, а потом и выслеживал. - Андрэ, скоро депутаты начнут спускаться, твой дядька тебя хватится. Красим его и бежим назад, к трибуне!

- Видишь, он тебя пока не окончательно простил, - пожал плечами Шарль. - Что ж, неси краску, Морис. Я напишу. А ты, гражданин, не дергайся. Я напишу только то, что знаю. Мы же не судьи, чтобы тебя судить. Просто тихо повернись. - Мимо красильни в этот момент как раз шли люди. Пленник дернулся, но осекся и предпочел молчать. Через десять минут волосы Матье приобрели синий оттенок, а на спине появилась сочная красная надпись: "Я люблю издеваться над теми, кто слабее и стреляю по ним из пистолета". - Как ты думаешь, Морис, развяжем ему ноги или тут оставим? - повернулся к другу Шарль, любуясь своей работой.

- А что ты написал? - поинтересовался Морис, любуясь на длинную надпись. Когда Андрэ перевел, он еще раз критически осмотрел пленника. - Надо было просто написать, что предатель, так короче, а то пока будут читать длинную надпись, он убежит... Но так харак... характер... все про него сказано. Развяжем ноги, мне пояс жалко, хоть он и не новый.

- Тогда помогай, - Шарль снова присел на корточки и вцепился зубами в пояс, развязывая узел. На самом деле он считал, что это очень опасно. Пленный мужчина был сильным и с отвязанными ногами легко мог с ними справиться. Но уж очень грела мысль о том, что он будет бегать по улице с надписью, а снять сюртук не сможет из-за завязанных рук. Через несколько минут все было сделано. - А теперь... Бегом отсюда! - крикнул Шарль Морису. И вовремя. Матье вскочил на ноги и ринулся за ними.

- Быстрее, Андрэ, быстрее! - простонал Морис, наблюдая, что люди, стоявшие по бокам от высокого помоста начинают медленно расступаться в стороны. Ему казалось, что он чувствует спиной приближение преследователя и по собственному опыту знал, что толпа только помешает скрыться - кто-нибудь да обязательно схватит за ухо и тогда.... Морис едва не зажмурился, но вместо этого оглянулся назад и к своему ужасу заметил, что преследователь рядом и что хуже всего, он освободил руки! А люди хохотали, указывая пальцами на этакое пугало! В другой раз от всей души посмеялся и сам Морис, если бы не страх скорой расправы...

- На трибуну! - выдохнул Шарль, логично рассудив, что пленник не поскачет на столь заметное место. Ведь он был смешон, люди и так смеялись, пока он гнался, и залезть на трибуну - значит, опозориться окончательно. Конечно, лесть на трибуну не имело смысла, и вообще неизвестно, как отреагирует Франсуа и серьезные граждане, произносящие речи. Но можно ведь просто сделать вид.

- Дорогу патриотам! - звонко крикнул Шарль и, прошмыгнув в самое пекло, ринулся к лестнице.

Не думая, Морис побежал за приятелем, только чудом увернувшись от кого-то, кто попытался его схватить и едва не оставив в руках этого кого-то свою куртку. Но вот и лестница. И ступеньки какие-то высокие и сама лестница какая-то не удобная... Или это ему со страха так кажется? Но когда и она закончилась, то он вынужден был все же зажмуриться, уже от страха, так как не в силах замедлить бег понял, что сейчас налетит на группу депутатов, как раз приготовившихся спускаться. Первым шел как раз тот гражданин, которого они видели в кафе. Ухватившись за перила, Морис едва не упал, но все же остановился как раз в двух шагах от них и теперь не знал, что делать, оказавшись на свеобщем обозрении.

- Эй! Да что вы тут делаете, юные граждане? - Колло сначала подумал, что это ему мерещится, так как он, если честно, очень плохо сознавал происходящее. Но судя по вытянувшимся лицам дорогих коллег они видят то же, что и он сам и обман зрения тут не при чем.

- Хотим поприветствовать вас, граждане депутаты! - быстро нашелся Шарль и широко улыбнулся. - Краем глаза он видел, как преследователь остановился у подножья.

- Эээ... - это не было запланировано, сей факт Колло помнил четко и сейчас не знал, что сказать, тем более, что в голове был полный сумбур. И хоть бы кто нашел что сказать! Так никакая сволочь... Он повернулся к коллегам в полном недоумении еще и из-за того, что народ внизу заметно оживился, слышался веселый смех.

- Благодарим от имени нас всех, - быстро нашелся Приер, понимая, что праздник нужно как-то спасать и если нетрезвый председатель совсем отказывается думать... Юных граждан он узнал, а потому подошел к рыжему мальчишке и вручил ему букет, который держал в руках.

- Подаришь какой-нибудь красивой гражданке, - подмигнул Приер мальчишке. - Она будет тебе благодарна.

- Ага! - улыбнулся Морис. Он уже знал, что подарит букет Луизе. Все-таки он не видел ее, как обещал...

Робеспьер вышел вперед, молча глядя на открывшуюся взору картину. Любопытно, сколько присутствующих здесь могут провести ассоциацию между племянником Никола и дофином? Хотя, кому придет в голову подобное? Только его воспаленное воображение подбрасывает такие нюансы, оправдывая мудрость народной пословицы о воре и шапке... Его лицо оставалось спокойным, вот только сохранять это ледяное спокойствие было отнюдь не легко.  Невольно его взгляд скользнул вниз, не отчитывать же детей прямо сейчас за их... да и было ли это шалостью? Внизу стоял человек, который являлся причиной смеха граждан и, судя по всему, немалого страха обоих мальчишек. Разглядывая его, Робеспьер даже задумчиво поправил очки.

- А что это внизу за... призрак контрреволюции?

За спиной кто-то хмыкнул, а стоявший рядом Приер и вовсе рассмеялся.

- Он не призрак, гражданин Робеспьер, он - приговоренный, - честно сказал Шарль, имея в виду свое. Однако, его слова вызвали на трибунах смешки и взгляды. Вперед выдвинулся гражданин очень жуткого вида, злющий, и, судя по осанке, занимающий высокий пост в правительстве.

- Приговоренный кем, юный гражданин? - поинтересовался Карно. Человека внизу он узнал сразу - это был слуга де Бриссара. Но почему он в таком виде? И что означает сей маскарад? Бриссара поймали, а слуге удалось сбежать?

- Нами! - неуверенно пролепетал Шарль. ПОд взглядом Карно ему стало неуютно.

- И что же он совершил, что должен предстать в таком виде? - спросил Робеспьер, стараясь не придавать голосу эмоциональный окрас, но все равно это прозвучало несколько резче, чем хотелось бы. Излишне пугать детей не входило в его намерения, но слишком уж двусмысленной была эта фраза и если ее истолкуют иначе...

- Нами, гражданин Робеспьер! Этот гражданин приговорен на протяжении всего праздника изображать из себя чучело огородное за то, что обижал честных патриотов, ездил на горбу у простых граждан и обманывал честных труженников! Да у него все на спине написано, посмотрите сами! - Морис указал вниз, хотя на самом деле ему было очень и очень неуютно. И даже страшно. Но надо же выручать друга? Хотя Морис так и не понял, что именно не так сказал Андрэ, но физиономии у депутатов были вытянувшиеся в каком-то плохом смысле.

- Не много ли на себя берете? - скривился Карно. Он видел, как слуга Бриссара, воспользовавшись диалогом, пытается спрятаться в толпе. Ну и идиот, прости господи. Форменный идиот. От таких избавляются.

Народ тем временем, заинтересовавшись происходящим разнообразием, стал выкрикивать "на трибуну умников, пусть скажут, дорогу юным патриотам!" Все веселились. Чьи-то сильные руки потянули Шарля наверх. Он поднял глаза и увидел того самого страшного гражданина-военного.

- Народ требует речи, юный гражданин! Расскажи, за что ты там кого приговорил? - Карно проигнорировал слова Мориса. Его заинтересовал именно Шарль. Он был как две капли воды похож на короля. И теперь все вставало на свои места. Слуга Бриссара преследовал его, и было за что. Сейчас все решится.

- Во-первых, хочу всех поздравить с Днем взятия Бастилии! - Шарль заговорил. Голос предательски дрожал. Но, видимо, не зря он простоял, слушая скучные речи с трибуны. Он всегда легко копировал чужие слова, даже если не совсем их понимал. - К этому дню все шли долгих четыре года. И мы с Морисом, как истинные патриоты, в общем... Мы очень рады и благодарим правительство и Комитет общественной безопасности, и Спасения, и все другие комитеты за то, что жить стало лучше. Правда, Морис? - Друг, судя по всему, находился в полном ступоре. ЧТож, придется выкручиваться самостоятельно. - В этот день все должны веселиться и радоваться. Но есть люди, которые ведут себя непатриотично к подрастающему... ээээ .. поколению патриотов! А ведь в нас - будущее страны! ВОт мы и приговорили человека, который нападает на детей с пистолетом - к позору! Еще раз с праздником! - Шарль покраснел и посмотрел на Робеспьера в полном ужасе от того, что все так неудачно вышло.

Пожалуй, это была лучшая речь из тех, что прорывались через пелену туманящегося сознания за весь день. Немного подумав, Колло проанализировал сказанное, и не нашел ничего дурного в сказанном, наоборот, народ смеялся и аплодировал. Поэтому поаплодировал и он, отметив, что коллеги охотно присоединились в этом начинании.

 Робеспьер последовал примеру коллег, впрочем, довольно сдержанно. Паранойя паранойей, но осторожность тоже не повредит. Пока что, он не видел ничего, что могло повлечь за собой катастрофические последствия, но как знать, как знать... Ведь все пошло не так, как планировалось еще в Медоне, никто не мог предположить, что мальчик окажется в Париже. А раз так, то и прятать ребенка бессмысленно — может вызвать лишние подозрения и легко может найтись тот, кто спросит у Никола, почему тот не взял на праздник племянника. Значит, это просто случай... Впрочем, люди охотно аплодировали немного неожиданному оратору, многие смеялись. А вот ребенок либо испуган, либо нервничает и может быть близок к тому опасному состоянию, в котором совершаются неимоверные глупости, но успокоить почти не было возможности. Робеспьер кивнул, слегка улыбнувшись.

- Очень хорошо, юные граждане. Но теперь мы все должны спуститься вниз, чтобы участвовать в шествии.

Карно продолжал сверлить взглядом ребенка, мысленно сравнивая его с мальчиком, которого он видел в Тампле. Безусловно, похожи. Оба довольно худощавы и не развиты для своих лет. Если сравнить этого белокурого "докладчика" с хорошо подвешенным языком с его приятелем, то сразу видно, насколько он слабее. Говорили, что Луи Шарль при жизни в Версале считался крайне застенчивым ребенком. Тот, что сидит в Тампле, вообще не разговаривает. Этот же стрекочит так, словно брал уроки лично у Неподкупного. Могли ли якобинцы обработать юного короля настолько, что он пошел против всех принципов? Теоретически, да. Вот только невозможно изменить характер за месяц или даже за два. Черт знает что такое... Народ внизу драл на сувениры куртку, на которой красовалась надпись. Сам слуга Бриссара, кажется, сбежал - хватило ума. В этот момент в толпе перед трибуной прошло какое-то оживление, и Карно повернул голову.

Шарль прищурился, чтобы не отвести глаз от неприятного военного, которому он, почему-то не давал покоя. Ну что он так смотрит? Неужели узнал? В таком случае глаз отводить нельзя - иначе он заподозрит, что ему есть, что скрывать. Надо вести себя естественно, тем более, что его старший друг Франсуа им доволен, судя по всему, то есть, его речь получилась не хуже, чем у взрослых. - Ну что смотришь, гражданин? С праздником! С Днем взятия Бастилии! - громко сказал Шарль, сознавая, что еще немного - и покраснеет. Но его поддержали. Молодой человек в шляпе, точь в точь, как у Антуана - украшенной перьями и лентами, потрясающе красивой и яркой шляпе - улыбнулся ему и крикнул "Да здравствует Республика!" Остальные радостно замахали шапками, и народ внизу - тоже. И вдруг прозвучал звук выстрела. И наступила тишина.

Казалось, что все вокруг замерло. Еще секунда и начнется паника, а затем и давка. В такой толпе, разумеется, будут жертвы. Лица коллег побелели, как полотно, а в толпе кто-то истошно закричал. Что это? Диверсия? Или покушение на кого-то из них? За спиной не слышно ни криков боли, ни стонов, только Колло шепотом выругался, похоже, так и не поняв, что именно произошло. А может быть, наоборот, понял слишком хорошо.

- Клод, - Робеспьер обратился к Приеру, так как тот стоял к нему ближе всех, но как и все превратился в соляной столб. - Клод, дай сигнал к залпу. И пусть Колло прокричит что-нибудь в толпу, у него это хорошо получается.

Приер кивнул, как человек военный, он привык подчиняться беспрекословно, особенно в экстремальной ситуации. И чтобы не объяснять словами, просто толкнул Колло в бок:

- Скажи им! Скажи им что-нибудь! - зашипел он.

- Что сказать? - выдавил из себя Колло.

- Да здравствует нация, например, - подсказал Приер.

- С Днем взятия Бастилии, граждане патриоты!!! - повиновался Колло.

Приер же сорвал с себя трехцветную перевязь и замахал ею, подавая знак стоявшему у орудия гвардейцу. Тот замялся в нерешительности, но у него был приказ, четкий и ясный... Да, должны были махнуть, но флагом и гражданин Пейан... Однако с другой стороны уже раздался холостой залп, который должен был означать окончание праздника. И второй. И третий. И, наконец, четвертый. Кто-то внизу бросил шляпу, кто-то закричал "Ура!". Крик подхватили.

Робеспьер перевел дыхание. Кажется, никто ничего не понял. Только Гато растерянно вертел в руках шляпу, разглядывая отверстие, оставленное пулей.

- Граждане, это был сигнал к арт... - начал было Колло, но Робеспьер поспешно вышел вперед, обратив внимание на себя. Недоставало, чтобы Колло начал объяснять причину выстрела и факт, что выстрел был, да и в кого-то направлен к тому же!

- Граждане! Почтив наших героев, сказать слова во славу их, мы сможем уже на площади...

- Вперед, граждане патриоты! - Приер помахал шляпой, с облегчением услышав гром аплодисментов.

Шарль видел, как Морис спрыгнул с лестницы первым, и присоединился к нему. Вот теперь, когда враг опозорен и бежал, можно вернутсья к процессии. Он с удовольсвтием отметил, как Никола потрепал его по волосам и сказал, что он - молодец. Оставалось шествие. Все не так скучно, как речи. Чувствуя себя героем дня, Шарль посмотрел на Мориса, прижимавшего к себе букет. Наверное, понесет своей Луизе. Ну и ладно. Пусть Морис сильнее, и пусть с него пишут портреты знаменитые художники. Зато он ни разу в жизни не произносил речь перед огромной толпой людей. Когда все закончится, они вместе вернутся в Севр и предложат Аннетт руку и сердце. И пусть сама выбирает.

[Odin]

Июнь, 1794.

Париж, секция Неделимости.

Сен-Жюст, Огюстен.

Сен-Жюст глотнул обжигающий кофе. Не лучший напиток в эту жару. Но здесь, в беднейшем квартале в районе секции Неделимости, с прохладительными напитками было неважно. Сидевший рядом Огюстен, кажется, заскучал, потому что за прошедший час Сен-Жюст не проронил ни звука, усиленно размышляя о последних событиях. Первый раунд они едва не проиграли. Выстрел все-таки прозвучал. И лишь благодаря находчивости Робеспьера, который быстро сообразил, что сказать, и направил пальбу в нужное русло, не случилось катастрофы с падающими с лестницы политиками и беснующимся в панике народом у ратуши. Уже после удалось быстро перехватить инициативу на себя. Стрелявший явно собирался поднять крик и привлечь к себе внимание, но агенты Бюро обезоружили его тихо, и также тихо препроводили в экипаж, ожидавший в ратуши, тем временем как Сен-Жют быстро дал распоряжение дежурившим на площади жандармам подвинуть оркестр и приставить нормальную лестницу к спуску.

Вообще, в этот день установкой для секретных агентов Бюро было делать все как можно тише. Никаких громких арестов. Люди, заподозренные в участии в диверсии, спокойно уводились под разными предлогами и вывозились с площади. Сен-Жюст представлял себе лицо Вадье, который выпустит своих орлов делать доклад о том, что на празднике было схвачено слишком много патриотов. А план был прост. Не будет массовых казней. Убрать подозрительных на момент праздника, взять на заметку и отпустит, чтобы по городу не поползли ненужные слухи.

Теперь же предстояло понять, что задумали комитетчики из противоположного лагеря на вторую половину дня. У площади Бастилии заканчивалась торжественная часть. Еще немного, и народ разбредется кто куда. Если что-то устраивать, то сейчас, когда все депутаты, все представители Комитетов, собраны в одном месте. Секцию Неделимости Сен-Жюст выбрал не случайно. Он давно уже держал ее на подозрении – агенты часто докладывали, что то тут то там вспыхивают антиправительсвенные разговоры, о Комитете общественного спасения, о триумвирах, и лично о Робеспьере. Во время казни «красных рубашек» тут пришлось утихомиривать маленькое восстание прачек, которые вышли на улицы с малолетними детьми, требуя честного суда над мужьями и братьями. Эта же секция часто мелькала в коротких сообщениях Вадье – дескать, есть подозрение, что барон де Бац окопался именно тут. Но де Баца тут не было – теперь это можно было сказать наверняка. Все это время он гонялся за Луи Шарлем и, похоже, почти не появлялся в Париже.

В кафе тем временем вошел старик с холщовой сумкой и тростью, на которую он опирался всем телом. Он уселся за столик, вытер лоб собственной шляпой и подозвал официанта. Сен-Жюст замер. Наконец-то он дождался связного! «Подай-ка мне кофеечку в честь праздника, друг!» - раздался дребезжащий голос.

– «У вас тут попрохладнее. В кафе «Старая голубятня» солнце палит, и места только на улице». Ни одного лишнего взгляда. Спокойно допив кофе, Сен-Жюст обратился к Огюстену, который с несчастным видом третий раз перечитывал «Монитер».

- Кажется, я отдохнул. Надеюсь, и ты. Мы можем продолжить путь.

Они вышли из кофейни. Отойдя на некоторое расстояние, Сен-Жюст заговорил.

- Я только что получил информацию о том, что в «Старой голубятне затевается нечто нехорошее. Не спешу с предположениями. Мы должны тихо проникнуть туда и некоторое время не привлекать к себе внимание. Пойдем. Кажется, сегодня скучать не придется.

Огюстен проверил, легко ли выскальзывает из рукава нож. Об огнестрельном оружии и речи быть не могло, но с ножом он не расставался ни при каких обстоятельствах, несмотря на запреты. Мало ли что может случится... Что затевалось в кафе пока что являлось тайной за семью печатями, но насчет тихо проникнуть туда... Похоже, Сен-Жюст несколько перепутал возможность и намерение. Впрочем, было не до вопросов. "Старая голубятня" представляла собой вполне обычную забегаловку третьего сорта с дешевым вином и ячменным кофе. Что-нибудь к кофе считалось роскошью, но не в том дело... Сегодня здесь было шумно, что вполне естественно - праздничный день и те, кто устал от жары идут освежиться и отдохнуть. Они заняли столик рядом с тремя субъектами, лениво шлепавшими замусоленными картами и заказали вино, чтобы не слишком выделяться. Сев за стол, Огюстен с трудом сдержал отвращение: столешницу не протерли как следует и теперь здесь пировали жирные, зеленые мухи. Хотя... в армии были не только мухи, но иногда и черви и ничего, все живы...

Некоторое время Сен-Жюст, заинтересовавшись игрой, следил за ходом дела, машинально делая поправки в голове о неверных ходах и прикидывая карты игроков. Чуть более года назад он проводил много времени за карточными столами, иногда проигрывая деньги на несколько ужинов вперед. Теперь все развлечения были в прошлом. Но накопленный опыт остался. То там, то здесь мелькали лица знакомых агентов и осведомителей. Похоже, неспроста они собрались тут - здесь что-то затевается. Но что? И к чему постоянные намеки на барона де Баца? Ответ пришел сам собой.

- Да, черт побери, какая теперь разница, кто выиграл лишнюю монету? Завтра половину нашего квартала арестуют. Так что, ешь, пей, и помалкивай. - Раздался приглушенный голос, который, однако, прозвучал довольно отчетливо.

- Откуда такая информация, Клод? - заинтересовался один из присутствующих.

- Ангелы на крыльях принесли - из Трибунала прямиком, - бодро отозвался Клод. - Помните, "красных рубашек"? Их ведь за этого гребаного де Баца всех порешили. Говорят, этот неловимый роялист в нашей секции теперь окопался и живет, в ус не дует. Ну, а народ, стало быть, его покрывает. Теперь же, по новому закону - раз подозрительный - хлоп, и башку с плеч.

Народ загудел. У кого-то, как выяснилось, недавно увели в тюрьму брата, у кого - сына, у кого - сразу нескольких родственников.

- Кажется, началось, - шепнул Огюстену Сен-Жюст. - Недаром Вадье столько говорил о бароне в последнее время. Сейчас народ будет подогреваться подозрениями... Вопрос в том, до чего они договорятся.

- Договориться можно до чего угодно... - меланхолично отметил Огюстен. По правде говоря он надеялся, что не ввяжется в очередную авантюру, но по мере того, как накалялась обстановка, он был отнюдь в этом не уверен.

-... а вот чужие к нам забредают и поди знай, кто он, этот человек, - рассудительно вещал чей-то хрипловатый баритон. - А вдруг тот самый де Бац и есть. И документы, говорят, у них на любой вкус...

- Говорят, что где-то типография есть, где не только бумажки печатают, но и фальшивые ассигнации, - подхватил кто-то.

- А говорят, что скоро будут гильотинировать и тех, кого поймают с фальшивыми ассигнациями, - уверенно заявил еще один завсегдатай. -...  - А де Бац, граждане, эти ассигнаты и распространяет, - продолжал обладатель баритона. - Они только и ждут, пока всех лучших патриотов гильотинируют.

Сен-Жюст едва заметно улыбнулся. Молодец Гошар, прекрасно перетянул инициативу на себя, поймав настроение. Хрипловатый баритон принадлежал ему, и, таким образом, он давал знать, что существует опасность проверки документов не жандармами, а посаженными провокаторами - чтобы избавиться от ненужных лиц, вроде того же Огюстена или его самого. Подняв вопрос о "подсадных" и фальшивыми документами, агент Гошан брал инициативу в свои руки. Теперь будут слушать его, а не того субчика с большим красным носом, который сейчас только шлепает губами. Значит, в случае чего, Гошан отвлечет от них толпу. Однако, здравый смысл подсказывал, что нужно уходить - открывать карты слишком рано. На стол тем временем запрыгнул новый гражданин.

- Патриоты! Многие из вас прожили в секции Неделимости всю свою жизнь. Мы знаем друг друга с детства, и вместе делили все невзгоды и радости! Посмотрев друг другу в глаза, мы разве не можем с уверенностью сказать, кто - подозрительный, а кто - нет? Однако, в нашей секции появилось в последнее время слишком много лиц! Слишком многие.....
Сен-Жюст почувствовал, как кто-то дернул его за рукав и обернулся. Пожилая женщина весьма почтенного вида.

- Наконец-то я нашла тебя, Анри, опять отираешься тут с картежниками со своим дружком! Меня направила твоя мать. Быстро домой - ей нужна твоя помощь!

Женщина говорила тихо, но все, кто надо, ее речь услышали. Сен-Жюст порадовался, что оставил в Бюро настоящих профессионалов - пока что им удавалось предвосхищать все события. Это был сигнал к отступлению.

- Пойдем, - хмуро сказал он Огюстену и поплелся за гражданкой.

 Огюстен молча направился вслед за Сен-Жюстом и гражданкой, когда уже у выхода почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Повернувшись, он увидел нечто, достойное как сожаления, так и кисти художника, решившего изобразить аллегорию человеческих несчастий. Худой, одетый в лохмотья мужчина с трясущимися руками и слезящимися глазами сипло и немонго заискивающе произнес:

- Что же уходишь, гражданин? Может, в картишки? Или в кости? Не за тобой же пришла эта почтенная гражданка...

- О, конечно! - улыбнулся Огюстен. - Только вот... - рукоятка ножа легла в ладонь. Повернув ее в пальцах, он сжал лезвие в кулаке и приставил к боку гражданина, слегка нажав, чтобы тот почувствовал укол. - Только думаю, что хочу на свежий воздух и хорошего вина. Пойдем-ка...

Гражданка быстро поняла в чем дело и засуетилась, сетуя на проклятые карты, выпивох и прочих. Огюстен, пользуясь суматохой, тихо вывел неожиданного собеседника на улицу и не давая тому времени на размышления, ударил ребром ладони по шее. Уже бесчувственного уложил на лавку и не оглядываясь пошел за Сен-Жюстом. Если будет нужно, субчика уберет агентура.

[Odin]

Июль, 1794.

Секция Неделимости (продолжение)

Сен-Жюст, Огюстен и другие.

На улице Сен-Жюст сразу отметил, что народу прибыло. То там, то тут гнездились кучки граждан самого что ни на есть недоброжелательного вида. Женщина, которая вывела их из кафе, испарилась также быстро, как появилась.

- На, прикрепи, - Сен-Жюст сунул Огюстену ярко-синий кусок материи, изображающий, судя по форме, дубовый лист. - Это наш билет на сегодняшнее представление, - скривился он. - Наша недавняя собеседница передала. - На душе было тоскливо. Они находились в самом центре заговорщиков и могли наблюдать плоды тщательнейшей подготовки к этому дню. Когда-то они боролись с роялистами. Еще несколько месяцев назад народные волнения готовил де Бац и ему подобные... Теперь же.. Ради собственной выгоды в то время, как наивные патриоты, вроде Давида, стараются сделать для народа праздник, другие... - Черт побери, Огюстен, что творится со страной, - Сен-Жюст не скрывал досады. - Посмотри, эти люди - пушечное мясо для какой-то интриги, о которой мы пока не знаем... И они не знают... Те, кто хотят нас свергнуть, решили идти до конца. - Сен-Жюст помахал рукой молоденькому пареньку с таким же дубовым листком на шляпе, как и у них, который, проходя мимо, попривествтвовал их. - Мне кажется, это будет какое-то шествие... Совместное выступление секции с требованиями... Вон, оратор старается, слишишь? Подойдем.

Оратор на импровизированной трибуне тем временем говорил о затянувшейся войне, выгодной правительству, о ценах, и о том, что люди гибнут незаслуженно.

- Мы должны отправиться к Робеспьеру! Он - лицо Революции, наш вождь, наш защитник! Обратимся к нему лично, и он не допустит. - Сен-Жюст почувствовал, как напряглась толпа. Чей этот агитатор? Комитетчиков? Или чужой? Является ли он частью запущенного механизма?

- Как ты считаешь, реально поубавить их энтузиазм или это дело, обреченное на провал? - спросил Огюстен.

- Все слишком хорошо спланировано, Огюстен, - Сен-Жюст заметно нервничал. - А я не могу предположить, что они задумали. Точнее, нет. Предположить могу. Знаю, как бы действовал на их месте я, если бы хотел... - он не успел договорить, потому что на возвышение вскочил еще один оратор.

- Граждане! Вы все здесь отмечены нашим знаком - дубовым листком. Он - символ мира! Так давайте же двинемся в сторону Тюильри! Оставим оружие! Это будет мирная делегация! Женщины, берите детей, и пусть они идут с нами! Мирная делегация! Мы попросим великого Робеспьера выслушать нас и передадим ему свои скромные слова!

- К Робеспьеру, к Робеспьеру! - вторила толпа.

- Сен-Жюст побледнел, как полотно. - Расстрел мирной делегации... Марсово поле... Огюстен, эти люди не хотят кровопролития... Но они обречены... Они хотят устроить второе Марсово поле... И скажи мне, что у меня больная фантазия, если сейчас, глядя на то, что тут творится, ты не почувствовал то же, что и я.

- Ловушка может содержаться в самих требованиях... - задумчиво сказал Огюстен. - В требованиях, которые им внушили. Не принять их — означает не принять делегацию от народа, а согласиться с требованиями значит выступить против правительства. Мне не нравится уже эта перспектива. А если прибавить еще и твою теорию...

Не договорив, Огюстен поднялся на некое подобие трибуны. Возможно, удастся уменьшить предполагаемую делегацию до хотя бы десяти человек, тогда это будет и не совсем делегация. И, разумеется, без женщин и детей во избежание последствий... Но о том, что Антуан прав, думать не хотелось.

- Граждане! Почему бы вам не подумать и о другой возможности? Неужели вы хотите, чтобы пошли глупые слухи о том, что требования ваши не заслуживают внимания и только потому вы решили форсировать события таким способом? Учтите, что тайные враги могут сказать все, что им заблагорассудится и как вы потом докажете, что требования ваши были законны и справедливы? Чтобы избежать недоразумений, я предлагаю составить петицию. И отправиться не всем вместе, когда существует возможность, что вы будете говорить одно, а злоумышленник переиначит ваши слова, а оправить представителей в количестве пяти-семи человек, опять же из людей, которым вы доверяете. Вручив петицию лично, вы вполне можете рассчитывать на благоприятный ответ. Также, изложив требования в письменном виде, вы можете быть уверены в том, что петиция будет рассмотрена в Клубе якобинцев в ближайшее время... Если я не ослышался, вас беспокоит еще и то, что в ваших заботах не принимают участия? Патриоты, решение принадлежит вам. - Он спрыгнул с возвышения, на всякий случай готовясь ко всему, чему угодно.

- Да кто его спрашивает? Граждане! К нам затесался какой-то простак, делающий вид, что из наших! - На трибуну вскочил косматый гражданин в расстегнутой рубашке, подпоясанной трехцветным поясом.

Сен-Жюст отметил, что этого человека все запомнят прежде всего по волосам. Парик? Возможно. Люди из второго Комитета тоже не лыком шыты и разбрасываться своими не намеряны. Гражданин тем временем продолжал свою речь.

- Уж не представляет ли он кого-то из Комитетов? Уж очень говорит по-писанному! Составить петицию, говоришь? Да кто ее прочтет! Комитеты только и думают, что подписывать смертные приговоры, а до людей им нет никакого дела! Граждане, идем на Тюильри! К Робеспьеру!

- "К Робеспьеру!" - народ бодро подхватил воззвание.

- Держи предателя! - завопил кто-то совсем рядом. - Сен-Жюст едва успел заметить, как несколько человек переглянулись и двинулись на Огюстена. Речь соратника была хороша, но не своевременна. И сейчас могла вылиться в нечто незапланированное и жуткое.

- У нас запрещается высказываться, да, граждане? - сказал Огюстен, спокойно наблюдая приближение людей. - Они все равно пошли к Тюильри, так что можете к ним присоединиться... чтобы не сочли агитаторами. Нападать на меня не советую, чтобы не было потом мучительно больно и обидно.

Он снял с крепления короткий факел, освещавший импровизированную трибуну и бросил его по направлению к поступавшим людям. Те, как и следовало ожидать, шарахнулись, а он, воспользовавшись моментом, перемахнул через невысокую оградку, отделявшую дворик с колодцем и скрылся в лабиринте соседних улочек.

Через десять минут он догнал Антуана. - Они не здешние, те, кто за мной погнался. Не знают расположения улиц, но и за оружие не хватались, - сказал он. - Теперь нам только остается надеяться на то, что твой прогноз не оправдается, как не оправдалась моя попытка их образумить.

- Огюстен, нам надо учитывать тот факт, что делегация явится внезапно. - медленно проговорил Сен-Жюст. Он двигался вместе с колонной. - Либо они выдвинут требования, как ты и говоришь, либо все прописано до нас, и нам остается лишь.... - Он не договорил, потому что всеобщее оживление было прервано криком: "Жандармы!" - Жандармов Сен-Жюст не увидел, однако, ощутил неприятное чувство, что все уже решено. - Кто-то должен отдать приказ жандармам. Нам надо предотвратить выстрелы. Один выстрел - и весь город облетит весть о том, что мирная делегация, которая шла к Робеспьеру, была грубо остановлена, если не сказать хуже. Посмотри, они безоружны. Нам надо разделиться. Кто-то из нас должен предупредить Максимильяна и привести его сюда.

- Тогда быстро думаем, у кого больше шансов заявить свои полномочия, - сказал Огюстен. Я поищу Максимильяна. Знать бы еще, где он...

- Площадь Бастилии - последняя точка праздника. Он либо там, либо дома. Но что-то подсказывает мне, что домой в этот день он не уйдет так рано. Удачи, Огюстен. - Сен-Жюст быстро поэал ему руку и исчез в толпе.

***

Сен-Жюст в который раз пожалел, что у него нет лошади. Люди шли, воодушевленные речами непонятно кого, обсуждая, как встретятся с Робеспьером, волочили за собой детей. Хотелось оказаться во всех местах одновременно. Добрался ли Огюстен до Максимильяна? Нашел его? Поговорил? Что они решили? Ответов не было. Надо было лишь идти вперед и отслеживать обстановку. При приближении к центру колонна дрогнула. - Эй, стойте! Митинги и несанкционированые правительством сборища запрещены! Расходитесь! - Щелкнули затворы пистолетов.

- Расходитесь немедленно! Те, кто этого не сделают, будут отвечать по закону!

- Но что мы сделали? - Из толпы выступил молодой студент в очках с трогательным тонким голосом и женственными манерами. - Мы хотим видеть Робеспьера! Хотим сказать ему о чинимых правительством беззакониях! И вы не имеете права нас трогать!

- А вот это мы выясним не здесь. Арестуйте его - один из жандармов сделал знак, двое других спешились.

- За что??? - сразу несколько голосов встали за защиту юного гражданина. Сен-Жюст изо всех сил пытался протиснутсья к месту действия, но это было трудно - все, как один, ринулись вперед.

- За сопротивление властям! У нас - приказ Комитета общественного спасения за подписями всех его членов, включая гражданина Робеспьера! - Жандарм помахал какой-то бумагой. Сен-Жюст сжал пальцы так, что суставы хрустнули. Вот, значит, как. Бедняги и сами не знают, что им вручили фальшивку, и действуют по инструкции. Заговор... Заговор.. Заговор.... И ни секунды на раздумья.

- Эй, гражданин, теюе повезло, и здесь - один из членов Комитета. - Сен-Жюст выступил вперед, попутно доставая документы. - Покажи приказ. Что-то не помню, что кто-то из нас его подписывал!

- Прочь отсюда, щенок, пока и тебя не арестовали! - жандарм замахнулся на прикладом на нахалюгу, но не ударил. - С кем себя ровняешь? Ты знаешь, что все депутаты сейчас на площади Бастилии? Пошел прочь, а то посидишь в холодной перед тем, как голову отрубят

- Вопрос в том, кто просчитает до десяти первым. - Сен-Жюст сделал еще один шаг вперед, но доставать пистолет не спешил. - С какой поры, гражданин вы считаете себя вправе строить предположения о том, кто здесь - депутат, а кто - нет? Рабство есть зависимость от несправедливых законов, свобода - зависимость от разумных законов, необузданность слушается лишь себя самое. Вижу, ты решил вершить суд, получив записку, и посчитав ее достаточным доказательством для приказа? Однако, мой документ, в котором написано мое имя, для тебя - ничто? Ты даже не пожелал посмотреть на него внимательнее. Зато целишься в этих людей. Безоружных. Желающих лишь поприветствовать правительство и поговорить с депутатами о своих наболевших проблемах. Не для того ли мы создавали Республику, чтобы скаждый гражданин имел возможность высказаться? Или ты будешь отрицать это? Вооруженное нападение на мирных жителей - кое-что мне это напоминает. Маркиз де Лафайетт, предатель и заговорщик. ловко отдавал подобные приказы, защищая, якобы отечество от мирных жителей. котоыре принесли петицию на Марсово поле. Я хочу видеть приказю Быстро. В обмен на свои документы. Мое имя - Антуан Сен-Жюст. И я здесь - по поручению Комитета общественного спасения - на случай, если парижан не так поймут и попытаются противопоставить буквы закона - разуму и добродетельному желанию высказаться. Ваши документы, гражданин! - Сен-Жюст протянул руку, испепеляя его взглядом.

- У нас есть приказ, который мы должны были выполнить, - ответил жандарм, несколько растерявшись. Но погибать - так с музыкой и не подавать хотя бы своим людям дурной пример полного разгильдяйства. В том, что он сам уже покойник, сомнений не было. Тем не менее, он внимательно изучил документы и вернул их владельцу. А потом протянул свои, вместе с приказом, скрепленным подписями. Своим же людям скомандовал:

- Опустить оружие! Без приказа не стрелять!

- Приказ арестовать безоружных демонстрантов? - Сен-Жюст говорил спокойно, видя, что жандарм поколебался. - А у меня было сообщение о том, что враги Республики готовят диверсию, направленную против французского народа! Желая отравить людям праздник, они состряпали несуществующий приказ, дабы ввести в заблуждение таких, как вы - патриотом, исполняющих приказы. Остановитесь! Не совершайте преступления, которое сделает вас преступниками перед лицом потомков! Не будьте слепым оружием в руках Питта, чьи руки уже обагрены кровью тысячи французских патриотов! - Сен-Жют продолжал говорить, зная, что как только он замолчит, то потеряет власть над толпой. Главное, чтобы Огюстен успел вовремя. Сейчас он выиграл время, нанеся диверсантам неожиданный удар, но в любую минуту они опомнятся.

- У них нет санкции на проведение митинга, гражданин Сен-Жюст, - отчеканил жандарм, чувствуя себя полным идиотом. За то, что противоречишь — на эшафот, за то, что исполняешь свой долг — тоже. - Простите, но закон воспрещает сборища, о которых нет протоколов, на которые нет разрешения и которые не прикреплены к какой-либо организации... - он поймал себя на том, что организаций и не осталось за исключением нескольких Обществ и Клуба якобинцев, но существовали и несколько секционных обществ, подчиненных Клубу. Так что не так уж и противоречит. - Где ваши представители, граждане? Где изложена цель вашего митинга? В противном случае вы попросту мятежники!

- Каждый гражданин имеет право высказаться, - выкрикнул кто-то из толпы.

- Вы не имеете права препятствовать!

- Мы честные патриоты!

- Все честные патриоты сейчас на площади Бастилии! - отрезал жандарм. - В том числе и депутаты. Что же вы идете в Тюильри?

- Разве это митинг? - удивился Сен-Жюст. - Пока это просто мирная делегация. Дайте мне приказ, которым вы руководствуетесь! - Он протянул руку, лихорадочно соображая, как лучше повернуть дело. Сказать, что приказ - фальшивка - значит, поставить под сомнение все приказы Комитета. Дать добро - значит, завтра весь город заговорит о массовых арестах мирных жителей, которые всего лишь хотели принять участие в празднике.

Жандарм молча протянул приказ, который до сих пор держал в руках вместе с документами. Здесь ему было не в чем себя упрекнуть: приказ как приказ, на соответствующем бланке, с соответствующими подписями. И сказано там все ясно и четко. Несмотря на то, что в толпе опасно перешептывались, он потерял интерес к происходящему, так как уберечь бы хотя бы голову, раз не могут сами все выяснить со своими же приказами...

- Позвольте нам идти вперед! - в толпе заволновались, возникло движение.

- Мы не делаем ничего дурного!

- Посмотрите, зесь наши жены и дети! За что же нас стрелять?

- Они говорят о заговоре Питта, значит, сами оказались его жертвами! - скорее удивленно провозгласил еще один голос.

- А ведь правда.... - в толпе послышался почти вздох.

-Значит, все те приказы, которые мы якобы получаем...?

- Как же так, гражданин Сен-Жюст? Вы говорите, что не подписывали эту бумагу, а гражданин жандарм говорит,что у него документ?

Сен-Жюст поднял руку, призывая к тишине. Люди Вадье распространили тут сплетни о бароне де Баце. Что ж, попробуем воспользоваться его же оружием.

- Граждане! Я готов ответить на ваши вопросы и разъяснить все, что осталось неясным. Неделю назад мы получили информацию о том, что в районе секции Неделимости готовится акция, спланированная неким хорошо известным в узких кругах роялистом, направленная на срыв национального праздника. По этому поводу был подписан приказ, дающий право арестовывать заговорщиков, направляемых рукой предателей и злоумышленников. Именно этот приказ в данный момент я держу в руках. Но гражданин жандарм истолковал его неверно. В приказе говорится о запланированном митинге. Однако, благодаря работе Бюро тайной полиции, бунтари были схвачены и опасность миновала. В данный момент здесь находится несколько десятков сотрудников Бюро, которые держат ситуацию под контролем. – Говоря это, Сен-Жюст переводил тяжелый взгляд с одного провокатора на другого. Они должны понять и отступить. А его задача – дать им понять, что у них есть шанс уйти. – Именно поэтому я и удивился, когда вы достали этот приказ. Кто отдал вам распоряжение воспользоваться приказом Комитета против мирных жителей? Назовите имя этого человека, - Теперь Сен-Жюст обращался лично к жандарму.

- К-комитет... - выдавил из себя жандарм, переставший понимать что-либо вообще. - Я выполнял приказ Комитета...

- Да вы что, не видите, граждане, они не договорятся между собой! - снова раздались крики в толпе, но нашлись и такие, кто просто угрюмо молчал. Несколько человек повернули обратно.

- Позвольте нам пройти, коль уж мы не нарушаем ничего!  - кричали те, кто  хотел продолжать свой путь. Однако постепенно возмущение уступило место полному бездействию. Люди молчали, ожидая либо разрешения идти вперед, либо арестов, ведь третьего варианта и не было? Заплакал ребенок, которого принялась торопливо успокаивать мать, кто-то кашлянул, кто-то сплюнул. Все ожидали решения. Жандарм окинул равнодушным взглядом своих подчиненных. Вроде никто не стреляет? Этого ведь от них хотят? Вот и порядок...

- Так что же теперь, гражданин? - спросил кто-то из толпы. Тихо и неуверенно.


- А теперь мы составим петицию по всем правилам, которая будет доведена до сведения остальных членов Комитета. - Сен-Жюст вновь поднял руку, призывая к тишине. Он отметил на нескольких подозрительных лицах замешательство. Значит, сообщение о присутствии тут агентов Бюро тайной полиции они поняла правильно. Теперь зачинщики поглядывали по сторонам, пытаясь понять, откуда ждать удара, и кто именно завтра доложит на утренем совещании о результатах слежки. При мысли об этом Сен-Жюст слегка улыбнулся, хотя на душе было тоскливо. Он вновь не справился и наделал ошибок. Теперь Комитет безопасности непременно раздует эту историю и по городу пойдет гулять сплетня о том, что Сен-Жюст поставил под сомнение истинность документа, подписанного самим собой вместе с коллегами. Что ж, пусть так, но зато был предотвращен расстрел мирной депутации. Неплохое утешение. Для него. Но не для Робеспьера. Однако, напряжение все же спало - и это радовало. - Граждане, прошу вас, говорите. - Сен-Жюст достал блокнот. - Вы собирались поднять вопрос о максимуме и о сроках военной службы. Я верно понял? - послышалось тихое бормотание - каждый бубнил себе под нос что-то свое, боясь повысить голос.

- Верно, гражданин... - голос был тихий и не уверенный, тот, кто говорил, втянул голову в плечи, ожидая немедленной расправы. Но нашлись и такие, кто нашел в себе достаточно храбрости для того, чтобы говорить.

- Вопрос о ценах...

- О службе в армии, некому кормить наших детей...

- А пособие то есть, то его нет...

- Не выплатили жалованье мужа за полгода, а он погиб месяц назад...

- Война сожрет оставшихся патриотов....

- Много спекулянтов... Они все равно продают продукты втридогога...

Голоса слышались отовсюду, сначала неуверенные, а потом заговорили все вместе, будто кто-то невидимый приказал людям обрести речь, а не покорно ждать своей участи. Какой-то гражданин, нахлобучив на глаза шляпу, протянул несколько измятых листов и скрылся в толпе. Жандарм только проводил его взглядом, но все, что позволялось сделать - это положить ладонь на рукоять сабли. Никаких выстрелов - приказ есть приказ.

***

Сен-Жюст едва успевал писать, и старался обратить внимание на каждого. Если пресловутое общественное мнение и работа с ним были, мягко говоря, не его сильной стороной, то все, что касалось бесед с простыми людьми о конкретных проблемах, было ему близко. Работа в миссии стала хорошей школой. Конечно, жалобы общего характера записывать приходилось лишь на всякий случай - для общей картины, но конкретным людям явно можно было помочь. К примеру, с женщиной, которая пожаловалась, что ей не выплатили жалованье за мужа, погибшего в Северной армии полгода назад, Сен-Жюст говорил обстоятельно, записывая имена чиновников, гонявших вдову по кабинетам. Также, как и имена спекулянтов. Конечно, это было каплей в море, но раз он оказался здесь и мог хоть как-то помочь... Он не сразу обратил внимание на измятый листок, который ему сунул гражданин в шляпе, надвинутой на глаза.

В бумаге содержались примерно те же требования. Значит, люди готовились и действительно собирались обратиться к Робеспьеру. Он подумал о том, что многое из сказанного нужно будет использовать в речи, которую явно придется произнести в Якобинском клубе.

На беседу с народом ушло около часа. Постепенно толпа рассеялась, и Сен-Жюст понял, что опасность миновала. Вместе с толпой медленно исчезали знакомые лица агентов - им предстояло продолжить работу, выясняя, кто именно был виновен в несанкционерованном митинге. Убрав блокнот, Сен-Жюст медленно побрел в сторону бывшей Бастилии. Убедиться, что все нормально, и агенты на местах. Как только он поймет, что на сегодня его миссия закончена, можно будет спокойно пойти домой и устроить себе одинокий вечер с ужином и парой бутылок. С Робеспьером он поговорит завтра. Достаточно разговоров о собственной недальновидности.

***

Наконец-то разошлись жандармы и люди тоже побрели домой, кто обсуждая случившееся, кто думая о будущем. Вот только никто не строил планов на это самое ближайшее будущее... И это было по-своему страшно. Хотя бы из-за тех жертв о которых так любят кричать депутаты с трибуны. Человек в уже не новой, но все еще приличной шляпе, смахнул с сюртука воображаемую пылинку и понуро двинулся к ближайшей таверне. Остановился, поглазел на лица выпивох и побрел дальше. В хорошую кофейню не пойдешь, потому что дорого, а идти в плохую - зачем портить себе праздник? "Па-па-па-пах!" - послышалось в одном из внутренних двориков. Очевидно, кто-то испытывает фейерверочную гильзу, хотя еще далеко не вечер. Депутат немедленно свернул во дворик. Неужели хотят запретить и фейерверки? Мысль была как нельзя более своевременной, ничего не скажешь. В ладонь легла рукоять пистолета. Еще каких-то двадцать шагов, а во дворике должны ждать вернуе люди...

- Отдай петицию, гражданин, - тихо сказал он депутату Конвента. - Отдай и забудь о ней. Уйдешь в целости и сохранности...

Сен-Жюст с изумлением взглянул на наглого типа. А они расторопнее, чем он думал... И, видимо, строят большие планы на происшедшее в секции Неделимости, несмотря на то, что все пошло не так, как им было нужно. Скорее всего, где-то сзади притаились еще несколько человек - иначе лицо его собеседника не было бы столь уверенным.

- Отдать могу, - улыбнулся Сен-Жюст. - А вот забыть - вряд ли. Слишком много требуешь, гражданин. Здесь отдать? Или есть предложения?

- Согласен и на просто отдать, - кивнул агент. Краем глаза он заметил, что двое людей зашли по бокам и еще двое должны поджидать у входа в сам дворик, на случай, если гражданин депутат вздумает бежать. По правде говоря, изъять петицию планировалось у того человека, что написал ее, но какое это имеет значение, если план остался без изменений хотя бы в этой части? Как только помощники заняли свои позиции, держась в двух шагах, чтобы успеть предотвратить как попытку бегства, так и нападение, он взвел курок пистолета. - Передай петицию. Сейчас. Я не стану тебя убивать, но мои люди будут стрелять по ногам, что гораздо неприятней, чем мгновенная смерть.

- Никогда не думал, что все так печально закончится. Умереть во время патриотического праздника... В этом что-то есть. - Сен-Жюст потянулся к внутреннему карману сюртука и услышал, как по бокам от него щелкнули затворы пистолетов. - Спокойнее, граждане, - сказал он, не поворачивая головы. - Я не собираюсь стрелять - это глупо. Да и патронов у меня на всех не хватит. Вас как минимум четверо. И ведь, что самое обидное, я не дошел всего несколько шагов до цели. Еще немного - и я бы был в своем кабинете. Изучал бы досье на вас, составленные сегодня вечером. - Он резко повернулся. - Черт побери, я ошибся. Не на всех из вас. Я угадал лишь вас, гражданин, - он указал на мужчину крепкого вида с зеленоватым оттенком лица. И вооон того гражданина, что стоит за деревом. Остальным повезло. Вы сможете еще пожить. - Сен-Жюст извлек из внутреннего кармана сигару. - Все-таки давайте отойдем. Хотя бы вон к тому дому.

- Гражданин Сен-Жюст, - вздохнул агент. - Вам, возможно, неприятно это сознавать, но мы не первый день выполняем свою работу. Поэтому вступать в переговоры не станем, не обессудьте... Возможно, мы продолжим нашу беседу когда-нибудь и где-нибудь, но сейчас я считаю до пяти. И если на счет "пять" вы не отдадите нужные нам листы, то на счет "шесть"  будете искалечены вне зависимости от возможного исхода для нас. Свои перспективы мы знаем. Раз... - выхжав несколько секунд, он продолжил: - Два...

На счет "четыре" Сен-Жюст убрал сигару и снова полез в карман.

- Что ж, во всяком случае, честно, - процедил он сквозь зубы. И глухо добавил: - Уберите оружие. Петиция у меня. Раз вы работаете не первый день, то, наверное, делаете это, не как уличные бандиты без чести и совести. Вы застали меня врасплох - и я отдам бумагу. Я и так запомнил, что в ней было, и смогу восстановить ее по памяти. Но мне нужны гарантии, что, расставшись с петицией, я не буду застрелен и смогу уйти.

- Оружие никто не уберет, - сухо сказал агент. - Нам нужна петиция, а не судебное разбирательство  в случае вашей смерти, гражданин. Вы сможете уйти, как только мы удостоверимся, что петиция у нас.

- Хорошо. - Сен-Жюст видел, что вдали показались люди. Тянуть время бессмысленно - он не успеет ничего сделать, а агенты сейчас начнут нервничать. Он сунул руку в карман и нащупал заветный листок. Изорвать его на мелкие клочки, чтобы от него ничего не осталось. Под взглядом агента он, стараясь действовать неторопливо и бесшумно, сделал пальцами несколько надрывов. Затем быстро достал желтый и уже изрядно измятый листок, молниеносно порвал его и швырнул агенту в лицо. - Подавись. - Затем, опустив голову, пошел вперед, стараясь не думать о том, что позади - вооруженные люди.

Мужчина машинально поймал брошенный в лицо обрывок листа и бросив беглый взгляд на бумагу убедился, что это та петиция. Сделал знак своим людям. Никто не стрелял, так как в смерти этого человека не было смысла. Агент аккуратно собрал даже самые мелкие обрывки исписанных неровным почерком листов и только после этого приказал своим людям удалиться.

Не оборачиваясь, Сен-Жюст дошел до улицы Комартен и зашел в дом. Лишь добравшись до своей квартиры он позволил себе расслабиться. Его била дрожь. Нервы. Теряет хватку. Когда-то он гораздо спокойнее относился к подобным играм... Сен-Жюст закурил и, достав из шкафа открытую бутылку вина, сделал несколько глотков. Затем сел за стол и извлек из кармана свой старый потертый блокнот. Вот и нужный листок между страницами. Он бережно разгладил петицию на столе, вглядываясь в корявые буквы и не веря, что все закончилось. Жаль, что пришлось порвать результат его сегодняшней беседы с одним из жителей секции. Там были хорошие мысли и некоторые фамилии граждан, которых надо было проверить. Он записывал, держа блокнот навесу, карандашом, поэтому почерк получился корявым. Зато смысл был примерно тем же, что и в петиции. Когда агенты Вадье пригрозили расстрелом, он принял решение попробовать сблефовать. И это сработало. Еще несколько глотков вернули ему спокойное расположение духа. Все-таки, хотя бы на что-то он еще способен. А работа с общественным мнением... Сен-Жюст спрятал петицию в тайник и вышел из дома. Этот листок будет ждать своего часа.

[Etelle]

Июль 1794
Париж, дом Бийо-Варенна
Тереза Желле, аббат Эвра

- Нет-нет, это дальше павильона Флоры. Грабитель был хорошо знаком с дворцом и знал, что из себя представляет проклятый камень… Укромное место…бывшие покои мадам Медичи? Нет, сложно…еще этот люк, для которого надо знать секрет… Комнаты прислуги? Нет, там мало тайных помещений. Бывшие покои кардинала Ришелье?... Надо проверить, - аббат Эвра увлеченно бормотал над планом Лувра, который принес ему его хозяин и тюремщик, обводя аккуратным чернильными линиями те закоулки, которые казались ему достойными проверки. Сначала надо выделить все возможные места. Многие отпадут по логике. Остальные – по определенным свойствам, которыми обладал алмаз. Надо спросить владельца дома, не было ли в Лувре и Тюильри убийств и тоже отметить их. Бриллиант провоцирует выплеск злой энергии человека…

Увлекшись этим занятием, он не с первого раза услышал стук в дверь. На пороге стояла та худая рыжеволосая молодая женщина, которую он видел в саду. Похожа на испуганного ребенка.
- Простите, - аббат метнулся к стулу, на котором лежал его сюртук и быстро одел его, застегнувшись на все пуговицы и лихорадочно поправляя галстук, - Я опоздал к обеду? Простите, пожалуйста, сейчас-сейчас…увлекся…опыт…

- Да. Вы опоздали. Поэтому я пришла позвать вас. - Тереза говорила ровным голосом, чтобы не выдать себя. Вчера, исполняя роль примерной любовницы, она смогла немного разговорить мучителя. нет, разговорить - громко сказано. Просто немного поговорить с ним о госте. И его ответы навели ее на мысль о том, что он, возможно, не был подсажен намерянно. Она всю ночь просидела, кусая ногти и размышляя о своей судьбе. Если этот человек - тоже пленник, он сможет помочь. Например, передать записку Антуану. Антуан Сен-Жюст - один из самых главных политиков. Как им восхищались в Блеранкуре! Он был их героем, и не зря... Господи, как хочется вырваться... - Пойдемте, аббат.

- Да-да, конечно, - аббат предложил даме руку, в последний момент отдернув ее, вспомнив, что он в доме честного республиканца, - Вы…ведите, пожалуйста. Я не очень хорошо запомнил дом, - извиняющимся тоном сказал он, - Вот Лувр и Тюильри – другое дело… Вы же не донесете на меня? – внезапно почти по-детски спросил он, - Поймите, я – человек старый… Нам сложно перестроиться, что то, что было хорошо, стало плохо, а что было плохо стало выдаваться за лучшее. Я не против Республики. Но я не понимаю, в чем преступление, если назвать гражданку сударыней, а замужнюю женщину мадам.


- Ну... как вам объяснить... Я не знаю, в чем преступление, - простодушно ответила Тереза и улыбнулась, чтобы подбодрить трогательного старика. - Я никогда не была в Лувре. И в Тюильри... Я приехала из провинции. Блеранкур, департамент Эна. Может быть, слышали?

- Нет-нет, никогда, простите, - деликатн извинился аббат, поправляя седые взлохматившиеся волосы, - Я полагаю, это центр Франции? Но Вы держитесь не менее изящно, чем иная парижанка, - отвесил он неуклюжий комплимент, сам ему рассмеявшись, - Простите, дитя мое, я не силен в изящной словесности. Но Вы улыбаетесь, это хороший знак. Не волнуйтесь, господь не посылает нам больше, чем мы можем вынести, - добавил он чуть смущенно от того, что девушка может оказаться неверующей - по нынешнему времени это почти, прости господи, модно...

- Господь? - Тереза невесело рассмеялась. - Вы действительно в него верите? Ах, простите, вы же аббат, вам положено. Когда-то я тоже верила. Пока не поняла, что у него есть любимчики, а на остальных ему наплевать. Вы ешьте. Тут все по часам. Ровно через десять минут блюда унесут и принесут кофе.

Аббат пододвинул к себе тарелку, пытаясь одновременно есть и в паузах отвечать собеседнице.
- У Господа нет любимчиков, дитя мое, - сказал он, наконец, расправившись с салатом, - Это иллюзия. Если Господь не дал кому-то испытания, то лишь потому что человек слаб… Каждому - по его силам. Если Вы много испытали, то так Господь лишь закалил Вас для новых свершений. Но Вы ведь говорили, что счастливы, - снова лукаво спросил он, погрузившись в дегустацию говяжьей вырезки под горчичным соусом.

- А вы не ловите меня на слове, - Тереза поморщилась. Как же надоело думать над каждым словом и считать всех приставленными к ней шпионами! - Я сказала то, что сказала. В Бога я не верую и не желаю о нем слышать. И тут ни причем, счастлива я или нет. Просто скажу, что не видела еще людей, которым от него было что-то хорошее. Это, по-вашему, справедливо?

- Мне кажется, дитя мое, что у Господа свое представление о том, что для нас благо, а что нет,- - улыбнулся аббат, - И потом он дал нам жизнь и возможность самим определять, где лежит хорошее, а где - плохое. Разве это не благо? - Между тем, обед подходил к концу. Аббата слегка тянуло в сон, впрочем, в чем он отказывался признаться, - Госпожа, если Вы составите мне компанию в прогулке по саду, я буду признателен Вам. Споры так прекрасно вести на свежем воздухе, - сказал мягко аббат, надеясь, что воздух и правда отобьет охоту ко сну.

- Благо - когда человек способен сам планировать свою жизнь. И когда добро и зло... Впрочем, - Тереза махнула рукой. К еде она почти не притронулась, ровно как и к вину - в последнее время мучитель взялся отучать ее от пагубных привычек весьма изощренным способом - кулаками. - Готова сопроводить вас куда хотите, святой отец, хоть в преисподнюю. Пойдемте. - Она поднялась первой.

Аббат слегка замешкался, пропуская Терезу вперед и поправляя столовые приборы по старой привычке держать стол в порядке как до, так и после еды – от служанок он давно отвык. Смущенно вспомнив про наличие прислуги в этом доме, он вышел в сад вслед за молодой женщиной, которая уже минут пять прогуливалась в одиночестве в дальнем его углу.
Только выйдя из дома, он заметил некий тяжелый предмет, который внезапно упал к ногам Терезы.
- Вы могли пораниться, - вскричал он, подбегая к ней, - Неужели мальчишки шалят? – Он погрозил кулаком воображаемым безобразникам.
У ног Терезы действительно лежал камень, на первый взгляд ничем не примечательный.
Впрочем…
- Обрывок веревки, - встревожился аббат, - Они что, стреляют тут из рогатки?
Он присмотрелся к камню повнимательнее.
- Да здесь записка, - задумчиво сказал он, отвязывая клочок бумаги от камня. Развернув, он прочитал вслух:
«Гражданка! Если тебе все-таки нужна помощь, и ты сидишь в этом доме не по своей воле, приходи к ограде в дальнем углу сада, где растет большая яблоня как стемнеет. Раньше полуночи Он не появится».
- Простите, - смешался аббат, передавая записку Терезе, - Это ведь явно Вам…

- Вряд ли. - Тереза брезгливо наморщила нос. - Я - замужняя дама - по новым меркам. И подобные предложения меня не интересуют. Но мы говорили о добре и зле? Вы не хотели бы продолжить свою мысль? - Она пошла вперед, чтобы скрыть раскрасневшееся лицо. Антуан! Он нашел ее, несмотря ни на что! И дает ей знак! Это мог быть только он!

[Etelle]

Июль 1794
Париж, дом Бийо-Варенна
Тереза Желле, Гош

*Вторжение в чужой дом… Попытка вооруженного грабежа...*, - Гош увлеченно перечислял самому себе все новые статьи закона, под которые попадало то, что он сейчас творил. С другой стороны, чем-то происходящее ему даже нравилось, так как в кои веки не надо было делать надменный и значительный вид. Тем более, что, залезая на старую яблоню, значительный вид принять попросту невозможно.
И, хотя по деревьям Гош не лазал последние лет пятнадцать, старые навыки никуда не ушли. Впрочем, сейчас он лезет не к соседу за яблоками, а в дом весьма значительного лица… Знать бы только, как зовут это лицо.
Последние дни он провел все в той же таверне напротив борделя, где около месяца назад встретил маленького громогласного Буонапарте. То, что этот человек продолжает бывать там, где встретил Терезу, было единственный, за что можно было уцепиться. Ну и «узкое лошадиное лицо»… Благо, депутаты обычно выглядят слегка раскормленнее. Впрочем, этого человека он бы опознал из тысячи. С одной стороны, было в нем что-то значительное, а с другой… Тот, кто увел девушку, был явно человеком из тех, кому позволено все. Еще по армии Гош помнил таких граждан – особенно это было заметно у высокопоставленных австрийских офицеров, и у некоторых генералов навроде Дюмурье. Этот был из таких, кто не просит и даже не требует, а просто берет все необходимое, будь то мясо, оружие или женщины.
Благо, чутье ему не изменило. Женский силуэт, который по вечерам из таверны напротив, можно было наблюдать в окне, несомненно был ему пусть слегка и случайно, но знаком. И странного оттенка рыжеватые волосы, отсвечивавшие на солнце, когда она выходила на балкон.
На улицу она не выходила никогда.
Как ни смешно, Гош и сам едва ли мог воспроизвести в памяти ее черты. Какие-то мелочи… Веснушки, вздернутый носик… Да, он едва помнил ее.
*Обещал помочь, значит помогу*, - прошипел Гош себе под нос, перелезая с дерева на забор, чтобы спрыгнуть по ту сторону сада. Благо, время темное, и дерево растет с темной стороны двора, в узком переулке, на который не выходят окна соседнего дома.
Осмотревшись, он заметил темную женскую фигуру, отделившуюся от стены дома и направлявшуюся в условленное место.
Главное – чтобы законный владелец дома не появился, против обыкновения, рано.

Тереза на секунду останвоилась, чтобы поправить волосы. Впрочем, нет, не нужны эти пышные прически. Анутан всегда любил, когда она приходила к нему просто с распущенными волосами и говорил, что так она выглядит еще красивее, потому что именно так - естественно, а все остальное - просто причуды моды. Она быстро выдернула шпильки и встряхнула волосами. Сердце бешено застучало. Антуан Сен-Жюст - сильный, мужественный, и влиятельный политик! Он уничтожит мучителя, как уничтожил фракции и кого-то там еще - Тереза доподлинно не помнила всего списка, что обсуждался в Блеранкуре. Вон он. У яблони. Ждет. Он заберет ее и уведет за собой, в ту гостиницу, где они виделись... Тереза приподняла юбку и стремительно бросилась вперед. - Антуан, я знала... - Она остановилась, как вкопанная и вскрикнула. Перед ней стоял не Сен-Жюст. Тот, другой мужчина из прошлой жизни в борделе. Человек, имени которого она даже не знала. - Вввы? - отчего-то перешла на шепот Тереза.

- А у Вас есть еще и Антуан? - не удержался Гош, впрочем, сразу одернув себя, - Ну что, гражданка, мне пришлось долго Вас искать, потому что, видите ли, мне сказали, что Вы попали в беду, а мое любимое занятие – это разыскивать женщин, попавших в неприятные истории. Точнее, мне придется его полюбить, раз уж я регулярно занимаюсь подобными вещами, - говоря это слегк а небрежно, Гош разглядывал молодую женщину. Она сильно исхудала и выглядит совсем не так уверенно, как раньше, хотя одета скромнее, как обычная буржуа. Интересно, какого Антуана она ждала? – У Вас правда трудности? – заставил себя чуть мягче спросить Гош.
Тереза присела на поваленное дерево, не сводя с него глаз. Затем молча заколола волосы. Руки не слушались. Она глупо ошиблась. Сен-Жюст уже давно и не помнит, кто она такая. А этот чудесный молодой человек, искатель приключений, в данный момент подвергает себя смертельной опасности - просто потому, что любит опасность. - Я теперь живу здесь, - выдавила из себя Тереза. - Пожалуйста, не задавайте вопросов и уходите. Я даже не знаю вашего имени. Но это, наверное, к лучшему. Моя прошлая жизнь окончена, и то, что вы видите - это совершенно новая Тереза. Счастливая и лишенная обязательств каждую ночь торговать собственным телом за бутылку вина и забвения. Пожалуйста, не задавайте вопросов. Просто уходите.

Гош посмотрел на нее внимательно, одернув задравшийся рукав сюртука, после чего прислонился к забору, скрестив руки на груди.
- Ненавижу вранье, - наконец сказал он, - Хотя Вы и правда изменились. Я вижу что Вы ждали совершенно не меня, хотя врете Вы и совсем не в этом. Но даю Вам последний шанс. Вы счастливы? Отвечаете да – и я ухожу, пока добропорядочная гражданка не вызвала жандармов, - хмыкнул он, представив себе эту не лишенную иронии ситуацию.

- Какой хороший вопрос... А вы? - В глазах Терезы на секунду блеснул прежний хулиганский огонек. Она отвернулась. Затем подняла с земли камешек и швырнула его через ограду. Еще, еще и еще. Какое увлекательное занятие! Надо будет взять на заметку. Ей очень не хотелось, чтобы он уходил. Но попросить его о помощи - значит подвести под гильотину.

- Я? – на секунду растерялся Гош, после чего рассмеялся, потому что и сам не знал, что ответить на этот вопрос, - Наверное, счастлив, как счастлив любой свободный человек. Пожалуй, я был бы более счастлив, находясь в тысяче миль отсюда, но при определенном раскладе я мог бы быть счастлив гораздо меньше… Нет, я счастлив лазать через заборы, чтобы поговорить с красивой гражданкой в парижских сумерках. Положительно, я вполне в данную секунду доволен жизнью. Ну, теперь точно Ваша очередь дать правдивый ответ.

- У меня его нет. - Тереза пожала плечами. - Вы когда-нибудь ощущали себя мертвым? Знаете, что происходит с человеком, от которого осталась лишь оболочка? Я не жалуюсь - я пытаюсь объяснить вам, что в моем случае бессмысленно говорить о счастье и несчастье. В данный момент я расплачиваюсь за ошибку, которую совершила много лет назад, послушав родного отца, а не собственное сердце. В тот день началась моя вторая история, которая закончилась вот здесь. Но я не жалею. Так мне и надо. - Последнюю фразу она сказала зло, и совершенно не заботясь о том, какое производит впечатление. - Но вы хотите откровений? Вы угадали - я здесь не по своей воле. Но если я сделаю шаг, меня будут разыскивать как преступницу за дела, которых я не совершала. Мир принадлежит политикам. Вы ведь не политик, верно? Наверное, потому вы мне и понравились.

Гош выслушал ее, не перебивая и не задавая лишних вопросов – в принципе, все было вполне очевидно, стоило только взглянуть на этого господина, который увел ее из публичного дома. Такие берут все, что им надо, не интересуясь чужими желаниями и потребностями.
- Ну же, а по-моему, Вы как раз продвинулись на ступень вверх, - мягко сказал он, сев рядом на лежащее дерево, - Вы хотя и не по своей воле, но уже и не в публичном доме. Остается решить, куда Вам двигаться дальше. Вы можете остаться здесь и будете, хотя бы, всегда накормлены, обуты и одеты. Многие сейчас лишены и этого, так что подумайте. Или, если хотите вырваться, то что-нибудь придумаем. Только… Поймите, - внезапно смутился Гош, - Я не смогу Вам предложить ничего. Даже тревожной участи жены солдата. Но если у Вас где-то есть друзья или родные, я помогу Вам добраться до них. Или Вы можете стать компаньонкой какой-нибудь скучающей обеспеченной особы... Придумаем. Лучше бы, конечно, чтобы у Вас были родственники или друзья, чем пробираться по жизни в одиночку… Но это после. Выбирайте.

- У вас имя есть? - улыбнулась Гошу Тереза. - Мне трудно говорить с человеком, который для меня - всего лишь один из моих клиентов. - Послушайте, вы знаете, что я не из тех, кто легко подчиняется. И, поверьте. я боролась, пока могла. Но человек, которому я теперь принадлежу - более, чем просто влиятельный. Поэтому я не считаю себя вправе испортить жизнь кому-либо, объявившись у него на пороге. Но я очень рада вас видеть. Вы - мое единственное приятное воспоминание последних месяцев. Поэтому я была бы счастлива видеть вас изредка. Если, конечно, вы парижанин и вас не ожидают важные дела на просторах Франции.

- Ах ну да, нас же официально не представили, усмехнулся Гош, - Ну что, Тереза, меня зовут Лазар Гош… Луи-Лазар Гош, - подумав, назвался он полным именем, - И я не собираюсь штурмовать Ваш забор несколько раз в неделю, чтобы занимать Вас беседой. За кого Вы меня принимаете, что я буду украдкой бегать разговаривать с женщиной влиятельного политика, которую держат взаперти? – разозлился Гош, - Вы сами понимаете, о чем говорите? Если Вам нужна помощь, и Вы готовы ее принять – я помогу Вам. Что-нибудь придумаем. Если нет – то я уйду.

- Ну и пожалуйста! - разозлилась Тереза. - Пожалуйста, уходите, Луи-Лазар Гош, не ваше дело штурмовать заборы бывших проституток, чтобы развлекать их беседами! Какой вы видите эту помощь? Все, что вы говорили - невыполнимо. Мне некуда идти, у меня нет родственников, и если я выйду отсюда, то моментально навлеку на себя гнев влиятельного политика. Вы же сами сказали, что со своей стороны ничего не можете мне предложить. Да и если бы предложили - я бы не приняла. Боже мой, ну почему все мужчины одинаковые! - Тереза всплеснула руками и вытерла злые слезы.

- Потому что все женщины тоже в чем-то похожи между собой, вероятно, - ехидно заметил Гош, - Вытрите слезы. Куда Вам идти и как выйти – это вопрос второй. Мне скорее важно понять, что я не зря Вас искал, чтобы сдержать свое обещание Вам помочь. И я его сдержу. Гнев политика… Отсутствие будущего… Я не буду уговаривать Вас покинуть Ваш, по-своему уютный мир. Повторяю – Вы хотя бы сыты, а это немало. Но если решитесь попытаться, у Вас еще пять минут, чтобы мне это сообщить, так как Вы меня официально выставили вон и мне надо найти подходящее дерево, чтобы уйти той же дорогой, которой я пришел, - договорив, Гош меланхолично начал изучать деревья в углу сада, краем глаза наблюдая за реакцией женщины. Возможно, он говорит с ней слишком жестко – но, кажется, только так можно привести в чувство это сломленное создание.

- Зачем вы это делаете? - тихо спросила Тереза. - Вы совсем ничего обо мне не знаете. И вопрос даже не в моем моральном облике. Я оказалась в борделе, потому что иначе сидела бы в тюрьме, как подозрительная. ваше доверие к правительству столь низко, что вы считаете подобное обвинение - ошибкой? Готовы поверить мне на слово? Или же вы равнодушны к политике и действуете по собственной интуиции и разуму? Я хочу понять, Луи-Лазар. Хочу понять даже больше, чем способна понять, потому что жизнь не научила меня рассчитывать свои шаги и не доверять людям. Для своих 28 лет я слишком глупа и наивна, и могла наделать глупостей. Вам все равно? Но почему? Вы ведь видите меня третий раз в жизни! - Тереза выдала эту тираду, внутренне содрогаясь при мысли, что он уйдет и оставит ее здесь. В душе поселилась смутная надежда на то, что она выберется. Давно забытое ощущение, что можно сложить ответственность на другого, просто дать руку и сказать:"Веди". В ее жизни был лишь один человек, за которым она была готова идти, закрыв глаза - Сен-Жюст, разбитая мечта неудавшейся юности. И теперь, глядя в глаза высокого молодого военного, который свалился, как снег на голову, она страшно боялась нового разочарования.

- Я доверяю прежде всего самому себе, - по привычке надменно ответил Гош, так как ему подобные вопросы задавали не в первый раз, - И если я согласен с Революцией, это еще не значит, что правительство окажется достойной высокой идеи, которой служит… Черт побери, Тереза, извините, - оборвал он себя, - Простите, я по привычке, мне подобные вопросы задают довольно часто. В Правительстве есть разные люди, поверьте. Есть честные патриоты, а есть надутые индюки. Я хочу помочь Вам, потому что дал слово, пусть в порыве, но теперь я просто обязан его сдержать. Что касается «подозрительных», то я и сам – «подозрительный», понимаете? Многих моих друзей уже казнили ни за что, это в порядке вещей сейчас, - он помрачнел, вспоминая собственные первые стычки с правительством, - Но это не значит, что справедливости нет. Я всегда искал ее и непременно находил. Как-нибудь расскажу, - он увлекся собственным рассказом, погружаясь в события годовой давности, - Понимаете, жизнь, она то возносит нас высоко надо всеми, чтобы мы только могли возгордиться, то заставляет упасть вниз. Не поверите, еще несколько месяцев назад я командовал армией, и большой армией. Мое слово много значило даже для наших врагов, австрийцев. А потом два дня – и ты в тюрьме, почти без надежды. А потом приходишь к своему учителю и сидишь над картой, только мечтая снова попасть – туда. Ну а потом я оказался в этом саду, - снова перешел он на легкомысленный тон, - И все пытаешься понять, хочет ли другой человек попробовать перелететь через эту ограду, или лучше оставить его в покое. Я уже сбился с толку, пытаясь понять, чего Вы хотите.

- Я хочу жить. Просто жить. Просыпаться в своей постели, дарить радость любимому человеку, засыпать с мыслями о завтрашнем дне, не пугаясь их, а радуясь, что он наступит. Хочу покупать себе платья и вертеться перед зеркалом, как девчонка, делать прически, смеяться, гулять в лесу, собирая цветы. Хочу, чтобы у меня была семья. Просто обычная семья, с детьми и любимым мужем, которому я доверяю, которым восхищаюсь. Хочу дожить до старости и однажды, взглянув ему в глаза, сказать: "Мы все сделали правильно. И пусть мы не стали богатыми, зато мы счастливы, и до сих пор вместе". Хочу прекратить прятать свои беды в бутылке, как я делаю это последние месяцы. Просто жить. Это так немного. И я не понимаю, что я сделала в своей жизни такого, за что я лишена этих простых радостей. - Тереза порывисто схватила за руки своего незваного гостя. - Я не знаю, что ответить тебе, Луи-Лазар. Упасть на колени, умоляя забрать отсюда? Месяц назад я бы так и сделала. А сейчас слишком поздно. Мой мучитель не выпустит меня, пока не доконает. И тебя убьет за компанию.

- Да не надо падать на колени, - просто сказал Гош, - Я понял, что тебя надо отсюда забрать. Осталось придумать, как это сделать, и куда тебе потом идти, потому что бежать прямо сейчас через забор будет глупо. Нас и правда обоих схватят. К сожалению, я не могу обратиться за помощью к Карно… У тебя совсем нет в Париже знакомых?

- Антуан Сен-Жюст, - шепотом произнесла Тереза и опустила глаза. было глупо скрывать это, говоря с человеком, который вызвался помочь ей просто от чистого сердца.

- О, черт, - выругался Гош, - Только не он…. Ладно, я подумаю, Тереза. Давай встретимся здесь через два дня. Выход обязательно найдется, поверь. Все, твой… гм…. сожитель скоро появится, а мне пора. До встречи? - на самом деле вот теперь точно хотелось уйти и подумать. Вот, значит, кто такой ее "Антуан".

Тереза быстро поцеловала его. - Спасибо тебе. Даже если ты никогда не вернешься. Ты увидел во мне человека, и этого я никогда не забуду. Ты обязательно будешь командовать армией. Я буду молиться об этом каждую ночь - обещаю. А теперь прощай.

Гош, нахмурившись, отстранился и, кивнув на прощание женщине, уцепился за ветку приглянувшегося дерева, чтобы в следующую секунду перемахнуть через забор и, спрыгнув с другой стороны, быстро удалился вверх по улице.

[Odin]

Июль, 1794

Дом Дюпле.

Бриссар, Виктуар Дюпле, Робеспьер.

- -Благодарю вас, Виктуар. – Маркиз де Бриссар с нежностью улыбнулся молоденькой девице Дюпле, которая суетилась у стола, словно невеста на выданье. Этот мини-роман начался несколько дней назад благодаря случайному столкновению в мясной лавке. Девицу Дюпле грубо оттолкнули, он машинально вступился, и лишь потом понял, перед кем сыграл роль благородного рыцаря. Остальное было делом техники. Красивая история, приправленная комплиментами, цветы, короткие встречи. Маркиз удивлялся невинности этого создания. А еще больше удивлялся тому, что за все это время никто так и не воспользовался ею, чтобы подобраться поближе к тирану. Но сегодня у него была своя миссия. Барон, которому его план пришелся по вкусу, одобрил его идею о том, что пора действовать. Пустить слух о том, что тиран связан с роялистами. Уничтожить его также, как он уничтожил своих соперников, вроде Дантона. Французский народ глуп и падок на увлекательные сплетни. Он поверит. В особенности, когда в нужный момент в доме тирана будет обнаружена печать с лилией, а сестра несчастного маленького короля, отравленного речами тирана, намекнет кому-нибудь из жандармов по строжайшему секрету о том, что Максимильян Робеспьер делал ей предложение руки и сердца. Бред, конечно. Но бред красивый и для парижан вполне сойдет. К тому же есть человек, который, как сообщают верные люди, без ума влюблен в принцессу Мари…

Виктуар Дюпле тем временем продолжала что-то щебетать. Удивительно, как доверчивы эти простушки. И ведь ее нельзя назвать некрасивой – в ней что-то есть. Вот только, даже если ее одеть, как королеву, она навсегда останется пастушкой. Бриссар вздохнул. Бедный барон вынужден уже час томиться ожиданием вместе с вооруженными верными жандармами. По плану Бриссар должен был проводить Виктуар домой, получить приглашение на чай (которое, конечно же, последовало – ведь девушкам было интересно, с кем встречается сестренка), быстро исследовать комнату, подкинуть печать с королевской лилией. На случай внезапного появления Робеспьера, который вполне мог вызвать жандармов, не пощадив чувств дочери дома, в котором квартировал, рядом прохаживались купленные жандармы. На крайний случай.

Бриссар не удивился, когда дверь открылась, и бледноликий тиран вошел в дом, устало передвигая ноги. В крайнем случае, будет драка. Главное, что дело было сделано, и печать спрятана в надежном месте.


Первой мыслью, которая посетила при виде этого человека, была мысль о ребенке. Неужели выследил? Хотя они и не делали из факта никакого секрета, чтобы обойтись без лишних подозрений... Оставалось надеяться, что в компании своего друга Шарль не позволит себя поймать и осмотреть. Спустя минуту пришло понимание того, что "страшный человек", как окрестили роялиста дети, пришел к Виктуар - слишком уж смущенный у девушки вид, и ясно, что она рада этому вниманию. Жара измотала так, что сил не хватило даже на то, чтобы удивиться, только какая-то вялая и без инициативы мысль: "И что теперь?". В любом случае, доставлять удовольствие жандармам он не собирался. Разве что этот человек бесследно исчезнет... когда-нибудь.

- Добрый день, граждане, - довольно сухо поздоровался Робеспьер. Элеонора бросилась к буфету, чтобы принести колотый лед и что-нибудь попить, поэтому пришлось присесть: оставлять ее жест без внимания было бы оскорбительно. - Почему у нас возле дома жандармы?

- Их сегодня повсюду больше, чем обычно, - быстро заговорил Виктуар. - И это прекрасно! Такой чудесный праздник, так спокойно, так хорошо, как давно не было! Познакомьтесь, Максимильян, это Луи Сантье, наш гость. - Она потупила глаза.

- Мне казалось, что здесь не нуждаются в сторожах, - вполголоса отметил Робеспьер, приняв из рук Элеоноры стакан холодной воды с сиропом. Гостя можно было бы игнорировать, но только не хотелось, чтобы Виктуар, а следом и ее сестра начали беспокоится раньше времени. - Благодарю вас, Элеонора. А с гражданином Сантье мы уже однажды встречались... В Тюильри. Только, кажется, секретарь напутал и назвал другую фамилию. Рад, что праздничный день пошел тебе на пользу, Виктуар.

- Видимо, секретарь ошибся, - склонил голову Бриссар. - На улице жарко. Неудивительно, что люди путают имена и фамилии. К примеру, буквально на прошлой неделе моя соседка, пытаясь загнать домой непоседливого сына, минут десять выкрикивала в окно имя "Андрэ" и удивлялась, почему ребенок не отзывается. И лишь потом до нее дошло, что Андрэ - имя ее мужа, а сына зовут Луи Шарлем.

Бриссар заразительно засмеялся, вместе с ним засмеялись и девушки. Он тем временем извлек из кармана трехцветный пояс и стал крутить его в руках. Этот пояс ему передал идиот Матье, когда рассказывал о своих злоключениях с мальчишками. На одном конце трехцветного куска материи было вышито: "Андрэ Дидье". Он поднял глаза на Робеспьера.

- Забавно, - склонил голову Робеспьер. - А мы полагали, что это имя вышло из употребления... - Он обратил внимание на пояс, вспомнил также и то, что уже видел его: бахрома на концах была увязана в замысловатые узелки. Интересно, чего хочет добиться этот человек? Что он потеряет самообладание? Смешно... Воможно, только в том случае, если для подтверждения личности Андрэ здесь появится призрак Капета. Или же это просто демонстрация осведомленности? Впрочем, самое худшее - это факт присутствия этого человека здесь. Осведомить о нем Антуана и Никола, вот что следует сделать в первую очередь. И переговорить с Виктуар.


- Ну что ж, мне пора. Виктуар, прошу вас, не вставайте, я найду выход. - Он быстро сжал пальцы Виктуар на прощанье и вышел. Конечно, жаль, что эта встреча состоялась. Но, что поделать. В любом случае, он не собирался больше встречаться с Виктуар. Оставалось надеяться, что Робеспьеру не придет в голову устроить обыск в доме Дюпле.

Робеспьер долгое время молчал, рассеянно поглаживая прибежавшего здороваться Брауна. Пес будто чуял неладное, все норовил то положить лапы на колени, то лизнуть руку.

- Ты тоже беспокоишься, да, Браун? - спросил он, а потом, дождавшись, когда Элеонора выйдет, поднял взгляд на Виктуар: - Ты давно знаешь этого человека, Виктуар? Будь осторожна. Он находится в розыске.

Виктуар ахнула и заметно побледнела, потом принялась говорить неловкие оправдания вперемешку с объяснениями и, собственно, рассказом. Робеспьер отпил несколько глотков воды. Разговор предстоял нелегкий...

[Odin]

Июль, 1794.

Клуб якобинцев.

Кутон, Вадье, Эли Лакост, Бурдон, Колло, Робеспьер, Давид и другие.

Эли Лакост едва дождался, когда председатель прозвонит в колокольчик и объявит заседание открытым. Сейчас необходимо высказаться, пока Робеспьер не занял речью все заседание: будет сейчас объяснять, что на самом деле мы не хотели того, что получилось, но раз так вышло, то виноват Питт. Козел отпущения этакий за  все чужие грехи и грешки, здесь он где-то даже сочувствовал англичанину, хотя по идее и не должен был.

- Граждане! Граждане... - Лакост состроил торжественную физиономию, хотя на самом деле его буквально скрутило от ненависти.  - Благодаря стараниям патриотов праздник прошел превосходно, а программа Давида была великолепной даже для строгих критиков. Позвольте зачитать краткий доклад, резюмируя работу Комитета безопасности. За прошедшие сутки в городе произошло... - он углубился в чтение, перечисляя разные важные и не очень факты: действительный результат работы полиции. Где драка, где танцы... Два пожара, которые удалось быстро погасить... Карета сбила человека... Гражданин получил ожоги, пытаясь запустить в небо шутиху... По мере того, как он подходил к самому главному, темп речи становился более быстрым, а речь более жесткой. - Из серьезных происшествий следует отметить также несанкционированный митинг граждан в секции Неделимости. Нами были отослан отряд жандармов, чтобы остановить людей, которые ничего не сообщили о своих намерениях, как предписывает закон. Однако жандармам пришлось отступить, так как ситуацию взял под контроль Комитет общественного спасения, косвенно поощряя манифестацию и мотивируя свои действия фальсифицированным приказом. Я полагаю, что мы вправе требовать повторного рассмотрения соответствующих пунктов в законе...

В клубе поднялся настоящий галдеж: каждый что-то говорил, но вместе с тем не хотел быть услышанным. И те, кто высказывался громко в основном пересказывали слова докладчика. Лакост едва заметно улыбнулся, заметив, как трет виски Колло дЭрбуа. Бедняга, пытается вспомнить, с кем он вчера пил и что делал...

Кутон перевез изумленный взгляд на Робеспьера. Он даже на секунду забыл, что тут, в Якобинском клубе - общественное место, где следует скрывать эмоции. Лакост говорил убедительно. Хотя странным было то, что ни о каком несанкционированном митинге слухов по городу не ходило. Кутон, пусть и не присутствовал на празднике. решим проигнорировать действо, которое не одобрял, но своих агентов разослал и затем собрал ближе к вечеру. Они доложили, что в городе все было спокойно, и никаких происшествий не было...

- Максимильян? О чем он говорит? - шепотом спросил Кутон. - И где Антуан? Он клялся, что все под контролем, и что задействованы лучшие силы. Что просиходит?!

- Я... не знаю, - Робеспьер чувствовал, что близок к панике. В отчетах агентов ничего не говорилось о митинге, а между тем он не мог пройти незамеченным. Значит, донесения перехвачены Комитетом безопасности или же придут с опозданием. Значит, это спланировано... Но что именно спланировано? "Не знаю" сказать проще всего, а что говорить, если потребуется ответить? Кого из Комитета не было на празднике? Сначала были все, потом ушел Антуан, а после завершения официальной церемонии, которая длилась еще часа два с половиной, разошлись и остальные. Огюстен? Неизвестно где. Антуан отсутствует. Паника нарастала. - Я не получал никаких известий из Бюро. Это сообщение - новость для меня.

- Новость? - не поверил своим ушам Кутон. - Новость? Куда подевался Сен-Жюст, черт побери? По какому праву он... - Кутон побледнел, преисполненный благородной яростью. - Вот оно - твое особое расположение, Максимильян! Началось! Ты распустил мальчишку! - До их слуха доносился монотонный голос Вадье, зачитывающего часть отчета о митинге по просьбам якобинцев.

- Спокойно, спокойно, граждане! Возможно, Комитет общественной безопасности объяснит нам... Но я заявляю лишь то, что мне было доложено моими коллегами, ибо сам я на митинге не присутствовал. В секции Неделимости вспыхнул мятеж, около сотни человек, призывая свергнуть правительство, направлялись на Тюильри. Затем появился гражданин Сен-Жюст, который заявил подоспевшим жандармам, что это не митинг, а когда увидел приказ, подписанный им же самим, растерялся и понес околесицу.
В зале раздался смех.

- Но мятеж был все-таки подавлен - к счастью, нашлись патриоты, котоыре послушались жандармов и уговорили своих товарищей и соратников разойтись. Странно, что. рассказывая об этом, я сообщаю новости. Видимо, настал момент истины и пришло время узнать, так ли велико согласие в рядах великого Комитета, как они хотят показать. Вот, гражданин дЭрбуа, например, явно слышит о происходящем в первый раз. Я ошибаюсь?

- Я... Эээээ... - Колло оглянулся на Кутона, изо всех сил борясь с желанием пригрозить тому кулаком. Какого черта Бюро занимается собирательством новостей, а ни Кутон, ни Сен-Жюст не заявили об этом на утреннем заседании? Белены объелись?! Хотя на празднике он света белого не видел, но мятеж, черт возьми, не пропустил бы. А ведь скажут, что был пьян... Сволочи. И как, черт возьми, говорить, если не знаешь деталей? - Не только я не слышал о мятеже, судя по всему, - сердито огрызнулся дЭрбуа. - Я был на площади вместе со всеми, а там было вполне спокойно и никаких донесений не поступало. Ни от агентов, ни от жандармерии. Возможно, вы приняли за мятеж с десяток граждан, собравшихся у своей секции? У страха, как известно, глаза велики.

- Да нет, гражданин дЭрбуа, - сладострастно улыбнулся Вадье, едва заметно взглянув на Амара, своего ближайшего соратника. Тот моментально сориентировался, и протянул ему бумагу. - Позвольте, граждане, зачитать донесение патриота Леонарда Бажелье, который в тот день руководил отрядом жандармов. - Вадье одел очки и подчеркнуто сощурился, вглядываясь в буквы. Итак. Цитирую. "Около шести часов вечера я получил сообщение о том, что в районе секции Неделимости замечена группа ассоциально и враждебно настроенных граждан, которые призывают к походу на Тюильри. Также мне был передан приказ за подписью Комитета общественного спасения, призывающий арестовывать всех лиц, замеченных в призывах к насилию, а при малейшем сопротивлении - расстреливать на месте. Но я не смог выполнить приказ. Гражданин Антуан Сен-Жюст, появившийся вскоре, запретил мне действовать, согласно приказу, сославшись на то, что он его не подписывал. Также он сообщил народу, что приказ написали сообщники Питта, чтобы ввести всех в заблуждение....."

Кутон вновь повернулся к Робеспьеру.

- Что несет этот человек, Максимильян? Кто-то, видимо, сошел с ума. Либо Вадье, либо Сен-Жюст. Какой приказ о расстреле? Я ничего подобного не подписывал! Что здесь происходит? - последнюю фразу Кутон произносил сегодня уже не в первый разю

- Я тоже не подписывал ничего подобного... - сказал Робеспьер, почти шепотом. Что-то здесь не сходилось, только он не мог уловить противоречия в речах докладчиков. Аресты за призыв к насилию, да, подобное было, курьер приносил на дом приказ, который он подписал... Но расстрел? И почему в первом отчете было сказано "манифестация", а во стором - "мятеж"? Мысль цеплялась за все эти детали судорожно, как утопающий за соломинку. И, естественно, была далека от стройности. Допросить из агентов... На трибуне, между тем, показался Бурдон.

- Граждане! Я считаю,что нам должны дать ответ. И если Комитет безопасности приложил все усилия для предотвращения мятежа, то я не слышу Комитета общественного спасения...

- У меня есть донесение, записанное агентом со слов участника, - перебил Бурдона Лакост. - Только поэтому я не могу ручаться за достоверность... Цитирую: "... говорил, что приказ был подписан злоумышленниками, но благодаря работе Бюро ситуация под контролем". Так как я не могу ручаться за достоверность цитаты, повторяю, я хотел бы уточнить, что имели в виду коллеги, организовывая подобную манифестацию? Подорвать репутацию
Комитета безопасности? Или, быть может, Конвента?

Робеспьер поднес платок к губам, но на этот раз не из-за кашля, а чтобы скрыть возлас, больше похожий на стон. Это же почти государственная измена! И, судя по лицу Жоржа, объяснений не избежать. И на этот раз крыть нечем - Кутон прав.

- Максимильян, ты должен послать кого-то за Сен-Жюстом. Немедленно. - прошипел тем временем Кутон. Больше всего он сейчас жалел, что коллеги по Комитету отсутствовали почти в полном составе. За исключением Колло, который вертелся на своем месте, как на горящей сковороде.

- Некого, - коротко ответил Робеспьер. Потом пояснил: - Мой брат не пришел, Пейан дежурит в Ратуше, а Рикор - в Тюильри. Впрочем, сейчас это скорее навредит, чем поможет. Нельзя так явно показывать нашу неосведомленность. К тому же...

- ... вправе знать! - рявкнул с трибуны Бурдон. - Коль здесь нет гражданина Сен-Жюста, то может высказаться гражданин Кутон, который ведает делами Бюро в его отсутствие. Или же гражданин Робеспьер, к которому поступают доклады. Мы полагаем...

- Ну что, Жорж... - Робеспьер почувствовал, как в нервном тике дернулась щека, дальнейшие доводы Бурдона он едва слушал. - Страшно? Тебе есть что сказать по существу?

- Граждане якобинцы действительо вправе знать, что происходит, - повысил голос Кутон. Он был зол, если не сказать больше. Уже давно он не чувствовал себя полным идиотом. Теперь же ситуацию осложнял и тот момент, что Максимильян, кажется, сам не вполне понимал, что происходит. - Заявленные здесь обвинения - а я рассматриваю выпады граждан Лакоста и Бурдона именно, как обвинения (Кутон намерянно не упомянул Вадье, так как еще не решил, как именно следует строить линию поведения с этим умным и опасным политиком) требуют тщательной проверки. Я все утро изучал отчеты агентов. То, что произошло в секции Неделимости, не являлось несанкционированным митингом, как его назвали вышеупомянутые ораторы. Несколько десятков человек собрались, чтобы изложить свои требования властям, составив петицию. Гражданин Сен-Жюст, который лично контролировал обстановку во время праздника, убедил их разойтись. Вот, собственно, и все, что произошло. В данный момент гражданин Сен-Жюст готовит доклад по поступившим новым данным, которые он выяснил в ходе работы с агентурой. Этот доклад будет представлен им в ближайшее время в Клубе (тут Кутон покривил душой. Он не представлял себе, чем сейчас занят Сен-Жюст, но демонстрировать этого не собирался). Что касается распоряжения о стрельбе в людей, то заявляю с полным на то основанием: граждане, здесь имела место грубая фальсификация! Ни один сотрудник нашего Комитета не подписал бы подобной бумаги, просто потому что она поставила бы под сомнение саму основную идею свободной республики! Республика, в которой расстреливают людей без суда и следствия, не имеет права на существование! Требую немедленного расследования! Немедленного! И, клянусь, что займусь этим лично и узнаю, кто именно передал гражданину жандарму подобную бумагу! - распалившись, Кутон с силой стукнул увесистым блокнотом о подлокотник своего кресла. - А вы, граждане - теперь он обращался к Лакосту и Бурдону. - Вы, допустившие мысль о том, что члены Комитета общественного спасения выпускают подобные приказы! И после этого вы будете называть себя добрыми патриотами? Ваши речи я рассматриваю, как желание бросить тень и осквернить доверие к Комитету общественного спасения! Я требую разбирательства!

- Это не обвинения, гражданин Кутон, а факты! - вне себя от злости закричал Бурдон. Эли Лакост едва заметно покачал головой, как бы сомневаясь, но на самом деле он явно советовал коллеге то ли заткнуться, то ли соблюдать осторожность. Бурдон, однако, остановиться уже не мог. - Граждане! Черт возьми, а как называется шествие с намерением изложить требования правительству? У этих людей даже не было петиции, где требования изложены! То же самое подтвердилось и в ходе беседы, которую проводили агенты. Не сомневаюсь, что Комитет общественного спасения поймет это, если изучит отчеты внимательней. Никто не запрещает митинги, но они должны быть законны! И в известность должна быть поставлена хотя бы секция! Граждане, будем же внимательнее относиться к своим обязанностям...

- Прошу слова, - Робеспьер поднялся с места. - У меня только один вопрос, граждане... По вашему же утверждению там находились агенты,  задачей которых было не только наблюдать. Почему же граждан, затеявших несанкционированный митинг, убедил разойтись Сен-Жюст? Агенты, надо полагать, там просто прогуливались? Или, быть может, участвовали?

- Граждане, тише! - повысил голос Вадье. Ему пришлось крикнуть несколько раз, прежде чем в зале Клуба установилось подобие тишины. Он устремил хищный взгляд на Робеспьера. - А кто вам сказал, гражданин Робеспьер, что они не пытались? Я же говорю - ситуация вышла из-под контроля, и колонны людей двигались, выкрикивая лозунги и воззвания двигаться на Тюильри. Не знаю, что подразумевал гражданин Кутон, говоря, что Антуан Сен-Жюст находился там для того, чтобы контролировать инфомрацию. Судя по тому, что он говорил жандарму, он был растерян и не готов! К тому же тут не зря упомянули петицию. Митинг был незаконным! Что касается приказа, подписанного Комитетом общественного спасения... - Вадье устремил хищный взгляд на Кутона. - Проверяйте. Это - ваша работа. Проверяйте! Вот только объясните, почему по городу ходят фальсифицированные приказы, а целые секции поднимаются на несанкционированные митинги во время национального праздника, в то время как Бюро полиции клянется, что все будет проконтролировано!

- Проверим, гражданин Вадье, можете не сомневаться, - сузил глаза Робеспьер. - Вы обвиняете нас в фальсификации приказа? Что же, если я правильно помню, не так давно Комитет общественного спасения действительно подписывал приказ, касающийся порядка на время праздника, притом с соответствующими санкциями. Но речь не шла о расстреле, как вы утверждаете. Я бы запросил этот приказ, коль скоро у нас имеет место расследование.

- Ты обвиняешь нас в том... - Лакост задохнулся от возмущения, когда понял, куда клонит Робеспьер. На самом деле все было не совсем так, но соответствующие статьи под приказом были добавлены несколько позднее, что верно, то верно. Однако сказать такое в голос... гм...

- Мы еще никого не обвиняем, - согласился на видимость перемирия Бурдон, сохраняя, тем не менее, самый воинственный вид.

- Граждане, граждане, - замахал руками Давид. Он был на грани нервного срыва, так как очень гордился праздником. - Послушайте! Заседание превратилось в выяснение личных отношений! гражданин Лакост, перестаньте! Да что ж такое происходит! В организацию праздника было вложено много сил, мне весь день поступают благодарности от парижан, все прошло прекрасно, и не было ни одного опасного инцидента! Ну почему тут обсуждается только плохое? Быть может, это обсуждение стоит перенести на совместное заседание Комитетов? На повестке дня Клуба множество вопросов, которые зачитывал в самом начале председатель!

- По-твоему, Давид, мы выясняем личные отношения?! - снова повысил голос Бурдон. - Черт побери и почему стоит только высказать свое мнение и тебе говорят: «Это только твое мнение, гражданин, можешь оставить его при себе!»

- Ты его уже высказал?! - рявкнул с места Колло так, что сидящие рядом якобинцы невольно шарахнулись. - Если да, то... другие, может быть, тоже хотят высказаться. Праздник был очень хороший, Давид. Не сомневаюсь в том, что парижане получили незабываемое зрелище... - несмотря на то, что последние слова были произнесены несколько саркастично, это замечание подхватили, пользуясь возможностью уйти от опасного столкновения. Закрепляя успех, Колло продолжил: - Перейдем к повестке дня, граждане...

Кутон перевел дух, слушая, как якобинцы переключились на обсуждение повестки дня. Первый удар отражен. Но что дальше? Вадье вцепился всерьез и желает вернуть прежние позиции. Сен-Жюст, кажется, сошел с ума. Комитет общественного спасения раздроблен. И нет смысла делать вид, что это не так. То, что Колло дерет глотку, ничего не значит. Ведь стоит признать: он, Кутон, уверен лишь в том, что этот злополучный приказ не подписывал Максимильян и Антуан, ну, и он сам. Но в любом случае, война развязана. И бесполезно теперь изображать добрые отношения между комитетами. До конца заседания Кутон молчал, лишь делая многозначительные заметки в блокноте. Хотелось обсудить с Робеспьером поведение их юного коллеги, но он благоразумно промолчал. Судя по выражению лица Максимильяна, Антуана Сен-Жюста сегодня ожидало серьезное разбирательство. И поделом.

[Eleni]

Июль 1794 года

Бюро общей полиции


Робеспьер, Сен-Жюст

 «Гражданина Сен-Жюста нет дома», - так сказала квартирная хозяйка, та самая миловидная гражданка. Причин не верить ей не было, поэтому Робеспьер попросил передать, что он заходил, сдержанно попрощался и ушел. Что же теперь? Можно было пойти домой и отложить разговор до утра. Теоретически возможно, на практике совершенно невыполнимо. Во-первых, у Комитета безопасности будет время для подготовки, во-вторых, хотелось узнать что же все-таки произошло, притом как можно скорее. Значит, Тюильри. Если там не окажется Сен-Жюста, может быть он застанет Ришара и проверит поступившие сообщения. Приняв решение, Робеспьер направился к Тюильри.

 На улице было все еще людно — якобинцы медленно расходились по домам после заседания. И сам вид их напоминал о дискуссии. Как мог Антуан ничего не сказать о случившемся? Если не мог прийти сам, то есть агенты, можно было прислать записку с просьбой прийти, в конце концов! Почему он скрыл от всех? Хотя «от всех» - это слишком сильно сказано. О митинге знают все, кроме него, Кутона и, пожалуй, Колло, если брать в расчет только Комитеты, разумеется. Лицо Робеспьера исказилось от злости — один из тех довольно редких моментов, когда он не скрывал эмоции, но спустя несколько секунд политик снова вернулся к обычному холодно-отстраненному состоянию.Но вот и Тюильри. Здесь, в отличие от улиц, людей почти нет, а те, кто есть, сидят по кабинетам...

 - Куда идешь гражданин?... - жандарм, охранявший вход в галереи приосанился, реши в выполнить свой долг, но потом в его взгляде мелькнуло узнавание и замешательство. - Гражданин Робеспьер...

- Не задавай глупых вопросов, гражданин! - вспылил Робеспьер, хотя набрасываться на жандарма, собственно, не имело смысла.

- Я... может быть, вас проводить? - пытался загладить оплошность жандарм. - Здесь мало света... все уже разошлись..

-Не нужно, - резко оборвал Робеспьер, потом отругал себя за эту вспышку. - Хотя... Возьми лампу, гражданин. Проведешь меня до лестницы.

Сен-Жюст лишь на секунду поднял голову, когда дверь в его кабинет в Бюро полиции открылась. Робеспьер. Ну вот и началось. Этой встречи он... боялся? Нет, скорее, просто старался о ней не думать. Вчера, после того, как ему удалось обманом спасти составленную петицию, он собирался пойти к нему и все рассказать. Но остановился на полпути. навалившаяся апатия спутала все карты. Голова разрывалась лишь от представления о предстоящем разговоре. "Как ты мог наговорить все это, не подумав, Антуан?" "О чем ты думал, Антуан?" И все в таком духе. Он знал, что не справился. Знал. Знал. "Прекрати разрывать мой мозг, я и так знаю, что никогда не смогу тебя заменить!" - хотелось крикнуть этому незримому собеседнику по имени Максимильян. Прошатавшись полночи, он так и не нашел в себе силы написать записку. Потом был мысленный диалог с Клери, которая пообещала выйти, как только сможет. "Все скоро изменится, ведь мы с тобой договорились!" - мягкий и завораживающий взгляд темно- серых глаз. А что еще она может сказать? Она готова сделать для него все, что в ее силах. Но куда деться от осознания того, что его учитель и соратник будет разочарован завтра же утром, когда узнает новости? Ровно в 8 утра Сен-Жюст был в Бюро. Изучал документы и отчеты. Они поначалу выглядели безрадостными, но затем стали складываться в некое подобие схемы... Он начал составлять список, когда увидел Робеспьера на пороге. Ну вот и все. - Добрый вечер, Максиильян, - спокойно произнес Сен-Жюст, и кивнул на кресло. - Кофе?

Робеспьер молчал, буквально парализованный как злостью, так и тем непринужденным тоном, которым был задан вопрос. Будто ничего не произошло, а если и произошло, то вполне можно перенести разговор на завтра. - Что это значит, Антуан?! - вмсто приветствия спросил он. Голос то срывался, то походил на шипение, вернуть более менее человеческие интонации не удавалось даже усилием воли: все ее остатки ушли на то, чтобы сохранять по крайней мере, человеческое выражение лица. Или близкое к такому. - Я только что из Клуба и мы узнали там довольно забавную историю о несанкционированном митинге, который имел место. Как ты думаешь, Вадье все выдумал? По его словам, ты принимал в этом некоторое участие. Почему ты немедленно не доложил?!! - голос понизился до шепота, он раздраженно ударил ладонью по столу. - Или теюе показалось забавным выставить коллег идиотами? В таком случае я тебя обрадую: идиотом выглядел не только Колло, но и мы с Кутоном за компанию. Как ты это объяснишь?!!

- Никак. - Сен-Жюст отложил перо. - Никакого митинга не было. Это была провокация, как мы и думали. Все провокаторы переписаны, и сегодня я весь день занимался классификацией информации. Чтобы представить отчет к завтрашнеу утру. Мне осталось проверить несколько фактов. Если они подтвердятся, то общими усилиями мы сможем доказать, что Вадье - предатель и заговорщик. И создать альмагамму. Также, как с эбертистами. - Взгляд соратника сжигал дотла. Но какая теперь разница? Робеспьер готовит себе замену, чтобы спокойно уйти. Но замены - нет. И теперь, трезво оценивая себя, можно сказать точно: он не справится. Значит, следует сосредоточиться на врагах и оппонентах.

- Я спрашиваю, что помешало тебе доложить о том, что кажется тебе провокацией? - не меняя тон спросил Робеспьер. - Что помешало тебе прийти в Клуб? Классификация информации? К черту! Нас едва не обвинили в государственной измене, так как тон на заседании задавал Вадье, а я даже не знал, что ответить! А если бы они начали выдвигать более серьезные обвинения? Ты думал о том, что Клуб может влиять на решния Конвента? Ты знал, что сегодня заседание? Туда может себе позволить не приходить Рикор или Огюстен, но не ты!!!

Сен-Жюст побледнел и встал. Несколько шагов по комнате. Задернуть шторы и налить себе воды. Значит, заседание состоялось, и Вадье пошел в атаку уже сегодня. "Вот это новости, правда? А ты и не догадывался?" - прокоментировал язвительный внутренний голос. - "Думал, враги сидят и ждут твоего разгромного доклада? Ты - не политик. Не политик. Не политик". - Я не знал, Максиильян. И пытался выполнять свою работу. - Он и сам удивлялся тому, что молчит. Что-то сломалось в эту ночь. Откуда эта апатия? Это хладнокровие? Запоздавшая реакция на то, что соратник признался ему в том, что обречен? Желание показать, что без него они не справятся? Детская шалость в стиле Демулена, который любил все делать по-своему? Сен-Жюст опустил голову. - Я знаю, что не справился, Максимильян. Ты сделал ставку не на того человека. Я сделаю, что смогу.

- Мы сейчас говорим не об этом! - взорвался Робеспьер. Его состояние представляло полный контраст с поведением Антуана, следовало взять себя в руки, но слишком уж зло сказалась на самообладании дискуссия в Клубе. - Ты не знал, что сегодня заседание? Или ты не знал, какие события в основном обсуждаются в Клубе прежде, чем вопрос будет вынесен в Конвенте? Что за бред, Антуан Сен-Жюст! Все же я буду очень счастлив, если ты расскажешь мне то, что произошло. Во всех подробностях. Не желаю выглядеть идиотом, подписывая те бумаги, которые мне приносит курьер.

- Не кричи. - упавшим голосом произнес Сен-Жюст. - Я расскажу. Ты только успокойся. ой рассказ - еще хуже, чем ты думаешь. Ведь ты считал, что воспитал достойного преемника? Ты ошибся. - Он вернулся на свое место и заговорил о событиях вчерашнего дня. Начиная с того, как они с Огюстеном пришли в секцию Неделимости, заканчивая нападением неизвестного агента после того, как все закончилось. Закончив рассказ, Сен-Жюст уткнулся в бумаги. Сейчас грянет гром.

Робеспьер устало вытер выступившую на лбу испарину: то ли следствие жары, то ли нервного напряжения, то ли болезни. Теперь почти всегда к вечеру и под утро становилось хуже, к такому состоянию он привык и считал его чем-то неизбежным. Кричать не имело смысла, Антуан все равно не в состоянии услышать. Теперь даже интересно, почему Огюстен не появился в Клубе и ничего не сказал... Возложил почетную обязанность на Антуана? В любом случае, сейчас это второстепенный вопрос. - В своем докладе подчеркнешь то, что был приказ арестовывать возможных зачинщиков беспорядков, подобный приказ действительно был, - задумчиво сказал Робеспьер, анализируя ситуацию. На то, чтобы кричать не хватало сил, да и провоцировать приступ кашля не хотелось. Отвратительное зрелище. - Потребуешь предъявить его, я склоняюсь к мысли, что бумагу могли исправить после того, как мы подписали ее. Предварительно не обсудив. Из архива нашего Комитета необходимо изъять копию, а регистрационный номер доклада посмотришь  у секретаря в журнале. Будь готов к тому, что твою речь могли записать и следовально обвинить едва ли не в заговоре, переиначив  слова. Но об этом будем думать тогда, когда они начнуть обвинять, форсируя события мы рискуем попасть в западню, притом без посторонней помощи. Завтра утром доклад должен быть зачитан в Комитете общественного спасения, с него должна быть сделана копия  и официально отправлена в Комитет безопасности.

- Я изъял эту копию, Максимильян. Не считай, что я - полный глупец. - тихо сказал Сен-Жюст. - И доклад мой почти готов. Вопрос в том, начинать ли войну немедленно. У меня есть доказательства сопричастности сотрудников Комитета безопасности к подстрекательсвам и организации шествия в секции Неделимости. И я докажу, что они хотели организовать второе Марсово поле. А они хотели именно этого. Потому что никто из них больше не думает о Республике, а думает лишь о том, чтобы спасти свою шкуру. - На последних словах Сен-Жюст дал волю эмоциям, не способный больше сдерживаться. - Ты понимаешь, о чем я? Наши соратники готовы были пожертвовать десятками людей ради того, чтобы скинуть с пьедестала наш Комитет и вернуть себе Бюро! Максиильян, я не знаю, к чему все движется! Не знаю! Те, кто не работает на де Баца, играет сам за себя! Ради чего, черт побери, мы боролись?

- Обвинение означает судебное разбирательство, - сказал Робеспьер. - Комитет безопасности же скажет, что мы просто возлагаем на них ответственность за собственные промахи. Найдут что сказать по поводу твоего появления на митинге, найдут свидетелей и боюсь, что амальгамма будет составлена против нас. К тому же Комитет общественного спасения никогда не пойдет на такой шаг, как судебное разбирательство: это означает чистку. Которую должны санкционировать те же Комитеты... На данном этапе просто готовься дать обстоятельный ответ на интересующие общественность вопросы, дальнейшие шаги предпримем в зависимости от их действий. И Антуан... Я не прощу, если узнаю, что ты что-либо скрыл. Я бы не хотел, чтобы сегодняшнее повторилось еще раз. У меня нет слов, чтобы выразить все, что я мог бы сказать по поводу твоей неявки в Клуб и по поводу молчания. Возможно, это к лучшему, потому что эти слова тебе бы не понравились.

- Скрыл... - Сен-Жюст, вымученно улыбнулся. - У меня есть единственный козырь. - Он выложил на стол спасенную петицию. - Единственный. - Он не хотел смотреть в глаза соратника, чтобы не видеть того, что боялся увидеть. Больше всего хотелось сказать: "Теперь ты видишь, что без тебя ничего не получится. Мы должны быть вместе - только тогда мы сокрушим этих шакалов". Но какой смысл произоносить слова, если он лично в данный момент не способен ничего изменить?

- Петиция... - резюмировал Робеспьер, просмотрев документ. Значит, еще не все потеряно. Вадье с такой уверенностью говорил о том, что митинг был незаконным, пусть даже и без строго соблюдения всех формальностей... Следовательно, они еще на знают, что петиция находится вовсе не там, где должна быть.  - Это несколько меняет дело. Пока не поздно, я бы хотел видеть Жюльетт Флери. Мы осветим это событие в прессе с рассказом некоторых очевидцев... Притом таких, которые не станут брать обратно свои слова. - Робеспьер поднялся. - Завтра утром я буду ждать тебя, чтобы просмотреть доклад.

- Хорошо, Максимильян. - ровным голосом ответил Сен-Жюст. - Мой доклад почти готов. А Клери я попрошу зайти завтра. Или сегодня? Как скажешь. Она, как ты знаешь, моя соседка. И я всегда рад лишний раз ее увидеть. Так что... Просто скажи. - Он аккуратно убрал петицию.

- Сегодня. Мы не можем терять время. Главное, что ты смог предотвратить расстрел, Антуан. Это самое главное, теперь уже не столь важно, какими средствами это было достигнуто. Я боюсь представить что могло быть, если бы делегация все же дошла до Тюильри, тогда сегодняшние обвинения Вадье показались смешными. Тебе удалось это предотвратить, в этом твоя огромная заслуга.

- Спасибо, - Сен-Жюст слабо улыбнулся. - Но, думаю, ты ожидал от меня большего. Более того, я готов признаться тебе в том, что не скажу ни одному человеку. Я растерялся. И в определенный момент говорил просто ради того, чтобы что-то говорить. Уверен, что ты нашел бы более точные слова, и не позволил бы жандармам написать отчет, выставляющий тебя полным идиотом. А я их не нашел. Впрочем, теперь это неважно. Я приведу Клери. Здесь вы сможете поговорить спокойно. А пока... - Сен-Жюст достал несколько исписанных листков. - Вот мой доклад. К моему возвращению ты сможешь вынести приговор.

- Я склонен думать, что твои слова извратили не столько жандармы, сколько Вадье, поэтому мы и получили картину столь страшную и не совсем соответствующую действительности, - склонил голову Робеспьер. Он нисколько не преувеличивал, говоря о заслугах, так как если догадки о Марсовом поле верны... То следует повторить заданный ранее Антуаном вопрос: "Ради чего мы боролись?" -  Они злятся, что замысел не удался и теперь нам придется отразить не одну атаку. Готовься. Я возьму твой доклад, но Жюльетт Флери дождусь дома. - Фраза звучала несколько двусмысленно, но теперь было не до этого: что может быть хуже, если организм даст сбой прямо в Тюильри и выскажет негодование приступом? - Ты сможешь зайти или позже, или же завтра утром.

- Позже? Не изматывай себя. Я зайду утром. Пойдем, я провожу тебя. Надеюсь, твой брат не обидится за мое вторжение. Впрочем, он привык. - Сен-Жюст встал у двери, ожидая соратника. Предстояли часы работы. Но ему стало легче. Во всяком случае, Робеспьер больше не злился.

[Odin]

Июль, 1794.

Тюильри.

Вадье, Фуше.

В галереях Тюильри было, как всегда, много людей. Просители, петиционеры, курьеры, служащие... Просто любопытные. Были в этой разношерстной толпе и свои знаменитости, как например, Папаша Матье, непонятно каким образом умудрившийся раздобыть себе официальную бумагу с разрешением просить милостыню. Или же одна гражданка, имевшая виды на известных политиков. Тому, кто попадался на пути этой особы можно было только посочувствовать - он немедленно был атакован разговорами... верно, о политике. Говорят, от нее с трудом сбежал Колло дЭрбуа в свое время. Как раз в этой толпе было удобно затеряться - она жила своей жизнью, пересказывала сплетни, питалась слухами, как хлебом насущным. То, что нужно. Жозеф Фуше бродил здесь второй час, занимаясь по сути, тем же. Коллекционировал слухи. Опасно. Но что делать, если жизнь и так висит на жалком волоске? Слухи о списках все более упорны и теперь не понять даже, существуют ли они сами по себе или же вернулась его собственная сплетня, возросшая в геометрической прогрессии? Или же это... правда? Фуше купил себе стакан воды с сиропом и выпил тут же, не отходя от киоска. Жарко. И ничего нового не удалось узнать. Значит, остается только метаться и бежать, бежать, бежать....

Фуше. Марк Вадье на секунду замер, хищно вглядываясь в тщедушную фигурку бывшего коллеги по Якобинскому клубу. Этого человека он знал неплохо, со всеми его плюсами и минусами. Знал о его хитрости и неуемном тщеславии. О его умении продать любого за выгодную сделку. О его жестокости и умении тонко льстить. Однако, было в этом человеке нечто такое, что заставляло Вадье забыть обо всех перечисленных недостатках. Фуше ненавидел Робеспьера. Ненавидел люто, до зубовного скрежета. Именно так относился к Неподкупному и сам Вадье. И это их объединяло.

Вадье нервничал. Во время вчерашней схватки в Клубе не выиграл никто. Это стоило признать. Это было неприятно, хотя, безусловно, было бы странно ожидать, что Робеспьер и Кутон сдадутся легко и без боя. Но самым главным было то, что они были вынуждены защищаться. Впервые за долгое время Робеспьер не являлся королем Клуба, которого беспрекословно слушают якобинцы. Люди начали сомневаться. И, похоже, дело пошло. Главное – не останавливаться. И продолжать прощупывать мысли и намерения тех, кто против Неподкупного. Он сделал знак Фуше и пошел вперед.

Фуше кивнул, давая знать, что понял, видел, готов следовать. На какую-то секунду привычный страх сжал сердце. Кошмарный сон, который продолжал сниться даже днем. Ожидание ареста. Ожидание приговора. Ожидание смерти. Он втянул голову в плечи, но следовал за Вадье, стараясь держаться на расстоянии. Согревала только мысль о том, что предстоит разговор, а не арест. Арестовывают не на улице. Арестовывают под утро. И жандармы, а не сами комитетчики. Им ведь так важно зачитать приказ об аресте, перечислить преступления, которые жертвой и не совершались... Ах, вернуть бы время вспять! Может быть, и не было бы всего этого! Вадье дошел до одной из дверей, открыл ее своим ключом и жестом приказал зайти. Темная комнатка с крошечным окошком под потолком напоминала камеру. Или склеп, если бы не наличие пресловутого окошка. Здесь не было ничего, кроме шаткого стола и двух табуретов. Комната для допросов? Снова холодные когти страха.

- Что нужно от меня гражданину Вадье? - осведомился Фуше, когда комитетчик запер дверь.

- Узнать, какого черта ты, Фуше, распространяешь слухи о списках. Садись. - Вадье указал на табурет и сел сам. Он привык сразу переходить к делу и не тратить времени на пустой обмен любезностями. К тому же, прекрасно знал цену любезностей Фуше.

- Я? - переспросил Фуше, искренне удивившись.Немного подумав, он только развел руками. - Тебя дезинформировали, Вадье. Я не распространяю слухи о списках, не в моих интересах, видишь ли, ускорять этот процесс... Но я сам слышал о списках и пытался спрашивать о них. Хотя, наверное, это бесполезное занятие. И я его оставил.

- Врешь, Фуше. В моем Комитете не идиоты работают. Часть сплетен породил ты сам. И, должен сказать, что я восхищен твоим умением выворачивать информацию наизнанку. - Вадье выставил на стол кофейник со вчерашним кофе. Комната, где они в данный момент находились, являлась местом, где он вел разговоры, не предназначенные для ушей посторонних, и бывал он тут практически ежедневно. - Но я пригласил тебя сюда не для того, чтобы упрекать, а чтобы поговорить начистоту. Ты играешь против Робеспьера. Робеспьер не числится в списках людей, вызывающих мою симпатию, и я считаю, что ему пора освободить место в правительстве. Я позвал тея сюда, чтобы узнать твои планы и направить их в нужное русло. Потому что в данном случае нам - по пути. Не пытайся вилять и изворачиваться. Ты и сам знаешь, что стоит тебе обратиь на себя внимание - и ты покойник. Я предлагаю тебе свое покровительство в обмен на твои мозги. Решай.

- От подобных предложений не отказывается тот, у которого нет выбора, - тихо сказал Фуше, абсолютно не колеблясь. Однако мнение о Робеспьере он решил держать при себе. Не нужно высказываться о том, в чьих руках сосредочена власть...Это правило он усвоил давно и не собирался его нарушать. Назовите правило принципом, если хотите. Важнейшим в жестоком законе выживания. - В мои планы как раз входит оставаться незамеченным, как можно дольше. А что касается остального... я охотно помогу советом, если мне скажут, что нужно делать. Или, что планируется сделать... Критика отскакивает от указанного лица, вы ничего не добьетесь, нанося удар по репутации... Есть люди, у которых чистые руки...

- Критика - безусловно. Но есть страх. Есть обман. И есть молчанье. Молчанье иногда может сослужить недобрую службу, и кому, как не тебе этого не знать. Робеспьер популярен в народе гораздо меньше, чем раньше. Год назад он был другим - настоящим республиканцем, горящим за свой народ. Теперь же он - зарвавшийся выскочка, который подгребает под себя власть и не считается с мнением других. Это нравится далеко не всем. И мне интересно понять расстановку сил. Ты хороший психолог, Фуше. В свое время ты смог завоевать доверие большинства якобинцев и стать председателем Клуба. Уверен, у тебя и сейчас неплохо получится разведать обстановку изнутри. Мне нужно просто твое мнение и твой дар убеждения. И никаких шагов, пока у тебя связаны руки. - Вадье пристально смотрел на Фуше, стараясь понять, что у того творится на душе. Доверяться этому человеку было рискованно. Но он был действительно нужным союзником. Именно поэтому можно было не жалеть своих агентов, приставляя их следить за Фуше, чтобы в случае чего принять меры.

- Я разведаю обстановку изнутри, - кивнул Фуше, слегка улыбнувшись. - Сейчас могу сказать лишь то, что не всем нравится и война между вашими Комитетами. Народ - не надежный защитник, сегодня тебя носят на руах, а завтра плюют вслед... Предложите перемирие... Поставьте свои условия и если сильный противник пойдет на них - что же, вы будете в выигрыше. Если нет - не будет в чем упрекнуть себя... Но не пятнайте свои руки убийством, чтобы не потерять доверие самим... Нападая так, вы дожидаетесь настоящих списков и тогда... о, Вадье, тогда мы будем говорить на равных...

- Перемирие... - задумчиво проговорил Вадье. - Я думал об этом. - Он продолжил беседовать с Фуше, с каждой минутой понимая, что сделал верный выбор. Вот только фразу о списках комментировать не стал. Вчера один из агентов доложил ему, что слышал, как Сен-Жюст отдавал распоряжения принести ему досье на некоторых граждан. Граждане эти были ничем не примечательны. Разве только тем, что за месяц до праздника 14 июля были внедрены в секцию Неделимости, чтобы подготовить провокацию. Интуиция никогда не подводила Вадье, и он все понял. Сен-Жюст напал на след. И он не остановится, пока не сотрет Комитет безопасности в порошок. Поэтому списки будут. Но об этом Фуше знать не следовало.

- Перемирие, - совершенно спокойно кивнул Фуше. - Только не сейчас, не сразу... Иначе заподозрят неладное... Подумают, что ведете двойную игру... Сами начнут вести тройную... И так до бесконечности. Если хотите убить кошку, не обязательно до смерти кормить ее маслом, верно? Если не можете нанести удар по голове, сломайте правую руку и враг рано или поздно подставит голову сам... А потом сколько угодно проявлять великодушие... народ любит красивые жесты... Но пока ничего не сделано, не имеет смысла делить шкуру неубитого медведя... Меня можно найти в галереях в десять часов утра... Я люблю там гулять, слушать, что говорят... Однако при малейшей опасности беглецу остается только бежать... - Фуше поднялся и взял со стола свою шляпу, смахнув с нее воображаемые пылинки. - Теперь я могу уйти? В мои планы не входит привлекать внимание... и... да, за мной могут следить.

- Об этом я позабочусь, - улыбнулся Вадье. - До встречи, Фуше. Считайте, что с сегодняшнего дня одна половина вас надежно защищена. И берегите вторую половину. - Он проводил гостя и заперся. Нужно многое обдумать. К моменту прихода верных соратников Амара и Вулана план действий должын быть готов. И все же, из головы не шли слова Фуше о правой руке. Сломать правую руку... Сен-Жюст или Кутон? Кутон или Сен-Жюст? Но - об этом после. Вадье налил себе кофе и приготовился ждать.

[Eleni]

Июль 1794 года

Париж, явочная квартира

Лазар Карно, барон де Бац

Лазар Карно был в бешенстве. О грызне, которая произошла вчера в Клубе якобинцев, не говорил сегодня только ленивый. Слухе о войне между двумя комитетами распространялись среди депутатов со скоростью молнии, и Карно чувствовал за спиной взгляды любопытных. Кто кого? Робеспьер или Вадье? Роль, которую взял на себя старик Вадье, Карно была непонятна. Обычно сдержанный и не склонный к моментальным ходам, Вадье теперь взялся за дело так, словно сегодня-завтра ожидал ареста. Кто-то напугал старого вояку? Или же ему не терпится обвинить Робеспьера в государственной измене и захватить власть? Карно готов был признать, что недооценил Вадье, считая его во многих вопросах тугодумом, лишенного фантазии и умения стратегически мыслить. А тем временем, пока он так считал, Вадье, оказывается, оплетал своими агентами Париж и подбирался к их Комитету… Так размышлял Карно, подходя к квартире на окраине Парижа, где должен был встретиться с де Бацем. Настало время обсудить с бароном накопившиеся вопросы.

Барон де Бац положил на стол пистолет, едва заслышав шаги на лестнице. Лишняя осторожность не помешает. Хотя, теоретически, об этой квартире знали только Бриссар, Карно и слуга Бриссара. Болван, который не только не выполнил возложенное на него здание, но и раскрыл себя. Народ надолго запомнит как праздник, так и веселье, столь неожиданно свалившееся в лице этого идиота. Синяя краска, как назло, была очень качественной и не отмывалась ничем... То ли его величество старательно подошел к делу... Сути это не меняло: слуга до сих пор не мог показаться на улице, так как даже если получалось скрыть шевелюру национального цвета париком или шляпой, то с лица разводы краски не сходили. Стук в дверь. Барон осторожно взвел курок и пригласил посетителя зайти... Карно. Великолепно. Предстоял нелегкий разговор и нелегкая задача... - Заходите, генерал, - де Бац отложил в сторону пистолет. - У меня есть новость, в которую вы, возможно, не поверите. Но сначала выпьем вина? В такую жару это не помешает, а с зеркалом я пить не люблю.

- Да, я не против, - ответил Карно, снимая шляпу. - Вижу, вы окончательно оправились от раны, барон. Прекрасно выглядите. Возможно, вам на пользу пошел деревенский воздух. - Карно скрыл иронию. К путешествиям барона за маленьким мальчиком он относился скептически. В особенности теперь, когда ребенок уничтожил в его душе все сомнения относитльно своего происхождения. - Я рад, что вы вернулись в Париж.

- Только нога значительно отравляет мне жизнь, - пожаловался барон. В самом деле, сложно не иметь возможности не только бегать, но даже быстро ходить долгое время. - Если бы вы могли мне посоветовать хирурга, который умеет держать язык за зубами, я был бы вам очень благодарен. Подозреваю, что вывих был плохо вправлен. Но это не столь важно. Генерал... Я уверен, что мы нашли короля, вот то известие, которое я хотел сказать вам. Я говорил с мальчиком и не сомневаюсь в том, что он не является племянником Никола Дидье. Однако важна не причина, а следствие - мы не смогли заслужить доверие ребенка, тогда как это удалось другим. Полагаю, что нужно каким-то образом увезти его из Парижа... Если кто-нибудь узнает, я не берусь предсказать последствия.

Карно изумленно вскинул брови. Он был огорошен, если не сказать больше. - Вот как? Поясните свою мысль, барон. Вы говорили с мальчиком, и он признался вам в своем происхождении? Каким образом вы получили доказательства?

- Нет, он не сказал о своем происхождении, - огорченно сказал барон, признавая очевидное. - Но я говорил с ним... К млему глубокому огорчению ребенок продолжает твердить, что является племянником Дидье. Но некоторые обороты его речи, увлечение морем и пиратами, его схожесть с сыном покойной королевы, все это не оставляет сомнений. Я уверен, что мальчик запуган до крайности, ему четко указали на то, что он не должен говорить. понимаю, это звучит невероятно...

- Да, барон. Невероятно. Как и ваша уверенность в том, что мальчик является сыном покойной королевы. - немного раздраженно ответил Карно. - Я готов признать, что он действительно похож на нее. Но ребенок, который в данный момент находится в Тампле, похож на королеву не меньше. К тому же его признала сама принцесса. Что касается вашего мнения о том, что мальчик запуган, то, думаю, если бы вы слышали его выступление с трибуны на празднике по случаю Дня взятия Бастилии, вы бы этого не утверждали. Юный якобинец-республиканец. После того, как он импровизированно выступил, я слышал, как к Дидье подходили якобинцы и жали ему руки, поздравляя с таким племянником и пророча ему большое будущее.

- Якобинцы всего лишь уверены в том, что ребенок является племянником Дидье! - воскликнул барон. - Я слышал его выступление, но думаю, что ребенок просто повторил то, чему его научили, вот и все. Сама Мария Антуанетта отмечала эту особенность сына: ребенок повторял то, что слышит... Что в конце концов и погубило нашу несчастную королеву... Прошу вас, поверьте мне, Карно! Я собирался увезти мальчика из Парижа и хотел просить у вас поспособствовать с документами, так как планировал ехать в Па-де-Кале... Но там лютует этот трус Лебон и стоит попасться - казнит, чтобы самому остаться чистым. Если хотите, назовите это больше чутьем, чем уверенностью. Но я не сомневаюсь в том, что некоторые манеры невозможно усвоить на улице!

- О чем вы говорите, барон! - нахмурился Карно. - Простите, но я вынужден признать, что этот ребенок стал вашей навязчивой идеей! Вы убили столько времени, гоняясь за ним по городкам и деревням, но не смогли его поймать. Как вы считаете, хитрости и деловой хватке его тоже научил Робеспьер или его телохранитель? Сын Марии Антуанетты был эгоистичным, глуповатым созданием, которым тяготился даже его отец! При дворе ходили разговоры о том, что маленький дофин может оказаться несостоятельным монархом, когда вырастет, потому что он неразвит и оторван от реальности. Это можно сказать про мальчика, который заманил болвана-слугу нашего общего друга де Бриссара и сделал из него уличного шута? Про мальчика, который без посторонней помощи добрался до Парижа и обманул вас обоих? Помилуйте, барон, но вы сошли с ума. Когда вы в последний раз беседовали с вашими агентами в Париже? Когда узнавали последние новости? Когда связывались с департаментами? Вы одержимы идеей поймать этого ребенка. Черт побери, опомнитесь, барон!

- Черт возьми, Карно! - не выдержал барон. - Откройте глаза и уши! Вы видите только то, что хотят видеть все! Ах, если бы у меня была возможность устроить очную ставку этому мальчику и принцессе! Я не сомневаюсь, что ее высочество выдала бы себя. Не сомневаюсь, слышите? Ведь брат, какой бы он ни был, это все, что у нее осталось... Вы сами убедились бы в правильности моих слов, если бы решились на этот эксперимент!

- О чем вы говорите, барон? - прищурился Карно. - Очная ставка состоялась! Я видел, как принцесса обнимала брата и плакала, прижимая его к себе! И видел, с каким обожанием смотрел на нее маленький узник Тампля! Вы что, хотите сказать, что Робеспьер подначил принцессу так себя вести? Во имя чего?

- Я имею в виду не ту замену, которую нашли для Тампля! - взвился барон, хотя и признавал, что выглядит до крайности глупо. - Я имею в виду очную ставку с этим ребенком, котрого выдают за племянника Дидье! Я не знаю, причастен ли Робеспьер к поведению принцессы, но я бы ожидал всего, что угодно! - де Бац рассмеялся, немного истерически. Еще немного и они договорятся Бог знает до чего, если в ход пошла и теория подначивания Робеспьером принцессы...

- А вы уверены, что в Тампле - замена? Мне нравится ваша уверенность, - усмехнулся Карно. - В таком случае почему же вы, барон, отпустили мальчика? И почему он спокойно разгуливает по Парижу в компании какого-то деревенского паренька, вполне довольный жизнью? А Робеспьера вы, кажется, уже почти наделили всеми возможными качествами. Впрочем, знаете ли, я тут как-то слышал сплетню о том, что Робеспьер собирается жениться на принцессе Мари. Может быть, это была не сплетня, и девушка пала жертвой чар нашего Неподкупного? - Карно не скрывал разочарования и насмешки. Барон де Бац был, безусловно, увлекающимся человеком - чего стоила история его неудавшегося романа с маркизой де Шалабр. Но чтобы до такой степени... - Барон, предлагаю оставить эту тему и поговорить об обстановке в Париже, - Карно сделал над собой усилие, чтобы настроиться на конструктивный лад.

- Поговорим об обстановке в Париже, - угрюмо сказал барон. Черт побери, получается, что  в то, что племянник Дидье на самом деле - король Франции верили, кажется, только он и Бриссар. А еще несчастная принцесса, которая могла бы рассказать правду. Нужно подумать об этом на досуге. Что стоит красиво рискнуть, пробраться в Тампль и... спросить? Барон отогнал от себя эту мысль, настраиваясь на разговор о Париже.  День, судя по всему, предстоял долгий.

[Odin]

Июль, 1794.

Тюильри.

Ришар, Колло.

Колло дЭрбуа отпил из фляжки, но там был даже не коньяк и не вино, а просто крепкий кофе с сахаром - нужно же чем-то компенсировать хроническое недосыпание. На выпивку он не мог смотреть уже второй и день и, соответсвенно, нюхать ее. Не говоря уже о том, чтобы принимать внутрь. Направляясь в Бюро общей полиции, он еще раз раскладывал по полочкам доводы Вадье и Лакоста. Что-то не клеилось. И почему, черт возьми, не поступали донесения? Бред какой-то... Знать о том, что какой-то булочник сетовал на цены и заработую плату, но просмотреть митинг? Петиционеров? Бунтовщиков? Черт знает что там было на самом деле! И почему Сен-Жюст заставил всех чувствовать себя идиотами не сказав ни слова, ни полслова? Конечно, он сказал исключительно триумвирам (Колло усмехнулся, поймав себя на том, что охарактеризовал троицу дорогих коллег имено так). Все равно при одной мысли о том, что теперь все делается за спиной и никто никого не оповещает он готов был треснуть от злости. А когда-то ругали Робеспьера за то, что тот прочитал какой-то несчастный доклад в обход Комитета! Доклад хотя бы обсуждался до этого и тайной не был. А тут... Как снег на голову, вода за шиворот и вот, подпишитесь, граждане в том, что вы - ослы. В принципе, могли называть бы как угодно, но не любил он, когда задевали Комитет... С самыми мрачными мыслями Колло постучался в дверь кабинета, где заседал Ришар.

- Войдите, - Жак Ришар строго взглянул из-под очков. Работы было, как обычно, много, но он уже привык просиживать все вечера за бумагами. Дома никто не ждал, и вся семейная жизнь сводилась к ежемесячным отчислениям на родину, на содержание жены и двух подрастающих детей. Там им гордились и ставили в пример сыновьям. Впрочем, было за что. Времена, когда он, униженный, уничтоженный всего лишь за то, что желал быть честным и покарать женщину, которую считал преступницей, бродил из кабинета в кабинет в ожидании ареста, канули в лету. Он возглавлял один из отделов сыскной полиции, был человеком уважаемым и славился своей бескомпромиссностью. Сотрудник Комитета общественного спасения, вошедший в кабинет, напомнил ему немного побитую собаку, пусть он и пытался выглядеть достойно. Но разве может достойно выглядеть человек из Правительства, который позволяет себе расхаживать в плохо заправленной рубахе и повязке на голове, которая, кстати, давно нуждалась в куске хорошего мыла и паре ведер воды. - Добрый вечер, гражданин дЭрбуа. Чем обязан вашему визиту? - делово поинтересовался Ришар.

- Добрый вечер, гражданин Ришар. Я не задержу вас, - Колло сел, откинувшись на спинку стула. Ришара он не любил и почти с нежностью вспоминал те времена, когда на этого чинушу ополчился Робеспьер. Но потом чинуша где-то подсуетился и вместо неминуемого падения последовал небывалый взлет. И так, черт возьми, бывает. А теперь приходится с ним считаться! Но если не кривить душой, то сотрудником Ришар был хорошим, а потому и весьма ценным. - Я хочу узнать подробности о манифестации граждан, которая имела место в секции Неделимости в день праздника. Говорят, что там были ваши агенты. Я могу просмотреть их отчеты?

Ришар вскинул брови. - Просмотреть отчеты? Конечно, нет, гражданин дЭрбуа! Если, конечно, вы не имеете на руках письменного распоряжения об этом, подписанного моим непосредственным начальником Анутаном Сен-Жюстом.

- Хорошо, пусть будет так, - сквозь зубы сказал Колло, пообещав себе пустить парфянскую стрелу по этому поводу на ближайшем заседании. - Но вы, надеюсь, в состоянии пересказать мне подробности события? Агентура, по какому-то странному стечению обстоятельств, не сочла нужным сделать доклад... Не знаю, ваш ли это недосмотр или же наше упущение. Другое дело, если вы сами ничего не знаете... Тогда не стану задерживать.

Ришар медленно снял очки, потер переносицу и вновь одел их. В его взгляде прослеживалась легкая укоризна. Удивительно, как самоуверены люди, получившие в руки власть - они считают, что можно позволять себе распоряжаться в Бюро тайной полиции, в работе которого они ничего не понимают!

- Я знаю, гражданин дЭрбуа. Более того, я был на заседании Клуба якобинцев и слышал то, что там обсуждалось. Могу заявить вам определенно: гражданин Лакост и гражданин Бурдон преувеличили размер события в секции. В данный момент я занимаюсь составлением общего отчета для гражданина Сен-Жюста, который там присутствовал не с самого начала. Кстати, вы могли бы поинтересоваться подробностями у вашего коллеги.

- Не забывайте, гражданин Ришар, что у меня есть и собственный отдел... К тому же, я не собираюсь посвящать вас в подробности моей работы, так же, как и вы избегаете рассказов о своей. Давайте не будем обмениваться добрыми советами, - Колло зло сузил глаза. Неужели он пришел сюда, чтобы глотать унижения? - Кому-нибудь было известно о манифестации или же агенты получили сообщение в последний момент? Вы можете ответить на этот вопрос? Или мне задать его в третий раз?

- Гражданин Сен-Жюст предполагал о готовящихся беспорядках и заблаговременно распорядился об усилении контроля за некоторыми секциями. В частности, за секцией Неделимости. - спокойно ответил Ришар, не реагируя на недовольные гримасы гражданина комитетчика. И не таких видели. - То, что вы называете манифестацией, было выступлением пятидесяти трех человек. Из них - двадцати девяти женщин и одиннадцать детей в возрасте до тринадцати лет. Вы считаете, это можно назвать манифестацией, с учетом того, что люди не были вооружены и имели вполне миролюбивое желание поговорить с гражданином Робеспьером лично о накопившихся проблемах?

- Называйте это как хотите, хоть крестным ходом, - поморщился Колло. Впрочем, новость была не так уж плоха. Какие же, интересно, беспорядки с точки зрения Вадье собирались устроить женщины и дети? Взять штурмом Тюильри? - Действительно имели место беспорядки или же это было действительно мирное сборище? Жандармы были отосланы по вашему распоряжению? Когда начаи поступать первые донесения? - Колло сыпал вопросами, так как неизвестно, когда их изволят просветить, а выглядеть дураком еще раз - черта с два. И нужно что-нибудь сказать хорошее Вадье... при случае.

- Все беспорядки были погашены, не начавшись, благодаря гражданину Сен-Жюсту. - уверенно произнес Ришар. Работой руководителя Бюро он мог гордиться по праву. Гражданин Сен-Жюст первым выдвинул предположение о том, куда следует направить тайных агентов Бюро и произнес несколько версий, который оказались верными. До такой степени, что в ином случае Ришар заподозрил бы неладное. Но Анутан Сен-Жюст зарекомендовал себя прекрасным руководителем, обладающим четким взглядом на происходящее и уникальной интуицией, чем заслужил огромное уважение в глазах Ришара. - Люди были настроены решительно и желали выдвинуть требования. Но жандармы, появившиеся на их пути, готовы были расправиться с ними, как с преступниками. Все это запротоколировано. Также запротоколировано и то, что, как минимум три человека, якобы подписавшие приказ о расстреле, утверждают, что не делали этого. А вы, гражданин дЭрбуа? Ваша подпись там тоже стояла. Вы подписывали приказ о расстреле людей в случае неповиновения?

- Да, конечно, - прошипел Колло, почти испепелив собеседника взглядом. - Подписывал. Так же, как и ваше непосредственное начальство. Поэтому лучше задайте все вопросы им. Я очень бы хотел услышать, что вам ответят... Впрочем, это все, что я хотел знать. Благодарю, гражданин Ришар, что уделили мне время. - Последние слова Колло произнес насмешливо, но вместе с тем торопился уйти. Очень уж не хотелось, чтобы эта чертова ищейка продолжал задавать скользкие вопросы. Ишь ты, скажи ему, кто подписывался и зачем... И почему. А потом думай, кто из твоих собеседников что и кому доложил. Такая правительственная головоломка, черт бы их всех побрал. - Будем с интересом ждать ваш доклад.

- Всего хорошего, гражданин дЭрбуа, - сдержанно ответил Ришар, провожая его взглядом. Когда за комитетчиком закрылась дверь, он отпил глоток воды и снова открыл папку. Работа на сегодня была почти закончена, отчет для Сен-Жюста составлен, оставалось последнее письмо, которое он бегло просмотрел днем и отложил на вечер. Оно было анонимным, но почему-то не давало ему покоя. "Гражданин Ришар, мне доподлинно является, что гражданин Никола Дидье выдает за своего родственника мальчика по имени Андрэ, который на самом деле таковым не является. Приглядитесь к нему. Он никого вам не напоминает?" Странное письмо, выделяющееся из всех. Он видел доносы разного рода, но такой вот намек встречался на его памяти впервые. Что имеет в виду отправитель? На что намекает? Сделав пометку о том, что письмо следует обсудить с Сен-Жюстом, Ришар переложил письмо в отдельную папку с пометкой "документы, требующие расследования" и запер ее в сейф. Теперь можно идти домой и хорошенько выспаться.

[Eleni]

Июль 1794 года

Дом Робеспьера

Бьянка, Робеспьер

«Гражданка Флери, я буду ждать вас в 11 часов для обсуждения дела, о котором мы говорили вчера. Робеспьер». Бьянка перечитала записку. Она была доставлена ей незнакомым санкюлотом, который поджидал ее у дверей. Проникнув в его мысли, она удостоверилась, что он является одним из агентов Робеспьера и волноваться нечего. Разве что только официальному тону записки. Вчера вечером Сен-Жюст появился в весьма мрачном настроении и под хмурые взгляды Огюстена увел ее на Сент-Оноре. Там они вдвоем посвятили ее в события прошедшего дня и затем Робеспьер попросил ее о публикации, отражающей истинную суть «мятежа» в секции Неделимости. Задача была из простейших – всего лишь переговорить с участниками событий и изложить произошедшее со всей объективностью. Именно этим она и занялась сегодня, как только очнулась от дневного сна. Часа хватило, чтобы найти нескольких «манифестантов» самых разных возрастов и профессий. Среди них были люди разные – настроенные решительно и не очень. В особенности Бьянку позабавило беседовать с двумя молодыми девушками - сестрами, которые перессорились, обсуждая, какого цвета глаза у Сен-Жюста – серые, или серо-голубые. Обе находились под огромным впечатлением от визита молодого политика и гордились тем, что он выслушал их сбивчивый рассказ о спекулянте с соседней улицы… На всякий случай Бьянка покрутилась у Якобинского клуба, чтобы составить полную картину того знаменательного заседания. В результате была готова статья – в ней высмеивались Лакост и Бурдон, раздувшие из мухи слона и приводились свидетельства очевидцев. Рисовать карикатуру на Вадье и его сподвижников Бьянка не решилась из политических соображений, и ограничилась смешной и безобидной картинкой, изобразив маленького мальчика, который смотрит на щенка, а видит перед собой огромного зубастого волка.

Постояв немного у дома, Робеспьера в раздумьях, как попасть в его комнату, Бьянка решила все-таки воспользоваться старым и испытанным методом. Во-первых, прийти в приличный дом в 11 часов вечера неприлично. А во-вторых… Наверное, в глубине души еще жили ностальгические воспоминания об их беседах, когда она ежедневно навещала его во время болезни. Тогда все было иначе. И он говорил с ней, как с другом и даже немного – как с женщиной. Правда, в последнем Бьянка была не уверена. Но почему бы не сохранить для истории именно такое воспоминание?

Она поднялась по стене, убедившись, что вокруг никого нет, и привычно неслышно спрыгнула с подоконника.

- Я здесь, гражданин Робеспьер. Насколько я поняла, вы хотели видеть результаты моей работы? Вот они. – Она положила на стол несколько листков, а сверху – рисунок.

Робеспьер правил составленный Антуаном доклад, основываясь как на последних донесениях, так и на общих сведениях поступивших от Бюро. Правок было не много, но приходилось взвешивать каждое слово, принимая во внимание как возможную реакцию общественности, так и реакцию Комитетов в частности. Ведь что ни говори, Комитет безопасности будет выставлен не в лучшем свете, к тому же, тень падает и на Комитет общественного спасения, что не совсем допустимо. В любом случае, затишье перед бурей...


 Часы пробили одиннадцать. Должна прийти Жюльетт Флери.. Вот и пришло время действительно просматривать статьи до их выхода, так как каждое слово могло быть двояко истолковано. Какой бред. Шаг влево и вы рискуете получить обвинение в тирании, шаг вправо — в модерантизме. Однако заметка в газете могла быть только полезна. Особенно если Жюльетт, с присущим ей талантом, совместит рассказы людей, выводы и факты. До сих пор статьи Жана Клери мало кто решался оспорить... А те, кто решались, остались в дураках.Кроме этого, была еще одна причина для того, чтобы поговорить с Жюльетт Флери. Мысль прервал кашель, отозвавшийся тупой болью в легких. Слишком тяжело становится работать, особенно по вечерам.

 Головная боль, озноб, и слишком быстрая утомляемость, все реже сменяющаяся в минуты облегчения лихорадочным подобием действия. Он сплюнул кровь в широкую чашку, наполненную мелкой стружкой - платка уже слишком мало. А Антуан позволил себе не явиться на заседание... Почему? Что за мальчишеская выходка, имеющая такие разрушительные последствия даже несмотря на то, что самое страшное удалось предотвратить? Робеспьер покачал головой, как бы возражая невидимому собеседнику. Нет, он не мог допустить, чтобы подобное повторилось. Никогда больше. Стук оконной рамы прервал размышления. Жюльетт Флери здоровалась и протягивала заметки.- Добрый вечер. Благодарю вас, Жюльетт. Располагайтесь, - он указал на плетеное кресло у окна и принялся просматривать заметки. Все заняло не больше четверти часа. - Великолепно, Жюльетт. Даже я не могу найти изъянов и несоответствий, вы прекрасно справились. Вы задели Лакоста и Бурдона, но совершенно правильно оставили в покое Вадье. Полагаю, что ее можно отдать в печать завтра же. Пожалуй, если критиковать слишком строго, я бы несколько уклонился от прямого упоминания роялистов, это чревато последствиями и нас вполне могут обвинить в пропаганде их действий. Но с другой стороны, вы просто приводите в пример слова очевидца и прибавляете к ним собственное мнение. Рисунок же меток и довольно едок.

- Я рада, что вам понравилось, - улыбнулась Бьянка, как обычно радуясь похвале. Она всегда подсознательно ждала от него критики, короткой фразы, которая перечеркнула бы всю ее работу, и была настроена переделать все так, как он скажет, так как полностью признавала его авторитет. - Я многое оставила на будущее, но это "многое" было добыто особым путем, который вам не нравится. Но если нужно, я готова... - Бьянка осеклась. Отчего он выглядит таким обреченным? Вчера, когда с ней был Сен-Жюст, Робеспьер был другим и достаточно оживленно обсуждал с ней задание. - Что-то случилось? - она испугалась собственного вопроса, так как подумала о навязчивости. С тех пор, как им удалось установить хрупкую видимость ощущения, что той истории с ее объяснением в любви не было, она боялась задавать личные вопросы и продумывала каждое слово. - Простите за глупый вопрос. Странно, что он пришел мне в голову после того, что я узнала о кознях ваших коллег, - поспешила исправиться Бьянка.

- Полагаю, что мы постепенно идем к тому, что уже не столь важно, каким способом добыта информация, - сказал Робеспьер. - Однако для того, чтобы обсудить это, мне нужно знать, что именно вы оставили на потом, притом в деталях. Любая мелочь имеет значение... все намного сложнее, нежели раньше. И дело не только в кознях коллег. К ответу на ваш вопрос. Не случилось ничего особенного, к счастью... - на этом этапе разговор грозил зайти в тупик. Да, произошедшее в Клубе и неявка Антуана выбили его из колеи. Да, пришлось признать, что силы уже далеко  не те. И остается либо отойти от дел, а потом лечь и умереть, либо решиться просить о помощи и, к сожалению, никакой золотой середины.  - Ничего не произошло, Жюльетт. Возможно, эта тема будет вам неприятна, но когда-то вы предложили мне свою помощь. Полагаю, что пришло время ею воспользоваться, если вы не изменили решение и оно остается в силе. - Эти слова дались с немыслимым трудом, но все же были сказаны.

- Мою помощь? Вы имеете в виду мои способности? Вы хотите, чтобы я прочла мысли? Уничтожила врагов так, чтобы никто не догадался? Заставила поступить против воли тех, кто... о боже мой... - Бьянка отступила и со смешанными чувствами смотрела широко раскрытыми глазами. Он хотел не этого. Все вышеперечисленное он собирается сделать сам... Если позволит здоровье. В данный момент он говорил совсем об иной помощи. О той, про которую не так давно говорил Антуан. О той, про которую она была уверена - он отвергнет подобное предложение при любых обстоятельствах. - Я... вы... Да, конечно....Когда? - Бьянка смутилась окончательно.

- Когда вам будет угодно. Если, разумеется, вы не изменили решение. Или же я невольно не заставил вас его изменить, - довольно жестко сказал Робеспьер, испытывающе глядя на собеседницу. К сожалению, он плохо помнил предыдущий опыт, в основном благодаря тому, что лежал в горячке, но в памяти отложилось, что подобное является испытанием, притом довольно тяжелым. Как для этой юной женщины, так и для него самого. - Я никогда бы не попросил вас, если бы обстоятельства сложились по иному.

- Я готова. И решение не изменила. Я редко их меняю. Но вы, кажется, боитесь. Так мне будет трудно. Потому что я буду тоже бояться. Причинить вам боль и напомнить о том вечере, когда я наговорила здесь разных слов, поставивших вас в неудобное положение. - Бьянка быстро переместилась в сторону Робеспьера и села рядом. Она заметила, как он побледнел и поняла, сколько сил он положил, чтобы пойти на этот шаг. - Я вижу, что не ошибаюсь, - грустно улыбнулась Бьянка. - В тот момент, когда я предлагала вам свою помощь, мы были друзьями. Я знаю, что сама заставила вас поставить стену, чтобы отделить меня, но, пожалуйста, постарайтесь воспринимать меня спокойнее. Иначе я буду нервничать, и могу случайно.... сделать все не так, как нужно.

- Были друзьями?  - переспросил Робеспьер. - Право, как странно звучат ваши слова, хотя мне кажется, что я понимаю то, что вы хотите сказать. И вы совершенно правы в своем  наблюдении. Да, мне страшно. И вам, кажется, тоже, иначе не вспоминали бы  о  том вечере. Оставьте прошлое прошлому, ведь по сути ничего не изменилось. Что я должен сделать? Хотя, помнится, я уже задавал это вопрос... - он снял галстук, откинув ворот рубашки и привлек к себе хрупкую, маленькую женщину-подростка.

"Прошлое - прошлому". Бьянка зажмурилась, растворяясь в мыслях и образах самого неприступного, закрытого и таинственного человека из всех, которых знала. Единственный, кто остался от нее дальше, чем хотелось бы, единственный, чей ход мысли она не всегда могла постигнуть, единственный, кого она подсознательно боялась даже в тот момент, когда он находился полностью в ее власти. Боялась разочаровать, обидеть, сделать больно, или просто случайно проникнуть в его тайну, увидеть что-то личное, не предназначенное для ее глаз. "Всего одно слово, и я готова подарить вечную жизнь, лишь бы все вернуть". Шальная мысль, от которой следует избавиться. Несколько глотков крови - отравленной болезнью, разрушающей, страшной. "Сейчас все закончится". - прошептала Бьянка, даже сейчас не решаясь обращаться при помощи мыслей. Его немигающий взгляд - обреченный, в котором затеплилась надежда. Антуан не простил бы такого предательства, но на его счастье, этот человек, имеющий над ней такую власть, никогда не согласился бы уйти из жизни, став одним из них. Даже сейчас, слабея в ее руках, он инстинктивно противился происходящему. Бьянка поднесла распоротое запястье к его губам. "Нужно выпить как можно больше". Бьянка не знала, что именно он увидел в ее мыслях, когда убрала руку. - Ну вот и все...

***

Первым, что вторглось в сознание, были звуки ночи. Потом - свет, который, казалось, не может исходить от свечи, слишком странно она горит. Странные мысли, знакомая и незнакомая одновременно обстановка.  А перед глазами все еще стояли видения. Ночной город, построенный на воде, маленькая  женщина, похожая на подростка, но кажущаяся взрослой в странных одеждах. Она шла по лабиринту улиц. Торопливо, почти бежала. Мост, улица, поворот и вот перед ней свинцовая вода и узкая лодка, отчалившая от причала. Кто-то бежал за ней следом, но не успел настигнуть. Были еще и другие, но больше всего врезалась в память именно эта картина-воспоминание. Часть другой жизни. И сейчас он видел то же лицо испуганного ребенка. - Благодарю вас... - говорить что-то было слишком банально в данной ситуации, когда сознание все еще двоилось, находясь во власти видений. Поэтому он еще раз обнял маленькую женщину, на этот раз желая успокоить ее. Испуганную, как тогда, так и сейчас, несмотря на время, разделявшее происходящее. - Успокойтесь...

- Вам лучше? Мне очень хотелось вам помочь. И я благодарна за то, что вы все-таки переступили через себя и позвали меня. - Бьянка быстро взглянула на предмет своего восхищения, отмечая, как изменилось его лицо. Исчезла матовая, болезненная бледность, исчез лихорадочный и нездоровый блеск в глазах, исчезла даже нервозность, которая сразу бросилась ей в глаза, когда она вошла. Теперь она знала, что именно произошло. Робеспьер понял, что Антуан пока не может его заменить и именно это сподвигло его на сделку с совестью, которая вылилась в просьбу о помощи. Бьянка понимала, что нужно уходить, но не спешила прощаться. Моменты, когда Робеспьер не отгораживался от нее стеной, были настолько редкими, что их можно было бы пересчитать по пальцам. - Я побуду с вами еще немного, если вы не возражаете, - тихо сказала Бьянка. - Я не буду пугать вас признаниями. Просто побуду тут. Вас в моей жизни очень не хватало. Вы только что сказали, что поняли, что я имела в виду, говоря о том, что мы были друзьями. Надеюсь, что и эти слова истолкуете верно.

- Лучше, благодарю. И не возражаю, разумеется, останьтесь, - так же тихо сказал Робеспьер. По привычке осторожно он перевел дыхание, но приступа кашля не последовало - поврежденное легкое то ли заживало, то ли уже зажило. Бедный ребенок, неизвестно, кто больше боялся и только подобное потрясение могло повлечь за собой это подобие откровения. - Нет таких слов, которыми я мог бы выразить благодарность. Да и нужно ли их говорить, если вы сами все знаете. Оставьте в покое то признание, просто побудьте здесь. И расскажите, если хотите, о том городе, который так дорог вам, что никакие потрясения не могут изгладить воспоминания.

- Видимо, вы увидели одно из моих воспоминаний, связанных… - Бьянка смутилась, не зная, стоит ли продолжать. Из всех людей, которых она знала, именно Робеспьер был далек от того, чтобы понять ее смертный образ жизни. Во всяком случае, она была в этом уверена. А насмешка природы заключалась в том, что именно ему она была готова рассказывать все что угодно, включая самое нелицеприятное о себе. То, о чем никогда не говорила вслух. – Но ведь совершенные преступления со всеменем теряют свою остроту, верно? Я совершила свое первое убийство, когда мне было шестнадцать. Мой дядя, старший брат отца, весьма богатый и уважаемый синьор, попросил меня угостить своего друга вином и посидеть с ним, чтобы убедиться, что напиток пришелся ему по вкусу. Его мучительную смерть я наблюдала от начала до конца, а потом всю ночь бродила по дождливому городу, не находя способа избавиться от видения – посиневшее лицо и сведеное судорогами руки, которые, кажется, готовы растерзать горло, чтобы впустить немного воздуха. Мою первую жертву звали Франческо Пазолини, и на следующий день ему должно было исполниться тридцать девять. Я очень хорошо запомнила последние минуты его жизни. А с моим влиятельным родственником с тех пор меня связала эта страшная тайна, которая была использована против меня. В шестнадцать лет трудно отказаться от красивой жизни и предпочесть умереть, как убийца. Я выбрала жизнь. Мне бы хотелось сказать, что каждый раз, совершая преступление, я содрогалась и мечтала быть обнаруженной. Но это не так. Я просто пассивно мечтала о том, чтобы кто-то заметил, что мне требуется помощь, и заставил меня уехать. История, которую я ношу с собой все эти годы, и часть которой вы видели, связана с таким человеком. Мы должны были покинуть Венецию и уехать в Рим. Он должен был ждать меня в гондоле, куда до этого, днем, перенес все вещи, что я собрала для побега. Но, когда в назначенное место я спустилась к каналу, я обнаружила его мертвым. На кинжале, который наемный убийца воткнул в его сердце, я нашла записку. «Никогда больше». С тех пор все пошло иначе. И лишь здесь, в Париже, спустя три столетия, я разорвала страшную легенду о том, что приношу людям лишь несчастье и смерть. Став бессмертной, я нашла ответы на часть своих вопросов о правде и неправде, и о природе преступлений. Ноя лишь в самом начале пути.

- И воспоминание приходит к вам спустя столько лет... Что же, можно сказать, что вы в полной мере искупили свою вину, если наказанием за преступление считать бессмертие, - задумчиво сказал Робеспьер. Было в этой судьбе нечто трагическое и в то же время жуткое: сначала убивать по принуждению, а потом - из необходимости.  - Что за легенда о несчастьи и смерти? Вы приносите людям смерть, если рассудить философски, но ведь вы не в состоянии изменить свою природу только из морально-эстетических понятий. Если же углубиться в суть вопроса, то, наверное, мы не можем ни изменить свою судьбу, ни обмануть смерть. Тот, кому суждено погибнуть, спасется при кораблекрушении, но отмечая событие напьется и получит пулю в лоб... Я не особенно в это верю, но перед глазами было несколько примеров.

- Примеров людей, не способных убежать от судьбы? Антуан считает, что уже неоднократно обманул ее. Он четыре раза избегал смерти, когда она практически стояла у его изголовья. Однажды мы сделали это вместе. Вот только он об этом не знает. Я почувствовала, что с ним произошло несчастье и нашла его с пулей в груди, под мостом, в уединенном месте. На следующий день он рассказывал о своем сне, в котором попрощался с жизнью. Но это был не сон, а чистая правда. И ему повезло - ведь я все-таки услышала его и не отпустила. Всю свою жизнь я пытаюсь доказать, что с судьбой можно бороться. И можно обмануть смерть. Мне очень хотелось бы в это верить. А моя легенда о несчастье и смерти заключена не в том, о чем вы подумали. Тот, кто выдернул меня из мира людей научил справляться со своей природой и подарил много уроков выживания. Я забираю жизни лишь у тех, кто несчастен и молит бога о смерти, либо у тех, чьи души черны настолько, что они отравляют существование и своему хозяину и окружающим. У преступников и бессовестных убийц. Вот такое своеобразное правосудие. Мое проклятье - особого рода. И это - еще одна темная история. - Бьянка замолчала, любуясь, как ее собеседник оживает на глазах. Как он, оказывается, страдал все это время, если разница так бросается в глаза! Если бы он обладал здоровьем брата, он бы мог быть совсем другим. Более мягким и более возвышенным, таким, каким пришел в этот мир.

- Вы пытаетесь доказать... Значит, еще ничего не доказано, верно? Впрочем, нужно ли заново переживать тот тяжелый опыт, который довелось пережить, вспоминая о нем? - почему-то вспомнился тот старый дом в Булонском лесу и слова призрака о том, при каких обстоятельствах их можно видеть. Стоит ли вспоминать и об этом тоже? Сейчас, когда подсознательно все еще боишься глубоко дышать, чтобы не спровоцировать кашель. К счастью, прогнать глупое воспоминание оказалось легко и на подобную философию больше не тянуло. - Так или иначе, вы являетесь нашим ангелом-хранителем, Жюльетт. Мне бы очень не хотелось, чтобы в один прекрасный день вы исчезли без объяснений, слишком большое значение начинаешь придавать со временем и беседам и обществу. Что же касается вершимого  правосудия... не думаю, что мы можем судить вас, одобрять или не одобрять. Ведь не зря вы сами проводите границу между людьми и теми, кто подобен вам.

- В такие вечера, как сейчас, мне кажется, что я никогда не исчезну. Знаете, я видела сон... Сны снятся мне крайне редко, и я даже могу предположить, что это было просто мое личное видение... Я представила себе вас лет через тридцать-сорок. Как я вхожу в ваш дом, и вижу перед собой все того же человека с пронзительным взглядом, в котором единственное, что изменилось - это цвет волос. Благородный седой старик в окружении книг... Мне жаль, что я не смогу бывать у вас так часто, как хотелось бы. Однажды я уже совершила эту ошибку и пожелала для себя невозможного. Мне не хотелось бы влюбиться в вас повторно, - Бьянка улыбнулась, давая понять, что говорит наполовину в шутку. Если относиться к той истории с иронией и легкостью, она не повторится, и, возможно, они и правда смогут стать друзьями.

- Невольно приходится соглашаться с тем, что ошибки, сколь прискорбны бы они ни были, нас многому учат. Кто знает, Жюльетт, возможно и я ошибся, предпринимая попытку удержаться от искушения и не обладать вами, - голос снова  понизился до едва слышного шепота. - Никогда ни о чем не сожалейте, иначе потом можете не уберечься от разочарований...

- Нет, что вы, вы не ошиблись, вы никогда не ошибаетесь! - вспыхнула Бьянка. - Эти отношения не принесли бы никому радости. Мы слишком разные, и вы бы не вынесли моего общества в больших количествах. Я не способна дать умиротворения и покоя, в котором вы так нуждаетесь. А вы не смогли бы уделять мне внимание в тех количествах, к которым я привыкла. Я много наблюдала за Жанной де Шалабр, которая стала для вас близким человеком, и все сравнения были не в мою пользу. Даже если бы я попыталась стать на нее похожей - а бог свидетель, я одно время подумывала об этом, это было бы искусственно и фальшиво. Поэтому я останусь в стороне. Буду видеться с вами во время семейных праздников или, если вы захотите привлечь меня к какому-то заданию. Возможно, когда-нибудь в следующей жизни мы встретимся и все будет иначе. Знаете, - Бьянка оживилась. - я, кажется, придумала, о чем попросить вас. Подарите мне этот день. Шестнадцатое число каждого месяца. В этот день я буду приходить к вам, и мы будем говорить так, как сегодня. Всего один день, к которому я буду готовиться, который буду ждать. А вы просто будете помнить о нем и в случае изменений в планах предупреждать меня запиской и переносить его так, как вам будет удобно. Давайте попробуем?

- Всегда оставайтесь собой, Жюльетт. Кроме красивой внешности ваша притягательность в естественности. Вы не умеете притворяться... поэтому оставайтесь такой. Что касается вашей просьбы, то, разумеется, я выполню ее. Но знайте, что вы можете приходить сюда, когда пожелаете. Я говорил это раньше и повторю сейчас. Не нужно оставлять все, что хотите сказать на определенное число каждого месяца - со временем любые события теряют свою актуальность. Однако новая традиция вступает в силу и все время до утра - ваше... -

Робеспьер подошел к двери и запер ее на ключ, чтобы никому не пришло в голову зайти, заинтересовавшись голосами или же неосторожным шумом.

[Eleni]

Июль 1794 года

Дом Никола Дидье

Жак Ришар, Никола Дидье, Луи Шарль

Жак Ришар поправил галстук прежде, чем постучаться в дом Никола Дидье. Он практически не знал этого человека. Они здоровались, когда сталкивались в Якобинском клубе - вот, пожалуй, и все. Но записка, полученная вчера вечером, не давала ему покоя. Уж очень нетипичный донос. Кем может являться ребенок, проживающий с Дидье, чтобы писать об этом донос? Сыном беглого аристократа? Но зачем? И почему он поселил его в таком случае на виду у всех? Знает ли об этом Робеспьер, который является его непосредственным руководителем? Ведь, кажется, Дидье - его телохранитель и доверенное лицо. ЧТо-то не складывалось, и в любом случае, это следовало прояснить... ДВерь открыла сухощавая женщина с неприветливым лицом.

- Добрый день, гражданка. Меня зовут Жак Ришар, и я представляю Бюро полиции. У меня несколько вопросов частного характера к гражданину Дидье. - Я могу войти?

-Да, прошу вас. Гражданин Дидье в данный момент закончил обедать и собирается в Трибунал. Вы пришли вовремя. - Элоиза была удивлена визитом, но привычно скрыла удивление за маской сосредоточенно-вежливой холодности.

- Я знаю, - машинально ответил Ришар, и вошел в дом. В глаза бросились детские вещи. Они были повсюду. Значит, у Дидье большая семья... Ришар присел в гостиной в кресло, на которое указала супруга Дидье, и принялся ждать, открыв свежую газету.

Никола Дидье довольно спокойно выслушал сообщение жены, хотя этот визит внушал известное беспокойство - слишком хорошо он знал, как работает бюрократическая машина. Не исключено, что какая-то гнида написала на него донос и Ришар пришел выяснить некоторые подробности прежде, чем дать или не дать ход делу. Что же... Никола застегнул жилет и взял со спинки стула сюртук. Внимание привлекла возня в дворике, он выглянул в окно и обнаружил, что Мишель, младший сын, и Андрэ (он привык называть маленького узника именно так), затеяли игру в мяч, с риском не только развалить поленницу, но и попасть в окно. Однако останавливать детей не стал. Пусть играют. Решительным шагом, он зашел в гостиную. ---- - Добрый день, гражданин, - Никола дождался, пока Элоиза расставит на столе чашки и кофейник и удалится. - Чем обязан визиту?

- Моя фамилия Ришар. Я руковожу отделом сыска в Бюро общей полиции, которое находится под ведомством Антуана Сен-Жюста, - заговорил Ришар в своей обычной официальной манере. - Ко мне поступил донос. На вас. Анонимный. В связи с этим мне бы хотелось прояснить некоторые моменты. Они связаны с личностью мальчика, проживающего в вашем доме. Вашего племянника Андрэ Дидье. Кстати, он здесь?

- Донос? Из-за моего племянника? - удивленно поднял брови Никола. На самом деле внутри поселился неприятный холодок, мелкий, но довольно противный. Впрочем, пока что не было причин переживать: и гражданин Робеспьер и гражданин Сен-Жюст должны были, разумеется, предусмотреть нечто подобное. "Смотри, приятель, как бы тебе не досталось от начальства по хребту", - усмехнулся про себя Никола, но учтиво продолжил разговор. - Донос, это, конечно, неприятно. И по правде говоря, я удивлен. Андрэ здесь и я могу позвать его. Мальчик является сыном моего брата и, по правде говоря, убежал от родителей. Так как мой брат служит контролером поставщиков в армию, то часто в разъездах и мальчик живет у меня до тех пор, пока отец не заберет его.

- Ваш брат поставлен в известность о том, где находится ребенок? Думаю, на почте должна сохраниться запись, свидетельствующая о том, что вы направляли письмо... Кстати, откуда Андрэ? - Ришар задавал вопросы, которые задал бы любому человеку, донос на которого следовало бы проверить.

- Полагаю, что поставлен, - пожал плечами Никола. Вопрос не поставил его в тупик: еще в Севре Гийом отправил письмо и позаботился о соответствующих мерах предосторожности. Письмо действительно было отправлено в Гасконь, к его брату. Вот только Робер вряд ли его получит... Хотя бы потому, что находится в разъездах. - Если письмо нашло адресата. Как я уже говорил, мой брат все время в разъездах. Живет же брат в Гаскони, куда переехал года четыре назад, если мне не изменяет память.

- Благодарю вас, - кивнул Ришар. Гражданин Дидье отвечал вполне уверенно, и, если ему было чего бояться, то ничем этого не показывал. - Я приглашу вас, если у меня будут вопросы. А пока не могли бы вы пригласить сюда Андрэ? - Ришар понимал, что это - пустая трата времени, но привык делать дела до конца. К тому же, он собирался взять на себя ответственность и отклонить донос, сложив в архив. Значит, нужно побеседовать с ребенком. В этот момент дверь с грохотом распахнулась, и в комнату влетели два мальчика. Один из них - высокий, крепкий, с жесткими и довольно короткими волосами, являлся копией самого Никола. Сын, не иначе. Второй мальчик был хрупким, маленьким, с ясными и любопытными глазами. Скорее всего, это и есть Андрэ. ЧТо ж, он дейтсвительно вполне мог бы сойти за сына аристократа. Но ведь это всего лишь внешность.

- Никола, мы с Мишелем поспорили! Он не верит мне, что пират Дрейк существовал на самом деле, и не верит, что у пиратов были настоящие пушки на кораблях! - Лицо Шарля выражало решимость, брови сдвинуты, глаза сверкали.

- Ничего подобного! - запротестовал Мишель, размахивая руками, как ветряная мельница. - Я видел картинку в книжке, между прочим, настоящую гравюру, ты сам сказал, пап, что старый Жак плохих книжек не держит! Так там был награвю... выграви... ну, нарисован корабль, где пираты шли на абордаж! - Мишель взмахнул воображаемой саблей. - А вот пушки нарисованы не были!

- Пушки, должно быть, были не на всех кораблях, - рассудил Никола. - И ведите себя прилично, у нас гость. Мишель, заправь рубашку. А ты, Андрэ, выглядишь, будто в самом деле брал корабль на абордаж. Вот, знакомьтесь, гражданин Ришар, - Никола повернулся к сыщику. - Мой сын Мишель и мой племянник Андрэ.

- Рад познакомиться, - вежливо кивнул Ришар, с интересом разглядывая мальчика. Да, действительно, весьма утонченный гражданин, в особенности рядом со своим взлохмаченным оппонентом. - Присядь, пожалуйста, Андрэ. Я должен задать тебе пару вопросов о Гаскони. Расскажи мне, будь добр…

- О Гаскони? Конечно! – улыбнулся Шарль. Буквально на днях он прочел географическую книгу, которую дал ему Франсуа. Они беседовали, и Шарль обнаружил полное невежество в этом вопросе. Франсуа пришел в ужас и объяснил ему, что по легенде, которую они придумали, его папа живет в Гаскони, и сам он, Шарль, то есть, Андрэ, вырос там и должен хорошо знать про эти края. И дал книжку. – Гасконь – это старинная историческая область Франции, часть Окситании. – затараторил он, легко воспроизводя прочитанные строчки. - Получила своё имя от басков, которые перешли сюда в VI веке с южных склонов Пиренеев, преследуемые вестготами. Потом после ожесточённого сопротивления была покорена франками и управлялась с тех пор герцогами Аквитании. Потом Гасконь отделилась от Франции. Одно время она принадлежала Англии, затем перешла к Франции снова. Климат в Гаскони прекрасный! Там очень тепло, даже жарко, а на полях произрастают сельскохозяйственные культуры, такие как….

- Достаточно, благодарю, - Ришар был несколько сбит с толку. Ребенок, вряд ли по злому умыслу, сделал эту беседу почти комической, неверно истолковав его вопрос.

- У Андрэ хорошая память, - улыбнулся Никола. - И если в математике он пока еще не слишком преуспел, то в словесных науках этот юный гражданин далеко пойдет. А вот тебе, мой друг, - уже более строго обратился он к сыну, - Не мешало бы подтянуть и то и другое.

- Да, папа, - смиренно ответил Мишель. - А теперь можно мы пойдем играть дальше?

- Если у гражданина Ришара больше нет вопросов к Андрэ, - Никола вопросительно посмотрел на сыщика.

- Почему же ты решил покинуть дом своего отца? - полюбопытствовал Ришар.

- О, гражданин, это целая история! - глаза Шарля заблестели. Знаний тут не требовалось - простая фантазия. - Начнем с того, что он желал сделать из меня военного. Постоянно говорил про то, что отдаст служить в войска, и все такое. А я не хочу в войска! Я хочу служить на флоте! Быть моряком, стрелять из пушек по врагам, биться с пиратами, если они рискнут напасть на наш корабль. А потом стать адмиралом, и чтобы мне непременно поставили памятник в Париже. А вообще это не главное. Я считаю, что настоящий мужчина должен узнать жизнь, и научиться самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. А все дороги ведут в Париж. У нас в Гаскони сейчас тяжелые времена - взрослым работы не хватает, кто ж меня возьмет в подмастерья? Я покрутился - покрутился, да и сбежал. И сам добрался до Парижа! Знаете, сколько деревень проехал, сколько прошел городов! Вот, например, есть такой город Севр...

- Достаточно, - прервал его Ришар. При мысли, что сейчас словоохотливый мальчик начнет рассказывать ему свои впечатления от поездки по городам, захотелось поскорее вернуться в кабинет - времени до заседания Клуба оставалось не так много, а работы, как обычно, непочатый край. - Это все, что я хотел сказать, - произнес Ришар, поднимаясь. - Всего хорошего, граждане!

- Всего хорошего, гражданин Ришар, - сдавленным голосом сказал Никола: его разбирал смех. Но возможно, смеяться было слишком рано... Поднявшись, он обратился к сыну: - Мишель, проводи гражданина Ришара.

- Да, папа, - так же смиренно ответил сын, по опыту зная, что с отцом лучше не спорить. Как только они остались одни, Никола крепко взял Андрэ за плечи и серьезно сказал: - Ты молодец, сынок. Кто знает, возможно, сегодня ты своими ответами спас всех нас.

- Это был жандарм? - испугался Шарль. - Никола, я не знал, я просто по его взгляду понял, что он проверяет. И больше всего боялся, что он спросит, как зовут моего отца. Потому что.. - Он перешел на шепот. - Об этом мы не договорились! - ВОт теперь пришел запоздалый страх, и даже приятная похвала Никола отошла на второй план.

- Моего брата зовут Робер, а его жену - Олимпия. У меня есть портрет брата, я обязательно покажу тебе его. Однако можешь смело описывать меня, если у тебя будут затруднения: мы с Робером очень похожи, нас все время путали. А его жена... ты помнишь Жюльетт, невесту Огюстена? Прибавь ей зеленые, как у гражданина Робеспьера глаза и светлые рыжеватые волосы - вот и получишь портрет. Она такая же маленькая и тоненькая, как тростинка. Ты молодец, - не поскупился на еще одну похвалу Никола, так как противный холодок все еще ощущался в районе желудка. - И помни, что если что-то нужно спросить - всегда спрашивай.

- Да. Спрошу. А теперь, Никола, давай я все-таки принесу книжку, которую мне вчера купила Жанна, и мы попробуем вместе объяснить Мишелю про пушки? - Получив согласие - у Никола оставалось еще несколько минут до выхода, Шарль убежал за Мишелем, совершенно счастливый от того, что жандарм в очках не задал ему все-таки вопросп про имя отца и его жены. Потому что мысленно готовясь к этому вопросу, он придумал им имена Матье и Аннетт. Шарль улыбнулся и, прижимая к груди книгу, направился обратно в гостиную.

[Odin]

Июль, 1794

Париж.

Жанна де Шалабр, барон де Бац.

Барон де Бац переминался с ноги на ногу, решая важный вопрос: ждать или не ждать. Эту женщину он бы узнал из тысячи. Ее спокойное лицо, ее глаза, всегда уложенные в аккуратную прическу волосы... Но запретил себе думать о той, что принадлежала другому, тому, которого уже не было сил ненавидеть. Сначала ушла Жанна, а потом и юный король, который по какому-то роковому стечению обстоятельств искал общества человека, фактически убившего его родителей. Последнее обстоятельство было не так просто принять и примириться с гадостным чувством, чем-то средним между горькой обидой и чувством одиночества. Две самые паршивые крайности... А ведь он не сомневался в том, что "племянник" Никола Дидье на самом деле является сыном покойной королевы. Слишком хорошо он помнил ее: гордую, прекрасную, необычайно храбрую женщину, остававшуюся королевой до последней минуты. Сейчас же все усилия барон решил направить на то, чтобы поговорить с Луи Шарлем. И если в отношении Жанны он потерял всякую надежду, то надежда поговорить с мальчиком еще была. Если все получится... Де Бац улыбнулся, заметив в толпе знакомую женщину. Маркиза де Шалабр пришла на рынок, чтобы купить еду. А он, барон де Бац, поджидал ее, вырядившись как наемный рабочий со шрамом во всю физиономию. Он решился подойти, когда женщина уже собралась уходить, сделав необходимые покупки и предварительно проверив, нет ли за ней слежки. Слежки не было...

- Позволь поднести твою корзинку за скромное вознаграждение, гражданка, - гнусаво протянул де Бац.

- Да, конечно, - маркиза рассеянно улыбнулась и протянула корзинку попросишему ее об этом человеку, даже не взглянув в его лицо. Сейчас по городу бродило столько несчастных, желающих найти работу и страдающих от голода и болезней. Она никогда не отказывалась дать людям возможность хотя бы немного подзаработать. Ведь многие из несчастных отчаявшихся людей шли на улицы - грабить и убивать. Поэтому те, что цеплялись за любой заработок, вызывали у нее уважение. Ее мысли сейчас занимал Андрэ. В последнее время маркизу все чаще терзали сомнения относительно его происхождения. Мальчик был прекрасно воспитан и образован весьма недурно для своего возраста. И внешность. Конечно, можно предположить, что его тонкие черты лица и бросающаяся в глаза хрупкость - последствие слабого здоровья. Но мелкие жесты, манера одеваться, тонкий вкус... Сегодняшнюю ночь маркиза почти не спала, раздумывая о мальчике. Он был привязан к Максимильяну. Привязан чрезмерно, необычайно, так, словно их связывало нечто большее, чем просто жизнь в замке Медон. И выводы приходили на ум неоднозначные. Начиная с того, что Максимильян прячет сына какой-то своей бывшей (или не бывшей?!) любовницы - аристократки, заканчивая тем, что Андрэ - его внебрачный сын. Кошмарно и нелепо. Но она ничего не могла с собой поделать, и уже второй день ждала Максимильяна, чтобы прояснить с ним этот вопрос.

- Мне нужно поговорить с вами, Жанна, - шепотом сказал барон и почти скороговоркой прибавил: - Не забирайте вашу корзину, пожалуйста. И не показывайте, что знаете меня. Не останавливайтесь. Возможно, моя просьба покажется вам нелепой и смешной, но я прошу вас прийти завтра вечером на набережную возле Нового моста вместе с Андрэ Дидье. Прошу вас, не отказывайте в этой просьбе. Клянусь, что не причиню вреда ни вам, ни мальчику.

Маркиза резко остановилась - шок от появления этого человека был слишком силен. Сен-Жюст предупреждал ее о том, что барон может вернуться, но маркиза постепенно привыкла к тому, что из ее жизни он исчез навсегда. Испугавшись своей реакции, она достала кошелек и стала рыться в монетах, чтобы как-то оправдать остановку. Затем медленно пошла вперед. При мысли, что она идет рядом с бароном, ее охватил ужас. Кошмар возвращался. Если она скроет факт их встречи, она предаст Максимильяна. Если поможет поймать барона, воспользовавшись его к ней доверием, никогда себе этого не простит. - Я думала, что вы умерли, - прошептала маркиза, чтобы хотя бы что-то сказать.

- Я сам так думал, - серьезно сказал барон. И улыбнулся, заметив замешательство женщины. Отметив это, он подумал о возможных ищейках. - Можете смело сказать ему, что видели меня. Он знает, что я жив. И за мою голову по-прежнему назначена награда. Но речь сейчас не о ней, а о мальчике. Предвосхищая вас вопрос скажу, что ребенку известна одна важная тайна и я обязан поговорить с ним. Скажите, что его ищет Жан... - де Бац решил не углубляться в подробности, не нужно пугать женщину, да к тому же она вряд ли поверит во всю эту невероятную историю.


- О боже мой, Жан, ну что мне с вами делать... - искренне произнесла маркиза. Она была тронута его "разрешением" сообщить о себе. - Я вижу, что вы хорошо меня понимаете. И понимаете, что я не смогу совершить что-то и сохранить это в тайне. Ведь вы не хотите. чтобы я сообщила о нашей встрече и вашей просьбе до того, как эта встреча состоится? А если я это сделаю, вы понимаете, что будете задержаны жандармами. Зачем вы обращаетесь ко мне с такими предложениями, зачем ставите перед выбором? Я клянусь, что не хочу причинять вам зло и не виню вас ни в чем, но я не смогу помогать вам. Прошу вас, поймите.

- Жанна... - только и сказал барон, чувствуя почти беспомощность. Она действительно не сможет сохранить это в тайне. Да и ребенок обязательно расскажет обо всем тому, из кого по насмешке судьбы сделал своим идолом. Хотелось сказать еще многое. Хотелось рассказать ей все, обо всей подлости и безграничном цинизме, об обмане, о лжи. Но он промолчал, не желая вести подобную беседу и выставлять в опреденно выгодном свете себя самого. Противно. - Вы, наверное, правы, Жанна. Поэтому поступайте, как считаете нужным. Сейчас я отдам вашу корзинку, а вы зайдите в лавку, якобы за покупкой... Я не хотел беспокоить, я хотел просто еще раз увидеть вас.


В лице барона промелькнуло нечто такое, что заставило сердце маркизы дрогнуть. Он измучен революцией также, как и Максимильян. Только находится по другую сторону границы между светлым и темным. Вот только что считать светлым теперь, когда все настолько запуталось и перемешалось?

- Мне очень жаль... Очень жаль, что мы с вами уже не сможем быть друзьями, - тихо проговорила маркиза. Рука легла на корзинку, но она не спешила ее забирать. - Мне бы хотелось предложить вам помощь, но я знаю, что не имею на это право, потому что это будет означать предательство. И, конечно, я не смогу привести Андрэ, потому что знаю, что вы никогда не просите ни о чем просто так, и, выполнив вашу просьбу, я поведу себя, как изменница. - Она подумала про себя, что Жан, скорее всего, знает тайну этого мальчика. Его интерес возник не просто так, и он доказывал, что ее опасения верны, и Андрэ живет в доме Никола не просто так. Но обсуждать это с бароном означало выдать свои подозрения.

- Не нужно предлагать помощь, Жанна, - улыбнулся барон. - Я не хочу, чтобы вы считали себя предательницей и мучились угрызениями совести. Забудьте и этот разговор и эту встречу. Но помните, если я когда-нибудь понадоблюсь вам, приходите на набережную возле Нового моста. Я бываю там, на причале, примерно с семи и до девяти вечера. - Он отдал маркизе корзинку, задержав ее ладонь в своей немного дольше, чем требовалось для того, чтобы передать вещь. - Прощайте, Жанна.

Маркиза не смогла удержаться от искушения проводить его взглядом, пусть это было и рискованно. Он слегка прихрамывал, а движения его казалис гораздо более скованными, чем раньше. Конечно, он прекрасный актер, и, скорее всего, новая походка - часть новой роли. Но глаза! Такую грусть и усталость не сыграешь. Конечно, она расскажет Максимильяну этот разговор - она уже давно поняла, что каждая мелочь может иметь значение. Вот только о том, что он бывает на причале с семи до девяти вечера она скзаать не сможет. Пусть это останется ее тайной. В конце концов, когда-то она была влюблена в этого человека.

[Odin]

Июль, 1794

Комитет общественного спасения.

Бийо-Варенн, Барер, Колло, Приер, Сен-Жюст.

- Щенок на своем месте, - прошипел Бийо-Варенн, наклонившись к Бареру, - Ищет здесь защиты после того, как жандармы выставили его в своем отчете полным идиотом?

- Идиотами выставили нас всех, - шепотом ответил Барер, - Мы – Комитет, Бийо. Это главное.

Пояснять не хотелось. В самом деле ситуация была такой, что пояснений… Барер прикрыл глаза… Что надо Комитету Общественной Безопасности? Они бы не решились пойти против Комитета Общественного Спасения так просто, из личной неприязни. Объединить комитеты? Навряд ли Конвент пойдет на это. Что-то еще витает в воздухе… Списки, которые они подложили в карман сюртука Карно…. Опасность. Неужели Робеспьер из своей башни слоновой кости теперь играет в Комитет Общественной Безопасности, чтобы вскрыть раздоры в другом Комитете? Вопросов много… Ответов меньше.

- Граждане, для начала, нас надо поздравить с победой, - улыбнулся Барер миролюбиво, - День Взятия Бастилии прошел как нельзя лучше. Давид несомненно… отличился...

- Граждане, - Колло задумчиво подпер рукой щеку, опираясь локтем на кипу бумаг. Вынужденно трезвый образ жизни делал его унылым, да и хорошему настроению не способствовало созерцание надменной физиономии Сен-Жюста. Будто так и надо, черт бы его побрал. - Граждане, у меня два вопроса, которые я бы хотел обсудить в первую очередь. Дело касается так называемого митинга. Почему гражданин Сен-Жюст не счел нужным сделать доклад на следующий день после случившегося? Понимаю, хотелось быть героем и все такое, но все же не очень хорошо оставлять коллег в неведении, даже если приятно видеть их полными идиотам перед лицом... других коллег. Во-вторых, когда я пошел в Бюро, желая узнать то, что нам не соизволили сказать, то выяснил, что мне не покажут не то что одну бумажку, но даже ее четверть. Разумеется, в чужое Бюро со своим уставом не лезут, но где же речи о том, что деятельность упомятого Бюро сводится к тому, чтобы держать Комитет осведомленным и, собственно, в помощь? В противном случае, почему бы не объявить, что наше Бюро с некоторых пор подчиняется единой воле... - последние слова Колло протянул с издевкой. Уже давно ходили разговорчики о том, что триумвират добивается диктаторских полномочий.

Барер пожал плечами. В словах Колло была бы большая доля истины, если бы не его поведение на празднике. Сейчас его открыто поддерживать не хотелось.

- Давайте напишем официальный запрос в Бюро, - предложил он со скрытой долей ехидности, - И поглядим на ответ.

- Отлично, - зашипел Бийо-Варенн, - Может, проще сменить Бюро, если его руководители считают Комитет недостойными…своих высоких полномочий?

- Ни в коем случае, - любезно улыбнулся Барер, - Уверен, что дело в формальностях.

Вопрос завис в воздухе.

- Постойте, граждане коллеги, - заговорил Сен-Жюст. - Я готов ответить на ваши вопросы. Вот только мне непонятно, откуда это ехидство. Я руковожу Бюро, и ввел за правило, что сотрудники не имеют права докладывать о незаконченных результатах расследования кому-либо кроме меня или того, кто в мое отсутствие меня замещает. Вы хотите сказать, что если в подчиненное вам ведомство явится кто-то из нас и попросит показать работу, ему предоставят любой интересующий документ? Если это так, то вынужден сказать - это в корне неверною И тут - не вопрос недоверия. Скорее, элементарной дисциплины. - Сен-Жюст перевел взгляд с Барера на Колло. И снова в КОмитете он в меньшинстве. Точнее, один. Кутон под благовидным предлогом не пришел - видимо, в воспитательных целях. А Робеспьер... Сен-Жюст продолжил. - Что касается митинга, то я не мог знать, что Комитет безопасности раздует вокруг этого такую шумиху и превратит заседания в Клубе якобинцев в балаган. Праздник прошел спокойно, и я не считал нужным докладывать о том, что несколько десятков безоружных людей с семьями вышли на улицу, обсуждая между собой, что было бы неплохо поговорить с Робеспьером о накопившихся проблемах. Это - митинг?

- В Якобинском клубе говорили совсем другое, - резко прервал его Бийо-Варенн.

- Хладнокровие, граждане, - вступился Барер, - Сен-Жюст, ты сделаешь об это доклад перед Конвентом?

- Безусловно. Этот доклад готов, и завтра будет зачитан. - резко ответил Сен-Жюст. Зате неторопливо извлек листки, переданные ему сегодня утром Максимильяном с пометками, где следует уточнить смысл некоторых фраз. - А сегодня он будет зачитан здесь.

- Митинг митингу рознь, - заметил Колло, торопясь все же высказать то, что хотелось. - Или наши другие коллеги придумали про жандармов и сочинили то, что ситуация могла выйти из-под контроля? В это с трудом верится. И даже если я могу согласиться со словами насчет работы Бюро, так как необходимую информацию мне все же предоставили на словах, то не могу согласиться с тем, что о таких событиях не докладывают.

- Боюсь, что Колло прав, - поддержал коллегу Приер. - Вчера Сен-Жюст не доложил о митинге, пусть даже вполне невинном... хотя, это спорный вопрос. Сегодня кто-то не доложит о более важных вещах. Что же будет завтра? Вы сами говорили о дисциплине, Сен-Жюст, а допустили, чтобы ваших коллег едва ли не оплевали. - на лице Клода Приера мелькнуло выражение, напоминавшее презрительное, но тут же исчезло за обычной маской. Зачитайте, пожалуйста, ваш доклад.

Сен-Жюст начал читать. В докладе отражались подробности "митинга", на основе докладов агентов описывалась обстановка в секции "до" и "во время" событий, назывались фамилии людей, причастных к организации мятежа, приводились доказательства их вины, затем упоминалась сцена с жандармами, готовыми направить оружие на безоружных людей. "Я предполагаю, что в секции Неделимости была предотвращена организованная провокация, целью которой был срыв праздника. Я предполагаю, провокацией занимались тайные группы роялистов. Поэтому предлагаю немедленно арестовать людей, фамилии которых были названы, и поручить Бюро общей полиции начать расследование заговора, в котором были использованы ни в чем не повинные люди". - Сен-Жюст завершил чтение доклада и оглядел коллег. Требовалось сказать что-то еще. Он не любил признавать ошибок, но сейчас, похоже, этот час настал. - Коллеги, вынужден признать, что я был неправ, не поставив вас в известность по поводу произошедшего. Я недооценил наших коллег из Комитета безопасности. - Сен-Жюст опустил глаза. В сложившейся ситуации, когда они стояли перед лицом опасности неприкрытой войны Комитетов, продолжать ссориться и дальше было глупо.

- Что мы слышим, - Бийо-Варенн чуть не щелкнул языком от удовольствия, - Великий Сен-Жюст неправ. Скажите-ка, вот как бывает!

- Не стоит, коллеги, - мягко сказал Барер, - Сен-Жюст только что преподал нам неплохой урок. Признание ошибок перед лицом коллег - это именно то, что может скрепить нас тем более, в сложившейся ситуации. Вместе с тем, ситуации это не меняет, к несчастью. В то же время я бы не хотел говорить о недооценке или переоценке наших же с вами коллег. Комитеты должны быть едины как внутри друг друга, так и между собой. Возможно, нам стоит пойти с ними на компромисс. Я уверен, что Вадье...

- А Вадье, случайно, не очередной твой родственник? - прошипел Бийо-Варенн шепотом, слегка сбив Барера с мысли.

Последний качнул головой и продолжил.

- Я уверен, что нам не стоит увлекаться последствиями поселившегося недоверия между Комитетами, так как, возможно, и мы, и они, являемся лишь частью чьей-то третьей провокации. Я бы выбрал неофициальные пути решения возникшей проблемы, коллеги.

- Неофициальные пути? - поднял брови Бийо-Варенн, - На фоне доклада, который будет читать Сен-Жюст? Черт побери, - взбесился он, - Лучшая секция, секция Неделимости теперь потеряна,
и все - потому что кто-то недооценил коллег из другого Комитета.

- Нет нужды в громком процессе,- возразил Барер, - Я не вижу, как можно избежать этого ареста - Сен-Жюст прав. Это хороший урок для всех нас, что бывает с теми, кто ведется на провокации, коллеги. Пусть Сен-Жюст прочтет доклад, но мне не хотелось бы, чтобы он открыл новую главу в книге раздоров между Комитетами. Я за неофициальный поиск путей примирения.

- Что подразумевают под неофициальным путем примирения граждане коллеги? - хищно прищурившись спросил Колло. Даже не выслушав ответ, он был полностью уверен, что все замышляют какую-нибудь гадость, не иначе. - Давайте отдадим нашим гадюкам Бюро, потом поделимся полномочиями, потом признаем их правоту... а дальше что?

- Колло, ты не прав, - спокойно заметил Приер. - Много шума будет означать то, что в правительстве нет порядка, что повсюду раздор. Вам нужна смута?

- Коллеги, я вынужден ходатайствовать за арест вышуепомянутых людей. - заговорил Сен-Жюст, стараясь делать это как можно вежливее. - Они не связаны с Комитетом безопасности напрямую, и официально мы ни на кого не бросим тени. Но это будет предупреждением о том, что мы работаем и видим чинимые козни. Мой доклад был подготовлен на основе отчетов агентов Бюро полиции, и я располагаю нужными доказательствами. К сожелению, нас сегодня мало. Но мы должны принять решение о докладе и аресте. Давайте проголосуем.

- Я за арест и отсутствие суеты, - сказал Барер, уткнувшись в какую-то бумагу, - Я согласен с Приером. Нам следует закончить эту историю и при этом решить свой спор с Комитетом Общественной Безопасности как можно тише. Повторения последнего Якобинского Клуба быть не должно.

- Я полагаю, что не стоит торопиться с арестами, - сказал Приер. – Однако доклад должен быть зачитан и дальше мы будем действовать исходя из решения Конвента. Нам не нужно обвинение в превышении полномочий и в том, что мы намеренно хотим обвинить своих коллег. Такой слух может иметь место и опять же приведет к смуте. Комитет безопасности, в свою очередь, на таких же основаниях может обвинить нас в чем-то чего мы не совершали. Например, в фальсификации приказов, где довольно сложно установить истину без грандиозного скандала. Я полагаю, что Сен-Жюст должен читать доклад, раз уж дело получило резонанс, но не настаивать на арестах. Пусть решает Конвент. Я против немедленных арестов, но за отсутствие суеты.

- Я за аресты и за отсутствие суеты, - угрюмо сказал Колло. – Остаивать свою точку зрения не буду. Все равно никто не слушает. Сен-Жюст в любом случае прочитает доклад. Вы что, наивные, голосовать за то, будет ли он прочитан?

- Колло, умолкни, - сказал Приер. – Сегодня не твой день, коллега. Все, что не скажешь – все мимо цели, увы.

- Соглашусь с Приером,- задумчиво сказал Барер, - Аресты - неизбежность, но передать дело в Конвент, просто вынеся его за рамки обсуждений между Комитетами, мудро. Осталось определиться с отсутствием суеты. Я за переговоры с Вадье и Амаром... Хотя, конечно, если вы против, то для меня этот вопрос не является принципиальным, - прибавил Барер по привычке.

- Против арестов и плевать я хотел на суету, - повторил Бийо-Варенн.

Сен-Жюст отметил фразу Барера о переговорах с Амаром и Вадье и порадовался, что коллеги не стали выносить ее на обсуждение. Об этом стоит переговорить с Максимильяном и узнать его мнение. Сен-Жюст знал за собой манеру иногда слишком торопиться, и сейчас "не время", произнесенное в голове голосом Максимильяна, его остановило. Коллеги тем временем обсуждали аресты и Конвент. Что ж, раз сегодня день примирения, он сделает еще один шаг.

- Граждане, я склоняюсь к мысли, что поторопился. - заговорил Сен-Жюст бесстрастно. - Я зачитаю доклад в Конвенте, а вопрос об арестах оставлю на усмотрение граждан депутатов. Так будет лучше всего. Теперь, если этот вопрос мы обсудили, предлагаю перейти к повестке дня...

Барер, как и остальные, кивнул с видимым облегчением - ожидаемой склоки не произошло. Может быть, они все же смогут работать вместе, пережив трудный период? Комитет Общественной Безопасности, сам того не зная, сыграл на руку Комитету Общественного Спасения - по крайней мере по части единства перед лицом внешнего врага. Между тем, сама мысль о внешнем враге с неявными целями была Бареру неприятна. Комитет Общественной Безопасности пытается вынести конфликт в нарочито публичное русло. Что в этом для Вадье, который предпочитает хитрость - силе?

Заметив, что коллеги не откомментировали его фразу по поводу встречи с зачинщиками, Барер еще раз кивнул самому себе и уткнулся в очередную бумагу, также оценив и уступчивость Сен-Жюста, и то, что Робеспьер публично выступает за Комитет Общественного Спасения... Все не так плохо, если смотреть на вещи с этой стороны... А вот что нужно Вадье - еще предстоит узнать. Драка за полномочия - слишком просто, чтобы забивать этот гвоздь таким тонким инструментом, как произосшедшая провокация.... Посмотрим...

[Etelle]

Июль 1794
Париж, квартира Сен-Жюста
Сен-Жюст, Бьянка, Гош

- Прошу прощения, могу я видеть гражданина Сен-Жюста? – хмуро, но вежливо поинтересовался Гош у миловидной женщины, открывшей ему дверь дома на улице Комартеню Ничего хорошего от встречи ждать не приходилось. К сожалению, проблему Терезы в одиночку – стоит признать – ему едва ли по силам, а впутывать в это дело Карно не хотелось по понятным причинам.
*Антуан, значит… Что их могло связывать?* - отбросив эту мысль, как лишнюю, Гош кивнул молодой женщине в ответ на просьбу подождать, пока она узнает, готов ли гражданин Сен-Жюст принять гражданина Гоша.
Черт возьми, почему Тереза не выбрала, например, Карно или Приера? Ну хоть кого-то, к кому явиться было бы не так неприятно… Предстоящий разговор Гош едва ли себе представлял, с сожалением заранее почти ручаясь, что закончится дискуссия обычной стычкой, так как диалог с Сен-Жюстом у них не складывался уже чуть больше года, начиная с первой встречи. И потом, Сен-Жюст был причастен к его аресту. Скорее всего, подумает, что Гош явился просить за себя… *Ну, хоть в чем-то обманется* - утешил себя Гош легким злорадством, так как в остальном раздражало буквально все. Необходимость быть просителем, необходимость быть просителем в чужих интересах…

Больше всего заранее, к несчастью, раздражал молодой политик. Но ничего не поделаешь.
- Больше никогда никому ничего обещать не буду, - прошипел Гош, вспохватившись, что произнес это вслух, благо, молодая женщина чуть задержалась с возвращением и не слышала этой реплики.
Усилием воли Гош заставил себя успокоиться и принять надменный скучающий вид.
Дело делом, но Сен-Жюсту он ни одной поблажки давать не собирался.


-У вас нет шансов, Антуан Сен-Жюст! Ни-ка-ких! – Бьянка щелкнула его по носу стопкой карт, затем переместилась на другой угол комнаты, поймав его восхищенный взгляд. С тех пор, как она открыла ему свою истинную сущность, она позволяла себе не скрывать своих способностей, потому что получала детское наслаждение, наблюдая его реакцию.

-Клери, Клери, как тебе не стыдно, - Сен-Жюст состроил серьезную мину. – Ты позволяешь себе жульничать с человеком, который годится тебе…. В правнуки? Нет, даже в прпправнуки… Или… - Он задумался, производя мысленные подсчеты.

-Ах, так вы вот как, гражданин Сен-Жюст? Вам никогда не объясняли, что пытаться вычислить возраст женщины вслух – неприлично в высшей степени? Ах да, можете не объяснять, я поняла! Человек, вскормленный на учениях римлян, выше банальных условностей, верно? – Бьянка быстрым движением сменила местоположение и последние слова договорила, оказавшись у него за спиной. – Антуан, я не жульничала. Просто ты не умеешь играть в карты. – Ласковый взгляд и улыбка.

-А вот это – недопустимые методы, Клери. – Сен-Жюст нахмурился. – Еще один такой взгляд, и у подумаю, что ты пожелала вернуть мое особое расположение и готова изменить своему прекрасному спутнику Огюстену Робеспьеру. Или… - он слегка улыбнулся. – Может быть, он тебе надоел? В таком случае, тебе придется написать письменный запрос, и я рассмотрю…

-Тише, Антуан, кажется, сюда идет твоя квартирная хозяйка, которая явно написала подобный запрос, как только ты перешагнул порог ее дома, - Бьянка посерьезнела и быстро заняла место за столом. Их особые отношения не стоит демонстрировать посторонним. Она пришла этот дом, как агент Бюро, и следует соблюдать приличия.
Через секунду в комнату вошла Полина.

- Гражданин Сен-Жюст, к вам посетитель… Гражданин Гош.

- Кто?! – в один голос переспросили Сен-Жюст и Бьянка, искренне удивившись. Бьянка знала о той «симпатии», которую питали друг к другу эти двое, Сен-Жюст был удивлен не меньше.

- О, простите, я не знала, я немедленно скажу ему…

- Нет-нет, Полина, пусть войдет. – Сен-Жюст подмигнул Бьянке, как только Полина отвернулась.

Вечер начинался необычно.

Получив разрешение, Гош быстро прошел за хозяйкой в дальнюю комнату, краем глаза рассматривая обстановку. К сожалению, времени поближе ознакомиться с бытом гражданина Сен-Жюста у него явно не будет.
- Добрый вечер, Сен-Жюст, - начал он с порога, осекшись. Старый недруг был в комнате не один.
- И Вам доброго вечера, Жюльетт, - медленно произнес Гош, пытаясь понять, как эта девушка могла оказаться в этой комнате. Не хватает только говорить о Терезе в ее присутствииЙ Впрочем… Пусть Сен-Жюст сам разбирается в своих женщинах, тем более, что на семейную идиллию картина была явно непохожа.

Бьянка искренне поприветствовала Гоша, тогда как Сен-Жюст ограничился сухим кивком. Правда, это было всего лишь маской. На самом деле ему не терпелось узнать, что привело сюда напыщенного генерала без армии. Неужели он явился о чем-то просить? - Чем обязан, генерал?.

- Вы прекрасно знаете, Сен-Жюст, что будь на то моя воля, я бы не переступил Вашего порога, - медленно произнес Гош, мигом приняв свой собственный тон давности год назад, - Вместе с тем, я не мог не передать просьбы о помощи, исходящей от женщины, которая считает Вас своим единственным знакомым в Париже. Простите, Жюльетт, - он кивнул ей головой, - Возможно, этот разговор не для Ваших ушей, однако выбора, к несчастью, нет.

Он отметил, что Сен-Жюст привычно встал из-за стола навстречу ему. Знакомое столкновение взглядов. Светловолосый политик тоже любит смотреть на всех свысока, однако теперь у него это не выйдет.
В последний раз, когда они виделись, Сен-Жюст был одет по-военному и в шляпе с плюмажем. Парижский Сен-Жюст выглядел совсем по-другому. Гош подумал, что и сам выглядит по-другому, на секунду загадав, как выглядит эта сцена со стороны.

- В честь какого праздника вы взялись решать проблемы моих знакомых женщин? - надменно поинтересовался Сен-Жюст. Он отметил, что генерал выглядит вполне неплохо с той точки зрения, что его положение в Париже, мягко говоря, неважное. Впечатление дополнили до блеска начищенные сапоги - генерал никогда не расслаблялся. Но его положение - не повод для того, чтобы говорить с ним так, как тот не заслужил.

- Ничего страшного, Лазар, я переживу, - весело ответила Бьянка. - Если бы я расстраивалась бы относительно каждой женщины, которая просит у Антуана помощи, я бы, наверное, давно умерла от горя.

Гош вскинул голову.
- Я не решаю проблемы Ваших знакомых женщин…, - начал он, вдруг почувствовав на себе взгляд Жюльетт. Укоризненный и дружелюбный. Черт возьми, она все понимает. Хоть убейте, но свои всевидящим взглядом она видит их обоих насквозь. И… смеется?

- Ладно Вам, Сен-Жюст, - чуть мягче сказал он, - Одна Ваша знакомая попала в беду, и большую. Если Вы предложите мне кресло, расскажу подробности. У меня право нет времени – точнее, у нее нет времени для наших с Вами глупых стычек.

- О, вы признаете свою манеру общения не самой лучшей формой проявления ума. Это радует, - усмехнулся Сен-Жюст. Ему на руку легла рука Клери.

- Антуан, ты, кажется, плохо выполняешь свои обязанности хозяина дома, - мягко заметила Бьянка. - Гость совершенно справедливо заметил, что ты не предложил ему присесть. Сделай же это, пока этого не сделала я. На правах друга, конечно.

Сен-Жюст вздернул подбородок, но все же не смог не признать, что она права. Он кивнул на кресло. - Садитесь, Гош. И говорите. Я готов вас выслушать.

- Чаю? Кофе? Вина? - шумным шепотом просуфлировала Бьянка и ткнула его локтем в бок.

- Сен-Жюст не выдержал и рассмеялся. - Ты бываешь невыносимой.

- Кофе, - в тон Бьянке отозвался Гош, - И именно сегодня, Сен-Жюст, я не в настроении выяснять, кто из нас умнее, а чья манера общения более непринужденна… - он осекся под взглядом Клери, - Я искал Вас по просьбе одной Вашей знакомой по имени Тереза, - без перехода произнес Гош, не желая ввязываться в очередную словесную пикировку с Сен-Жюстом и ловя взгляд Жюльетт. Удивительная маленькая женщина, право же. Если они с Сен-Жюстом еще не поссорились за пять минут, это – ее заслуга.


- Я пойду передам Полине вашу просьбу, Лазар. - Бьянка быстро поднялась и скрылась за дверью, не дав Сен-Жюсту опомниться. Имя Тереза ей было знакомо. В минуты откровений Сен-Жюст рассказывал ей о Блеранкуре и о своей первой любви - рыжеволосой дочери нотариуса, которую он не мог забыть много лет. Знала она и о том, что Сен-Жюст виделся с Терезой в Париже несколько месяцев назад. Вот только подробностей этого визита она не знала. Судя по тому, как вытянулось лицо Сен-Жюста, разговор и предстоял нелегкий, и ей следовало удалиться, чтобы не ставить Гоша в двусмысленное положение и дать возможность рассказать все, как есть.

- У меня много знакомых с таким именем, бесстрастно сказал Сен-Жюст, не сводя глаз с Гоша. - О какой из них вы говорите, генерал? - Сен-Жюст нервничал. Терезу он оставил в весьма нехорошем положении, порвал с ней, обидевшись на предательство, и с тех пор не наводил справок о том, что с ней случилось. А ведь она говорила, что ее вывез из Блеранкура Барер. Неужели ею снова воспользовались?


- У нее рыжие волосы, и она родом из Ваших мест, - резко сказал Гош, мгновенно взбесившись на позу Сен-Жюста и, пользуясь отсутствием Жюльетт, слегка дав себе волю,- Она в беде. Ее держит взаперти кто-то из Ваших коллег, политиков, - ехидно заметил он, - Иначе угрожая дать ход некоему досье.

- Я не поддерживаю связей с вышеупомянутой особой, - сузил глаза Сен-Жюст. Однако, сведения, которые сообщил ему генерал, его взволновали. В памяти мгновенно всплыл образ другой девушки - несчастной Клер Деманш. Став частью политической интриги, она была раздавлена им, как вещь, которая может помешать, хотя, скорее всего, была вполне невинна. То, что Тереза тоже пала жертвой политической интриги, Сен-Жюст не сомневался. Ее вывезли из Блеранкура, чтобы заставить следить за ним. Затем он выгнал ее и она, судя по всему, не вернулась домой. Что заставило ее остаться в Париже? Кто может держать ее взаперти? Барер? Зачем? Зачем? Зачем? И как выяснить это, не привлекая Гоша? Ведь глупо давать генералу дополнительную информацию о своих слабых местах...

- Тем хуже для нее, - медленно сказал Гош, - Она на Вас надеялась, а я подумал, что правда иногда Ваше перо может сыграть лучше моей шпаги. Бросьте кривляться, Сен-Жюст, право слово. Я не вхожу в число Ваших ищеек и я лишь хочу помочь женщине, которая, судя по всему, имеет большое несчастье помимо всех прочих быть влюбленной в Вас. Ей надо уехать, и чем скорее, тем лучше, - он пожал плечами, глядя прямо на Сен-Жюста.

- Занимайтесь своими делами, Гош. Ведь вы, кажется, генерал? - надменно произнес Сен-Жюст. Он знал, что его опасения несправедливы. Гош кто угодно, но не интриган, и пришел сюда, скорее всего, с искренними намерениями. Одному дьяволу известно, как он познакомился с Терезой, и что с ней случилось. Это предстояло выяснить. Но не обсуждать же это с Гошем! В этот момент в комнату вернулась Клери, изображающая приветливую хозяйку.

- О, граждане, да вы все еще живы и не перестреляли друг друга! - улыбнулась она, ставя на стол кофейник и чашку. - Лазар, вот ваш кофе. Вы можете принять его без колебаний, потому что его готовила я. - Она устремила невинный взгляд на Сен-Жюста. - Я не вовремя?

- Вовремя, - сквозь зубы проговорил Сен-Жюст. Мысль о Терезе не оставляла. Если бы он мог проникнуть в голову генерала и узнать, что именно тот хочет поведать!

- Я как раз занимаюсь своим делом, - вскинув голову, процедил Гош, - То есть держу свое слово. А невозможностью исполнять свои прямые обязательства перед страной я скорее обязан Вам. Черт возьми, - одернул он себя, вернув надменный вид, - Я верно понимаю, что Вы отказываете в помощи той женщине, о которой мы говорили? Ну что ж, во Франции еще достаточно порядочных политиков. А, может быть, Вы даже знаете, что с ней стало и сами участвовали в этом?

Собираясь прибавить еще что-то резкое, он поймал умоляющий взгляд Жюльетт.
- Жюльетт, простите, я не сдержался, - улыбнулся он ей. Злость как рукой сняло, - Рассудите нас Вы. Вот будь Вы на моем месте, отправились ли бы Вы к...не самому своему любимому политику, - выдавил он из себя что-то лишь отдаленно похожее на его собственное мнение о Сен-Жюсте, - Ради того, чтобы выполнить обещание помочь. И будь Вы на месте гражданина Сен-Жюста, стали бы Вы принимать гм... своего не самого любимого оппонента, чтобы выслушать просьбу о помощи того, кто считает его своим другом?


- Ничего не поняла! - весело ответила Бьянка. - Но знаю точно, что к своему самому нелюбимому политику я бы отправилась только в случае, если бы сильно болела душой за человека, к которому привязана. Но вы говорите, дали слово? Слово иногда больше привязанности. - Бьянка отметила, что Сен-Жюст нервничает гораздо больше, чем хочет показать. Значит, придется помочь им поговорить. Она нарочито печально вздохнула. - Пожалуйста, начните с начала. Оба. Я побуду вашим переводчиком. Могу задавать наводящие вопросы, чтобы....
- Не надо, - мрачно сказал Сен-Жюст. - Ты права. - Он исподлобья взглянул на Гоша. - О чем вы хотели мне сообщить, генерал? Я готов вас выслушать. Пожалуйста, расскажите.

- Женщина по имени Тереза, - хмуро начал Гош с начала, пытаясь заодно решить далеко не простую задачу. В принципе, метаморфоза, случившаяся с Сен-Жюстом, который сперва отпирался от любых связей с этой женщиной, а потом резко согласился, многое объясняла, как и Терезино восклицание об Антуане. Стоит ли Сен-Жюсту знать все?

С одной стороны, рассказать все – значит повести себя не самым достойным образом. Люди вроде Сен-Жюста не прощают падения своим кумирам. То, что про бордель Сен-Жюст не знал, было очевидно. Не тот он человек, чтобы всерьез быть привязанным к проститутке. К Терезе он привязан, поэтому и выглядит мрачнее обычного. Значит, чтобы вести себя достойно, придется соврать? Ради чего? Женщины, которую он видел несколько раз в жизни и старого врага? А если ложь выплывет наружу – он ведь мало знает о том, как Тереза жила раньше… И потом сама мысль о вранье чуть ли не впервые в жизни была не то, что отвратительна… Черт, вот что угодно кроме этого. Вот что угодно – только не соврать, потому что именно сознание собственной правоты или хотя бы правды было для него так важно всегда и во всем. С другой стороны, сказать правду – это по сути приговорить двух людей…
Тряхнув головой, Гош начал рассказ, сам себя проклиная и надеясь только, что его вранье не выдаст Жюльетт, которая наверняка про все догадалась – слишком хитро смотрит.

- Я познакомился с ней на улице, - наконец чуть резко и отрывисто сказал Гош, хмуро глядя на Бьянку, - Она живет на окраине, под надзором страшного и сильного человека, который имеет на нее некое досье, угрожая дать ему ход, если она попробует сбежать. Она… - дальше говорить было проще, так как можно было вернуться к изложению правды, - Она приняла меня со спины за Вас, и мне стало ее жаль. Я обещал ей помочь… Возможно, глупый порыв, но стоило ее видеть, право слово. К сожалению, одного меня, чтобы помочь ей бежать, недостаточно… И вот я здесь, - мрачно заключил Гош, надеясь, что Жюльетт не попытается сейчас дополнить его рассказ ненужными подробностями.

- А вы действительно чем-то похожи спинами! - закивала Бьянка, от души сочувствуя молодому генералу. Тот, кажется, сходил с ума из-за того, что ему пришлось кривить душой. Образы, сотканные из его мыслей, буквально летали по комнате, и ей не пришлось делать усилий, чтобы узнать, что там произошло на самом деле. Талантливый генерал, проститутка и успешный политик. Треугольник, достойный пера какого-нибудь хорошего романиста. Она одернула себя за бестактные мысли и улыбнулась Гошу.

- Благодарю вас, - выдавил из себя Сен-Жюст. По правде говоря, история была дикой, и он не очень хорошо представлял себе, что с этим делать. Прежних чувств по отношению к Терезе он не испытывал. Но оставалась ответственность. И от нее никуда не денешься.

- Поблагодарить я себя мог бы и сам, - бросил Гош, быстро одернув себя, - Прошу прощения, - прошипел он спокойнее, - Я имел в виду, какое решение Вы примете? Если хотите, можете поговорить с ней лично… То есть можем, так как, с Вашего разрешения, это и мое дело, - Гош был непривычно вежлив с Сен-Жюстом, все еще пытаясь взять себя в руки и не провалиться сквозь землю. Сказанные слова жгли сильнее, чем даже обстоятельства, в которых их пришлось произносить.

*Я никогда не прощу себе, что впервые в жизни соврал… Из-за женщины Сен-Жюста*… Впрочем, в последней мысли была хоть какая-то ирония. Наблюдая за политиком, который явно чувствовал себя не более уютно, Гош задумчиво склонил голову, пытаясь угадать, какое решение примет бывший комиссар Рейнской армии.

- Мы поговорим с ней вместе. - бесстрастно ответил Сен-Жюст. Терезу он вычеркнул из жизни в тот момент, когда поймал ее за руку, копающейся в его бумагах. Никаких свиданий и лишних слов. - Вижу, вы взялись защищать ее, и для вам будет, думаю. не лишним присутствовать при разговоре. - Он посмотрел на Бьянку, и увидел, как она едва заметно кивнула в знак поддержки. - Мы отправимся туда завтра. - Он быстро прокрутил в голове планы на день. - В три часа. Не возражаете?

- Нет, - пожал плечами Гош, радуясь тому, что разговор подошел к концу, тем более, что с каждым словом в нем все больше вскипало бешенство, и на себя – за глупое вранье, и, конечно, на бесстрастного политика. Хотелось бросить ему в лицо вопрос о том, как он вообще додумался бросить женщину, оказавшуюся одну в непростой ситуации – не чужую ему тем более женщину, но остатки благоразумия пока Гошу не изменили. И их вполне хватит, чтобы закончить сегодняшний вечер.

Он поднялся, кивнув Сен-Жюсту и поцеловал руку Жюльетт.
- Всего доброго, Сен-Жюст. Три часа дня, у заставы Клиши. Жюльетт, а вот Вас я был действительно рад видеть, - уже искренне улыбнулся он, - Если бы не Вы, мы бы друг друга поубивали, поверьте. Есть в Вас что-то умиротворяющее, - поклонившись даме, он быстро вышел из комнаты, чтобы как можно скорее оказаться подальше от этого дома.

[Eleni]

Июль 1794 года

Квартира Бьянки и Огюстена

Огюстен, Бьянка

Огюстен зажег свечи в еще одном канделябре, чтобы хоть как-то оживить кажущуюся унылой без Жюльетт квартиру. Как ни странно звучит для людей, которые в силу обстоятельств видятся только по вечерам, они в последнее время и не виделись вовсе. То Сен-Жюст приходит с похоронным выражением лица и делает вид, что Бюро не может обойтись без Жюльетт, то Максимильяну понадобилось просматривать статью. Дожили. Если бы кто-нибудь узнал, то статью пришлось бы сочинять не одну. В опровержение. Сначала все это раздражало до невозможности, в особенности тон, который решил взять Антуан, а потом Огюстен просто махнул рукой: может, в нем взыграла старая ревность, мало ли. Он бросил на стол газеты и налил себе немного коньяка. Сегодня можно, чтобы юыло хоть что-нибудь приятное. Впрочем, на это решение повлияла не столько грусть-тоска, сколько сплетня, кторую пересказал Давид и о которой он хотел рассказать сразу же. Если бы застал Жюльетт дома... Похоже, что у Жана Клери намечаются неприятности и довольно крупные... Неплохо бы их избежать. Он отпил еще глоток, закурил, а потом устроился на низком диване  с книгой, примостив рядом пепельницу и бокал. Рано или поздно Жюльетт появится.

Бьянка поднесла к губам букет белых фиалок. Легкий прохладный запах, в котором можно раствориться, Эти цветы она купила себе, когда вышла от Сен-Жюста, потому что спокойствие, которого удалось достигнуть путем легких бесед с Антуаном, улетучилось, как не бывало. У нее появилась Тайна. Воспоминание. Несколько прожитых часов, при одной мысли о которых сердце начинало биться в три раза быстрее. Вторая жизнь, недоступная ни для кого, кроме непосредственных участников событий. И с этим придется смириться. Она и сама не отдавала себе отчета, в какой момент Робеспьер перестал смотреть на нее, как на талантливого ребенка. В какой момент все проговоренные принципы разлетелись на тысячи осколков, и все стало неважным, отступило на второй план. Бьянка так и не решилась заглянуть в его мысли, чтобы понять, что он думал, когда спутница его брата стала его любовницей, стоило ему сделать первый шаг. Да и какое это имело значение? Эта тайна будет похоронена под семью замками. Навсегда. Она не позволит себе приходить в этот дом. Не позволит себе говорить тех слов, которые не смогла сдержать после того, как оказалась так близко от предмета своего восхищения. Они будут видеться, как она и говорила, на семейных праздниках и во время деловых переговорах. И лишь один раз в месяц установленная граница будет нарушаться. 16 августа. Это произойдет ровно через месяц. Точнее, через тридцать дней. Бьянка поймала себя на мысли, что уже начинает считать эти чертовы дни. Но – нельзя. Все останется, как раньше. Огюстен не должен узнать. Не должен. Не должен. Эти слова она повторяла, как заклинание, когда входила в квартиру. И, увидев его, быстро взяла себя в руки.

- Я купила себе цветы. Надо поставить их на стол. – Бьянка подбежала и поцеловала своего спутника. Дверь, ведущая в лабиринт ее новой тайной жизни, захлопнулась. Она справится.

- Я рад, что ты пришла, - улыбнулся Огюстен, целуя ее в ответ, - Признаться честно, я настроился на то, что Бюро без тебя пропадет, Антуан с Максимильяном и подавно. Цветы твои поставим в вазу, пусть служат мне упреком за невнимательность... А когда ты настроишься на серьезный тон, я бы хотел серьезно поговорить с тобой.

- Что случилось? - ее голос дрогнул. Бьянка знала, что выглядит испуганной, потому что первой мыслью было "как он узнал?" Но, вглядываясь в спокойное и доброжелательное лицо Огюстена, она быстро поняла, что это не так. Ничего, она привыкнет обязательно, и очень скоро перестанет так дергаться и ощущать себя преступницей.

- Только не говори, что ты уже слышала последние сплетни, - глядя на ее встревоженное лицо, встревожился и Огюстен. Поэтому поспешил выложить новости сразу: - Я сегодня говорил с Давидом. Боюсь, что твоя статья будет иметь резонанс, само собой, но что-то слишком внимательно отнесся к ней Комитет безопасности. Пока что ничего не обуждалось, никаких санкций применяться не будет, придраться ведь не к чему, но на взгляд Давида поведение Вадье было слишком... Одним словом, он что-то замышляет. И у нас есть серьезные опасения, что Жана Клери в ближайшее время ненавязчиво побеспокоят. А не найдя его, начнут беспокоить его сестру.

- Моя статья была достаточно невинной, - более оживленно, чем обычно заговорила Бьянка, радуясь, что разговор перескочил на политику. - Да и рисунок был гораздо менее злым, чем я могла бы нарисовать. Странные сплетни... Мне было бы интересно узнать, к чему именно они хотят прицепиться. А что думаешь ты?

- Нет, Давид ничего не говорил о самой статье. Да и я сам читал ее и полагаю, что она вполне невинна - придраться не к чему, - Огюстен глотнул еще коньяка. - И дело не в рисунке, ты сама понимаешь. Ты меня слушаешь, Жюльетт? Они не станут ни к чему цепляться, Давид предполагает, что они предпримут попытку заставить Жана Клери замолчать или писать только то, что выгодно им самим. А в Комитете общественного спасения, помимо Комитета безопасности, у Жана Клери есть по крайней мере два врага, которых даже я могу назвать. Кутон и Колло. И с ними придется считаться, хочешь ты этого или нет. Максимильян не посещает заседания - вот тебе вторая половина нашей беды. А Антуан... насколько я понял, он и ночует в Бюро.

- Подожди, подожди, Огюстен, - Бьянка потерла пальцами виски. - Я внимательно тебя слушала, и прекрасно осознаю степень серьезности происходящего. Но до сих пор ни одному человеку не удавалось заткнуть рот Жану Клери. Что-то изменилось? Что они могут мне сделать? Повесить на меня ложные обвинения? Это было бы даже забавно. - Бьянка очень хотела настроиться на деловой лад, но получалось крайне плохо. Во время разговора с Робеспьером прозвучала фраза, что теперь уже неважен способ добычи информации. Может быть, наплевать на принципы и покопаться в мыслях Вадье? Она встряхнула головой, прогоняя подобную мысль. Так она скоро совсем потеряет себя и в конце концов запутается в своих таких разных жизнях, которых стало слишком много.

- Если бы я знал, что они планируют, то мог бы сказать тебе, что изменилось, - немного насторожено сказал Огюстен. Поведение Жюльетт было немного необычным, казалось, что она никак не может настроиться на беседу, тогда как обычно сложно было найти слушательницу более благодарную. Хотя может, они видят по-разному одну и ту же ситуацию. - Ложные обвинения... Нет, не думаю. Легко опровергнуть и плоско, как лепешка. Я действительно не знаю, что они сделают в действительности, но полагаю, что к тебе подошлют гостя... Поэтому будь очень осторожна. Подбросить ложную информацию, которую якобы нужно напечатать в газете - тоже вполне в их стиле. Не знаю, Жюльетт... Честное слово, не знаю...

- Я справлюсь, - мягко сказала Бьянка. Она подошла и положила руки на плечи Огюстена. - У нас есть два пути. Отправиться в какую-нибудь кофейню, где любит бывать Вадье и позлить его моим присутствием или остаться дома и запереть дверь от непрошенных гостей. Антуан сегдоня вряд ли нас побеспокоит. Мы с ним уже виделись, и все обсудили. Он отправился в Бюро, потому что , как ты верно заметил, проводит теперь там все время, даже по ночам.

- Не нужно его злить, - предостерегающе сказал Огюстен. - Не нужно... Потому что мы не знаем, на что он способен на самом деле. И, потом, я так соскучился по тебе, что не против сидеть дома и ждать незваных гостей, чем толкаться в кафе и слушать сплетни. К тому же, созерцать физиономию Вадье. Думаю, что Давид сообщит, если произойдет что-то, заслуживающее внимания.

- В таком случае, этот вечер - наш, и до рассвета, надеюсь, нас никто не побеспокоит, - заключила Бьянка и быстро направилась к двери, чтобы запереть ее на ключ - войдя в дом, она забыла это сделать. На секунду стало стыдно - она беззастенчиво играла роль перед человеком, который относился к ней так, как мало кто относился за эти годы. И эта фраза. Она напомнила другую. Ровно сутки назад. "Новая традиция вступает в силу и все время до утра - ваше..." Когда Робеспьер произнес ее, она не представляла себе, чем все закончится... Бьянка медленно повернула ключ в замке и обернулась, глядя на Огюстена с улыбкой. - Ну вот и все.

- Ты не представляешь, как я рад это слышать, - Огюстен оставил в сторону бокал с коньяком. - Теперь зажжем оставшиеся свечи и настроимся только на хорошее.

[Odin]

Июль, 1794

Дом Никола Дидье.

Жанна де Шалабр, Робеспьер.

Маркиза де Шалабр очнулась от раздумий, когда поняла, что Андрэ смотрит на нее во все глаза и зовет, дергая за рукав. Она знала за собой эту особенность - глубоко задумываться в моменты душевных потрясений и переставать реагировать на окружающих. Как выяснилось, Андрэ просто хотел сообщить ей, что уходит с Морисом в студию Давида и просил передать это Никола. Она кивнула, ласково улыбнувшись мальчику. Кем бы он ни был, и какую тайну бы не скрывал, это - дело взрослых, а ребенок тут ни при чем... Закрыв дверь за Андрэ, маркиза присела за стол с чашкой чаю. Есть не хотелось. Мысленно она возвращалась к барону. Он показался ей несчастным - даже глаза его блестели теперь немного иначе, словно он готовился принять поражение. Впрочем, она слишком редко его видела в последнее время, чтобы делать выводы. Возможно, она ошиблась. Вот только осадок от встречи остался, и она вновь и вновь продумывала, как сообщить Максимильяну о том, что виделась с Жаном де Бацем. В том, что она все расскажет как есть, маркиза не сомневалась. Вопрос в том, когда это произойдет. В последнее время Максимильян угасал на глазах и иногда ей казалось, что он избегает ее общества. Пойти к нему? Невозможно. Она помнила, какими глазами смотрели на нее сестры Дюпле во время последнего визита. Значит, просто ждать. Маркиза открыла книгу и погрузилась в исторический роман малоизвестного автора.

***

- Они будут искать либо Жана Клери, либо ее брата, - сказал Огюстен, излагая брату свои подозрения и опасения. Несмотря на вчерашнее решение ждать развития событий, успокоиться он не мог, поэтому отправился к Максимильяну прежде, чем пойти в Тюильри. – Понимаю, что Давид иногда видит то, чего близко нет на самом деле, но на этот раз, мне кажется, он не ошибается.

- Мы не можем убрать с поля зрения Жюльетт и не можем заставить кого-то играть роль ее брата, - ответил Робеспьер, после недолгой паузы. – Следовательно, остается только ждать развития событий. Мы поставим кого-то из агентов наблюдать за предполагаемым жилищем Жана Клери...

- Ты полагаешь, что в Комитете безопасности сидят дураки? – скептически хмыкнул Огюстен.

- Нет. Но я не сказал, что мы поселим агента непосредственно в дом. Это будет просто наружное наблюдение, - ответил Робеспьер.

- Хм... Будет забавно, если они столкнутся, - прокомментировал Огюстен. – Но я рад, что ты серьезно воспринял мои слова. Если услышу что-то новое – сообщу. Ты будешь дома?

- Я буду у Жанны, - ответил Робеспьер. – Найдешь меня там, если будет что-то важное.

Огюстен кивнул и попрощавшись направился к Тюильри, немного успокоившись. Робеспьер сделал еще одну неудачную попытку загнать Брауна во двор, но пес, похоже, был твердо намерен продолжать прогулку. Пришлось взять собаку на поводок и отправиться к Никола не заходя домой. Да и что, собственно, дома? Раньше в этом была крайняя необходимость, так как даже краткая прогулка отнимала все силы, до полного изнеможения. Сейчас донимала только жара, но изменить погоду не мог никто, даже Жюдьетт Флери. Вспоминая об этой женщине-подростке, он вспоминал и последние события, которые нельзя было назвать иначе, чем безумием. На ум не просились даже слова о цинизме, хотя он полагал, что не сможет смотреть Огюстену в глаза. Однако смог совершенно спокойно, так как пришел к выводу, что обмен кровью не идет ни в какое сравнение ни с чем иным и даже физическая близость не может соперничать с близостью... духа? Возможно, он когда-нибудь будет наказан за подобное предательство, но заставить себя мучиться угрызениями совести или другой подобной ерундрй не мог. Скорее наоборот.

- Здравствуй, Жанна, - приветствовал маркизу Робеспьер, когда она открыла дверь. – Я не помешал твоим планам?

- Ты не поверишь, но я как раз размышляла о том, когда тебя увижу. - улыбнулась маркиза. - Сегодня я... - маркиза не договорила, изумленно изучая лицо своего самого любимого гостя. - Боже мой, Максимильян, ты чудесно выглядишь! - маркиза всплеснула руками. - У меня нет слов, как я рада! Тебе ведь лучше, правда?

- Значительно лучше, - едва улыбнулся Робеспьер. Возникла мысль о том, что Жанна знала... Знала, что ему оставалось жить может месяц, а может неделю. Но у нее хватило мужества не говорить об этом, а вести себя как обычно: размеренно-спокойно, не пряча взгляд и не избегая сложных тем для разговора. Однако если перемена так разительно бросается в глаза, то нужно придумать ей хотя бы какое-то объяснение... хотя бы потому, что Субербьеля в этот раз точно хватит удар. - Сегодня что? Похоже, я сбил тебя с мысли.

- Я действительно сбилась с мысли, - маркиза продолжала находиться в радостном возбуждении. Таким она не видела его уже несколько месяцев, если не больше. Сейчас Максимильян выглядел помолодевшим и совершенно здоровым, и она не решалась спросить, кто из врачей сотворил это чудо. В последнее время она читала много медицинской литературы и знала, что его болезнь неизлечима. - Максимильян, я даже не могу больше ни о чем думать. Пожалуйста, скажи мне еще раз, что ты поправляешься и твоя болезнь больше тебя не терзает! - Где-то вдалеке мелькнула мысль о бароне. Больше всего не хотелось сейчас портить день этим неприятным разговором.

- Я очень надеюсь, что больше не вспомню об этом, - совершенно искренне сказал Робеспьер. Прислушиваясь к своим ощущениям, он находил нечто даже непривычное в том, что просыпается и засыпает не давясь кашлем, да и другие симптомы не дают о себе знать. - Однако возможно, осенняя сырость рассудит по своему... но я не хочу думать о подобном.

- Да, ты прав, - спохватилась маркиза. - Я очень надеюсь, что нам больше не придется об этом думать. Прости, что говорю только об этом. Все это время я сходила с ума от беспокойства, а теперь счастлива видеть тебя прежним. Выпьешь кофе? Элоиза испекла чудесное печенье для мальчиков и угостила меня сегодня утром. Я бы могла накрыть на стол. А потом, если ты не против, мы бы могли сходить прогуляться и посмотреть, что идет в театрах. Признаюсь, я совсем перестала куда-то ходить в последнее время.

- С удовольствием выпью немного кофе, - сказал Робеспьер. - А от прогулки, я думаю, мы получим больше удовольствия если предпримем ее вечером. Сейчас все еще слишком жарко... А где дети? Признаться, я уже привык к тому, что в этом доме практически никогда не бывает тихо, но все же лучше, если бы они предупреждали, что уходят.

- Сыновья Никола помогают в типографии, - заговорила маркиза, - А Андрэ... - откуда-то взялось неприятное чувство, что Максимильян интересовался именно этим мальчиком. Раньше он никогда не задавал подобных вопросов, а теперь... - Андрэ предупредил, что пошел к Давиду вместе с другом. С Морисом. Он необычайно вежливый и послушный ребенок, налицо прекрасное воспитание. С ним легко. - Она опустила глаза, продумывая, как лучше начать разговор.

- Ах, да. Я и забыл, что Морис позирует Давиду для картины о которой мы уже наслышаны. Давид утверждает, что это будет шедевр, в чем никто и не сомневается. Он великолепный художник... Хотя от некоторых проектов, вынужден признать, бросает в дрожь, - Робеспьер вспомнил проект знаменитого кресла, а также модели повседневной одежды, которую, к огорчению художника, носили только его ученики. Как дань уважения по отношению к учителю, не иначе: ведь спроектированные костюмы были неудобны и непрактичны. - И ни у кого не хватает смелости сделать Давиду замечание... Боюсь, что некоторые творения так и останутся непризнанными.

- Давида губит его желание прослыть главным революционным гением, - скромно опустила глаза маркиза. Она видела ранние работы художника и считала их безупречными. Но попытки Давида подделаться под революционный стиль делали его, по ее мнению, смешным. - Но это не имеет значения. Никто, кроме него, не был бы способен организовать за короткое время такой пышный праздник, каким получился День взятия Бастилии. Странно, что Давид выбрал для своей картины Мориса, а не Андрэ. Племянник Никола гораздо красивее и, мне кажется, идеальная кандидатура для портрета. Ты не находишь?

- Полагаю, что Давиду виднее, - немного недоуменно ответил Робеспьер. На картины ему нравилось смотреть, а в технике живописи он не смыслил ровным счетом ничего, если не считать легких акварелей, рисованием которых увлекались одно время сестры. Он же никогда не был слишком строгим критиком, в отличие от Огюстена, хотя критика в основним касалась вещей более практичных. - Может быть, Давиду нужен именно такой образ, которому вполне соответствует Морис. Если честно, хотя я и заходил к нему в студию, но не видел даже набросков - было не до них.

- Наверное, ты прав. Я принесу кофе. - Маркиза быстро вышла из комнаты и вернулась через некоторое время с чашками и кофейником. Очнеь не хотелось начинать неприятный разговор, но она понимала, что лучше сделать это сейчас. Хотя бы ради того, чтобы покончить с подозрениями. - Максимильян, - серьезно начала маркиза. - Мне бы хотелось с тобой поговорить. - Она замолчала, смутившись оттого, что голос прозвучал слишком торжественно.

- О чем? - заинтересовался Робеспьер. В том, что тема разговора так или иначе коснулась маленького узника Тампля не было ничего хорошего, но и причн для паники тоже не было. Кому может прийти в голову подобное? Так же, полусерьезно он прибавил: - Вижу, что столь серьезный тон должен означать и серьезную беседу. О чем ты хотела говорить?

- Об Андрэ. Максимильян, мне кажется... Меня мучает мысль о том, что... Мне кажется, что Андрэ - не тот мальчик, за кого себя выдает, - едва слышно закончила маркиза, не поднимая глаз.

- Почему ты так решила? - спокойно спросил Робеспьер, хотя внутри все оборвалось. А ведь Жанна могла видеть дофина еще в Версале... Хотя в то время мальчик был слишком мал, чтобы запомнить его. Да и сейчас он представлял собой разительный контраст с тем ребенком, которого они забрали из Тампля. Вытянулся, загорел и даже обгорел на солнце, живой и общительный, нисколько не смущающийся присутствием незнакомых людей... впрочем, перечислять можно долго. - Мальчик как мальчик. Только с очень большой склонностью исчезать без предупреждения по своим сверхсекретным делам. Не понимаю, что за фантазия пришла тебе в голову...

- Максимильян, - маркиза дотронулась до его руки, и заглянула в глаза почти умоляюще. - Я большую часть жизни прожила при дворе. С этим ничего не поделаешь, пусть я и стала другим человеком. В Ванве, и здесь, в Париже, я наблюдала много детей его возраста. Как ты знаешь, я даю уроки истории и литературы и детям богатых буржуа и детям бедняков. Андрэ непохож на них. Свиду он - обычный ребенок. Веселый, общительный и очаровательный в своей детской непосредственности. Но он - другой. У него манеры, которым теперь не учат. Я вижу, как он держит приборы, как пользуется салфеткой, как носит простенькие вещи, что добыл для него Никола. Я слышу его речь. Я вижу, какую литературу он любит. Знаю, ты приведешь в пример себя и скажешь, что в его возрасте был еще более начитан. Но книги, которые читал Андрэ, в свое время были недоступны для простых людей. Если сейчас, глядя мне в глаза, ты скажешь мне, что я неправа, и Андрэ - простой гасконский мальчик, к которому ты просто привязался и потому принимаешь такое участие в его судьбе, я больше никогда не заговорю об этом. - Маркиза замолчала, борясь с непрошенной тревогой и ожидая ответа с трепетом.

- Жанна, мальчику десять лет. И да, он получил довольно недурное воспитание. Внушать ребенку обратное несколько поздно, ты не находишь? - Робеспьеру потребовалось все самообладание, чтобы скрыть малейшее проявление эмоций и в лице и в голосе. Благо, сказывалась политическая выучка и это оказалось не слишком сложно. - Конечно, можно научить его есть руками, но не думаю, что Элоиза будет от этого в восторге. Что ты хочешь от меня услышать?

- Правду, Максимильян. - тихо, но уверенно ответила маркиза и отошла к окну. Сбывались все худшие опасения. Отчего-то она была уверена, что он расскажет, и при мысли о недоверии ей стало больно и обидно. - Ну что ж, прости. Два часа назад ко мне на улице подошел Жан де Бац. Его тоже интересует Андрэ. Я отказалась помочь ему, и он ушел. - Маркиза замолчала. "Видимо, барона тоже заинтересовало хорошее воспитание Андрэ", - мелькнула язвительная мысль.

- Почему-то Жан де Бац сейчас меня не удивляет, - невозмутимо сказал Робеспьер. На самом деле его разбирал нервный смех: а если де Бац изложил Жанне свои подозрения и она всего лишь хочет услышать подтверждение? И как могло бы звучать подобное объяснение? "Жанна, познакомься с королем французов?" - Я могу сказать тебе, почему де Бац интересовался ребенком. В Севре Андрэ украли с целью шантажа, а мальчик нечаянно услышал то, что не должен был слышать ни при каких обстоятельствах. Вот теперь, очевидно, они мечтают узнать что именно может рассказать Андрэ. Никакой тайны здесь нет, просто де Бац постеснялся рассказать тебе все.

- О боже мой, он так и сказал, - прошептала маркиза. Максимильян говорил так уверенно, что теперь она почувствовала себя глупой из-за своих подозрений. - Бедный ребенок, сколько ему пришлось пережить! Ты не говорил мне, что мальчика похитили... И если похитителем был Жан де Бац... Андрэ очень быстро схватывает информацию, буквально налету. И он очень артстичен. Возможно, время, проведенное с бароном.. - маркиза замолчала и покраснела. - Прости меня, Максимильян. Теперь, когда ты мне все объяснил, я понимаю, как сильно ошибалась.

- Об этом, кажется, знали все. Что касается Анлрэ, то несмотря на то, что он изрядно испугался, нашел в себе силы оставить похитителей с носом и самостоятельно прийти из Севра в Париж. Зарабатывая деньги по дороге. Возможно, он когда-нибудь расскажет тебе, как работал в Сальпетриер. Что хотел от тебя барон? Он спрашивал о мальчике? - ответа Робеспьер не ждал и так зная его, но довольно жестко прибавил: - Впрочем, Андрэ быстро схватывает, как ты заметила. И на празднике в честь взятия Бастилии эти дети выставили на посмешище человека, которого подослал, несомненно, де Бац.

- Мальчику грозит опасность? - голос маркизы дрогнул. Она утешала себя мыслью о том, что барон никогда не обидел бы ребенка, но теперь была в этом не уверена. Зачем он просил привести Андрэ? Просто задать ему вопросы? Но раз ребенок сбежал от них, то вряд ли стал бы отвечать. И как бы тогда поступил барон? Неужели снова похитил бы его? Сама мысль о том, что этот умный, в высшей степени воспитанный и благородный, как ей казалось, человек, похитил маленького ребенка с целью выкупа, была дикой. Маркизе вновь приходилось признать, что она наделяет Жана де Баца совсем не теми качествами, которыми он обладает на самом деле. Новое разочарование. И ведь Максимильян каждый раз доказывает ей, что барон де Бац - не такой, каким ей видится. Сколько еще раз она будет терзаться сомнениями, просто поговорив с ним несколько минут?

- Надеюсь, что нет, если он будет в известной степени осторожен, - сказал Робеспьер, желая постепенно перевести этот разговор на другую тему. Конечно, хотелось узнать подробности, но эта тема была опасна, ведь существовал риск сказать больше, нежели собирался. К тому же, он не знал об информации, которую успел передать барон. Кстати, нужно будет предупредить ребенка, жаль, что он убежал к Давиду. - Наверное, нужно будет еще раз напомнить мальчику, чтобы он не забывал говорить, куда идет.

- Если хочешь, я буду сопровождать его. - задумчивопроизнесла маркиза . - Но почему вы не хотите отправить его обратно в Гасконь? Там ему будет спокойнее. Не представляю себе, что он пережил. Признаться честно, я слышала его рассказы о похищении и побеге, но не придала им значения. Я подумала, что Андрэ... фантазирует. - маркиза виновато улыбнулась.

- Не думаю, что в этом есть необходимость, - сказал Робеспьер. На самом деле он вспомнил, что похитители не остановились даже перед убийством - Никола сказочно повезло, что он остался жив. Отметив удивление Жанны, прибавил: - Это ведь мальчишка, Жанна. Он будет только тяготиться обществом взрослых, которые ходят за ним по поводу и без повода. Ребенок понимает, что опасно, а что нет, ктому же во время побега справился с задачей, которая не под силу и взрослому... Не будем же доводить до того, чтобы он сбежал уже от нас. Но, пожалуй, я скажу Никола, чтобы тот поговорил с ним. Или же сделаю это сам. Что касается Гаскони, то нас утешает мысль о том, что здесь он, по крайней мере, под присмотром. И этот вопрос, скорее, к Никола. А теперь давай спокойно выптем кофе и поговорим о чем-то еще. Например, о театре.

[Eleni]

Июль 1794 года

Дом Мишеля Ландри

Мишель Ландри, Марк Вадье

Мишель Ландри поставил жирную точку и, отложив перо, с удовольствием допил остатки коньяка. Вот и настали времена, когда он снова может спокойно творить. Когда он ощущает себя нужным и делает свою работу. А делал он ее всегда хорошо и на совесть. Если бы не страх. Но с этим покончено. И Марк Вадье, глава Комитета общей безопасности, ясно дал понять ему, что он, Мишель Ландри, находится теперь под особой охраной. Этот разговор состоялся вчера днем. Увидев на пороге полузаброшенной редакции, которую Мишель был вынужден распустить после неприятной стычки одного из своих коллег с Жанной Шалабр, крючконосого политика с хищным выражением лица, Мишель помертвел и понял – ну вот и все. Это за ним. Однако, разговор принял особый оборот.

- Почему больше не выходит «Сапер Санкюлот?»

Суровый взгляд из-под кустистых бровей. Мишель сжался и принялся излагать причины, загибая пальцы – финансирование, отсутствие хороших сотрудников, и так далее. Не говорить же, как есть на самом деле.

Старик покивал и резко протянул руку.
- Марк Вадье. Я бы хотел предложить вам работу, гражданин. Работу и безопасность. Решайте.

Мишель затряс головой, не находя себя от радости. И тогда на стол легла газета. Пресловутый «Друг народа». Мишель чуть не крякнул, увидев ее – ну неужели его судьба будет вечно сталкивать с Жаном Клери? В большой статье разбирались события 14 июля. Написано было, как обычно, безупречно – легко, непринужденно и по делу. В статье были подчеркнуты некоторые фамилии – из тех граждан из секции Неделимости, что рассказывали, как было дело.

- У меня для вас есть хороший материал, Ландри. Вот эти люди – Вадье, хищно улыбнувшись, ткнул в подчеркнутые фамилии, - получили взятки в виде продуктовых наборов и прочих ценностей за то, чтобы поговорить с Клери. Я хочу, чтобы вы это осветили в своей статье.

- Но.. мне надо поговорить с ними…

- Не надо. – Вадье положил руку на газету и взглянул в глаза журналисту. Мишелю стало не по себе. – Я же сказал – решайте. Либо вы работаете на нас, либо прозябаете в четырех стенах в ожидании, когда вас растерзает Робеспьер. Я знаю, что вы уже не раз переходили ему дорогу. Решайте.

Ландри побледнел. Теперь стало окончательно страшно. - Я.. да… я согласен. Что именно я должен написать?

- Все, как я сказал. Не надо сомневаться в моих словах. Если я говорю, что взятки были, значит, так и есть. Спокойно ссылайтесь на доказательства. К моменту выхода газеты эти люди будут арестованы. За свою безопасность не беспокойтесь. К вам будут приставлены наши люди.

Ландти сглотнул и молча кивнул. На том они и расстались.

Сейчас, глядя на свежеисписанные листы, он был счастлив. «Кто купил свидетелей для «Друга народа»? – значилось в заголовке. Далее следовало журналистское расследование, которое Мишель сотворил, не выходя из дома. Он был профессионалом своего дела. Фамилии и факты ему дали. Остальное он додумал сам. «Главное – никаких имен, кроме тех, что я назвал», - предупредил Вадье перед уходом. Так он и поступил. Статья получилась красочной и жесткой. А главный сюрприз ему доставили сегодня утром и сунули под дверь. В конверте лежала карикатура. Неизвестный автор, скопировав манеру Жюльетт Флери (а ни для кого уже не было секрета, что именно сестра известного журналиста рисует дьявольские иллюстрации для его газет), нарисовал умопомрачительную картину. Она изображала двух собак. Первая – в строгом сюртуке и пышными ушами, больше напоминающими парик, держала в руке указку. Рядом сидел маленький тощий щенок с белоснежной кудрявой шерстью и словно записывал под диктовку, внимательно глядя на большую собаку. Подпись под рисунком, казалось, не имела никакого отношения к статье: «А так – правильно?»

Мишель усмехнулся. Автор явно польстил Робеспьеру. Жан Клери писал свои заметки и два года назад, когда Робеспьер враждовал с его учителем – Маратом. Поэтому упрекать Клери в том, что он пишет под диктовку Неподкупного – неверно. Впрочем, какая разница? Его попросили выполнить задание. И он справился. Мишель аккуратно собрал в папку все заготовленные материалы для номера, и, насвистывая себе под нос, направился в типографию.

[Odin]

Июль, 1794.

Тюильри.

Вадье, Фуше.

Марк Вадье вышел после заседания Конвента последним. Выступление Сен-Жюста, встреченное пониманием и криками одобрения, привело в бешенство, хотя он и не подал виду, что задет. Отношение к Сен-Жюсту он имел неоднозначное. Глупо было не признавать способностей молодого политика и не отмечать той легкости, с которой он составлял речи и доклады. В рядах их Комитета не хватало подобных лидеров. Но Сен-Жюст пошел не по той дорожке, связавшись с Робеспьером. А значит, и ему не будет пощады в случае успеха. И пусть сегодня он праздновал победу и обменивался довольными взглядами со своими коллегами, последнее слово все равно останется за Комитетом безопасности. И первый шаг уже сделан, о чем они не подозревают. Убрать с дороги Клери, опозорить газету «Друг народа», имеющую слишком большой влияние, заставить людей разочароваться. А затем нанести сокрушительный удар по Робеспьеру и его сподвижникам. Сделав это, можно строить правовое государство и надеяться, что республика выстоит. Прекратить террор, изгнать тех, кто стоял у власти… Вадье заметил в толпе понурую фигуру Фуше и слегка улыбнулся. Да, пожалуй, этот человек всегда появляется в нужный момент. Вадье направился в его сторону и подал знак. Он не сомневался, что Фуше найдет дорогу к дому для тайных переговоров.

- Пока что не могу порадовать какими-то особыми результатами, - сразу же ответил на незаданный вопрос Фуше, едва опустившись на стул. - Знаете ли, говорят разное... Крайние недовольны снисходительностью, которую проявляют, отзывая якобы провинившихся комиссаров, а также снисходительностью к преступникам. Террор - их бог, которому они молятся. Иные устали от крови и мечтают о прекращении кровопролития. Приходится слушать, говорить, убеждать их... в правоте. Но здесь нет ничего интересного, гражданин Вадье. Или же вы хотели услышать от меня более конкретные... новости?

- Да. Более конкретные. Я хочу знать, как настроено "болото". Вы понимаете о чем я, Фуше? Я могу направлять и наблюдать. И обеспечивать защиту нужных нам людей. Мне бы хотелось, чтобы вы занялись "болотом". Кажется, одно время вы были вхожи в круг этих людей? Меня интересует Сийес. Он слишком замкнут, и мы не знаем, как он отреагирует в случае нападения на Робеспьера. - Вадье пристально следил за Фуше. Все, что он думал о Сийесе, можно было также отнести и к Фуше. Возможно, Фуше был еще хитрее. Но у него не было власти, и пока что можно было пользоваться его связями и талантами.

- Сийес... Сийес сегодня здесь, а завтра там, - ответил Фуше неопределенно. - Все боятся, Сийес не исключение... И не станет делиться своими соображениями со мной. Защита защитой, но от меня он будет бегать по всему Парижу, как бы самому не оказаться в опале. А соображения "Болота" я только что изложил. Они колеблются, не могут определиться и... тоже боятся. Взять хотя бы Лежандра. Он может возмущаться, потрясать кулаками, говорить невероятно глупые вещи, но спрячется, как только тигр рявкнет. Другие ничем не отличаются... Сидят тихо, мыслят скромно, говорят, что подскажут...

- А если они увидят, что тигр теряет популярность? Если поймут, что он не властвует больше над общественным мнением столь безраздельно? Если найдутся голоса, способные ему возразить? - продолжал напирать Вадье. Особенно его умилила формулировка "сегодня здесь, а завтра там". Вадье дорого отдал бы за то, чтобы узнать, почему Фуше так сильно ненавидит Робеспьера. Если бы не эта ненависть, он бы никогда не связался со столь скользким типом. Но в данный момент он был уверен - они идут одной дорогой.

- Ой ли, гражданин Вадье... - по лицу Фуше скользнула тень улыбки, но тут же исчезла. - Много ли найдется желающих становиться на пути у тигра? Я пробовал и удивляюсь, что до сих пор жив... Или, возможно, я еще жив... в назидание остальным. Пока кошка не наиграется с мышкой вдоволь... Вы сами способны выйти на трибуну в одиночку и высказаться против? Нет? Или не особенно? Сейчас каждый сам за себя больше, нежели за других, разве нет? Талантливый оратор убедит всех, что черное - это белое, а белое не есть черное... Заставить его замолчать... это был бы выход... Но сделать это можно только убив...

- Или лишив возможности говорить чисто физически.... - пробормотал Вадье, задумавшись. Фуше прав. Более того - попал в самую точку. Сила Робеспьера в его умении говорить и убеждать. Лишить его голоса - и люди увидят перед собой тщедушного желтолицего политика, слабого и неспособного управлять страной. Будут показывать на него пальцами и смеяться над самими собой - неужто это тот, кто держал нас в страхе. Лишить голоса. - Браво, Фуше. Пожалуй, ваше высказывание мы возьмем за основу. Убить Робеспьера мы не можем - все должно произойти по закону. А вот заткнуть ему рот... Он погубил Дантона, лишив его права говорить. Он сломал Эбера и Моморо. Он погибнет от собственного оружия. - Вадье хищно блеснул глазами. Фуше отказал ему в вопросе "болота". Боится или набивает себе цену. Не стоит пока давить. - Что вы думаете о газете "Друг народа"? - резко спросил он, переменив тему.

- Ничего, - развел руками Фуше. - Едко и метко. Невозможно возразить, более того известно, что Жан Клери пишет правду. Не так просто сломить того, кто уверен в себе, талантлив, пользуется любовью народа и высоким покровительством. Я сышал речь мальчика в Клубе однажды... Ах, что то была за речь! А еще большей частю покойные жирондисты говорили, что опасно связываться с мальчиком... Даже тигр не тронул его и отступил, едва вступив в конфликт с Маратом. Но потом, видимо, мальчик понял, с кем в компании страшнее рычать... Умный мальчик. Далеко пойдет...

- Интересная трактовка, - кивнул Вадье. - Говорят, что он к тому же смелый. Кажется, кто-то из ваших друзей пытался запугать его, и у него ничего не вышло.. - Вадье хитро прищурился. В тот момент, когда по Парижу поползли сначала слухи, а потом и статьи о продажных комиссарах, он обратил свое пристальное внимание на Жана Клери. А его агенты донесли ему любопытные факты о деятельности Фрерона из компании Фуше. - Мне бы хотелось, чтобы вы последили за ним, Фуше. Разведали, что говорят в народе. Не сейчас. Завтра. Завтра по нему будет нанесен хороший удар, и мне интересно, как он отреагирует. И еще интереснее, как отреагирует общественность. Вы ведь не хуже, чем тот, кого называете тигром, справляетесь с общественным мнением, не так ли? Что скажете?

- Узнать, что говорят я могу, - сказал Фуше. - Но не требуйте от меня большего, чем я могу сделать. Вам, Вадье, абсолютно все равно, есть я или меня нет, но мне еще жизнь не наскучила. Если меня не станет, вы легко найдете замену... Я не стану привлекать к себе внимание и общественного мнения в том числе... Но я послушаю, разведаю, возможно, смогу убедить... Да, хотели запугать Клери, а сожгли жилище сестренки. Глупый ход и недальновидный. Чтобы проследить за мальчиком нужно его сначала найти, а это не так просто и не так легко. Ваши агенты, боюсь, сами толком не знают, где мальчик... Не одни вы понимаете, что талантливых журналистов или убивают, или берегут... Но я попытаюсь узнать...

- Вот адрес. - Вадье написал на листке несколько строк, которые помнил наизузть. - Это так. На всякий случай. Если кто-то из ваших друзей захочет прогуляться в направлении его типографии. Этот адрес мало кому известен. А по тому, что знают все, уже давно проживает человек, не имеющий отношения к газете. Но я не настаиваю. Если вы сделаете то, о чем только что сказали, этого будет достаточно. - Вадье поднялся, показывая, что разговор окончен.

Фуше спрятал записку во внутренний карман сюртука и попрощавшись удалился. Жарко. Слишком жарко... Зной измучил, зной сжигает, распаляет жажду. Нужно купить стакан воды, освежиться, подумать и... послушать, что говорят.