Вампиры Анны Райс

[Odin]

Июль, 1794

Тампль.

Барон де Бац, принцесса Мари.

Как пробраться в Тампль? Этот вопрос барон задавал себе, бесцельно шатаясь в окрестностях старого замка. Все, кто заходит на территорию, подвергаются тщательной проверке, а из верных людей никого не осталось. Ружвиль, Ружвиль... Вспомнив старых соратников, де Бац снова вернулся к своей непростой задаче, к замыслу, осуществить который он хотел любой ценой. Впрочем, размышлениями не очень поможешь, если все вокруг бродят, как сонные мухи, разомлевшие от жары и ничего не происходит. Впрочем, последнее – дело поправимое. Если он правильно помнил распорядок дня, то в скором времени должна проехать либо телега с водой, либо с провизией и дальше остается только молиться богу удачи и надеяться на лучшее. Главное – попасть внутрь.

Примерно через три четверти часа, когда он уже был совершенно измучен жарой и жаждой, действительно показалась телега, но вовсе не та, на которой хотелось бы прокатиться. От бочек, погруженных на нее разило так, что люди шарахались, а еще не только телегу, но ни захудалую клячу роем облепили мухи. Шарахнулся и барон, толкнув какого-то толстого санкюлота, жевавшего рыбу. Громила не остался в долгу и схватив обидчика за шиворот, отшвырнул прочь. Барон оступился и упал бы, если бы инстинктивно не ухватился за шагавшего рядом с телегой гражданина, профессиональную принадлежность которого можно было определить по намотанным вокруг шеи тряпкам, несмотря на жару. И, как бы случайно изо всех сил приложил его спиной о край телеги. Гражданин взвыл, барон тоже. Ругань, последовавшую за проишествием невозможно было описать словами - санкюлот винил барона, извозчик крыл благим матом санкюлота, гражданин кричал что-то неразбочивое обоим. Зато результат всей потасовки превзошел даже самые смелые ожидания: чтобы как-то уладить все мирным путем, барон согласился не только отдать банкноту в 5 ливров, но и помочь чистить выгребную яму, так как потроха у пострадавшего оказались явно слабоваты, да и работенка не очень приятная, если вдуматься. Хотя, если честно, он бы предпочел телегу, груженую иным содержимым.

- Сделаю, гражданин, все сделаю, только не зови жандармов, - гнусавил барон, перекосив физиономию. – Заберут же, вроде драку учинил, а у меня детишки... Пятеро...

***

Незаметно исчезнуть было легче, чем казалось на первый взгляд. Жандармы, едва увидев телегу, все дружно выпучили глаза и пошли во внутренний дворик, как определил барон. Кому же хочется нюхать содержимое отхожего места в такую жару? Да и мухи были настоящим бичом божьим. От запаха у де Баца слезились глаза и он не понимал толком, что ему больше хочется: потереть их, зажать нос или же упасть в обморок, как нервная барышня. Но чтобы не навлечь подозрения он не сделал ничего из вышеперечисленного, а ограничился тем, что отвел клячу под холщовый навес. Хоть к животным есть у людей сочувствие. Радуясь, что сохранил в памяти все переходы Тампля, барон осторожно прошел дальше под навес, прихватив ведро: якобы за тем, чтобы принести воды...

Как оказалось, отхожее место находилось как раз в закутке между караульной и лестницей, ведущей в башню. Если со двора хочется бежать со всех ног, то что же будет в помещении? Де Бац даже зажмурился, но искренне порадовался, что охрана тоже это поняла. Тихо, очень тихо, он поднялся на лестничный пролет. Замер. Подождал немного. Двигаясь бесшумно и пользуясь кратчайшим путем, который когда-то сделали для того, чтобы покойная королева не ходила по общему коридору, барон достиг нужной комнаты и тихо постучался, надеясь, что ее высочество все еще занимает отведенные ей «аппартаменты». В коридоре было тихо, весь шум слышался в основном со стороны внутреннего двора.


Принцесса Мари прислушалась. Кто-то тихо стучал в дверь. Что это значит? Охранник Рауль? Молоденький якобинец был влюблен в нее без памяти, и иногда ей хотелось влепить ему пощечину, чтобы он прекратил смотреть на нее преданными собачьими глазами. Вот он стучался. И уважал ее. Всегда говорил тихо и вежливо, когда приходил один, а когда с ним рядом были его товарищи по оружию, предпочитал молчать и лишь украдкой бросать взгляды, полные тоски и обожания. Но что мог сделать жалкий мальчишка перед лицом целой толпы грязных якобинцев? Мари считала его трусом и презирала от всей души, возможно, даже сильнее, чем остальных. Потому что он любил жертву своей отвратительной республики, но ничего не предпринимал. И не предпримет... Мари подошла к двери и легонько толкнула ее. Зачем стучаться, если дверь не запирается и существует, чтобы просто создавать видимость уединения? Мари отпрянула - на пороге стоял незнакомый человек в ужасающе пахнущей одежде. На секунду ей стало дурно и она отступила, едва успев скрыть взгляд, полный ненависти.

- Что вам угодно, месье?

- Ш-ш-ш! - сердито шикнул де Бац, смерив юную принцессу бесспорно злым взглядом: несмотря на преданность короне, он надеялся выйти отсюда по крайней мере живым, а желательно и невредимым. Если уж и быть убитым во время этой авантюры, то по собственной глупости и не иначе. - Не нужно морщить нос, ваше высочество, к вам, наверное, нечасто приходит кто-то, кроме жандармов. Меня зовут де Бац и вы, возможно, слышали обо мне. Правда, не имею возможности доказать свои слова. Я хочу сообщить, что ваш брат находится на свободе. А мы не теряем надежды увидеть на свободе и вас... Скажите, вы бы хотели видеть его, а не того подменыша, которого здесь держат?

Мари испуганно посмотрела на него, пытаясь понять, друг это или враг. О де Баце она была наслышана от мамы, но никогда не видела его. Или видела, но не знала, что это именно он. Мама возлагала на него огромные надежды и ждала его до последнего. Она говорила, что он дьявольски хитер и способен совершать чудеса. Он был ее последней надеждой. Но так и не пришел. Никто так и не узнал о причинах... Можно ли было верить этому человеку? Одному факту бесспорно: Мари и сама знала, что ее брат на свободе, и месяц назад он был жив, потому что смог передать ей куклу и секретные слова. С тех пор она еще дважды виделась с маленьким мальчиком. посаженном сюда вместо брата. Оба раза она вызывалась на это сама - чтобы никто ничего не заподозрил. Но если о брате было известно единицам - иначе его бы уже искали все якобинцы Парижа, то имя де Бац было у всех на слуху. Мари вздернула подбородок и ответила, стараясь придать голосу мягкость, что удавалось с трудом. - Мой брат здесь, месье. А барон де Бац, видимо, мертв. Потому что лишь смерть могла бы помешать ему выполнить обещание, данное казненной королеве. - Их взгляды скрестились. Мари приготовилась дать отпор.

- Барон де Бац сделал все, чтобы спасти королеву. Обстоятельства сложились так,что в рядах устроивщих побег людей оказался предатель. У меня мало времени... Вот, возьмите, - он протянул ей маленький бумажный пакет, который припас заранее. - Если передумаете, сегодня в шесть часов съешьте шепотку этого снадобья, не больше ногтя на мизинце... Вам ничего не грозит, кроме легкого недомогания, но охрана подумает об эпидемии. Вас не повезут в простую больницу, а в Тюильри, вы - важная узница. Так у вас появится шанс увидеть вашего настоящего брата. Ваше право решать... Но ради всего святого, не пейте воду, которую вам принесут. Лучше попросите сейчас кувшин и приберегите его до завтрашнего утра, пока не привезут свежую. В противном случае, легким недомоганием вы не отделаетесь. Я буду рядом с Тамплем в течении двух дней... В том случае, если меня не заподозрят, разумеется...

- Давайте попробуем съесть это вместе? - язвительно спросила принцесса. И добавила. - Так значит, вы утверждаете, что мой брат - в Тюильри, а не здесь? А что он там делает? Правит страной? - она крутила в руках конверт. Откуда-то взялась жестокая мысль, что его содержимое можно протестировать на охраннике Рауле. Умрет, так умрет. Мужчине, который пришел к ней, назвавшись де Бацем, верилось все меньше и меньше.

- А ведь вы почти угадали, - прищурился барон. - Не знаю, чем занят ваш брат именно сейчас, но если вы не поспособствуете тому, чтобы его величество вспомнил, кем он является, то завтра он будет прогуливать в парке Тюильри собаку Робеспьера, несмотря на то, что боится животных. Его величество, если изволите знать, сотворил себе кумира. А что касается съесть порошок... да пожалуйста, - барон взял из рук принцессы кулек и отсыпав немного себе на ладонь съел. - Это вполне безобидно и не грозит ничем серьезным. А чтобы вы поверили в то, что я - это я... За месяц до казни покойного короля мы виделись, всего один раз. В комнате наверху находился верный вам Ружвиль, а я изображал простого жандарма и принес вам гвоздики в которых была записка. Это было после обеда, его величество занимался латынью с юным дофином, а вы и королева раскладывали пасьянс... Тогда нас оставили на несколько минут и мы смогли обменяться несколькими словами. Последняя фраза, сказанная королевой перед тем, как нас прервали была: " Но мои дети?". А теперь... - барон вжался в стену, услышав шум, но потом перевел дыхание - шум доносился с улицы. - Теперь прощайте.

- Берегите себя, - прошептала принцесса. Ее гость тем временем растворился в сумраке, словно его тут и не было. Рука сама потянулась к конверту. "Он - друг... он пришел, чтобы помочь... он не оставит". Сердце бешено стучало. О да, она помнила ту встречу. Слишком хорошо помнила. Память хранила все, что было связано с прошлой жизнью, когда они были свободны и счастливы. Маленькая щепотка порошка в шесть вечера. А пока - спрятать под матрас. Принцесса опустилась на подобие соломенного кресла, обхватив голову руками.

***

Барон де Бац покинул Тампль через полтора часа, мечтая о куске хорошего ароматного мыла и о горячей воде. Никто ничего не заподозрил – жандармы, почти убитые ужасающим запахом из ямы, похоже, не обратили на его отсутствие внимания. Жаль только, что мыло, даже самое обыкновенное, теперь было почти на вес золота и причислялось к предметам первой необходимости. Денег у него не было. Да и мыла, впрочем, в продаже тоже не было. Выбрав альтернативный вариант, барон купил на оставшуюся мелочь маленькое ведерко золы и направился к набережной. Так можно будет выстирать одежду, отбив особо грязные места камнями, а вода – она везде вода. Потом высохнуть, что в такую жару легко и отправиться к Мари. Его верный друг и по совместительству агент выполнить пустяковую просьбу... А задача предстояла симпатичная – отправить в Тюильри юного короля. Если рассудить логически, то уже у семи вечера в Тампле поднимется переполох – начнет действовать снадобье, которое он щедро высыпал в бочку с питьевой водой. Разумеется, в первую очередь подумают о холере, а также о том, как обезопаситься от эпидемии. В Консьержери знатную узницу не повезут и в тюрьму доктора вызывать не станут: с холерой шутки плохи. Значит, в Тюильри, где ее сможет осмотреть врач. Одним из немногих, кому могут доверить именитую пациентку является Жак Субербьель, лечащий врач почти всех именитых политиков. Значит, Мари напишет письмо доктору, которое срочно нужно будет передать к семи часам. А дальше... как повезет. После проишествия, которое несомненно будет иметь место, не так сложно убедить ребенка в том, что его жизни угрожает опасность и увезти его величество из Парижа. Насвистывая песенку, де Бац направился к мосту.

[Eleni]

Июль 1794 года

Тюильри

Луи Шарль, Робеспьер, принцесса Мари, Субербьель

- Ну как же так? Мне очень нужно к гражданину Субербьелю! – Луи Шарль едва не плакал, глядя в пустые глаза жандармов, охраняющих кабинет известного доктора в Тюильри.

- Не положено, юный гражданин. Он занят. У него посетитель.

- Ну мне нужно всего на секундочку! Это вопрос жизни и смерти! Ну пожалуйста, ну очень прошу! Я туда и обратно!

Молчанье и все такой же пустой взгляд. Шарль даже слегка топнул ногой с досады. И почему жандармы такие вредные, почему совсем не слушают, что им говорят? И много их так! Как будто он не к доктору пришел, а на прием к какому-то важному начальнику, или наоборот – в тюрьму к преступнику. Однако, время шло. И с каждой минутой Шарль понимал, что не сможет выполнить данное обещание. А ведь он поклялся красивой взрослой гражданке, что обязательно доставит письмо к доктору, даже если ему придется для этого сражаться с драконами.

***

Эта встреча произошла час назад. Шарль услышал, как под окном кто-то распевает пиратскую песню и вышел из дома Никола посмотреть и послушать получше слова. Но певец куда-то испарился. Зато из-за поворота показалась женщина – очень грустная и красивая. Она несла корзинку и всхлипывала. Завидев его, она повернулась.

- Скажи, мальчик, почему мне так не везет?

Шарль удивился. К нему никогда не обращались взрослые женщины с такими серьезными вопросами. Он промычал что-то неопределенное, но что ответить так и не придумал. И тут она вдруг стала рассказывать. О том, что хочет умереть, потому что безгранично влюблена в одного очень мудрого человека, который совсем не обращает на него внимания. Она была такой несчастной, и так подносила к глазам платок, что Шарль совершенно растерялся.

- Я могу вам как-то помочь?

Она заметно приободрилась.
- О, юный гражданин, если бы ты согласился выполнить одно мое поручение… Впрочем, нет. Это – моя личная боль. Лучше умереть, чем открыться.

Шарль бросился уговаривать ее, и поклялся – он сделает все, что в его силах! Наконец, она, опустив глаза, извлекла из корзинки конверт. От него очень хорошо пахло.

- Я написала ему письмо, где рассказала о своих чувствах, но не решаюсь передать ему. Наверное, зря – мне кажется, что если бы он узнал, то понял бы, как сильно я его люблю…

- Я могу отнести! – обрадовался Шарль. Он думал, что задание будет гораздо сложнее, а передать письмо – пустяковое дело. – Скажите мне адрес!

Он немного удивился, когда она сказала, что письмо нужно отнести в Тюильри и передать лично гражданину Субербьелю. Вот уж не ожидал Шарль, что по этому неулыбчивому и немолодому мужчине может убиваться такая красавица. Но, как пишут в книгах, любовь – зла. Взяв конверт, он поклялся, что передаст его лично в руки врачу ровно в 19.00. На том и распрощались. Теперь же Шарль понимал, что не может выполнить просьбу и был страшно раздосадован…. Гениальная мысль пришла сама собой. Франсуа! Он ведь дружит с этим доктором, и он – важный политик, его жандармы не смогут вот так просто взять и не пустить. Через минуту Шарль летел на Сент-Оноре.

- Мне очень срочно нужно увидеть гражданина Робеспьера! – выпалил он, едва переведя дыханье. Через минуту он поднимался по лестнице на второй этаж. Своего взрослого друга он нашел за книгами – как обычно.

- Франсуа, Франсуа, пожалуйста, помоги мне, это важно настолько, что ты себе не представляешь! – начал с порога Шарль. – Здравствуй, как ты себя чувствуешь, - тут же добавил он, спохватившись, что так начинать разговор невежливо.

- А я было подумал, что по дому пронесся ураган, - слегка улыбнулся Робеспьер, заложив книгу пером. Глядя на раскрасневшееся после быстрого бега лицо ребенка, он почувствовал смутное беспокойство. Что заставило мальчика бежать сюда сломя голову?Известие, услышанное от Жанны о барон оптимизма в данной ситуации не прибавляло, скорее наоборот. Впрочем, легче спросить, нежели играть в отгадки. – Здравствуй. Присаживайся и рассказывай, что стряслось настолько важное, что в доме все переполошились?

- А я было подумал, что по дому пронесся ураган, - слегка улыбнулся Робеспьер, заложив книгу пером. Глядя на раскрасневшееся после быстрого бега лицо ребенка, он почувствовал смутное беспокойство. Что заставило мальчика бежать сюда сломя голову?Известие, услышанное от Жанны о барон оптимизма в данной ситуации не прибавляло, скорее наоборот. Впрочем, легче спросить, нежели играть в отгадки. – Здравствуй. Присаживайся и рассказывай, что стряслось настолько важное, что в доме все переполошились?

- Ой, как неудобно получилось, я не хотел никого беспокоить, - еще больше смутился Шарль. - Но я дал слово. А у меня не получается его выполнить. Я должен передать письмо гражданину Субербьелю. От одного человека. От кого - сказать не могу - это не моя тайна. - Шарль внимательно вгляделся в него и добавил. - Как-то ты сегодня странно выглядишь, Франсуа.

- Ты не столько побеспокоил, сколько поверг в замешательство. Теперь все, наверное, гадают о том, что же случилось, - Робеспьер замолчал, обдумывая во время паузы информацию. Письмо для Субербьеля интереса не представляло, это могла быть частная переписка. Но почему с письмом отправили именно этого ребенка? Гораздо проще подойти к Тюильри или же нанять курьера на почте. Впрочем, мальчика могли видетькак во дворце, так и на трибуне и рассудить, что так письмо непременно достигнет адресата в кратчайшие сроки. - К ответу на твое замечание, мне кажется, что я выгляжу как обычно... - это была не совсем правда, достаточно того, что он перестал по утрам шарахаться от вида собственного отражения в зеркале. Но не говорить же о причинах? В голос он продолжил начатую дискуссию: - Ты хочешь, чтобы я передал письмо доктору? Но я вряд ли увижу Жака сегодня, тем более, что трибунал в это время как раз заканчивает работу.

- Нет, нет, - заахал руками Шарль. - Это письмо должен передать непременно я. Но меня туда не пускают жандармы. А у меня совсем не получается их уговорить. Франсуа, пожалуйста, пойдем со мной! Тут ведь близко совсем! Просто отдадим письмо и все. Пожалуйста! - Шарль в нетерпении подергал Робеспьера за рукав.

- Позвольте, молодой человек, но я вовсе не почтальон и не курьер, - строго сказал Робеспьер. В принципе, он вполне мог прогуляться до Тюильри, а заодно и спросить у Жака, что это за особа передает послания столь неожиданным способом, но пресечь повторение подобной ситуации следовало немедленно. - Более того, я планировал сейчас заняться совсем другими делами, а не бежать в Тюильри. Запомни то, что я сейчас скажу, это очень важно: никогда не бери у незнакомых людей письма, даже если очень просят. Иначе можно навлечь на себя очень большие неприятности, вплоть до ареста.

Шарль опустил глаза и засопел. Он все испортил. Франсуа теперь не пойдет с ним в Тюильри, в воспитательных целях. ИИ любовное письмо останется не переданным. А та женщина будет надеяться и ждать ответа. - Извини, Франсуа. Я не подумал, - буркнул Шарль. - Не подумал. Извини. Но я и не просил передавать письмо. Только сказать жандармам, что пропустили. Но нельзя пользоваться своим положением - это последнее дело. Поэтому я пойду один. А к тебе приду как нибудь потом, с Жанной. Она очень любит к тебе приходить.

- Ну что же, я рад, что ты сделал из этой истории полезные для себя выводы, - сказал Робеспьер. Он поднялся и принялся повязывать галстук перед стоявшим на камине зеркалом. Браун, думая, что его поведут гулять, вылез из-под стола и завилял хвостом. Ребенок же побледнел и отступил на шаг, явно желая исчезнуть из комнаты. Ах, да... С этим страхом нужно было что-то делать, хотя, возможно, он и не так уж силен. - На место, Браун. Почему ты вдруг стал бояться собак? - мягко спросил он, обращаясь к ребенку.

- Меня укусила собака сестры в детстве, - покраснел Шарль. Собак он и правда боялся, хотя и любил на расстоянии. И очень стеснялся этой слабости.- До крови укусила Ее потом умертвили, и она мне снилась во сне - мертвая. А Мари со мной месяц потом не разговаривала -очень была обижена, что из-за меня умертвили ее любимицу. Ты куда-то по делам, Франсуа?

- Может быть, ты таскал ее за хвост, отбирал еду или наступил на лапу? - спросил Робеспьер, пока что оставив без ответа второй вопрос, так как считал нужным обсудить первый. - В таком случае, этого следовало ожидать. Мне кажется, ты просто привык думать, что боишься собак. Ведь когда ты пришел в первый раз, то прошел мимо Брауна и даже не заметил. И сейчас не заметил, хотя он все время сидел под столом в шаге от тебя. Я собираюсь сходить с тобой в Тюильри и кое-что узнать у Жака. Но в следующий раз вряд ли стану использовать положение в ваших целях, молодой человек.

- Спасибо, Франсуа! - широко улыбнулся Шарль. - Ты настоящий друг. А положение твое я больше использовать просить не буду. Слово Белого рыцаря. А выглядишь ты не так, как обычно, - честно заметил он. - Обычно у тебя лицо было бледное, как у узника замка. А теперь - нормальное. Ну, пойдем?

***

В Тюильри Шарль вошел, гордо поглядывая по сторонам. Идти рядом с Франсуа ему всегда нравилось - повсюду ощущался почет и уважение, и все в этом роде. Вот только сейчас зрителей не было - как будто всех специально прогнали от кабинета доктора. Отповедь сыграла свою роль - Шарль больше и не мечтал, что Франсуа поможет ему войти. Поэтому они скромно встали у дверей Субербьеля, ожидая, пока оттуда выйдет пациент. Жандармы тем временем тихо переговаривались. "тампль... эпидемия...." - расслышал он слова одного из жандармов. Эпидемия в Тампле.... Шарлю стало страшно. Там сейчас его сестра, одна, несчастная и одинокая, окруженная грубыми людьми. А он, Шарль, спокойно бегает по Парижу с новыми друзьями... Пока он размышлял о ее судьбе, дверь кабинета Субербьеля открылась. На пороге стояла его сестра. Бледная и осунувшаяся, но такая же прекрасная, как обычно. В этот момент Шарль начисто забыл о письме. И машинально шагнул вперед. Их взгляды встретились.

- Пожалуйста, позволь выйти тем, кто сейчас находится внутри, - сказал Робеспьер, в глубине души проклиная и письмо и собственное любопытство. Чтобы скоротать время, он читал газету, однако краем глаза успел заметить, что ребенок сейчас ворвется в кабинет Жака, сметая всех на своем пути. Поэтому он просто поймал мальчика за плечо и отступил в сторону - коридор был и без того узкий. Жандармы у двери, впрочем, тоже шагнули вперед. Робеспьер поднял голову. Стоявшую как раз напротив девушку он не знал, никогда прежде ее не видел, но слишком отчетливы были слова жандарма: "Тампль. Эпидемия". В том, кем является эта особа, сомневаться не приходилось. К счастью, удар был слишком неожиданным: он только крепче сжал плечо ребенка и спокойно сказал: - Успокойся. Не нужно сбивать всех с ног.

Мари едва не вскрикнула. Барон де Бац выполнил обещание. Он устроил эту встречу, и легкое отравление, которое она сама себе устроила, того стоило. Маленький Шарль стоял рядом с Робеспьером. Тиран вцепился в его плечо, как бы давая понять… Боже, как все запутано! Мари поняла, что совершенно не представляет себе, что происходит. Брата спас Робеспьер? Один из убийц их родителей? И теперь водит повсюду, выдавая за своего родственника или кого-то еще? Шарль очень изменился и выглядел превосходно. Какой у него чистый и горящий взгляд! Как он загорел и вытянулся! Сколько же они не виделись? Не хотят ли якобинцы сделать его частью какой-то из своих жестоких интриг? Но если они подменили его на другого мальчика и скрывают его происхождение, значит, точно не хотят его убить. А маленький Шарль смотрит на нее так, словно еще немного – и он бросится к ней, забыв об осторожности. Сколько времени прошло с тех пор, как они увидели друг друга? Неимоверным усилием воли, Мари напустила на себя высокомерный вид. Пусть Шарль посчитает ее жестокой, но она не имеет права позволить ему показать этим людям, кто он на самом деле.
- Что ты смотришь на меня, мальчик? Тебя не учили, что смотреть на незнакомых людей неприлично? Позволь мне пройти.
Мари опустила глаза, чтобы не видеть его взгляда, полного боли и отчаяния.

- Учили. Но просто.. ты.. очень красивая, - дрожащим голосом произнес Шарль. Он нервного потрясения он начал кашлять. И вцепился в рукав Робеспьера. Но отвести глаз от сестры не мог, хоть и понимал, что сейчас погубит всех, кого только можно. Почему она так сказала? Она презирает его? Или наоборот – дает знак, что все понимает? Хотелось броситься к ней, обнять и сказать: «Я спасу тебя, Мари, подожди немного, я никогда тебя не брошу». Сейчас он и сам верил в то, что ему удастся что-то придумать. Обратиться за помощью. Что угодно, лишь бы сестра не сидела в замке, всеми покинутая и брошенная.

- Спасибо, - губы Мари искривила вымученная улыбка. – Ты тоже очень красивый, мальчик. И я уверена , что у тебя все будет хорошо. Тем временем двое жандармов, которые сопровождали ее, подошли и довольно грубо подтолкнули вперед. Шарль дернулся и посмотрел на Робеспьера покрасневшими глазами. – Зачем они так? – прошептал он еле слышно.

Пожалуй, единственным человеком, который разумно повел себя  в этой совершенно дикой ситуации была юная принцесса. Даже если поверхностно анализировать ситуацию. А вот ребенок, сам того не желая, похоже, выдал их с головой... На первый взляд инцидент даже не заслуживал внимания... но было ли нарастающее отчаяние следствием того, что сам он знал правду. Что увидели в этой сцене другие? Дорого бы он отдал сейчас за возможность прочесть их мысли. На все это нагромождение обрывков мыслей не ушло и десяти секунд, не было времени на размышления, тем более, что ребенок продолжал сухо кашлять. Не дожидаясь приглашения, Робеспьер распахнул дверь кабинета.

- Что слу... - начал было доктор, но потом поднял взгляд на посетителей. - Здравствуй, Максимильян.

- Случился сухой кашель и некоторые внушающие опасение симптомы, - быстро сказал Робеспьер.

- Максимильян... - Субербьель вздохнул. - Если ты будешь вести такой образ жизни, как ведешь и не слушать никого кроме себя... - он развел руками, выразительным взглядом спрашивая: "А что ты хотел?"

- Я не о себе, а о вот об этом юном гражданине, - Робеспьер легонько
подтолкнул ребенка вперед. - И  не нужно смотреть на меня, как на покойника. Я слышал в коридоре, что говорили об эпидемии холеры. Это правда?

- Сложно сказать, - мрачно ответил Субербьель, его лицо стало сосредоточеным. -  Болезнь может проявить себя в полной мере и через несколько суток, на данный момент не совсем ясно, это действительно холера или же в питьевую воду попала какая-то гадость. Симптомы схожи... Ну, юный гражданин, ступай вот сюда, за ширму. Посмотрим, как можно сделать так, чтобы ты не кашлял.

- Эта красивая девушка, что вышла отсюда - она больна холерой? Она умрет? - Шарль в ужасе посмотрел на Субербьеля, затем на Робеспьера. Он прилагал все силы, чтобы не выдать себя, но сейчас ему было почти все равно.

- Я так не думаю, - ответил Субербьель. - Если соблюдать некоторые правила, то от этой болезни можно излечиться. Простой ей нужно как можно больше пить. - Он мог бы прибавить, что нужно делать еще, но потом рассудил, что это вряд ли будет кому-то интересно. А вот Пейану придется выслушать лекцию, если не хотят заразить весь город. Подсадив ребенка на стол, он приступил к осмотру маленького пациента. - Надо же, какой ты впечатлительный молодой человек...

- Ты бы тоже впечатлился, если бы послушал рассказы жандармов у двери, - хмыкнул Робеспьер, хотя непринужденный тон давался ему с трудом. - Не пройдет и часа, как все начнут кричать об эпидемии и искать у себя симптомы...

- Вот пусть Пейан и предотвращает панику, - мстительно сказал Субербьель.

Шарль дал себя осмотреть. Он больше не задавал вопросов и смотрел перед собой безразличным взглядом. Мари говорила с ним так, словно не узнала. МОжет быть, она сделала это, чтобы ему помочь. Или - чтобы дать понять, что вычеркнула его из своей жизни. Ее последние слова были пожеланием удачи. Значит, все-таки она не презирает его? Он совсем запутался. Больше всего хотелось оказаться где-нибудь в одиночестве и спокойно подумать о случившемся. Следовало признать - за время, проведенное в Париже, он ни разу не вспомнил о сестре. И сознавать это было мучительнее всего.

- Ну вот и все, молодой человек, - Субербьель подошел к столу и взялся за перо. К счастью, болезнь если и была, то на начальной стадии, ее можно было вполне принять за давний катар. А лечение в данном случае одно... Он написал на листе рекомендации и рецепт для аптекаря. - Максимильян, вот рекомендации, а с этим - к аптекарю. Впрочем, ты и так знаешь... А тебе, гражданин, лучше научиться любить пить теплое молоко с маслом и травяной чай. И есть побольше молочной пищи, можно с медом. Старайся не нервничать и не переохлаждаться, в такую жару это проще всего сделать. Пожалуй, все, граждане. Максимильян... - он бросил осторожный взгляд на Робеспьера, отметив, что мертвенная бледность, тени под глазами и блестящий от лихорадки взгляд исчезли, будто их и не было. Даже скулы, казалось, выпирали не так резко, черты не были заострившимися. Что за чертовщина? - Максимильян... Я, пожалуй, зайду к тебе вечером.

- Что-то срочное? - спросил Робеспьер. - Вечером я собирался уйти...

- Нет, нет, - быстро ответил доктор. - Просто ты... иначе выглядишь. Ну что же, граждане. Надеюсь, что вы оба будете следовать советам.

- Да, спасибо большое, - кивнул Шарль. Только сейчас он вспомнил о причине своего визита сюда и, вынув из кармана конверт, положил его на стол. - Это вам. Попросили передать. - Он хотел сказать что-то еще, но вместо этого просто помахал рукой на прощанье и пошел к выходу первым.

- Спасибо, Жак, - поблагодарил Робеспьер. Пришлось приложить титанические усилия, чтобы не попросить Субербьеля прочесть письмо немедленно. Странно, но сейчас он чувствовал себя гораздо ближе к могиле, чем несколько дней назад.

17

[Odin]

Июль, 1794

Дом Дюпле.

Луи Шарль, Робеспьер.

Шарль вышел из Тюильри, и медленно двинулся вперед. Встреча с сестрой потрясла его настолько, что он полностью погрузился в себя. Этому он научился в Тампле. В самые страшные моменты, когда хотелось вырваться из этого страшного сна, он представлял себе дверь и мысленно закрывал ее. И жандармы оставались по ту сторону. Однажды он слышал, как над ним смеялись и называли ненормальным – так и говорили «змееныш Капета тронулся рассудком». А он не отвечал и продолжал молчать. В последнее время в замке Тампль он проводил так все больше и больше дней. А потом в его жизни появился Франсуа, и дверь больше была не нужна. Сейчас же она снова появилась и захлопнулась, оставив по ту сторону несчастную любимую сестру, единственную, кто у него остался из родных, Франсуа, который что-то говорил ему, лучшего друга Мориса, который вчера сказал ему, что решил учиться рисовать, детей Никола, с которыми успел подружиться. Шарль очнулся, когда Франсуа легонько потряс его за плечо. Оказалось, что они находятся в его комнате на Сент-Оноре. Надо же – подумал Шарль, - а я и не заметил, куда мы пришли. Он посмотрел на Робеспьера и встряхнул головой.
- Я тебя слышу, Франсуа. Все в порядке.

- Ты не хочешь ни о чем сказать мне или спросить? - Робеспьер машинально погладил подбежавшую здороваться собаку, но потом отстранил пса, потянув за ошейник. Не нужно, чтобы ребенок пугался еще больше. Произошедшее было кошмаром наяву и самое отвратительное, что он даже не знал, кого винить в том, что случилось. Казалось, что рухнет, как карточный домик. Невыносимо было даже находиться дома в стороне от всех событий. Но прежде всего необходимо свести до минимума все возможные последствия.

Шарль покачал головой и сел в кресло. Что тут можно спросить? Поможет ли Франсуа вытащить его сестру из тюрьмы? Можно ли устроить им свидание в нормальной обстановке? Он и сам знал ответы. Да и кому какое дело до его чувств? Надо быть благодарным за то, что вытащили его самого.

- Эта встреча была для тебя неожиданностью, - осторожно начал Робеспьер, пытаясь как разобраться в ситуации, так и вывести ребенка из этого замкнутого состояния. - Я думаю, что ее подстроил тот, кто дал тебе письмо к доктору. И, боюсь, твоя сестра - единственный человек, который повел себя совершенно правильно.

- Ее увели жандармы. Грубо. Так, как будто она - преступница. - губы Шарля задрожали. - Почему она так со мной говорила? Почему все так сложилось? Она - в тюрьме. А я - здесь. Довольный жизнью. У меня новые друзья. Вчера я подумал, засыпая, что никогда в жизни мне не было так хорошо, как здесь, в Париже. Это - справедливо? - Шарль говорил ровным голосом, глядя перед собой. Лицо Мари стояло перед глазами. Конечно, эта встреча была не случайна. Наверное, это был какой-то знак. А Франсуа ничего в этом не понимает - вот и говорит, что все подстроено. Как та женщина, что передала письмо, могла заставить жандармов привести Мари тогда же, когда и он пришел в Тюильри?

- Она говорила так, спасая тебя, - сказал Робеспьер, даже не задумываясь. - Подумай сам, что могло случиться, поведи она себя иначе. Боюсь, что в этом случае ты сидел бы не здась, а в Тампле. И вряд ли вам бы позволили говорить дальше и выяснять, кто был не прав. Как же она могла говорить с якобы незнакомым мальчишкой, который рассматривает ее будто редкое животное? Так сложилось, что твое происхождение мы сохраняем в величайшей тайне... Но теперь я не знаю, надолго ли.

Шарль долго обдумывал его слова, затем поднял голову. - Франсуа, я принял решение. Верните меня обратно в Тампль. Я ничем не заслужил своей свободы. Если все короли и принцы должны сидеть в тюрьме, то и я должен. Мне не место среди вас. И я не хочу подвергать опасности тебя и Никола. Вы хорошие. А я - ошибка. - Его голос дрогнул. Из глаз хлынули слезы. От отчаяния Шарль был готов провалиться сквозь землю. Вновь и вновь он видел сестру, потом - маму, которая делала вид, что не хочет плакать и говорила спокойно и буднично в последнюю их встречу, потом отчего-то представился Морис, которого тащат на гильотину и показывают на него пальцем с криками: "Он друг короля", затем - Франсуа и Никола, которых арестовывают жандармы, и даже Жан, хромой и несчастный, вынужденный по каким-то непонятным причинам гоняться за ним, рискуя жизнью. И во всем этом был виноват он, Луи Шарль.

- Ты уверен, что это то, чего ты хочешь? - спросил Робеспьер. По спине пробежал неприятный холодок только при мысли о том, что встретив отказ, ребенок может вернуться в тюрьму сам. - Мы уже когда-то говорили об этом и я могу только повторить то, что говорил ранее... Допустим, ты вернешься в Тампль, повинуясь необдуманному решению. Лучше ты никому не сделаешь, ни сестре, ни себе, только снова окажешься в тюрьме. Подумай. Такое решение означает, что тебе попросту все равно, что будет с Никола, его детьми, Антуаном, Гийомом, со мной и с Жанной. Со всеми, кто считает тебя своим другом. И не говори глупости о том, что являешься ошибкой.

- Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то пострадал... не хочу... я не знаю, как жить дальше... - Шарль продолжал плакать. Его речь постепенно превратилась в бессвязное бормотание. Снова начался кашель, и ему показалось, что еще немного, и он задохнется.

- Так не пойдет, - Робеспьер взял ребенка за руку и усадил его на кровать. - Постарайся успокоиться. Пожалуйста. Из-за тебя никто не пострадает, если только ты будешь верно себя вести. Небольшое, но невероятно сложное условие. Никто не мог предусмотреть, что ты встретишься с сестрой, но попытайся посмотреть на все иначе: теперь она знает, что с тобой все в порядке. Наверное, это стоило небольшого потрясения, не так ли? Никто ни о чем не догадается, если ты будешь говорить, что мы ходили к доктору из-за кашля и не будешь рассказывать о том, что видел. - Он сомневался в том, слушает ли ребенок, но интонации речи, видимо, звучали успокаивающе.

Шарль видел, как Робеспьер вышел из комнаты, затем вернулся с графином воды и каким-то лекарством, и послушно выпил. Очень хотелось спать. Он свернулся на кровати и смотрел перед собой, постепенно успокаиваясь. Болела голова и отчего-то стало холодно. - Можно я полежу у тебя немного, Франсуа?

- Да, конечно, - немного рассеянно ответил Робеспьер. Потрясение не прошло бесследно: в добавок к кашлю начался жар. Хотелось надеяться, что это просто нервное и пройдет к следующему утру. А как быть, если начнется бред? Ребенок спал, даже не успев как следует положить голову на подушку. Впрочем, не удивительно - начало действовать лекарство. Робеспьер накрыл его легким покрывалом и сев за стол взялся за перо. Предстоит выяснить, кто устроил подобную шуточку и, если получится, укоротить шутника на голову. Кто мог знать о подробностях? Разумеется, принцесса. Кто мог справиться с подобной задачей? Разумеется, Жюльетт Флери.

[Eleni]

Июль 1794 года

Дом у заставы Клиши

Сен-Жюст, Гош, Тереза Желле

Застава Клиши. Сен-Жюст прибыл сюда без десяти три, направившись сюда сразу после заседания Конвента. Все прошло прекрасно, и он радовался, что ему удалось пока придержать свой козырь, о котором не знал враг – спасенную петицию, составленную жителями секции Неделимости. Он даже успел забежать к Робеспьеру, но Виктуар сказала, что Максимильян ушел на прогулку несколько часов назад и до сих пор не вернулся. Отогнав тяжелые мысли, которые неизменно приходили теперь, стоило подумать об умирающем друге и соратнике, которого он так разочаровал, Сен-Жюст направился к заставе.

Он и сам не мог понять, что чувствует по отношению к Терезе. Когда они расстались, он едва не сошел с ума от отчаяния и тоски и был уверен, что никогда в жизни не сможет никого полюбить. Тогда ему было девятнадцать. С тех пор изменилось так много, что и перечислишь. Он влюблялся, бросал, снова увлекался, снова бросал. А потом началась политика, которая поглотила его без остатка. И все же в глубине души он не мог не признать, что думает о Терезе чуть больше, чем хотелось бы. Но настроен был решительно. Именно потому и предложил Гошу поехать вместе с ним. Видимо, генерал имеет виды на Терезу – иначе не стал бы так унижаться вчера, а сразу бы вспылил и ушел. Что ж, он не против. Он просто вытащит ее и отпустит на свободу. А дальше – пусть сама строит свою жизнь.

***

Гош, сидя на небольшом камне возле ограды, щурился на солнце, поджидая Сен-Жюста. Зная, что тот любит приходить всегда и везде первым, он пришел за полчаса до встречи.
Вчерашняя злость никуда не делась, точнее – стала чуть спокойнее и даже сильнее. Никогда он не простит Терезе, что соврал из-за нее. Никогда. Поможет ей выпутаться, а там – хоть Антуан, хоть Шарль, хоть Пьер. Еще недавно она, безусловно, был ему довольно симпатична, из-за чего он и дал легкомысленное обещание. Но в тот момент, когда пришлось, отводя глаза, плести какую-то чушь старому недругу, он отрезал для себя любые эмоции по отношению к Терезе. Кроме того, делить женщину с Сен-Жюстом – увольте.
А вот сам Сен-Жюст, похоже, сильно ей увлечен – иначе жестко выставил бы его за дверь при первой просьбе не кривляться. В армии они вообще старались не общаться, предпочитая или письменный жанр, или несчастного Филиппа Леба, которого они, похоже, здорово довели, общаясь через него и требуя доносить собственные слова как можно более буквально, на что тот в неизменной мягкой манере отвечал, что скажет суть, так как только это имеет значение. Так что, видимо, сильно небезразлична эта Тереза, раз не просто выслушал ее историю, но и, не колеблясь, ввязался в нее. Вот и отлично. Пусть будут счастливы – хотя, конечно, тяжело Терезе будет. И потом - как Сен-Жюст мог оставить ее в одиночестве, все равно слабо представлялось. «Не мое дело», - усмехнувшись, сказал сам себе Гош, вскинув голову, чтобы взглянуть на башенные часы на старой часовне. Без десяти три. Над ним нависла чья-то высокая тень.
- А я надеялся, что Вы доставите мне удовольствие опозданием, - ехидно заметил Гош, - Здравствуйте, Сен-Жюст.

- Здравствуйте, Гош. Отвечая на ваш вопрос - я слишком занят, чтобы разбрасываться лишними минутами и опаздывать, - холодно ответил Сен-Жюст - В отличие от вас, Гош, мне есть чем заняться. А вот вам, похоже, нечем абсолютно, раз вы приходите на встречи с расчетом посидеть и подождать. У меня есть полтора часа. Давайте отправимся в путь.

- Весь вопрос в умении спланировать свое время, - холодно отрезал Гош, - Вот, например, пререкания всегда отнимают его попусту. Идемте, это тут рядом, - он прошел чуть вперед, показывая направление. Дойдя до угла дома, он посмотрел на Сен-Жюста, внутренне посмеиваясь над светло-голубым сюртуком и светлыми сапогами политика, - Надеюсь, вы умеете лазать через заборы, - улыбнулся он, - Нам надо как раз через этот, - Не дожидаясь ответа Сен-Жюста, он залез на знакомую яблоню и через минуту был по ту сторону стены. Кивнув женской фигуре в конце сада, он подал ей знать подождать, хотя специально не предупреждал ее, что на встречу с ней придет далеко не в одиночестве, просто перебросив через забор записку с просьбой быть в саду в три часа дня.

Тереза помахала ему рукой. Сегодня ночью, когда ее мучитель в очередной раз насильно затащил ее в свою постель несмотря на то, что она жаловалась на мигрень, она больше не проклинала жизнь. Луи-Лазар Гош дал ей надежду. И сказал это так, что она поверила, что он сдержит слово. Ночью, мучаясь от бессонницы, Тереза снова бродила по дому, представляя себе завтрашний день. Глупая наивная мысль – а вдруг ее ангел-хранитель и правда обратится к Антуану? И Сен-Жюст, позабыв про свою обиду, бросится ей на помощь, и заберет ее к себе? «Мечтай, мечтай», - одергивала себя Тереза, но ничего не могла с собой поделать… Сегодня утром она тщательно подготовилась к встрече, и впервые за долгое время провела у зеркала около часа, придумывая, как получше уложить волосы и как нанести нехитрый макияж. И вот, Луи-Лазар Гош, перепрыгивающий через высокий забор. За ним мелькнула еще одна фигура в светло-голубом сюртуке. Тереза поднесла ладонь к губам, чтобы не вскрикнуть от счастья. Мечта сбывалась.

Сен-Жюст остановился, чтобы собраться с мыслями. Измученное, похудевшее создание с потухшими глазами, которое он наблюдал сейчас перед собой, было Терезой Желле, которую он выгнал, не поверив в ее преданность. Где-то вдалеке мелькнула мысль о том, что он совершил глупость, взяв с собой генерала. «А как же твои принципы?» - поинтересовался ехидный внутренний голос. К черту принципы. История несчастной Клер Деманш многое ему объяснила. Сен-Жюст до конца был уверен, что Клер стала жертвой политической интриги и собственной наивности. Красавица из Арраса, считавшаяся там умудренной опытом светской львицей, не выдержала столкновения с жестоким Парижем и была уничтожена. Сколько еще таких несчастных погибали под ножом гильотины? И среди них могла быть Тереза. Вот только ее, которую он когда-то называл своей рыжей ведьмой, слушая, как она обещает хранить его сердце в хрустальной шкатулке у себя под кроватью, он не отдаст так легко. В несколько секунд преодолев разделявшее их расстояние, он очутился рядом с Терезой и крепко прижал к себе. Она была на грани нервного срыва. – Я здесь. Успокойся. Все будет хорошо, - только и смог сказать Сен-Жюст. Сейчас ему было наплевать на то, что где-то рядом стоит генерал Гош. Пусть думает, что хочет. Это - его жизнь.

- Я знала, что ты придешь. – Тереза поразилась, каким будничным выглядел их разговор. Она не знала, что именно думал Сен-Жюст. Но за ее фразой стояла вся пережитая боль последних месяцев. Долгие вечера в борделе, во время которых она развлекалась, представляя себе, как спустя много лет явится к Антуану – постаревшая, нетрезвая и неизлечимо больная, и опозорит его при всех. Все слова презрения, которые она мысленно произносила, думая о своей первой любви, сделавшей такую головокружительную карьеру. Но разве можно было всерьез полагать, что хотя бы одно из этих слов будет произнесено? Он был здесь, рядом, он появился, как только получил ее сигнал. - Если бы ты знал…

- Гражданин Сен-Жюст знает достаточно, - прервал ее насмешливый голос. Луи-Лазар Гош. Ее добрый ангел. Только сейчас Тереза осознала, в каком нелепом находится положении. Бордель и история ее знакомства с этим молодым человеком. Он был одним из ее клиентов, а судя по взглядам, которыми они обмениваются, их вряд ли связывают дружеские чувства. Да дело и не в этом. Антуан любил бросать вызов правилам, но в одном вопросе он был неисправим. Его собственническое отношение к ней доходило до каких-то болезненных масштабов. Она могла флиртовать с десятком поклонников, но стоило ей начать выделять кого-то из них, пусть даже по-дружески, и его ревность не знала пределов. Правда, это было почти десять лет назад. Каким он стал сейчас?

- Что именно вы рассказали? – спокойно спросила Тереза. Ей стоило труда сдержать дрожь в пальцах, когда Сен-Жюст взял ее за руку. Сейчас все решится.

- Правду, гражданка, - холодно протянул Гош, радуясь, что простые правила приличия как раз требуют от него смотреть в сторону и только надеясь, что его злость не передастся чувствительно женщине, - Про то, как вы остались одна….уж не знаю, по каким обстоятельствам, и как вас заметил ваш «мучитель» на следующий же день. И как мы с Вами познакомились на улице, а я обещал Вам помочь. Не беспокойтесь, эту часть истории я Сен-Жюсту уже рассказал.

Тереза перевела дух. Луи-Лазар не подвел и не стал рассказывать ее грязную историю. Когда-нибудь она обязательно расскажет все сама. Но не сейчас. Ни в коем случае не сейчас.

Сен-Жюст поцеловал Терезу и отстранился, не отпуская ее руки. Первый восторг от этой встречи отступил на второй план. Теперь нужно было действовать, а не говорить слова утешения. Забрать Терезу, затем узнать, какая тварь держала ее тут и поговорить с ним по-мужски. А что будет дальше... Зачем загадывать? - Сейчас мы уйдем отсюда, и ты все забудешь. Помнишь, Гато? Мой старый друг, который был в тебя влюблен и вызвал меня на дуэль однажды за то, что, как ему показалось, я неподобающе с тобой поговорил? Он в Париже. Он не откажется поселить тебя у себя на некоторое время. А я тем временем что-нибудь придумаю.

- Не получится, - прошептала Тереза. – Антуан, все не так просто. Ты действительно многого не знаешь. Человек, который поселил меня здесь, одержим мною, и ни перед чем не остановится. Разве я бы оставалась здесь, будь на то моя воля? – Она представила себе бледное от злости лицо своего мучителя и стиснула руку Сен-Жюста. Страх возвращался.

- Да, Сен-Жюст, жаль прерывать идиллию, - заговорил Гош. – Вы продолжите ее позже, так как мне скоро пора… Но все не так просто, поверьте, у меня бы хватило наглости просто похитить ее, не прибегая в Вашим услугам. Эта сволочь, которая ее тут держит – персона весьма влиятельная. И, как и положено персоне влиятельной, ведет себя осторожно. Не держит женщину взаперти, а привязывает к себе неким досье, собранным на нее. Если она просто сбежит – станет «подозрительной». А кому, как не Вам понимать, что это значит, - протянул Гош, - Мое мнение – что ей стоит вообще уехать из Парижа… Начать новую жизнь. К несчастью, у нее заметная внешность, и даже из Парижа ее так просто не вытащишь.

- Что за досье? – нахмурился Сен-Жюст. – Тереза, расскажи мне все, как есть. Прошу тебя, не скрывай ничего, иначе мне будет труднее тебе помочь. В чем тебя обвиняют.

Тереза испуганно замотала головой. – Нет, нет, Антуан, я не сделала ничего плохого! Клянусь тебе собственной жизнью, единственное, в чем меня можно упрекнуть – это мое проклятое замужество и предательство моего отца. Но за это я заплатила еще в Блеранкуре – я рассказывала тебе о тюрьме, помнишь? Тереза заговорила о досье. Память не слушалась, и ей приходилось сильно напрягаться, чтобы воспроизводить все непонятные выражения, в которых мучитель описывал ее преступления. Она не помнила фамилий лже-свидетелей, зато детально могла процитировать главное – ее обвиняли в связях с подозрительными и гадких высказывания о Робеспьере и о Республике. – Я никогда его в глаза не видела, и ни слова о нем не говорила! – Тереза вновь пришла в ужас при мысли, что ей не поверят, и Антуан просто уйдет, решив не связываться с ней.

Сен-Жюст кивнул. Из сумбурного рассказа Терезы он уловил главное – обвинение было явно сфабриковано. Более того, о нем не знал никто, кроме самой Терезы и человека, который ее похитил. Последний месяц Сен-Жюст настолько внимательно изучал все состряпанные доносы, что вряд ли не заметил бы дело Терезы. А это значило, что незнакомый похититель не хочет поднимать шума. Он ободряюще улыбнулся.

- В таком случае, я, как руководитель Бюро общей полиции вынужден забрать тебя, как ценного свидетеля. – Сен-Жюст быстро достал блокнот и карандаш и написал несколько строк. В его глазах заблестели веселые искорки. – Вот, смотри. Все официально. Я объявляю благодарность за помощь Бюро и прекрасное содержание свидетеля. Мы прикрепим мою записку к двери. Кем бы он ни был, мою подпись он узнает. Останется выяснить, кто все это устроил.

Вместе с Терезой (она побоялась отпустить его руку), Сен-Жюст дошел до парадного входа в дом, затем поднял большой камень и, проникнув в гостиную, положил записку на стол, поставив камень сверху. Затем они втроем покинули дом. На заставе Клиши Сен-Жюст пожал руку Гошу и попрощался с ним чуть более дружелюбно, чем обычно. Предстояло устроить Терезу и выяснить, кому принадлежит дом до того, как сумасшедший похититель начнет действовать.

[Odin]

Июль, 1794.

Дом Дюпле.

Бьянка, Робеспьер.

Бьянка легко спрыгнула с подоконника и оглядела темную комнату. Она пришла чуть раньше назначенного срока и с удовлетворением отметила, что Робеспьера нет дома. Добрый знак. Ее "лечение" подействовало. В последнее время он редко покидал комнату из-за состояния здоровья, теперь же... Трудно было поверить, что с момента, в некотором роде перевернувшего ее жизнь, прошел всего один день. Точнее, сутки. Ровно 24 часа она стояла тут, в ожидании глядя на него, чтобы узнать, что послужило причиной его письма, и протягивала написанные заметки о событиях в Секции Неделимости. И вот - новое письмо. Такое же официальное, с просьбой прийти, как появится возможность, по делу, не терпящему отлагательств. Бьянка быстро отмела мысль о том, что он просто хотел ее увидеть. Это невозможно, и не стоит тешить себя надеждами. Скорее всего, днем произошло нечто, потребовавшее ее вмешательства. И если она не хочет все испортить, не стоит ожидать каких-то иных проявлений хорошего к себе отношения. Ровно через месяц - и ни днем раньше. Бьянка услышала, как отворилась входная дверь. Он вернулся. Некоторое время ушло на исполнение долга вежливости перед хозяевами дома. Наконец послышались знакомые шаги - он поднимался по лестнице. Когда он вошел и затворил дверь, Бьянка чиркнула спичкой и зажгла свечу. - Я здесь. Пришла, как только появилась возможность. Что-то случилось?

- Добрый вечер, Жюльетт. Как хорошо, что вы пришли, - Робеспьер положил шляпу на стол, неотрывно глядя на молодую женщину. Справится ли она с новым заданием, от выполнения которого слишком многое зависит? Покажет время. Он привык думать, что для нее ничего невозможного нет, но тут же напомнил себе, что всегда может вмешаться Гражданин Случай. Как сегодня в частности. Ведь мог же он не поддаться на уговоры и не идти к Субербьелю? Субербьеля пришлось вызывать еще раз, к ребенку. Доктор категорически запретил перевозить его, несмотря на то, что до дома Никола было не далеко и теперь мальчик спал в комнате, служившей небольшим кабинетом или небольшой библиотекой. - С удовольствием поговорил бы с вами не о делах, но нам не оставили выбора и боюсь, вам придется провести небольшое расследование... - кратко, но обстоятельно он пересказал случившееся. Как пришел ребенок, собственное любопытство к нелепой истории, поход в Тюильри, неожиданную встречу, слухи об эпидемии холеры и, наконец, о болезни ребенка. - Я полагаю, что это не может быть чудовищным стечением обстоятельств, хотя, возможно, ошибаюсь. То есть, так могло бы быть, если бы некто не пытался отправить мальчика с письмом примерно в то же время, когда у Субербьеля находилась принцесса. Я узнавал об эпидемии, судя по донесениям, вполне может быть как холера, так и отравление - утром в Тампле чистили выгребную яму, вполне достаточно для того, чтобы отравиться, если в воду что-то попало. И для первых признаков болезни тоже. В Тампле все напуганы, никто даже под дулом пистолета не хочет идти туда дежурить, боятся заразиться. Сейчас в Тампль отправили людей, которые пытаются как-то снизить риск заражения. Гражданка находится в Ратуше под присмотром Пейана, четверых жандармов, которые сменяются и, подозреваю, что там не обошлось без агентов Комитета безопасности. Возможно, следует начать с них. А возможно, следует поступить проще и найти барона де Баца. Он - один из немногих, кому известна истина и он не оставляет попытки заполучить ребенка.

- Вы знаете, на что я способна, и знаете, что я - беспроигрышное оружие в ваших руках, - Бьянка быстро настроилась на деловой лад. Последние штрихи вчерашнего дня растворились в поставленной задаче. Она вспомнила, как однажды обиделась на Марата, когда поняла, что он совсем не думает о ее безопасности, принимая ее расследования, как свершившийся факт и не задумываяст о том, как крупно она рискует. В случае с Робеспьером все было иначе. Он прекрасно знал, что, давая ей практически любое поручение, ничем не рискует. - Вы правы, вряд ли встреча принцессы и Луи Шарля - случайность. Я могу найти в мыслях мальчика образ женщины, которая передала письмо. Могу встретиться с принцессой и, проведя с ней несколько минут, получить подтверждение вашим подозрениям. Могу разведать, какие именно выводы сделали ваши враги и сделать так, чтобы к утру никаких выводов не осталось. Решайте. Я готова действовать в любом направлении.

- Если бы вы знали, как мне по душе ваш последний вариант, - слегка улыбнулся Робеспьер. Теперь эта женщина не сомневалась в том, что говорила, не было места и для совершенно не нужных угрызений совести... во всех смыслах. Последняя мысль была циничной и он поймал себя на том, что цинизм постепенно становится второй натурой, как ни печально это сознавать. - Ребенок спит в соседней комнате, доктор запретил перевозить его. Если хотите, мы можем пройти к нему и обсуждая план действий будем исходить из того, что вам удастся узнать.

- Я рада, что мы достигли понимания. Мне так кажется, - Бьянка лукаво взглянула на Робеспьера, отмечая, что больше не боится сделать или сказать что-то не так. А он больше не терзается сомнениями, обращаться ли к ней с просьбами. Теперь они - в одном положении. Одно общее преступление с точки зрения морали и возможность открытым текстом обсуждать пути решения сложившейся ситуации при помощи ее способностей. - Идите вперед. Я проскользну в комнату, где спит мальчик, как только удостоверюсь, что меня никто не видит. Объяснить мое пристутствие тут будет трудно.

- Мне тоже так кажется, - задумчиво сказал Робеспьер, подразумевая как согласие с репликой о понимании, так и то, что объяснить присутствие здесь в такое время женщины, пусть она и агент Бюро, будет нелегко. Комната, к счастью, была рядом. Ребенок спал беспокойно, но не бредил, несмотря на жар - должно быть, отвар из ивовой коры помог унять лихорадку. Осторожно прикрыв за Жюльетт дверь, Робеспьер вопросительно посмотрел на Бьянку, думая о том, стоит ли будить мальчика.

Бьянка покачала головой и устроилась на полу у кровати. Некоторое время она сидела молча, поглядывая на ребенка, затем положила ладонь ему на лоб и повернулась. - Он испытал большое потрясение, и его организм борется с чувством вины. Я вижу множество образов, но не вижу главного. Мне придется разбудить его. Но вас он видеть не должен. - Бьянка увидела, как Робеспьер отступил в тень, затем легко коснулась сознания маленького пленника, который даже не подозревал об этом. Шарль заворочался, затем резко сел на кровати, широко распахнув глаза. Их молчаливый диалог продлился всего несколько секунд, затем мальчик спокойно улегся под одеяло и закрыл глаза. Убедившись в том, что он заснул, Бьянка осторожно переместилась в комнату Робеспьера и взялась за перо. Вскоре она положила на стол набросок. - Женщина, которая подошла к Шарлю, выглядела примерно так. Перед этим у дома кто-то исполнил пиратскую песню, и Шарль вышел послушать, но певца не обнаружил. Зато появилась эта незнакомка, которая рассказала, что безнадежно влюблена в гражданина Субербьеля, - на этом этапе Бьянка не смогла удержаться от улыбки, - и попросила отнести ему любовное письмо. Причем прямо сейчас. Это было около шести часов вечера. Если бы Шарля не остановили жандармы, их встреча с сестрой состоялась бы в кабинете врача. Вам знакомо это лицо?

- Нет, не знакомо, - покачал головой Робеспьер. - Значит, женщину мы будем иметь в виду, но бессмысленно тратить время на ее поиски - мы даже не знаем, где ее искать... Вам придется отправиться к Пейану и поговорить с гражданкой Капет. Вас могут видеть, поэтому постарайтесь сделать визит полуофициальным, Пейан осведомлен о наших затруднениях, правда, не о всех. Он же поможет вам избежать некоторых осложнений. По возможности проверите тех людей, которые сопровождали гражданку Капет к врачу. На всякий случай... Возьмите, - порывшись в ящике стола, он извлек уже хорошо знакомый Жюльетт испанский дублон, а также подписал формуляр о предоставленных полномочиях от Бюро общей полиции. - Если понадобится, используйте агентуру, явки пока не менялись, они должны быть знакомы вам по работе с Морвелем. Дальнейшие действия - по обстоятельствам. Отчет не нужен, я буду ждать вашего возвращения.

Бьянка быстро вскинула глаза, отметиа последнюю фразу. Нет больше той стены, что разделяла их в последнее время. Вчерашний день расставил все по местам. Несмотря на деловой тон беседы, она ощущала незримые изменения в обстановке и чувствовала, что теперь все иначе. - Это может быть деловой визит, - улыбнулась она, затем легким движением скрутила волосы и завязала в узел сзади. - Жан Клери уже давно является призраком. Мистификацией. Человеком, которого никто уже давно не видел. Он может явиться в Коммуну для сбора материалов о происшествии в Тампле, - Бьянка переместилась за стол, быстро перевоплотившись в журналиста. - Итак, меня интересуют подробности для очередного выпуска газеты. Подробности. рассказы очевидцев, - заговорила она чуть хрипловатым низким голосом. Хотелось бы поговорить с узницей замка Тампль. По городу ходят нехорошие слухи. Их стоит развеять.

- Мысль хорошая, - одобрительно кивнул Робеспьер. - Жюльетт Флери не может явиться в Коммуну... Однако и с образом Жана Клери я не стал бы шутить таким способом. Не забывайте, что речь идет не о простой узнице и позволив увидеть Жана Клери рядом с Пейаном - это еще половина беды, вторая половина заключается в том, что речь пойдет об узнице Тампля... Начнут искать утечку информации. Однако с Пейаном можно говорить вовсе не об узнице. Общественность гораздо больше интересует эпидемия холеры - действительная или вымышленая. Почему бы Жану Клери не заинтересоваться этим? А дальше - по обстоятельствам?

- Да, да, я говорю об этом же! - закивала Бьянка, - просто я слишком торопилась, и не до конца пояснила свою мысль. Жана Клери интересуют слухи об эпидемии. А меня - узница Тампля. Но об этом никому лишнему знать не следует. Ведь только вам известно, что я могу слегка подсказать любому человеку ход мысли. А если мне предложат побеседовать с узницей Тампля, я просто воспользуюсь этим предложением. Кстати, я могу побывать и в Тампле - узнать, не появлялись ли там незнакомые люди. - Бьянка подошла к Робеспьеру и выразительно посмотрела ему в глаза. - Никто ничего не запомнит.

- Только не привлеките к ответственности Пейана, - сказал Робеспьер. Не отводя взгляда, он шагнул к ней и слегка коснулся губами ее губ. Потом отстранился. - Теперь ступайте. Иначе вы рискуете застать всех сонными и в таком случае Жан Клери вместо ожидаемого материала получит лишь набор идиом, несовместимых с понятием цензуры...

- Я вернусь через пару часов. Не беспокойтесь за Пейана. - Бьянка дотронулась до его руки и через секунду исчезла за окном. Направляясь к дому, она знала, что сейчас придется объяснить Огюстену, что сегодня она получила ответственное задание. Затем переодеться и перевоплотиться в Жана Клери. Потом - принцесса, жандармы и Тампль. И - возвращение на Сент-Оноре. Мыслей о том, как она будет смотреть в глаза Огюстену, больше не было. Это - другая жизнь. Просто теперь их две, и о второй никому знать не следует.

[Eleni]

Июль 1794 года

Здание Коммуны

Бьянка, Пейан, принцесса Мари и другие

Взлохмаченная копна волос, дерзкий и цепкий взгляд, неприметный мешковатого вида сюртук, неуклюжие ботинки. Жан Клери никогда не отличался умением хорошо одеваться. Но от него этого и не ждали. За два года работы в Париже, он наделал достаточно дел, чтобы снискать себе уважение честных граждан. Бьянка любила этот образ, хотя и использовала его только в крайних случаях. Жану Клери сейчас должно было быть уже не менее 20 лет, и он, без сомнения, должен был измениться и стать больше похожим на мужчину, а не на подростка. А этого Бьянка не могла изобразить при всем желании. Поэтому она подготовилась к тому, что придется немного держать под контролем сознание людей, с которыми собиралась встретиться. Задача непростая, с учетом того, что в Коммуне могло оказаться людей больше, чем она могла бы подчинить. Господин Случай. Так иногда говорил Робеспьер. При мысли о нем, Бьянка тепло улыбнулась. Теперь она имела возможность стать для него больше, чем просто талантливым агентом, которого можно привлекать по особо важным заданиям. Эта мысль придала ей решимости. Легкое воздействие на двух жандармов у входа. Вторжение в их мысли. Узница Тампля содержится на втором этаже, в угловой комнате. В смежной комнате с ней – Пейан и двое жандармов. Не страшно.

Бьянка шагнула вперед и заговорила.
- Добрый вечер, граждане. Меня зовут Жан Клери. Город обеспокоен слухами об эпидемии холеры в Тампле. Мне бы хотелось прояснить некоторые моменты. Прямо сейчас.

- Жан Клери? - недоверчиво переспросил жандарм. О знаменитом журналисте он только слышал, да однажды видел его в Клубе якобинцев, но не проверить документы все равно было нельзя - правила есть правила. И так гражданин Пейан как с цепи сорвался, ругая королевских предков в седьмом колене, начальство Тампля и охрану. Орет-то пусть орет, но так можно дочихаться до корзины, чего доброго. - Да, все орут про холеру, - кивнул жандарм. Все таки посмотреть на знаменитого журналиста было интересно, даже если разговаривать и запрещено уставом. - Тебе, гражданин, лучше к гражданину Пейану, он на втором этаже, комната в конце коридора. Только предъяви документы сначала?

- Да он это, - махнул рукой второй жандарм. - Я потом проведу, не положено никого просто так впускать, если только не к Пейану лично. Только ты это... покажи документы, гражданин? У тебя руки не отвалятся, а нам спокойней.

- Конечно, - Бьянка кивнула. Документы Жана Клери были у нее наготове - даже не пришлось воздействовать на их мысли. Она протянула их и всело взглянула на жандарма. - Гражданин Пейан, думаю, не откажется рассказать мне о сложившейся ситуации. Если вы убедились в том, что я - это я, то проведите меня к нему.

- Следуй за мной, гражданин, - сказал жандарм, возвращая документы.

***

Пейан сидел за столом, обхватив голову руками и чувствовал, что ему нужно, просто необходимо выпить. И чего-нибудь покрепче, вроде коньяка или рома. Черт бы их побрал, всех этих олухов в Тампле! Теперь сам черт не разберет, все случилось из-за того, что чистили яму и оставили питьевую воду или сама вода была грязной, а ее поленились вскипятить. Взять бы того умника и ткнуть носом в микроскоп... Сам Пейан когда-то видел каплю воды под стеклом - впечатления остались до сих пор. Теперь Коммуна должна успокоить мирное население. А еще эта чертова гражданка Капет! Теперь Коммуна должна держать ее здесь, пока в Тампле не зальют хлорной водой все грязные места, да не вымоют все предметы, на которые могли попасть нечистоты водой с уксусом. Дня два, минимум. А может и три. А ему ночуй здесь и трясись из-за ответственности, так как голову придут снимать с него. Правда дофина, который, говорят совсем плох то ли здоровьем, то ли головой, перевели в помещение смотрителя. Четыре человека охраны сменялись каждые пять часов, все были самыми проверенными людьми. Разумеется, пришлось самостоятельно обеспечивать все и теперь Пейан чувствовал себя смертельно уставшим.

- Гражданин Пейан, к тебе гражданин Клери, - сообщил жандарм с таким видом, будто преподносил рождественский подарок.

- Гнать в шею, - механически ответил Пейан. А потом подумал, что ушлого журналиста просто так не выгонишь - потом ославит в своей газете так, что сам побежишь к Сансону. Занимать очередь. - Кто? Клери? Зови сюда... - последнее было лишним. Тощий молодой человек уже нарисовался на пороге с готовностью беседовать на лице. Жандарм топтался на пороге, явно желая послушать о чем пойдет речь. - Марш на пост!!! Головы крепко держатся, да?!!! - жандарма как ветором сдуло, а Пейан кивком указал на стул: - Чем обязан, гражданин?

Бьянка мысленно порадовалась, уловив его настроение. Сейчас он злится, но через минуту будет благодарить судьбу за подарок в ее лице. Точнее, в лице Жана Клери. Гражданин Пейан хотел спать и выпить, и больше всего беспокоился из-за свалившейся на него отвтственности, связанной с содержанием под замком принцессы. Не стоит нервировать его, задавая дополнительные вопросы. Покопаться в мыслях принцессы можно чуть позже, спровадив Пейана из комнаты. - По Парижу бродят нехорошие слухи, гражданин Пейан, - Бьянка решила начать разговор сразу с интересующей их обоих темы. - Они связаны с происшествием в Тампле. Мне бы хотелось провести небольшое расследование и успокоить людей. Никому не нужны разговоры о том, что власти не способны предотвратить распространение заразной болезни. Хотелось бы сообщить гражданам, что все находится под контролем. Мне кажется, в Тампле имела место провокация. А вы как считаете?

- Расследование? – удивленно вскинул брови Пейан. Подобная постановка вопроса, некоторая напористость, желание взять быка за рога - все это в молодом человеке ему не слишком понравилось. Потому что насторожило. Жана Клери он никогда не видел, но зато очень хорошо представлял себе, что ожидает жертву его словесных упражнений. С другой стороны, журналист был известен тем, что писал только правду и поговаривали, будто с легкой руки Максимильяна. – О расследовании, гражданин, уместно говорить, когда есть преступление. Далее. Если вы посоветуете мне, как можно держать под контролем инфекцию, которая либо разносится по воздуху, либо попадает в организм иным путем, я буду очень благодарен вам. Ученые пока такого способа не изобрели. К тому же, не известно, что является причиной недомогания – отравление грязной водой или имеет место действительно эпидемия. Что до нас, мы приняли меры, оповестив секционные комитеты о мерах предосторожности. Вам, гражданин Клери, не мешало бы напечатать подобную информацию и в своей газете – ее многие читают.

- Вот это уже хорошая новость, - Бьянка извлекла блокнот и принялась писать. - Известили секционные комитеты. Прекрасно. Да, вы правы, гражданин, распространение инфекции нам неподвластно. А вот информирование населения - да. Вы начали с того, что проинформировали секционные комиеты? Это прекрасная мысль. А расследование мое - неофициальное. Я хочу побывать в Тампле и поговорить с людьми. Если я докопаюсь до интересных подробностей - обещаю известить вас. Если не докопаюсь, и имеет место эпидемия - извещу людей об опасности. В любом случае, вы ничего не теряете. - Она ободряюще улыбнулась.

- Это невозможно, - покачал головой Пейан. - Во-первых, там пытаются бороться с тем, что послужило источником заражения, а во-вторых, без специального разрешения, подписанного Комитетами я не имею права никого впускать туда.

- Понятно. Что ж, попробую получить такое разрешение, - легко согласилась Бьянка. - В таком случае, не буду вас задерживать. Удачного вечера, гражданин Пейан. - Она вышла за дверь, затем вторглась в мысли Пейана. Тот размышлял, во что для него выльется двухминутная беседа с журналистом и проклинал всю журналистскую братию - на всякий случай. "Не бойся, гражданин Пейан, статья тебе понравится", - усмехнулась про себя Бьянка и направила мысленный приказ. *Сядь в кресло и закрой глаза. Ты не спал уже почти сутки. Пора*. Она не ошиблась - он действительно крайне устал. Из его мыслей постепенно уходила принцесса и Тампль, зато очень скоро Бьянка увидела умопомрачительные мечты о какой-то гражданке со всеми вытекающими подробностями. Кто о чем мечтает... Через минуту она вошла и с удовлетворением отметила, что гражданин Пейан крепко заснул в кресле. Оставались еще двое жандармов за стеной. Но с ними вряд ли придется вести долгие беседы. Заставить отвернуться и забыться на несколько минут. Этому трюку Мариус научил ее с самого начала - чтобы было проще овладевать жертвами. Сонное безразличие. Две безвольные фигуры. Широко распахнутые глаза очаровательной стройной девушки, измученной событиями последних часов. Бьянка подумала, что может сделать все, проникнув в ее мысли. Но отчего-то ей стало жаль ее. Принцесса нашла в себе силы повести себя грамотно во имя спасения брата. Значит, она заслуживает хотя бы человеческого отношения.

***

« Кто вы?» – тихий голос и испуганный взгляд. Кого она видит перед собой? Бьянка прочла собственное отражение в ее глазах и подумала о зеркале. Пусть она видит саму себя. Бедная, замученная принцесса, ставшая жертвой обстоятельств.
- Я – твой сон. Твое отражение.

- Я сплю? Также, как эти люди? Почему они тебя не видят? – Мари поднялась со своего кресла и потянулась, чтобы дотронуться до видения.

- Ты спишь. А они – нет. Потому они не видят меня. – Бьянка подошла, все больше преисполняясь симпатией к юной узнице Тампля, которая терялась в догадках о своей дальнейшей судьбе. – Ты все еще жива, Мари. А тот пакет, что передал тебе твой якобы друг – забудь о нем. Мысли о самоубийстве недостойны принцессы.

- Боже мой, откуда ты знаешь? – Мари закрыла лицо руками. Ее отражение говорило с ней ее мыслями. Сидя в этой комнате в окружении жандармов она решила свою судьбу сама. Теперь, когда все так запуталось, единственное средство найти забвение – это заснуть навсегда. Если щепотка порошка сотворила с ней такое, то весь пакет… Она уснет и никогда не узнает, как якобинцы убили эту страну. И не увидит, как маленький брат, которого Робеспьер теперь использует в качестве своего придворного, прогуливает его собаку. И не имеет смысла такая жизнь….

- Я - это ты. Я знаю. И считаю, что ты совершаешь ошибку. Твой брат – герой. Он нашел в себе силы измениться и научиться жить. И ты сможешь. У тебя все будет хорошо. Они не тронут тебя. – Бьянка взяла ее руку в свою. Она не имела права давать подобных обещаний. Но позволить шестнадцатилетней девушке отравиться и умереть вот так – в тюрьме, всеми забытой? «Нет, Клери. Не тешь себя иллюзиями. Тебе наплевать на нее. А на общественный резонанс, который вызовет смерть замученной в тюрьме принцессы, тебе не наплевать. Это расстроит Робеспьера. А для тебя его жизнь стала твоей собственной. Угадал?» - Голос Сен-Жюста. Он обязательно сказал бы так, если бы знал. Но он не знает. Пока не знает.

- Я не хочу жить. – Принцесса заплакала. – Они отняли у меня последнее, что у меня оставалось. Барон де Бац был прав. У меня больше нет брата. Он станет одним из них, он слишком мал, чтобы понять.

- Барон де Бац просто использовал тебя в своих целях. – Бьянка слегка надавила на ее сознание. – Он струсил, и не смог спасти твою мать, хотя и обещал. Он не выполнил данную ей клятву, но подарил надежду. Теперь она мертва. А он, терзаемый угрызениями совести, пытается излить их на ее детей. Ничего не изменилось. Луи Шарль любит тебя больше всех на свете. Каждую ночь он строит планы о том, как найти способ тебя освободить. Он – ребенок с душой короля. Благородный, смелый и решительный. Мысль о твоей смерти убьет его. У него и так никого не осталось. Пощади брата. Тебе нужно лишь немного терпения. Будь мужественной, Мари.

Бьянка видела, как принцесса закрыла глаза, сломленная событиями, уставшая от переживаний, измученная сомнениями. Но в ней снова пылало желание жить. Она выберется. Когда-нибудь. А вот барон де Бац, который устроил все это представление, будет осмеян и выведен на чистую воду в завтрашней газете. Осталось лишь собрать несколько деталей в Тампле.

Бьянка выскользнула из здания Коммуны, направляясь к зданию тюрьмы. Через некоторое время все проснутся. И никто, кроме Пейана и двух жандармов на входе, не вспомнит о визите Жана Клери.

[Odin]

Июль, 1794

Дом Дюпле.

Бьянка, Робеспьер. (продолжение)

Пламя свечей затрепетало, а на стол упала почти черная тень. Робеспьер резко повернулся, едва не сбив стоявший на краю стола графин с водой. Жюльетт Флери стояла у окна, держа в руке видавшую виды шляпу, а он не сразу узнал ее в мужском костюме. Молодая женщина улыбалась, следовательно, можно надеяться на то, что все прошло успешно и есть вполне реальный результат. Хорошо, если не предстоит очередная погоня за призраком. ---- - Судя по вашей улыбке, вам есть чем гордиться, Жюльетт, - он подошел к окну и задернул штору. - Располагайтесь и рассказывайте...

У меня есть два варианта, - Бьянка скинула мужской сюртук и забралась в кресло, прихватив с собой блокнот. Поход в Тюильри принес прекрасные результаты, и она рвалась поделиться проделанной работой как можно скорее. - Но для начала я перескажу все, что мне удалось узнать. - Она быстро заговорила, старательно пересказывая детали, и едва сдерживаясь, чтобы не продемонстрировать свои воспоминания при помощи мыслей. О Коммуне, о сломленной принцессе, о порошке и плане де Баца и, наконец, о незнакомце, явившемся в Тампль чтобы помочь чистить выгребную яму. Сопоставив воспоминания очевидцев с теми, что сохранила принцесса, вывод напрашивался однозначный. - Я могу написать статью, чтобы развеять слухи. Прямо здесь и сейчас. В статье я изложу факты и брошу тень на барона де Баца. Могу умолчать о нем и просто успокоить людей.

- Не думаю, что стоит прямо упоминать имя де Баца, а также то, что имела место в некотором роде диверсия, - сказал Робеспьер. - Барон де Бац сначала являлся мистификацией, потом за его голову объявили награду, но он все еще не пойман. Это будет иметь не очень хорошие последствия, так как подрывает и авторитет Коммуны... В первую очередь. Мне бы не хотелось, чтобы Пейана кто-то заменил. Вы можете сказать, что ходят слухи о диверсии, но не упоминать ни барона, ни роялистов. Пусть ваша статья базируется на мерах предосторожности, которые следует предпринять, а уже в дополнение к ней - все остальное. Вы прекрасно поработали, Жюльетт. Что же касается самого де Баца, я опасаюсь, что эта попытка - не последняя. Склоняюсь к мысли, что он сам не уверен в дичности ребенка, с тем и затеял этот спектакль. Сначала я думал о попытке скомпрометировать, но потом пришел к выводу, что это была именно проверка, являющаяся в свою очередь частью какого-то дьявольского плана. Ведь мальчик пошел ко мне только тогда, когда его не пустили жандармы... мог и не прийти. В любом случае, это следует прекратить.

- Это - следующее задание? - Бьянка бросила невинный взгляд, наслаждаясь ситуацией. Теперь все было именно так, как она хотела. Кому нужны способности, умение плести интриги, если они не используются по назначению? Она была счастлива наблюдать восторг в глазах Марата, в те моменты, когда приносила ему информацию, которую он не смог бы найти самостоятельно. Без этого ощущения было сложно. Теперь история повторялась, и вновь появился человек, которому она была готова посвятить себя полностью. Пусть даже это и приходилось скрывать.

- Совершенно верно. Вам предстоит найти де Баца и любым способом убедить его не принимать столь горячее участие в этом деле. У барона, насколько я понимаю, есть сообщник по имени Бриссар и в той же милой компании замечен еще какой-то гражданин, который выполняет мелкие поручения. Именно его дети умудрились выкрасить в синий цвет на День взятия Бастилии. Агентура, если понадобится, в вашим распоряжении, но от жандармов следует держаться на расстоянии, так же, как и от агентов Комитета безопасности. Письменные доклады не нужны. Только устно.

- Хорошо. Я поняла вас. Поиск де Баца, небольшая работа с ним, но без убийства. Верно? - Бьянка поднялась и захлопнула блокнот. Она снова - агент, которому раздают распоряжения. Что ж, до 16 августа осталось 29 дней. - Я доложу вам о результатах своих поисков, как только у меня появится информация.

- Убийство... - Робеспьер задумался. Что может повлечь за собой исчезновение де Баца? С одной стороны, роялисты лишаются руководителя, но с другой, барон - всего лишь один человек. Они теряют этот канал связи, а дАнтрег изолирует остальные и тогда всю титаническую работу придется начинать сначала. А если поразмыслить, то барон мог бы быть арестован или погибнуть уже не один раз. -  По обстоятельствам, Жюльетт. Мне бы не хотелось, чтобы ребенок попал под подозрение, на этот раз обоснованное.

- Каким образом случайная смерть де Баца от сердечной недостаточности может бросить тень на ребенка? - искренне удивилась Бьянка. - Но я поняла ваше пожелание, и приму его к сведению. Итак, до следующей встречи? - она вопросительно взглянула и слегка нахмурилась, отгоняя желание узнать, что он думает о ней в данный момент. Чтобы стать для Марата личностью, а не орудие для сбора редкой информации, ей понадобилось несколько месяцев. Сколько времени уйдет на то, чтобы добиться особого отношения от Робеспьера? Бьянка злилась на себя за эти сравнения. Но что поделать - оставалось признать, что она так устроена, и ее судьба - влюбляться в тех, за кем она признает силу и превосходство.

- Я имел в виду только то, что очередная  выходка де Баца, если она состоится, может быть построена по тому же принципу - застать ребенка врасплох. Тогда он, конечно же, выдаст себя. Я недостаточно точно выразился. Смерть барона от сердечного приступа... поступайте, как считаете нужным. И не забудьте о Бриссаре, мне кажется, что он тоже одержим этой безумной идеей, - Робеспьер поднялся, давая понять, что деловой разговор закончен. - До следующей встречи, Жюльетт. Если вы, разумеется, не планировали остаться.

- А вот это зависит от вас, - Бьянка слегка улыбнулась. - Я просила вас подарить мне один день в месяц и готовлюсь к нему, как и обещала. Вы сказали мне, что вам нравится моя естественность, поэтому и говорю об этом прямо. Я бы с удовольствием попросила не один день, а все тридцать, но понимаю, что это невозможно. К тому же, и вы и я связаны определенными обязательствами. Вы хотите, чтобы я осталась? - Бьянка переместилась к подоконнику и склонила голову в ожидании ответа.

 - Да. Но есть определенные обязательства, - Робеспьер бросил взгляд на часы. До утра оставалось достаточно времени, да и вообще было не так поздно. Что же, оставалось признать, что его волнует мысль о близости с этой женщиной? Или то едва уловимое ощущение опасности, которое она несла в себе, будучи существом, не принадлежащим к миру людей? Пока что он и сам не мог понять характер этих отношений, однако признавал и то, что какие-то понятия о морали остались далеко в стороне и это обстоятельство не могло наложить и свой отпечаток. Даже если Огюстен никогда ни о чем не узнает. - Еще не так поздно и думаю, что Огюстен все еще ждет вас. Однако не забывайте, что вы можете приходить сюда в любое время.

- Вы правы. - Бьянка опустила глаза. - Я приду, как только у меня появится информация о де Баце. Я буду действовать по обстоятельствам. А сегодня к утру закончу статью и передам ее в типографию перед рассветом. Остальные заметки для номера собраны. Спокойной ночи. - Она улыбнулась и исчезла за занавеской, предварительно убедившись, что ее никто не видит. Возвращаться к Огюстену сегодня вечером в таком виде не имело никакого смысла. Лишь два человека в этом мире знали ее секрет, и вряд ли было бы возможно объяснить Огюстену, каким образом она регулиует длину волос... Но Робеспьер принял верное решение и совершенно правильно дал ей понять, что не стоит проводить в его комнате больше времени, чем следует. Не стоит терять голову и совершать поступки, о которых можно пожалеть. Пусть он и говорил, что сожаления никогда не несут в себе ничего хорошего. Сегодняшний вечер следует посвятить газете, чтобы днем она была напечатана. А завтрашний вечер - барону де Бацу и Огюстену. И подробному отчету, который вполне можно положить на стол в комнате Робеспьера, не стараясь лишний раз завладеть его вниманием.

[Eleni]

Июль 1794 года

Дом Пьера Гато

Сен-Жюст, Тереза, Пьер Гато

Сен-Жюст резко сел на кровати. Кто-то тряс его за плечо. Гато. Он что-то говорил, но первые несколько секунд сфокусироваться на проблеме было сложно. Сколько же вчера он выпил?
- Подожди Пьер, будь добр. Дай воды. – Сен- Жюст протянул руку, зная, что через минуту бокал с холодной водой в ней появится. Пьер был настоящим другом – верным, понимающим. И всегда – на его стороне. Наверное, нехорошо было красть жизнь приятеля и пользоваться его преданностью. Но что поделать – Пьер Гато с раннего детства смотрел ему в рот. Он первыи познакомился с Терезой, и первым в нее влюбился, когда на празднике в Блеранкуре она играла лесную нимфу. Рыжеволосая соседская девочка была там королевой красоты. Но досталась она Сен-Жюсту. А Пьер лишь восторженно кивал, когда они вдвоем посвящали его в планы о тайной помолвке. И сейчас, спустя столько лет, ничего не изменилось. Вчера, когда они вошли в его дом, Пьер с той же восторженностью принял их. Разместил Терезу и выделил ей комнату, зная, что ночевать туда придет он, человек, которого Пьер столько лет считал своим лучшим другом. И он пришел. Ровно в полночь, освободившись от дел в Бюро, измотанный и счастливый оттого, что теперь ему есть, куда возвращаться. С правдой и неправдой добытыми продуктами и вином. Потом были два часа воспоминаний о детстве в Блеранкуре. И ночь, которая переросла в утро. Тереза пообещала рассказать о себе чуть позже. А пока Сен-Жюст просто наслаждался тем, что снова обрел себе спутницу, которую можно не подозревать в симпатиях к другим людям. Тереза принадлежала ему полностью – он был в этом уверен. Сейчас она спала, трогательно свернувшись, и даже не проснулась от криков его друга.

- Пьер, ты с ума сошел? Который час? – Сен-Жюст, наконец, обрел способность мыслить. Быстро оделся и, умывшись из кувшина воды, любезно принесенным другом детства, готов был выслушать любые новости. – Что случилось?

- Вот, прочти, - Гато протянул было Сен-Жюсту газету, но потом усомнился в том, способен ли тот читать, вникая в изложенное, поэтому быстро прочел статью в "Саппер санкюлот" вголос и только потом бросил газету на стол. - Между прочим, давно ходили слухи о том, что статьи в "Друг народа" просматривает Робеспьер. Кто верит, кто нет, ведь Клери работал еще с Маратом... Но суть в другом, Антуан! Эта статья - не просто пощечина, эта статья - прямое обвинение, я бы сказал!

- Черт побери, где ты тут увидел Робеспьера, Пьер? - вспылил Сен-Жюст. Черт побери. Даже увалень Гато видит в чертовой карикатуре вполне конкретные вещи. Итак, война началась. Комитет сделал первый шаг. Смысл написанного доходил медленно, но верно. Сен-Жюст сделал несколько глотков воды, остатки плеснул себе в лицо, чтобы прийти в себя окончательно. События читались между строк. Пока они наслаждались победой в Конвенте, скотина Вадье арестовал всех, кого Клери упомянула в статье, скорее всего, всунув им компрометирующие улики. - Черт побери.... Клери... Ты что, веришь в эту чушь, Гато?

- Кхм... Робеспьера - нигде... - не очень уверенно сказал Гато. На самом деле пес на картинке действительно напоминал Робеспьера, хотя бы высокомерным выражением на морде и неестественно прямой осанкой, да и уши у собаки были нарисованы так, что напоминали парик. И слепому понятно, что маленькая собачка - Клери. И ничего тут не сделаешь, если выводы сами просятся... Однако высказывать все это Гато благоразумно не стал. - Робеспьера - нигде. Но их же, получается, скомпрометировали... Я не очень верю в ту чушь, что иногда говорят, но есть же и такие, которые слушают...

- Что говорят????? Прости, Пьер. - Сен-Жюст быстро одел сапоги. Вот только куда бежать? К Робеспьеру или сразу в Тюильри? Максимильян, скорее всего, уже читал эту гадость. И имеет свое мнение. Но времени терять тоже нельзя.

Тем временем Тереза открыла глаза и поднялась на локтях, натянув на себя одеяло. - Клери? Кто такая Клери, Антуан?

- Не такая, а такой. Журналист. Я дружен с его сестрой. А она - невеста одного из моих соратников. Тереза, мне надо идти. Пожалуйста, никуда не выходи. Обещай мне.

- Обещаю, - Тереза испуганно закивала.

Сен-Жюст хотел сказать ей что-нибудь ободряющее, но времени на это не было. Он повернулся к Гато. - Пьер, пожалуйста, помоги Терезе освоиться. Я зайду в обед. Никого не впускай. - С этими словами он вылетел из дома, направляясь к Тюильри.

- Позавтракать мы можем остатками вчерашнего ужина, а вот что-то на обед придется купить... - растерянно пробормотал Гато, глядя на закрывшуюся за Сен-Жюстом дверь. Легко сказать - промоги Терезе освоиться, когда он... А она... Эх... Наверное, он до сих пор был влюблен в нее, вот и вся сказка. Бросив взгляд на Терезу, он почувствовал, что поневоле краснеет, да и высказывать в голос столь меркантильные вещи... Еще раз мысленно вздохнув, Пьер подумал о том, что придется пропустить заседание, но еще не решил, к лучшему это или к худшему.

- Пьер, благодарю тебя, но я пока не голодна. А вот кофе... - Тереза умоляюще взглянула на друга детства. Боже мой, он остался таким же стеснительным блеранкурским парнем, что и десять лет назад... Кажется, Антуан говорил, что он так и не женился. Нужно будет как-нибудь побеседовать с ним о женщинах и помочь выбрать себе спутницу. Ведь нехорошо наблюдать за тем, как такой добрый малый страдает от неразделенной любви. А он все также продолжал стоять, пряча взгляд, словно школяр... - Пьер... Пожалуйста, придумай что-нибудь с кофе. С удовольствием с тобой позавтракаю. Но... я не одета. - Тереза изобразила смущение. Пьер попятился и скрылся за дверью. Она откинулась на подушках и с удовольствием потянулась. Жизнь налаживалась. Кажется, все не так плохо, как она думала, и Антуан все-таки помнил о ней все это время. Они все вернут и исправят ошибки. А когда-нибудь потом она расскажет. Но - потом. Сейчас - просто возвращение в прошлое и счастье от того, что кошмар закончился.

18

[Odin]

Июль, 1794.

Тюильри.

Вадье, Фуше.

Жозеф Фуше ждал на обычном месте в обычное время, как и обещал, от нечего делать перечитывая статью в "Саппер санкюлот". Ах, если бы ему дали волю, он действовал бы совсем не так! Но никто не спрашивал его совета, да и Жан Клери не особенно интересовал. Когда-то - да, когда от одного слова, напечатанного в "Друг народа" могла бы зависеть его судьба, но не сейчас, когда он изгой... изгой... изгой. В этом слове был какой-то определенно свой вкус. Вадье сделал знак следовать за ним. Фуше аккуратно сложил газету и направился в уже хорошо знакомый кабинет. На лестнице он споткнулся и едва не упал, однако неприятный инцидент отошел на второй план, как только неподалеку был замечен человечек. Тощий, серенький, его лицо - обыкновенное и скучное. Забавный человечек, одним словом. - Гражданин Вадье... - Фуше, как обычно, перешел к новостям, едва опустившись на стул. - Вы были правы относительно Жана Клери... Его нигде нет. А адреса, которые мне удалось раздобыть - большей частью ложные. Это - адреса типографий или же государственных контор.

Жан Клери не появляется в типографии, так как болен, Жан Клери нигде не живет...  однако он существует. И невольно вспоминается покойный Эбер со своими глупыми подозрениями. Но - к делу. Знаете Монмартр? Там есть старый дом рядом с кафе, так скрывался одно время знаменитый Марат и там, говорят, иногда появляется Жан Клери. Всегда вечером, когда стемнеет. Местное население считает это чем-то вроде достопримечательности и уверены, что туда приходит призрак Друга народа. В призраков я не верю, потому и проник туда. И узнал, что туда приходит корреспонденция на его имя. Я взял эти письма и полагаю, что из них можно изъять полезную информацию...


- Вот как? - глаза Вадье заблестели. - Мне нравится ход ваших мыслей, Фуше. Вы рассуждаете как ... сыщик. Бюро общей полиции сильно потеряло, не привлекая вас к делу. Впрочем, мне это на руку. Итак, что вы узнали? И что имеете в виду, говоря о подозрениях Эбера? В свое время он распространял о Клери сплетни своеобразного характера. Дескать, Клери - это женщина, и все такое. Но сам он не верил в это. Посудите сами, способна ли женщина писать подобные статьи, рисковать жизнью, вытаскивать показания из комиссаров и генералов, произносить речи в Клубе, в конце концов? Хотя, признаюсь, если бы мы нашли подтверждение тому, что Клери - любовница тех, на кого работает, это бы здорово облегчило задачу. - Вадье улыбнулся, вспоминая, какой эффект сегодня вызвала статья в "Саппер Санкюлот". Мишель Ландри расстарался, и статья получилась именно такой, как нужно. Сегодня перед замеданием Конвента все только и обсуждали, что карикатуру на Робеспьера и Клери, плюс - повсюду распространилась информация об арестованных лжесвидетелях. Сен-Жюст бился изо всех сил, но что он мог сделать против фактов? Он не ожидал удара. И это сыграло на руку. Как и то, что вчера вечером был заключен своеобразный договор с Бертраном Барером. Вадье пообещал поддержку Комитета безопасности в обмен на... периодическое молчание. хитрый Барер понял, куда дует ветер и, несмотря на то, что не сказал ни да ни нет, принял правила игры. Во всяком случае, Сен-Жюст и несколько его ближайших сподвижнков смотрелись сегодня в КОнвенте блекло.

- Я говорю лишь то, что возможно покойный Эбер не так уж ошибался... - задумчиво сказал Фуше. - Хотя я очень далек от мысли о том, что Клери - женщина, но безусловно он не тот, за кого себя выдает. Жан Клери в любовных связях не замечен, о нем мало известно, но не секрет, что его сестра живет с Огюстеном Робеспьером, говорят, что они помолвлены. И что? Сестричка шепчет нужную мысль на ушко своему любовнику, а младший брат рассказывает об этой идее старшему, только и всего. Это даже не интересно, а перебирать сплетни - не серьезно, особенно, если из-за них возможно даже пострадать. Люди простят вам многое, но не такое грубое вмешательство в личную жизнь. Дело не в Робеспьере, не в Клери и не в очаровательной сестренке, а в том, что люди скажут: "Ах, они так отрыто обсуждают личную жизнь и раздувают скандал! Как бы это не коснулось и меня лично!" Тогда будьте готовы, что с вами сделают то, что вы хотите сделать с вашим оппонентом - заставять замолчать. Возможно, путем физического вмешательства.

- Я не собираюсь раздувать скандала. Это - проявление любопытства, не более, - резко ответил Вадье. - Согласитесь, если разные люди приходят к одному и тому же выводу, об этом стоит задуматься. Но даже если бы вы доказали, что Жан Клери и его сестра - одно и то же лицо, нам бы на данном этапе не было это на руку. Женщина - борец, бросающая вызов политикам, могла бы вызвать симпатию. А Жан Клери дожлен быть уничтожен, как человек, помогающий Робеспьеру управлять общественным мнением. Свой ход я сделал. Исходя из вашей информации, следующим ходом я готов поставить под сомнение существование мальчишки и намекнуть на то, что Жан Клери уже давно - творческий псевдоним одного видного политика. Что вы об этом думаете? - Вадье был вынужден признать, что размышления Фуше настолько здравы, что он искренне интересуется его мнением.

- Вам придется найти этого видного политика, - слегка улыбнулся Фуше. - Не думаю, что кто-то согласится взять на себя эту роль, как только все почувствуют, что Жану Клери грозит опала. Если же афишировать без предварительной договоренности, то вам понадобятся воистину железные доказательства. Остальное легко опровергнуть, если Жан Клери появится собственной персоной. Быдь я на вашем месте, то сейчас подумал бы о том, как не позволить Клери опровергнуть статью в "Саппер санкюлот"... Что сложно, но вполне возможно... Но вы - не на моем месте... к счастью.

- Робеспьер лично упростил нам задачу, - хищно улыбнулся Вадье. - Люди, упомянутые в статье, час назад были казнены по закону о подозрительных. Взятка за дачу ложных показаний - серьезное обвинение. А в нашем трибунале в последнее время не читают фамилий. К моменту, когда о них спохватятся, все поростет травой и никто не вспомнит их имен. Это война, Фуше. И в ней пощады не будет. Вы этого еще не поняли?

- При чем здесь казненные люди? - искренне удивился Фуше, так, что даже привстал. - Не было никакой пользы в их смерти, если хотите знать мое мнение... Только сдается мне, что этим действием вы лично упростили задачу Робеспьеру. Я бы даже пошел в Клуб, чтобы его послушать, только никому об этом не говорите, хорошо? Впрочем, я забываюсь... - Фуше взял со стола свою шляпу и вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Имена вспомнят, он лично в этом не сомневался. Даже сегодня вечером, на заседании. И легко будет узнать, чья это была инициатива. А Робеспьер, если не будет дураком, так же легко повернет это в свою пользу. Нет, положительно, он бы многое отдал за то, чтобы присутствовать на заседании Клуба.

[Eleni]

Июль 1794 года

Клуб якобинцев

Робеспьер, Сен-Жюст, Вадье, Мишель Ландри, Бурдон, Колло, и другие

Сумбурный день, заседание Конвента, во время которого не было произнесено ни одного значительного слова. Затишье перед бурей. Сен-Жюст нервно оглядел быстро заполняющийся зал заседаний Якобинского клуба. Вот это и произошло. Он – один. И он нервничает, потому что не уверен, что противостоять Комитету безопасности придется не в одиночку. Кутон, которого он видел днем в Комитете общественного спасения, ограничился лишь дружественным пожатием руки. «Я не знаю, смогу ли присутствовать сегодня в Клубе, Антуан. Сын болен, я должен быть с ним». И – негодующий взгляд, символизирующий морализаторское «А я же предупреждал насчет Клери». А сама она ничего не знает. И узнает только спустя несколько часов. Она всесильна, но только ночью. Как и Страффорд. Вот кого в последнее время особенно не хватало. С тех пор, как была вскрыта очередная афера Ордена, он покинул страну на некоторое время, обещав вернуться в двадцатых числах. Страффорду Сен-Жюст мог изложить все свои сомнения без боязни показаться ему недальновидным. Его бессмертный друг был и правда далек от политики и являлся лишь сторонним наблюдателем их истории. А Максимильян… Сможет ли он прийти сюда сегодня, чтобы поддержать в битве с Вадье? Сен-Жюст не очень на это рассчитывал, и готовился заявиться к нему вечером с рассказом. Однако, он ошибся. Он не стал скрывать радости, когда увидел, как Робеспьер пробирается к своему месту. Он все-таки пришел. И, судя по всему, чувствует себя гораздо лучше, чем раньше. На секунду Сен-Жюсту даже показалось, что соратник выглядит таким же бодрым и свежим, как четыре года назад, во времена, когда они только начинали работать вместе. Мечты, мечты… - Ты уже знаешь, что произошло, шепотом спросил Сен-Жюст, когда Робеспьер устроился рядом с ним.

- Знаю, - кивнул Робеспьер. - Я не вижу Кутона. Однако в любом случае на стоит послушать, что будут говорить. Мне кажется, что они не замедлят высказаться и...

В подтверждении этого прогноза не было нужды, как только председатель позвонил в колокольчик, к трибуне бросился Бурдон, притом так поспешно, будто боялся не успеть.

- Граждане! Я должен сделать заявление, которое напрямую связано с недавней манифестацией.  Выходит, что мнимые свидетели были просто подкуплены продуктовыми пайками! Неприятно сознавать, что таким путем получены заведомо ложные показания, но еще неприятнее сознавать то, что нелегкая  в данный момент ситуация была использована со столь дьявольским коварством. Давно ли мы проводили кампанию против нечестных журналистов? Давно ли говорили о том, что враги используют любые способы для тогго, чтобы обелить себя и обвинить других? Если мы, граждане, будем и дальше пренебрегать мерами, которые давно следовало принять, то все жертвы, которые были принесены на алтари Отечества могут оказаться напрасными. для этого ли мы боролись? Для этого ли умирали наши лучшие патриоты?

 - Ты говори по существу, Бурдон, - поднялся с места Бернард де Сент. По правде говоря, эта ситуация его интересовала постольку поскольку, но коль речь шла о Клери, а Клери в свое время слишком бойко писал о комиссарах... 

- Пусть говорит! Пусть говорит! - раздались выкрики.

- Говори, Бурдон! - пожав плечами, де Сент сел на свое место. Неужели им не надоели призывы к патриотизму вместо того, чтобы делать хотя бы что-то? Впрочем, до чего-то они договорятся в конечном итоге.

- Я требую, чтобы газета прекратила свое существование, коль сведения, напечатанные в ней, были получены столь низким способом! Я требую, чтобы типография была закрыта, а Жан Клери был привлечен к отвественности! Я требую, чтобы этот вопрос, если понадобится, обсуждался в Конвенте! - закончил свою краткую речь Бурдон. Его поддержали аплодисментами и одобрительными выкриками.

- С этого нужно было и начинать, - тихонько заметил Робеспьер. - Много шума вокруг Клери, но нас интересуют те свидетели, которые были якобы подкуплены.

- Я думаю также. Скажи, Максимильян, она появлялась в Секции? Ее, точнее, Клери, могли там видеть? - шепотом заговорил Сен-Жюст. - Кутон не придет на заседание - слишком он ненавидит "Друг народа". Выступать придется мне или тебе. Я готов представить петицию, хотя и хотел придержать ее. И готов атаковать Ландри. Вадье и его соратники бьют слишком отчаянно. Нам нужен не менее решительный отпор. Мне выступить?

- Нам нужно на чем-то строить свой протест, но я заседание только начинается и ничего существенного не было сказано, - ответил Робеспьер. - Вмешаемся, когда это будет необходимо, но боюсь, что у Клери на этот раз будет не слишком много симпатий... хотя это пока что спорно. Клери появлялся в секции и беседовал с людьми, это правда. В той ситуации просто не было иного выхода, как ты понимаешь... нам оставалось только любым способом доказать, что манифестация носила мирный характер и не была манифестацией вообще, если на то пошло. Это удалось лишь наполовину. На данный момент я вижу единственный выход из ситуации: поймать Ландри на вранье. Публично. Но для этого ему должны дать слово.

Сен-Жюст кивнул. Он думал о том же. Дать слово Ландри, причем вытащив его в Клуб, как когда-то был вытащен на публичное выступление Клери. А вот в том, что касалось распределения симпатий, Робеспьер был прав. Все, кто когда-либо пострадал от острого пера Клери - а таких тут было много, кричали наперебой о закрытии газеты. А вот Вадье пока молчал. Лишь наблюдал со стороны, периодически обмениваясь короткими реплики с сидящим рядом с ним Амаром

- Граждане, наконец-то нашелся человек, рискнувший вывести Клери на чистую воду! - говорил Фрерон, поднявшись на трибуну. - Интересно, что Клери придумает по поводу своего коллеги. Уличит его во вранье? Или найдет компрометирующие факты из его биографии? Считаю, что мы должны поддержать честного патриота Ландри в его желании бросить вызов проправительственной газете, которая, как известно, пользуется особым расположением некоторых политиков. Вот только на этот раз не стоит давать Клери высказываться. Закрыть газету, как говорит Бурдон!

- А вам не кажется, граждане, что дело тут гораздо сложнее, нежели просто вранье в печати? - разался вкрадчивый голос Амара. - Что мы имеем? Гражданин Сен-Жюст объяснил нам, что никакой манифестации не было, и имело место просто дружеское сборище миролююиво настроенных граждан. Об этом свидетельствует на следующий же день "Друг народа". А что выясняется? Клери преподносит патриотам красивую сказку, преподнося в качестве гарнира цитаты якобы очевидцев. Рассчетливый ход, чтобы скрыть безобразия и несостоятельность Бюро полиции отследить беспорядки в секциях! Мальчишка - всего лишь пешка. Вопрос в том, кто его направил?

- А почему это Клери не имеет права высказаться? - выкрикнул кто-то из якобинцев, особенно не высовываясь. - Вот уже сколько времени патриоты читают его газету и в ней ни разу не было сказано ни слова вранья! Ни слова! Может быть, он преувеличивал факты, но никогда не искажал их и никогда не врал! Что же ему, без суда и следствия закрыть редакцию?

- Кто это говорит? - Робеспьер прищурился, но рассмотреть говорившего без очков все равно не смог. Оборвав тщетные попытки, он снова обратился к соратнику: - Антуан, ты был сегодня и вчера на заседании Комитета? Что-то говорилось о газете или о свидетелях? Какие у нас данные?

- Мы не обсуждали газету, Максимильян, -Сен-Жюст поискал глазами Колло, который являлся завсегдатаем Клуба, и - на всякий случай, остальных. Как ни странно, в зале обнаружился Барер, человек, посещавший Клуб крайне редко. - Более того, моя попытка поставить на голосование вопрос о расследовании деятельности Ландри, который явно написал это по указке, чтобы бросить тень на наш Комитет, не увенчались успехом. Барер твердил о том, что нам стоит помириться с КОмитетом безопасности и настаивал на совместном заседании. Остальные кивали. Словно все это волнует только меня. - Сен-Жюст мрачно посмотрел на соратника. - Либо они не понимают значимости происходящего, либо... Играют с Вадье за нашей спиной.

- Расследование деятельности Ландри влечет за собой расследование деятельности Клери, - заметил Робеспьер. - Молчание же может означать что угодно, в том числе и нежелание вмешиваться... Чтобы впоследствии обвинить во всем Бюро. Теперь они даже не боятся говорить об этом открыто. Нужно, чтобы высказался Ландри. Он здесь? И ты не ответил мне, кто высказался в защиту Клери.

- Это Бернар Готье. Один из комиссаров. Некоторое время назад он был направлен в миссию вместе с Мерленом. Когда Клери писала о комиссарах, на чистую воду были выведены шестеро из девяти, совершивших правонарушения в тех краях. Готье был честным, и она выделила это в своей статье в качестве примера. - быстро сказал Сен-Жюст, вспоминая ту давнюю историю. - Огюстен должен знать его немного. А Ландри нет. Я думаю послать за ним. Что скажешь?

- Пока что достаточно того, что мы можем процитировать его при случае, - кивнул Робеспьер. - В противном случае мы будем производить впечатление утопающего, хватающегося за соломинку. Сейчас я думаю, как можно спровоцировать Ландри на выступление, но сделать это должен не ты и не я. 

- Граждане! - перекрикивая шум, с места поднялся Колло. - Я поддерживаю решение закрыть газету! Достаточно Жан Клери позволял себе оттачивать собственное остроумие! Выходит, что сначала патриоты терпели его выходки, а теперь вынуждены терпеть еще и ложь!

- Кто из вас, граждане, может доказать, что Жан Клери - лжец? - поднялся с места Субербьель. Ему надоела эта дискуссия и хотя он не очень хорошо относился к Клери, вынужден был признать, что молодой человек действительно не врал. От того факта, что в колеса этого чудовищного жернова под названием "система" попадают из-за личной неприязни, даже без преступления, тошнило. - Смутьян, я согласен. Согласен и с тем, что если будет уличен во лжи, то будет наказан.  В данный момент, однако, я не вижу повода лишать его слова в свою защиту. всем патриотам дорога память Марата и уже другой вопрос, использовали ли его имя во зло или во благо. Давайте не будем принимать скоропалительных решений.

- Жана Клери в этом зале нет, Субербьель! - взорвался Колло. Хотя спорить с доктором - занятие бесполезное. Хотя бы потому, что многое знает, чертов проныра... Не зря за глаза его прозвали "Исповедником", учитывая его деятельность и в Трибунале тоже. - Предлагаешь его искать?

- Нет, - покачал головой Субербьель. - Я просто высказаал свое мнение. Пусть вопрос будет решен цивилизованно, раз уж мы обсуждаем его здесь и имеем честь называться цивилизованными гражданами.

- Тогда пусть скажет Ландри, который прячется тут в зале! - махнул рукой Колло. - Вот пусть скажет, на чем базировались его материалы и вы сами сможете судить о вине Клери.

Мишель Ландри почувствовал, как сразу несколько рук подхватили его и потащили к трибуне. Все это время он наслаждался ситуацией. Даже робкие угрызения совести по поводу того, как он обгадил ни в чем ни повинного Клери поутихли, пока он слушал, какой поднялся шум. Давно уже его газету не обсуждали столько народу и на таких высоких тонах. Он стал героем дня, и особенности его поддерживали те, кто имел зуб на Клери. Последний раз совесть кольнула Мишеля в тот момент, когда крики о закрытии «Друга народа» стали особенно громкими. Ну, а с другой стороны, что поделать? Это жизнь. И каждый вынужден крутиться, как может. Мишель радовался, что нашел себе тихое место, и пристроился за спинами. Сегодня он планировал написать репортаж с заседания в Клубе, и мысленно уже прикидывал, как будет выглядеть его статья. И тут…

- Давай, Ландри, врежь этому выскочке Клери! – ободряющее похлопывание по плечу. На пути к трибуне Ландри поймал взгляд Вадье – тот едва заметно кивнул, давая понять что их договор о безопасности остается в силе.
Ландри взобрался на трибуну и заговорил.
- Я, граждане, не силен в речах. Я журналист и привык писать свои мысли. Однако, тут прозвучали вопросы, и я готов на них ответить. Откуда информация? А я решил первый раз в жизни перепроверить Клери. Ведь так повелось, что все что он пишет, считается за правду – он, как известно, никогда не врет. А я решил поинтересоваться – так ли это? – Одобрительный шум и смех в зале подбодрили Ландри. - Я решил поговорить с этими людьми, что рассказывали Клери, как там все было хорошо – на этом сборище. И вдруг выяснилось, что все они арестованы! И обвиняются в том, что брали взятки! Вот, собственно, и все, граждане. Я просто записал то, что узнал. Что еще сказать?

- Если дело обстоит так, как вы говорите, газета Жана Клери будет закрыта, - поднялся с места Робеспьер. - Можем ли мы позволить, чтобы нас продолжали вводить в заблуждение? Нет. Этим иногда успешно, а иногда нет занимаются наши враги. В законодательстве написано, что взяточничество наказуемо, с чем я лично совершенно согласен. Но в том же законодательстве говорится и о том, что продукт или денежная сумма является взяткой только в размере, не превышающем установленный предел. Считаю нужным отметить это, так как многие граждане до сих пор устраивают "братские обеды", а также вовсе не считается дурным тоном прийти в гости, не внеся свою лепту в приготовление ужина. Впрочем, мы, я надеюсь, прочтем подробности в газете гражданина Ландри, которая заменит патриотам "Друг народа". При условии, что ложь будет доказана любым способом, избранном вами. У меня все, граждане.

- Моя задача лишь передавать общественности верную информацию, - пожал плечами Ландри. - Размеров взятки я не знаю, и не знаю, как именно взятки были получены. Я же не Клери, чтобы знать все и за всех. ---- В зале раздались одобрительные возгласы: "О даа, Клери знает, мы уж видим теперь".

- Зачем же сразу закрывать? Расследовать деятельность журналиста - прежде всего. - поднялся Вадье. - Налицо попытка дезинформировать общественность. И я вот, например, не знаю, зачем это было сделано. А вы знаете, гражданин Робеспьер? Говорят, вы дружны с Жаном Клери. Может быть, он вам рассказывает о своих методах сбора информации? Поделитесь с общественностью. Мало какие журналисты могут похвастаться вашим особым расположением.

- Прежде всего я хочу внести ясность в этот вопрос, который сам по себе похож на провокационный, - невозмутимо ответил Робеспьер. - Я знаком с Жаном Клери, но не могу похвастать тем, что он каждый день держит передо мной отчет в том, как и где собрал информацию. Вы, к примеру, только что обменялись взглядами с гражданином Ландри, могу ли я предположить, что ваши действия были согласованы? Разумеется нет, скажете вы и будете правы. У меня нет доказательств. Мне действительно интересно на каком основании вы обвиняете журналиста во лжи, исходя только из слов гражданина Ландри, в которых мы, разумеется, не сомневаемся. Однако в самом начале заседания были сказаны и слова в его защиту и мнения разделились... Только потому мы обсуждаем этот вопрос... - Робеспьер повернулся к Вадье и пристально посмотрел ему в глаза: - Я знаю зачем это было сделано и меня есть доказательство того, что между якобинцами стремятся посеять смуту. Граждане патриоты, не допускайте этого, а прислушайтесь к голосу разума.

- Пытаются посеять смуту? Кто? - Вадье прищурился, не опуская глаз. - Вы говорите определенно, словно знаете, кто это делает. Лично я уже давно не понимаю, откуда берется рознь и недопонимание. В момент подготовки праздника в честь Дня взятия Бастилии, наши Комитеты работали вместе, и налицо - прекрасный результат. Все остались довольны праздником, и никто не пострадал. Вот только досадный случай в Секции неделимости...

- Досадный, вы правы, - кивнул Робеспьер. - Я не понимаю, почему некоторые со столь яростным упорством продолжают называть мирную манифестацию едва ли не восстанием. Да, имело место шествие безоружных людей, которые хотели, видимо, изложить свои требования правительству. И против них были направлены жандармы... А после того, как в газете написали правду о событиях, мы вынуждены закрыть эту газету только потому, что изложенное в ней не нравится вам, Вадье. Простите, но я делаю из всего именно такой вывод, раз уж вы настаиваете на том, что имел место чуть ли не бунт.

- Да вы что, гражданин Робеспьер?! О чем вы, черт побери? - вскричал Вадье. - И причем тут газета? Я изложил факты и продолжаю настаивать на том, что та часть Парижа, за безопасность которой отвечало Бюро общей полиции, была недостаточно охраняемой - иначе туда не просочились бы антиреволюционные идеи сорвать праздник и устроить шествие с антиправительственными лозунгами. Вы в этом меня обвиняете? Не пора ли открыть глаза и просто признать ошибку? Комитет общественного спасения перегружен делами - это известно. Можно не уследить. Это понятно. Так зачем же взваливать на меня проблемы Комитета, частью которого вы сами же отказались быть по доброй воле? - Вадье подумал о том, что разговор перешел на личности, но отступать было некуда. Слишком многое поставлено на карту. И в этой схватке один из них погибнет.

- О, гражданин Робеспьер, так вы берете свои слова обратно? Значит, Клери все-таки писал правду, а газету желают закрыть.. кто? Враги Отечества? Так? Или я что-то пропустил? - подал голос Фрерон. Два дня назад он видел, как Фуше беседовал с Вадье. С тех пор Фуше заметно повеселел. А это значило, что события развиваются, и Комитет безопасности вступил в решающую стадию борьбы

- Я не беру свои слова обратно, гражданин Фрерон, - резко ответил Робеспьер. - Я всего лишь уточняю факты, которую берет на себя смелость утверждать Вадье. Я же утверждаю, что шествие имело мирный характер, люди всего лишь хотели изложить свои требования правительству. Более того, требования людей не были антиправительственными. Возможно, Комитет безопасности в вашем лице просто дезинформировали, а вы приняли меры слишком поспешно?

- Это какие, например? - хищно улыбнулся Вадье.

- Граждане! Граждане! Вам не кажется, что имеет место переход на личности? - раздался голос Давида. - Это - Клуб! Клуб! - он состроил страдальческое лицо. - Граждане, ну почему в последнее время все всегда переходят на личности?

- Все просто, гражданин Давид. - Есть люди, которым хочется бросить тень на работу Комитета общественного спасения. Вот и приходится сбивать с толку уважаемое собрание якобинцев. - Сен-Жюст поднялся. - Я не первый раз слышу о том, что шествие людей в Секции неделимости являлось провокационным и антиправительственным. Однако, граждане, разве можно считать антиправительсвтенным митингом собрание секции, которая первым делом составила петицию к правительству, изложив свои цели и желания? Я получил эту петицию. А вот жандармы, которые пришли туда, не поинтересовались ее наличием. Петиция эта будет приобщена к делу - спешу всех успокоить, что расследование ведется, и все виновные в провокации будут наказаны. Но у меня вопрос к гражданину Ландри. Вы говорите, что не смогли связаться с людьми, упомянутыми в статье Жана Клери, так как они были арестованы. Это значит, что вы заходили к ним, верно? Пока мы с вами говорим, сотрудники Бюро общей полиции направляются в секцию, чтобы собрать данные о том, кто именно заходил в дома арестованных граждан. Назовите, в какое время вы там были и с кем говорили? А то ведь под подозрение попадете...

Ландри побледнел и сглотнул слюну. Об этом его не предупреждали. В секции он не был, и если они начнут наводить справки, то легко это докажут. - Я.... Ну... А какое это имеет значение?

- Гражданин Сен-Жюст, вы забываетесь, вы не на допросе в своем Бюро, - выкрикнул Амар, видя, куда дует ветер.

- А причем тут допрос, гражданин Амар? - холодно поинтересовался Сен-Жюст. - Сегодня мы обсуждаем журналистов. Граждане патриоты высказывают свои сомнения по поводу правдивости слов Жана Клери, основываясь на статье гражданина Ландри. А почему бы мне не высказать своих сомнений? Но Ландри, я вижу, стушевался. Жаль. Вопрос был вполне простой.

- Довольно, граждане, - прервал спор Робеспьер, сделав знак председателю, который, опомнившись, зазвонил в колокольчик. Он был доволен выступлением Антуана, а также тем, что петиция находится у него. Однако ее нужно было сберечь для Конвента, так как Клуб якобинцев, в конце концов, обсуждал большей частью вопросы общественного мнения. Судя по взгляду Вадье, наличие петиции у Антуана было для него неожиданностью и... возникало сомнение в том, что ее удастся донести до Конвента. - Как видите, вопрос о газетах, с которого мы начали обсуждение, является спорным. А вы, являясь избранными патриотами, позволяете ввести себя в заблуждение. Если гражданину Вадье больше нечего сказать, предлагаю перейти к повестке дня. 

- Пусть Ландри ответит, в котором часу он был в секции Неделимости! - заорал Колло, внимательно слушавший дискуссию. Конечно, последнее это дело, являться косвенным защитником Клери, но Комитет для него был во сто крат дороже и сама мысль о том, что их деятельность пытались очернить с помощью грязной интриги... Он сжал кулаки. Не имея возможности наброситься на Вадье, он вобьет журналисту в глотку слова о взятках, так как это тоже являлось частью интриги и бросало тень на Комитет.

- Я не смотел на часы. После обеда! - выкрикнул Ландри, боясь поднять глаза на Вадье. Господи, ну и влип...

- То есть, после двух часов, так? Я запишу и проверю, - улыбнулся Сен-Жюст и сел на свое место.

- Очень хорошо, Антуан, - тихо сказал Робеспьер, когда они заняли свои места, а заседание возобновилось в более мирном русле. - Я хочу, чтобы ты лично забрал из Бюро все бумаги, имеющие к этому отношение. Также следует уточнить арестованных по списку. Займемся этим сразу же после заседания.

[Odin]

Июль, 1794.

Тюильри.

Бьянка, де Бац.

Прозрачный свет золотых канделябров, трепещущие отблески и сумрачный холод подземелья. Здесь, в самом сердце Тюильри, в подземном мире когда-то собирались роялисты. До тех пор, пока их убежище не было побеспокоено, и они не нашли себе нового пристанища для того, чтобы строить свои коварные планы. Теперь тут было тихо и красиво. Прежняя обстановка осталась такой, как раньше. Изящные столешницы, кресла и фарфоровые фигурки – все, что удалось спасти от разграбления. Это место Бьянка исследовала пару месяцев назад, когда изучала подземные ходы бывшего дворца прежде чем приступить к работе над делом графа Сомерсета. Теперь ее знания пригодились. Они были тут одни. Она и ее необычный пленник. Оставалось несколько минут до его пробуждения, и Бьянка позволила себе повнимательнее изучить внешность одного из главарей антиреволюционного заговора. Сейчас, когда он, сидя в кресле, спал, погруженный ею в оцепенение, он выглядел беззащитным. Барон де Бац. Аристократ, не сломленный неудачами, идущий напролом, готовый пожертвовать всем ради идеи. Небольшие выразительные светлые глаза, слегка рыжеватые вьющиеся волосы с пробивающейся сединой, прямой орлиный нос, капризный подбородок. Пожалуй, его можно было назвать красивым. Харизматичный и бесстрашный глава заговора не мог не вызывать симпатию. И еще год назад Бьянка бы дрогнула, глядя на него и вспомнив о том, что он, фактически, сражается за тех, кем была она сама. Но слишком сильно все изменилось. Наверное, именно так взрослеют бессмертные, становясь существами вне времени.

… К этой встрече Бьянка подготовилась тщательно. Едва проснувшись, она отправилась искать де Баца, предположив, что найдет его у здания тюрьмы Тампль. Но этого не произошло. И тогда она вспомнила о набережной, где когда-то де Бац встречался с графом Сомерсетом. Она наблюдала ту последнюю встречу, так как не отпускала графа ни на секунду… И не ошиблась. Еще издали Бьянка увидела одинокую фигуру в поношенной одежде и видавшей виды шляпе. Оставалось лишь подчинить его своей воле, повести за собой и заставить выпить заготовленный для него напиток. Яд, который она всегда возила с собой, путешествуя по городам после того, как рассталась с Мариусом. Редкий яд, рецепт которого, умерший вместе с венецианскими мастерами, которые его изобрели, она пронесла через века. Сколько людей умерли, корчась в судорогах у ее ног, спустя час после того, как выпивали его? Но его смерти она не хотела. Не дело бессмертного устраивать судилище над врагом важного тебе человека. Все будет зависеть от самого барона. Так она решила. И собиралась поведать ему об этом, как только закончит все приготовления. Бьянка взглянула на себя в зеркало – спасенный атрибут из комнаты королевы. Скромное синее платье, похищенное специально для сегодняшней встречи у самого дорогого парижского мастера, поставлявшего когда-то одежду для высшей знати, прекрасно смотрелось в этой изысканной обстановке. Она расставила на столе бокалы, фрукты и кувшин с вином. Затем легко надавила на сознание пленника.

- Месье де Бац… Просыпайтесь. Надеюсь, это место пробудит в вас приятные воспоминания. Мы тут вдвоем, и нам предстоит непростой разговор, в ходе которого вам предстоит решить собственную участь. Вы отравлены, и у вас – ровно час, чтобы согласиться пойти на мои условия и получить противоядие, или попрощаться с жизнью. Угощайтесь фруктами и вином. И давайте познакомимся поближе.

Барон де Бац открыл глаза, а оглянувшись по сторонам не мог поверить в то, что сон не продолжается. Забытое место, забытые воспоминания, забытая жизнь... Наверное, мечты могут сбываться иногда вот таким причудливым образом. Кто же говорил о том, что мечтать опасно? Он не помнил, как оказался здесь, но был слишком материалистом, чтобы поверить в то, что все происходящее - сон. И был даже благодарен этой изящной женщине за то, что предоставила ему возможность умереть не на помойке и не на эшафоте. Если он действительно отравлен. - Я не могу согласиться на ваши условия, так не знаю, в чем заключаются требования, - он взял со стола нож и разрезал яблоко и четыре дольки. Потом наполнил вином два бокала. - Но так или иначе, позвольте выразить вам восхищение...

- Благодарю вас, барон, - Бьянка протянула руку, чтобы взять бокал, и улыбнулась собеседнику искренне и тепло. - Меня зовут Беатрис Клермон. Думаю, вы уже слышали это имя. Теперь вы имеете возможность наблюдать меня воочию. Мои условия просты и вам не трудно будет их выполнить. Вы должны обещать мне отказаться от мысли когда-либо еще побеседовать с юным королем Людовиком. Да-да, вы не ошиблись, и я спешу выразить вам, в свою очередь, свое восхищение вашей преданности этой семье. Мальчик, которого вы похитили - действительно тот самый, о ком вы думаете. - Бьянка взглянула на часы. - У вас осталось 58 минут, барон. А через три яд начнет действовать, и вы поверите мне, что я говорю правду. ЕЕго действие я изучила досконально. Поначалу - легкая сухость во рту. Затем - резь в глазах. Затем у вас начинают слабеть конечности. Но это проходит довольно быстро. Через полчаса вы начинаете чувствовать, что вам не хватает возхуха. И снова хотите пить. Жажда сводит вас с ума, и чем больше вы пьете, тем меньше воздуха ощущаете. В конце концов вы начинаете задыхаться. Боль в легких парализует вас. Вы пытаетесь разорвать себе горло руками, бьетесь в судорогах, пуская изо рта розовую пену. Тщетно. Стены наступают и душат. И это - конец. Но не будем о грустном. Лучше выпьем за знакомтсво, - Она протянула вперед свой бокал.

- Но до этого еще далеко, - с улыбкой сказал барон, отсалютовав бокалом. - Мне даже жаль, что вы рассказали о действии яда и зная, что со мной произойдет, я не смогу в полной мере оценить его изощренный способ действия. Но поверьте, это впечатляет. Почему же, скажите, я должен отказаться от мысли побеседовать с мальчиком? Давайте пока что оставим в стороне тот вопрос, что через час я умру. Назовите мне хотя бы одну причину, только объективную и, возможно, я откажусь от мысли о том, чтобы заставить ребенка вспомнить, кем он является. Поверьте, мне просто плохо от негодования, когда я вижу столь чудовищный цинизм относительно судьбы этого несчастного ребенка. А ведь он вернулся к убийце своих родителей... и как же мне жаль, что я не сумел найти с ним общий язык! Наверное, перед смертью вовсе не стыдно сделать такое признание, к тому сделать его человеку, который посвящен в эту грустную историю.

- Ответ мой вас удивит, барон. Я считаю, что ребенку так будет лучше. - Бьянка дотронулась губами до бокала и поставила его на стол, устремив на барона заинтересованный взгляд. Удивительное мужество. Он верит ей, и ни капли не пасует перед судьбой. Фаталист и игрок, достойный восхищения. Таких людей в мире немного. Хотя граф Сомерсет, пожалуй, был ему достойным другом. Он вряд ли впал бы в отчаяние, окажись в такой ситуации - скорее, постарался бы удовлетворить любопытство.

- Как это скучно, - разочаровано протянул барон. Ему действительно стало очень скучно. Такая обстановка, нешуточная угроза для жизни и... ничего похожего на хотя бы интересный ответ! Плоский, однозначный... Пожалуй, лучше умереть, чем слышать подобное от таинственной Беатрис, оказавшейся на деле, такой же арстократкой, как и они. - Это же не ответ. Неужели весь оставшийся час, пока мне не станет не до того, я буду обречен слушать подобные?

- О боже, барон, я вас разочаровала. А знаете, почему? Потому что впервые за много времени сказала вам неправду. - Бьянка рассмеялась, на этот раз - над собой. - Ну что ж, мне придется исправиться. Мне все равно, что с ним будет. А вы здесь потому что этот ребенок нужен Робеспьеру. А мне будет приятно рассказать ему о том, что вы списаны со счетов и спокойно покинули Францию. Уж не знаю, интересен ли такой ответ, но он хотя бы правдив.

- Вот видите, как нехорошо, когда ложь, даже маленькая, входит в привычку, - улыбнулся барон. - Сначала вы сказали неправду мне, а потом скажете неправду Робеспьеру. О том, что я буду списан со счетов, пожалуй, верно, но я не верю в то, что вы лично озаботитесь тем, чтобы меня похоронили в другой стране. Впрочем, вашего тирана должна вполне удовлетворить первая часть фразы, не волнуйтесь. Знаете, я все это время думал о чем говорит мне ваше имя. И вспомнил. Вы способствовали, а точнее, почти убили графа Сомерсета... Наверное, это судьба карает меня за то, что допустил мысль о его предательстве - ведь теперь от вашей руки умру я. Впрочем, это философия, она не относится к делу.

- Да, в истории графа я сыграла не последнюю роль, - грустно кивнула Бьянка. - Я очень симпатизировала ему, признаюсь. Но было бы низко рассказывать вам о его последних днях жизни и о том, как он запутывался в собственной жизни. Вижу, вы уже знаете, что он он умер, несправедливо обвиненным в предательстве. Но вы говорите о смерти. Это значит, что вы не готовы купить противоядие ценой собственного молчания? Мне будет достаточно вашего честного слова, и я поверю вам. - Бьянка склонила голову, не скрывая любопытного взгляда. Интересный собеседник. Неужели он совсем не боится умереть?

- Я, мадам, прожил не очень долгую жизнь, если учитывать текущий момент. Но большая ее часть была не слишком интересной, мне даже нечего вспомнить. Зато. имея в распоряжении чуть больше часа, я вспоминаю о том, что пытался спасти короля и королеву. И не предам их сына ни при каких обстоятельствах. Не считайте эти слова пустой бравадой, просто у меня есть определенные принципы. И если я могу как-нибудь пережить стыд перед обществом или перед другим человеком, то стыдиться самого себя невыносимо. Даже на том свете, в чистилище, в аду, по ту сторону жизни или где мне суждено оказаться. Я хочу умереть, будучи до конца честным перед собой - это кредо, которое я исповедовал и которое не собираюсь нарушать... по собственной воле. Впрочем, я не настолько герой, чтобы настаивать на непременной смерти. Я уже сказал о том, что меня бы удовлетворило любое разумное объяснение, но этого вы не можете дать. Только оговорка о том, что так хочет Робеспьер. Так же могу рассуждать и я, но это не интересно.

- Ответ, достойный республиканца, - усмехнулась Бьянка. - Какое красивое рассуждение о принципах и чести. Вам действительно интересно знать, зачем Луи Шарль был изъят из Тампля? ЧТо ж, вы заслужили объяснение. Он будет вывезен из страны и передан одному иностранному государству в обмен на заключение мирного договора. Таким образом, основные силы внешнего врага будут остановлены, и можно будет заняться врагом внутренним. Остановить террор. Навести порядок. Вам все еще интересно?

- Нечто подобное я предполагал, - совершенно серьезно кивнул барон. - И всеми силами пытался сорвать этот план. Да, такой ответ мне нравится больше, но он не объясняет главного: почему я не могу поговорить с ребенком? Вы, должно быть, боитесь, что я скажу ему правду? Но он ее и так знает, для этого совершенно не обязательно было травить меня. Однако мне очень не нравится ваша реплика об ответе, достойном республиканца. Стоит позволить себе чуть больше откровенности и, какая гадость, тебя обвиняют в подобном безобразии, - барон брезгливо передернул плечами. - Так что же вы от меня хотите? Чтобы я не пытался говорить с ребенком или же чтобы я покинул Францию в обмен на противоядие?

- Чтобы вы оставили все попытки копошиться в этой истории, - Бьянка взгяделась в его лицо. Оно стало бледнее. Очевидно, действие яда вступило во вторую стадию. Что он сейчас чувствует? Мучается ли от боли, или его организм борется с нею лучше, потому что предупрежден? - Простите, мне просто захотелось разозлить вас, - честно призналась Бьянка. - Вы слишком мужественно держитесь, и мне захотелось проверить, можно ли сделать хотя бы что-то, чтобы заглянуть под вашу маску бесстрастия. Я знаю, что вы ненавидите республиканцев. Просто я подумала о том, что сильные люди становятся похожими в своей убежденности, и неважно, республиканцы они или аристократы. Вы зря не пьете вино. Оно хорошее - я очень старалась найти то, что придется вам по вкусу.

- Это действительно хорошее вино, - похвалил барон, но отпил только маленький глоток. Лучше приберечь на потом, когда жажда станет невыносимой. - Я могу дать вам обещание не искать встреч с ребенком и даже могу покинуть Францию, как уже говорил. Вам следует подумать, понимаю. Но не забудьте известить меня о принятом решении поистечении этого часа. Я отнюдь не сильный человек, мадам. Я, как и многие, способен на очень большие глупости к моему глубокому сожалению...

- Вы? на глупости? Возможно, все мы - живые люди. Но ваши глупости делают вашу жизнь не скучной. Наблюдая за вами, я вижу, как вам это важно. Хотя в последнее время вам становится труднее. А как вы докажете, барон, что действительно готовы устраниться из этой истории? И еще... Почему вы больше не задаете вопросов? Вам не нравится со мной беседовать? Честно говоря, я думала, вам понравится необычность ситуации. Женщина почти в два раза вас младше позволяет себе говорить с вами на равных и рассуждает, как доверенное лицо Робеспьера. Или жизнь отучила вас удивляться? - Бьянка снова взглянула на часы. Нужно вовремя успеть с противоядием, и не заговориться до момента, когда уже ничего нельзя будет сделать.

- Вам остается только поверить мне на слово, - пожал плечами де Бац. - Если хотите, могу дать письменное обязательство, хотя на мой взгляд, это смешно. Мне очень нравится с вами беседовать, но меня вовсе не удивляет то, что вы являетесь доверенным лицом Робеспьера. Знаете ли, агентурная сеть существовала во все времена и у всех народов... Почему бы и вам не пользоваться доверием? Что касается вопросов как таковых, пожалуй, нет ни одного, который бы интересовал бы меня настолько, чтобы задать его. Эти знания - пустой груз, они не пригодятся.

- Ну что ж, значит, мы обо всем договорились, - кивнула Бьянка. Она была разочарована, ожидая от встречи с любимым врагом Сен-Жюста и одним из самых опасных врагов Робеспьера чего-то особенного. Сейчас, глядя в его тускнеющий взгляд, она поняла, что вряд ли услышит что-то интересное и необычное. В бароне было сосредоточено много ярких качеств, но приходилось признать, что она ошиблась. - Пейте. Это противоядие. - Она извлекла флакончик и протянула его барону, не спуская с него глаз.

- Благодарю.... вас... - улыбнулся барон. Голос был хриплый, а в глаза будто кто-то насыпал пригоршню песка. Если яд действовал час, то потребуется время и на то, чтобы подействовало противоядие? Не задумываясь, он осушил содержимое пузырька и запил жидкость бокалом вина. - Во избежание последующих попыток отравления, скажу, что покину Францию примерно через две недели, но за все это время не сделаю попытки поговорить с ребенком и не стану копаться во всей этой истории, как вы выразились. - Внезапно накатила сильная слабость. Было не до приличий, когда все силы ушли в слова, а желудок выворачивает наизнанку и следует предпринимать чудовищные усилия, чтобы удержать его содержимое, вместе с противоядием, внутри. - Теперь прошу простить, мне не до беседы.

- Вам придется положиться на меня. Иначе вы не выберетесь отсюда. Тюильри охраняется. - Бьянка взяла под контроль его мысли и заставила подняться несмотря на сильную слабость и повреждения, которые были нанесены организму ядом. Она выведет его также, как и привела - ей одной известным подземным ходом, который она нашла и подготовила сама. Затем она сотрет воспоминание об этом разговоре, оставив лишь уверенность, что ему следует отступиться. И эжта уверенность останется непоколебимой. А Бриссар слишком подчинен его влиянию, чтобы пытаться уговаривать его или же действовать самостоятельно. На этом миссию можно было считать оконченной. Направить Робеспьеру записку о том, что все прошло так, как она и планировала. И возвращатсья к Огюстену. Пора сложить маску Беатрис в сундук и вернуться в любимый образ Жюльетт Флери.
(

[Odin]

Июль, 1794.

Тюильри.

Сен-Жюст, Робеспьер.

Не слишком утомительная, но довольно однообразная работа с бумагами подошла к концу. Нужные документы рассортированы и те, которые заслуживают особого внимания должны быть до поры до времени спрятаны. Это касалось прежде всего отчетов агентов, бывших в тот день в секции Неделимости, а также отчеты Комитета по надзору, которые, хоть и не могли служить веским доказательством того, что манифестация являлась мирным шествием, но все же склонили бы мнение не в пользу Вадье и его сторонников. Робеспьер отложил отобранные листы в сторону. О том, где их спрятать, можно подумать и после, а сейчас можно обсудить предстоящие дебаты в Конвенте. В том, что битва будет жестокой он не сомневался, ведь даже если будет раскрыто косвенное участие Комитета безопасности в дезинформации Клуба, Конвента, простых граждан — им не позавидуешь. А Вадье не производит впечатления человека, который будет молча смотреть на то, как его стремятся обвинить во всех смертных грехах.

Робеспьер придвинул к себе чистый лист бумаги и взялся за перо.

- Сейчас я составлю основные тезисы, - сказал он, обращаясь к соратнику. - Если я где-то ошибаюсь или же не совсем верно оцениваю ситуацию — поправишь меня. Полагаю, что следует воздержаться от прямых обвинений в чей-либо адрес, но говорить о ситуации в целом. Все равно ни для кого не секрет, кто является непосредственным организатором затеи. Говорю это к тому, что у них может быть припасена какая-нибудь гадость про запас, раз столь ловко подтасовали карты и смешали праведное с грешным... Можно будет упомянуть и факт, что Ландри использовали в качестве дезинформатора и журналист являлся слепым орудием в руках... и так далее. - он делал на бумаге отметки по пунктам, впрочем, не приступая еще к серьезной работе. Потом, прекратив это занятие вовсе, поднял взгляд на Сен-Жюста. - Надеюсь, ты понимаешь, что редакция «Друг народа» будет закрыта на некоторое время. В лучшем случае, на несколько дней. А потом мы поймаем Ландри на лжи. Жан Клери же, даже лишенный возможности издавать газету, может ответить листовками. Что будет даже действеннее...

Сен-Жюст налил себе кофе и подвинул холодный кофейник к Робеспьеру.

- Закрыта... Да, понимаю, Максимильян... Бедная Клери. Она ведь ничего не знает о том, что произошло. Но другого варианта я не вижу. Мы должны идти на поводу у общественности. Скажи, как ты думаешь, отчего Вадье так активизировался? Я никогда не подозревал его в связях с заговорщиками, и всегда считал,что свои козни от творит из личной обиды. Но все последние его шаги - это открытый вызов. Война. Провокация на провокации. То, что эти люди казнены, наводит на мысль о том, что Вадье не настолько искушен в политических интригах, и способен на ошибки. Эта ошибка станет одним из козырей в моем завтрашнем выступлении. - Сен-Жюст хотел продолжить, но спохватился, взглянув на часы. - Боже мой, скоро полночь... Тебе давно пора быть дома, Максимильян. Не спорь. Я провожу тебя, и мы поговорим в твоем кабинете. - Сен-Жюст прекрасно помнил, что около одиннадцати соратник принимает лекарства и корил себя за то, что забылся и потащил его в Бюро для обсуждения завтрашнего дня.

- Общественное мнение - не очень надежный друг, Антуан, - покачал головой Робеспьер. - Я делаю это не потому, что стремлюсь закрыть газету под давлением общественности. Я хочу, чтобы на некоторое время внимание сконцентрировалось именно на Ландри, пусть побудет немного своего рода глашатаем и не сомневаюсь в том, что он ошибется. Учитывая сложившуюся ситуацию, скорее рано, нежели поздно - ведь его соперник фактически устранен. Касательно Вадье я полагаю, что Комитет безопасности пытается вернуть себе часть утраченных полномочий. Здесь не столько борьба из личных амбиций, сколько борьба за влияние... как в свое время с Жирондой, только в уменьшенном масштабе.  - заметив, что соратник взялся за канделябр, Робеспьер остановил его. - Побеседуем здесь, Антуан. В доме нам не позволят поговорить спокойно. Хорошо, что ты вспомнил о казненных, их следует вынести отдельным пунктом... - он сделал еще одну запись на листке.

- Максимильян, прости, что напоминаю, но тебе уже полчаса назад нужно было выпить лекарство, - нехотя произнес Сен-Жюст. Он знал, что соратник очень не любит разговоров о здоровье, но и промолчать в данном случае тоже было нельзя. - Если хочешь, я схожу за ним к тебе домой и принесу его. Только если ты объяснишь мне, что именно тебе требуется. И пока ты не выпьешь его, разговора не будет.

- Я благодарен тебе за участие, Антуан, - тихо сказал Робеспьер. К хорошему быстро привыкаешь, вот и он так быстро привык к тому, что приступы мучительного кашля прекратились, хотя и ловил себя на чем-то схожем с недоумением, когда вытаскивал из кармана чистый платок. Будто удивляясь факту, что он не в бурых пятнах засохшей крови.  - Я совсем забыл о том, что мне следовало принять лекарство. Но оно больше не понадобится мне, я надеюсь.

- Что? - ошарашенно переспросил Сен-Жюст. - Не понадобится? Ты... уверен? - Он вгляделся в лицо соратника. Теперь стало ясно, что именно так сильно бросилось ему в глаза. Это не был обман зрения. Робеспьер и правда буквально переродился на глазах. И сотворить подобное мог лишь один человек. Или не человек... Неважно, как называть ее. Главное, что она все-таки смогла его убедить принять ее помощь, несмотря на то, что не собиралась этого делать. - Максимильян, у меня нет слов. Я очень рад. И ты все сделал правильно. Черт возьми, а ведь я так ничего и не понял, - Сен-Жюст просиял и извлек из шкафчика откупоренную бутылку вина. - Я хочу поднять бокал за тебя. Ты себе не представляешь.... - Он легко хлопнул по столу, смутившись от собственного многословия. - Но это не имеет отношения к делу. Продолжим.

- Я с удовольствием выпью немного вина, - сказал Робеспьер. В последнее время он пил только воду, даже если раньше иногда мог позволить себе бокал вина за ужином или бокал шампанского в честь какого-то торжества. Сейчас же хотелось просто почувствовать вкус напитка. И ощутить, что живешь. 

Сен-Жюст разлил вино по бокалам. - За твое возвращение, Максимильян! - затем выпил вино залпом и взялся за блокнот. - Я набросал черновик возможной речи. Вадье берет напором, мы должны ответить тем же. Наброситься и по пунктам расписать произошедшее, включая последствия. Обвинить в том, что в то время, как страна сражается в внешним врагом, находятся якобинцы, которые раздувают междоусобицы среди своих же, что безусловно может подточить наши силы. Затем - имена. Вот, почитай мой список. За наличие в нем каждого человека я готов ответить доказательствами. Далее - переход к событиям 14 июля и раздутой информации о манифестации. Я предъявлю петицию в качестве доказательства, что шествие не было просто сборищем крикунов. Затем сообщу о подделанном приказе и назову имя предполагаемого подозреваемого. Артур Бланжер. Он - пешка в руках Вадье, но выставив пешку в качестве главного злодея, я дам Вадье возможность одуматься и пойти на попятный. Что скажешь?

- Назвав имена,ты тем самым косвенно потребуешь их ареста, - сказал Робеспьер. - И поднимется страшный вой, что нет прямых доказательств, даже если они есть. Но в первую очередь у граждан коллег из нашего Комитета появится хорошая возможность покричать о том, что санкция была принята без предварительного обсуждения. Предлагаю сделать наоборот. Сначала назови имя Бланжера и проследи реакцию Конвента. Если она будет в твою пользу - на втором этапе можешь приступать к списку. Список и готовящиеся к нему тезисы, доказательства и прочее напиши на отдельных листах - тогда сможешь просто не читать его и все, ведь доклад в любом случае придется отдать в президиум. С кандидатурами из списка я согласен, их можно даже не обсуждать сейчас, но мы обязаны заявить о них в Комитете общественного спасения.

- Если бы ты мог вернуться... - Сен-Жюст сказал вслух то, о чем думал уже давно. Но знаяо состоянии соратника. он даже не заикался о подобном. Теперь же, когда все так резко изменилось, когда глаза Робеспьера вновь блестели при взгляде на черновики речей и списков, когда он с таким интересом откликался на любое обсуждение, и мжно было не бояться, что с каждой минутой он приближается к страшному финалу. - Ты не думал об этом? - Сен-Жюст вновь налил себе полный бокал. Давно уже он не был выбит из колеи хорошими известиями, такими как сегодня.

- Думал. И собираюсь это сделать, как только мы достигнем какой-то определенности...  - Робеспьер пригубил вино, на секунду задумавшись о том, как вернее сформулировать причину. - Если я сделаю это прямо сейчас, то у наших врагов хотя бы в лице Комитета безопасности, появится отличный повод думать, что мы испугались их давления. Более того, найдут способ настоять на том, что твои обвинения были настолько беспочвенны, что пришлось привлечь меня, как только речь о событиях начала серьезно обсуждаться в Конвенте. Сейчас пошла слишком грязная и бесчестная игра и если раньше ты просчитывал ход, то сейчас приходится просчитывать три... К сожалению.

- Ты прав. - Сен-Жюст вынужден был согласиться, хотя слова соратника звучали пугающе. В моду входили слишком грязные игры. Смертельные и не позволяющие отступить назад. Хотя, как он сам мог об этом думать в таком ключе? Не он ли примчался в Конвент и вырвал декрет, заставивший Дантона замолчать навсегда? Было ли это честной игрой? Нет. А теперь эту игру освоили и другие. Сен-Жюст не стал говорить об этом вслух. Лишь сделал несколько глотков вина и поставил бокал. - Что ты намерян делать, Максимильян? Теперь, когда опасность отступила?

- Многое, Антуан. Но всему свое время, - уклончиво ответил Робеспьер. - Не думай, что столь скупой ответ вызван недоверием, просто все слишком меняется и лучше решать трудности по мере их поступления. В данный момент я хочу продолжить едва не сорвавшиеся переговоры с Пруссией, но это - вопрос внешних интриг и внешней политики. Во внутренней же необходимо решить, что делать с максимумом, так как растет недовольство и я полагаю, что если заговорщики будут наказаны, то можно будет говорить о прекращении террора. Но до этого, боюсь, еще довольно далеко.

- Нам нужно вернуть доверие людей, - тихо сказал Сен-Жюст. - Я говорю не о себе - я уже давно вызываю у людей лишь ужас. О тебе. Боюсь, что козни наших врагов нанесли больший удар, чем мы думали. Я не говорил тебе об этом во время твоей болезни, но могу сказать сейчас. Обстановка в городе хуже, чем ты думаешь, Максимильян. Все это время ты появлялся лишь в Клубе якобинцев. Но Клуб - не Париж. Ты понимаешь, о чем я?

- Я только что назвал две меры, которые собираюсь предпринять на пути к этому, - сказал Робеспьер. - Ты не сказал мне ничего нового, ведь все это время ко мне приходил курьер и я продолжал получать корреспонденцию. Клуб якобинцев, к сожалению, уже не дает верного представления о том, что происходит.

- Мне трудно привыкнуть к тому, что ты снова с нами, - честно признался Сен-Жюст. - Но завтра все уже будет иначе. Если мы закончили с делами, предлагаю пройтись, приняв меры предосторожности. Тайник с бумагами я предлагаю оставить в кабинете Приера.

- Я не уверен что Приер, найдя у себя в кабинете незнакомые бумаги, не вернет их на место, - задумчиво сказал Робеспьер. - То есть в Бюро. К тому же он может возмутиться фактом, что в его кабинет вторгались. Я бы на его месте тоже возмутился, если честно. Не факт, что именно так будет, но есть риск, так как Приер - очень аккуратный человек. У меня была мысль спрятать бумаги в архиве, хорошенько запомнив место, где их оставим. Ты сам знаешь, что немыслимо разыскать одну папку в тоннах таких же. Но если эта идея кажется тебе не самой лучшей, то мы оставим их у Приера.

- Приер уехал на два дня в армию, Максимильян, иначе я не предложил бы вторгаться в его кабинет. Но идея с архивом мне нравится больше, - легко согласился Сен-Жюст. - Пойдем.

- Вот к чему приводит неосведомленность в текущих делах, - пожал плечами Робеспьер. - Я должен был подумать об этом. Впрочем, поступим так, как считаешь нужным, все равно извлекать их из тайника придется тебе. Пойдем.

[Eleni]

Июль 1794 года

Секция Неделимости, и другие места

Бьянка

- Выпей с нами, красавица! – симпатичный молодой санкюлот протягивал кружку с чем-то красным. Судя по всему, это было вино, хотя запах у напитка был весьма неаппетитным. Бьянка улыбнулась ему и взяла кружку. В отблесках факелов квартал казался удивительно доброжелательным и мирным, хотя еще час назад тут бушевали страсти. Родственники и друзья казненных сегодня жителей секции Неделимости рвали на части «Друг народа», проклиная журналиста Жана Клери, который подвел их. Вывел на откровенный разговор и бросил на съедение властей. Все это в ужасе Бьянка обнаружила, когда прибежала сюда со всех ног, узнав ошеломляющие новости. Барона де Баца она оставила на том же месте, откуда забрала, усадив у фонарного столба, как беспомощную куклу. Ничего, он выживет. И, несомненно, еще принесет немало бед ее друзьям. И если она получит указание убить его, он будет уничтожен. А пока – противоядие и покой, который он купил себе обещанием молчать…

… Бьянка направлялась к Огюстену, когда услышала в мыслях людей свою фамилию. Клери. Народ бурлил, обсуждая сегодняшнюю статью. Обнаружив свернутую вчетверо газету «Саппер Санкюлот», Бьянка открыла ее и пришла в ужас. Она не могла оторвать глаз от чудовищной лжи, напечатанной на бумаге. Лжи, которой подло окутал ее Мишель Ландри. Забыв обо всем, Бьянка бросилась собирать информацию. Лишь поймав на себе несколько заинтересованных взглядов, она сообразила, что разгуливает в том самом платье, в котором устраивала свое своеобразное свидание с бароном. Некоторое время ушло на то, чтобы найти достойную жертву – на этот раз ею стала немолодая гражданка, умирающая от туберкулеза, сменить облик, испачкать лицо так, чтобы оно приобрело землистый оттенок, убрать под чепец волосы, затем расцарапать землю ногтями… Ее фарфоровый цвет лица завершал картину – скоро в тщедушном замученном жизнью создании уже никто не признал бы Жюльетт Флери. Еще один час сбора фактов. И вот уже перед Бьянкой открылась неприглядная картина того, что осталось от репутации Жана Клери. Народ жесток. Они готовы носить тебя на руках, а затем растоптать, поверив в первый же блеф. Но пока она здесь, никто не посмеет возить в грязи имя журналиста, ставшее ее талисманом. С этими решительными мыслями Бьянка нырнула в темный переулок – своеобразную дорожку в Секцию неделимости. Переходя от дома к дому, она запоминала каждую мелочь. Агентов Комитета безопасности, которыми была напичкана секция, и агентов Сен-Жюста. Один из них в нерешительности тер подбородок, не будучи уверенным в том, что верно вычислил соперника. «Верный ответ - старик в синей шляпе. Ты не туда смотришь». – Бьянка слегка улыбнулась, видя, как мужчина, почуявший «голос интуиции», приобрел более спокойный вид.

Затем был братский ужин. Именно на нем она оказалась, собирая сплетни и воспоминания. Заглядывая в мысли местных обитателей, она обнаруживала все что угодно – кроме образа Мишеля Ландри. Это значило либо то, что ему передали информацию знакомые из этой секции, и ему не пришлось сюда идти, либо… Либо то, что он напечатал то, что ему было сказано. Очень хотелось отправиться к нему и заставить написать все, как было на самом деле. Но это – потом. А пока можно поиграть с ним в его же игру под названием «переход на личности». Только ее оружием будет правда…

Еще через час Бьянка сидела за земле, обхватив колени руками и опустив голову. Некоторые редкие прохожие, замечавшие ее, подходили, чтобы предложить помощь и спросить, что случилось, но она вежливо отгоняла их. Только что, явившись в редакцию, она обнаружила, что помещение опечатано и вокруг – жандармы. Вот и все. Она не сможет ответить Ландри. А ведь она так хорошо придумала этот ответ… Хотя с другой стороны, ведь существуют и другие методы посланий. Однажды Робеспьер уже дал ей этот совет. Если ты хочешь что-то срочно донести до сознания общественности, ты можешь выпустить листовки. При этой мысли Бьянка заметно повеселела. Составить текст и, напечатать листовки, воспользовавшись той же частной типографией, где печатается Ландри.

***

Около половины третьего ночи Бьянка перечитала свежеотпечатанный листок и кивнула сама себе. Получилось хорошо. И все прочитают. В заголовке значилось.

«Вся правда о почтальонах, или ответ Жана Клери Мишелю Ландри».

Далее следовал жесткий и короткий текст – расследование. Статья начиналась с цитаты – Бьянка словами Ландри вводила в курс дела. Затем описывала обстановку в Секции неделимости и бросала свое первое обвинение. Откуда такая осведомленность? Никто из жителей домов, расположенных рядом с домами арестованных, и никто из их семей не видел в тот день Мишеля Ландри. Зато все видели другого человека. Сотрудник почты с большим холщовым мешком, набитым газетами и посылками. Он ходил по домам, беседовал с людьми. Многим он принес нужные газеты. И, конечно, не вызвал подозрений. Вот только в некоторых домах он задерживался дольше обычного. Мог ли он подсунуть «взятки»? Мог. Родственники задержанных могут засвидетельствовать, что выходили из комнаты, отосланные под разными предлогами. Визиты этого человека были расписаны Бьянкой по часам. Далее следовало описание «почтальона» - схематичный рисунок, составленный из воспоминаний очевидцев. Бьянка этого человека не знала, но была уверена, что найдутся те, кто узнает его.

«Известны тысячи примеров, когда журналиста нанимают, чтобы оклеветать неугодного коллегу, - писала она дальше. – Ты опорочил мое честное имя, Ландри, и я, лишенный возможности печатать газету, вызываю тебя на честный поединок. Один на один. В листовках. В моей листовке задано семь вопросов. Если ты писал свою статью не под диктовку, ты найдешь способ ответить».

Часы пробили три. Ну вот и все. Пачку листовок она положит у Тюильри, часть расклеит, одну повесит на дверь Ландри. На этом сегодняшнюю миссию можно будет считать законченной. Останется написать записку для Робеспьера, из которой он узнает, что с бароном покончено. Главное – не видеться с ним, иначе она вновь начнет ожидать от него пожеланий остаться. А этого нельзя допустить. Потому что в худшем случае ее вновь ждет разочарование, а в лучшем разочарование ждет Огюстена, который, кажется, скоро забудет, как она выглядит. Не стоит увлекаться вежливыми словами о гостеприимстве в любой момент. Приняв решение, Бьянка набросала на оборотной стороне листовки слова: «Он жив. Но с ним покончено». И направилась к дому на Сент-Оноре. Если он не спит, он обнаружит записку, услышав шорох за окном. Если спит, она найдет способ спрятать послание так, чтобы утром он обнаружил его первым.

[Odin]

Июль, 1794.

Дом в Сен-Дени.

Бриссар, де Бац.

Барон де Бац очнулся от тяжелого забытья и попросил воды, не сразу узнав свой голос. Мучила жажда и бил озноб так, что зубы выстукивали нечто до тошноты патриотическое вроде «Са ира» о край кружки. Все, что произошло вчера больше походило на бред, какими то обрывками, наплывами, кусками разговора, которые только пытаешься вспомнить подробней — исчезают. Немного приведя мысли в порядок, он пришел к выводу, что этот разговор состоялся и он дал обещание не искать возможность поставить юного короля на путь истинный. И не искать с ним встреч. А еще сознание того, что он был отравлен. И это, судя по самочувствию, чистая правда — желудок выворачивало наизнанку уже даже не желчью, а просто так. Неизвестно откуда взялась одышка и жжение в горле и глазах. Кто отравил его? Кто был собеседником? Кому он давал эту клятву-обещание? Ни малейших проблесков в сознании. Только вспоминалось нечто давно забытое, нереальное, удивительное и даже потустороннее. Но что? От вопросов можно сойти с ума.
Барон застонал и попытался сесть, что удалось, хотя и не с первой попытки. Ругнувшись, де Бац вновь потянулся к кружке с водой.

- Сейчас я налью еще воды. - Бриссар озабоченно протянул руку к кружке. Он был обеспокоен больше, чем хотел показать. Когда перед рассветом барон объявился на пороге дома, в котором они сейчас жили, Бриссар всерьез испугался за его жизнь. Барон находился в очень плохом состоянии, и, что самое печальное, под рукой не было ничего, что могло бы как то облегчить его участь. Утром Бриссар выбрался к ближайшему аптекарю и купил некоторые порошки, чтобы смешать лекарство в случае, если удастся выяснить, что же произошло. Однако, барон лишь смог сказаь, что его отравили. Сейчас он медленно приходил в себя. Бриссар протянул ему воду. - Вам лучше, барон? Если вы расскажете, что произошло, я попытаюсь вам помочь. Когда-то я разбирался в ядах и противоядиях.

- С трудом помню... - сказал барон чистую правду. Обрывки мыслей и образов - не в счет, так как сформулировать их он не мог даже для себя, не то чтобы пересказать. Помнил только про короля и про отраву. И о противоядии. Барона прошиб холодный пот: противоядие - это хорошо, он не умер, но сколько будет продолжаться такое состояние, в котором больше хочется умереть, чем жить? - И тем более не знаю, что это за яд. Они... она... - почему-то барон был уверен. что там была женщина. А был ли кто-то еще? Снова вопрос без ответа. - Они дали противоядие в обмен на обещание не приближаться к королю... - на этом этапе желудок не выдержал, но выпитой воды было мало и пришлось только отплевываться, а потом он снова протянул руку к кружке с водой.

- Противоядие в обмен на обещание? И вы хотите сказать, что там была женщина? - Бриссар нахмурился. Что означала подобная выходка? Да и картина рисовалась странная. Поулчалось, что барона против его воли отвели куда-то, напоили ядом, а затем взяли обещание не подходить к королю? Значит, якобинцы заволновались. И уже не нужны доказательства того, что они украли короля. - Раз мы связаны обязательствами, мы не можем нарушить слова. Говорю и о себе, так как ваше слово, видимо, было дано за обоих. Но мы можем сосредоточиться на Тампле и привлечь внимание общественности к подсадному мальчику. И у нас есть принцесса. - Бриссар постарался придать голосу ободряющие нотки.

- Да. Не уверен, - говорить было трудно, поэтому он отвечал на вопросы по порядку и надеялся, что Бриссар поймет, что к чему. Только последнее предположение заставило его насторожиться, так как всколыхнуло весьма мутный омут памяти. Попытался вспомнить - тщетно. Но твердо знал, что давал обещание только за себя. - Нет, слово только за себя. Нет, не нужно привлекать внимание к подсадному... Они поймут, кто настоящий из-за того случая... в Севре. В мои планы не входит, чтобы настоящий оказался в Тампле.

- Тоже верно, - кивнул Бриссар. В душе шевельнулось нечто вроде сочувствия. А ведь еще два месяца назад он считал барона напыщенным и неподобающе наглым существом, от которого хотелось находиться как можно дальше. Этот месяц бесконечной погони сделал его другим. - Но если вы давали слово только за себя, я имею все основания продолжить наше дело. Черт с ним, с Карно. пусть не верит. Главное, что наши враги дали нам подтверждение нашей правоты.

Барон кивнул и закрыв глаза, которые нещадно жгло, продолжил: - Я слышал, что принцесса будет находиться в здании Коммуны еще день или два, в Тампле все еще слишком бояться заразы. Однако что бы вы не предпринимали, будьте осторожны сверх всякой меры. Король не должен снова оказаться в тюрьме и на вашем месте я бы пока что к нему не приближался... Иначе будете... как я сейчас. Еще два или три таких дня, Бриссар, и я лично попрошу вас убить меня... Я все думал о том, кто согласился на мирный договор и, признаться, грешил на испанцев... Они одно время ставили условием прекращения блокады освобождение узников Тампля... Я и дАнтрег перекупили агентов... А вчера мне пришла в голову мысль, что я был дураком... Пруссия... вышла из коалиции... Зачем им прекращение блокады, если в их руках может оказаться военная мощь нейтральных государств?

- Вы думаете, они хотят передать короля пруссакам? - задумчиво переспросил Бриссар. - Но это означало бы, что Робеспьер лично вступил с ними в переговоры, так как король находится у него, и он это тщательно скрывает. Налицо - государственная измена. И это - серьезнее, чем дело Дантона, против которого они не нашли нчего, кроме косвенных обвинений. Нам это на руку.

- Это - предположение, а не доказательство, - пожал плечами барон. - Это может быть и Швейцария и та же Испания. Речь о государственной измене идет только в последнем случае. Пруссия вышла из коалиции, Бриссар! Вы слушаете, о чем я говорю? Таким образом Пруссия больше не является прямым врагом Франции! И естественно, просто и плоско, как пшеничная лепешка то, что они идут на переговоры, если, разумеется, это не мой домысел. И почему вы решили, что на переговоры ведет Робеспьер лично? Хотя он официально не уходил в отставку, но не посещает заседания и его уход совпал с похищением короля из Тампля. Он просто присматривает за ребенком, а кто-то ведет свою политику с иностранными державами. Не исключено, что со всеми по очереди. И кто предложит пряник больше и более выгодные условия - тому и отдадут заложника. Но только одного. Улавливаете? Умоляю, не грешите преждевременными выводами.

Бриссар отметил, что последняя тирада отняла у барона все силы. Он распахнул окно, чтобы впустить в комнату немного воздуха, хотя то, что подуло из окна, свежим воздухом можно было назвать с большой натяжкой. - Выводы мы отложим на вечер. Вам необходим покой, барон. А мне тоже надо подумать. Я буду в соседней комнате, зовите, если вам что-то понадобится. - Бриссар покинул барона и притворил за собой дверь. Он неплохо знал обстановку в Комитете со слов Карно, и представлял себе, насколько комитетчики настроены против Робеспьера. Нет, вряд ли у него есть там сторонники. Значит, он либо продумал и устроил все это сам, либо сдался на милость более сильной державы, вроде Англии. В любом случае, нельзя допустить, чтобы король служил разменной картой.
19

[Eleni]

Июль 1794 года

Конвент

Сен-Жюст, Эли Лакост, Бурдон, Огюстен Робеспьер, Рикор, и другие

Сен-Жюст оглядел зал, слегка прищурившись. Депутаты Конвента притихли и слушали, затаив дыханье. Частично – от страха, частично – от любопытства. Произнося первую часть своей речи об инциденте в Секции неделимости и представляя результаты расследования, Сен-Жюст назвал лишь одну фамилию – Артур Блазьер. Блазьера в зале не было, а вот Вадье с соратниками напрягся – судя по всему, решая вопрос, отдать ли на съедение Блазьера или выступить в его защиту. Блазьер был простым секретарем, и Сен-Жюст даже не был уверен в том, что именно он подделал тот приказ, дописав строчку теми же чернилами. Однако, готов был выдвинуть обвинение, обнаружив, что у Блазьера в этой секции жил двоюродный брат, который недавно потерял супругу, обвиненную по доносу, написанному кем-то из соседей. Выставить это дело, как личную месть – и на гильотину отправится один Блазьер. Пока что. Поставить под сомнение участие Блазьера – и вскроются нелицеприятные подробности. Эти мысли были сейчас написаны на лице Вадье. Что ж – у него есть время.
- Пока наша молодая республика бьется с внешним врагом, отдельные граждане пытаются раздуть междоусобную войну между Комитетами. Об этом я уже говорил, граждане. Но тогда я не знал еще более устрашающего факта. Нас, депутатов Конвента, пытаются столкнуть лицом к лицу с простым народом. Посудите сами, каковы могли были бы быть последствия, если бы жандармы вняли приказу и расстреляли мирную делегацию? Второе Марсово поле? Вы понимаете, к чему мы идем?

Сен-Жюст замолчал. Как он и обещал Робеспьеру, вторая часть его речи была написана на отдельном листе и вопрос о том, будет ли она пущена в дело, должен был решиться сейчас – исходя из реакции депутатов.

- Прошу слова! - Бурдон едва дождался разрешения и заговорил с места: - Гражданин Сен-Жюст, вы бросаетесь обвинениями, но где доказательства того, что манифестация была мирной? Согласно закону, о массовых сборищах, манифестациях и прочих мероприятиях должно предварительно уведомлять местный Комитет по надзору и дожидаться соответствующего разрешения! Даже если манифестация, а манифестацией принято считать собрание более пятнадцати человек, если мне не изменяет память, самая что ни на есть мирная! Было ли получено такое разрешение? И как, по вашему, могли отреагировать жандармы? Они явились, выполняя свой долг, - он намеренно подчеркнул это слово. - Нас же, похоже, хотят убедить в том, что собираться может кто угодно и когда угодно, даже если манифестация превратится в бунт! ----- - А ведь вы, гражданин Бурдон, уходите от поставленного вопроса, - спокойно сказал Рикор, поднявшись с места. - На него отвечу я. Если бы жандармы открыли стрельбу по манифестантам, когда те не предпринимали ни малейшей попытки призывать к бунту, то да, это было бы второе Марсово поле...

- Отвечу на вопрос гражданина Бурдона. Вижу, он волнует и других депутатов. - заговорил Сен-Жюст, подняв руку, чтобы призвать к тишине. - Итак, граждане, вернемся к событиям 14 июля. Группа мирных граждан принимает решение обратиться к правительству с определенным набором вопросов. Решение это - не настолько спонтанно, каким может показаться. Человек, который подал идею, в настоящее время задержан и допрошен. - Он быстро взглянул на Вадье. - Я подозреваю, что он был направлен в секцию врагами республики, чтобы спровоцировать конфликт. Но пока это не доказано, я не буду называть его фамилии, тем более, что вам, граждане, она вряд ли о чем-то скажет. Многие из вас бывали в миссиях, многие общались с простыми гражданами в провинциях, из которых вы прибыли, и, думаю, что мне не стоит объяснять, каким образом принимаются спонтанные решения. Но вопрос тут не в том, что оно было принято, а в том, насколько люди были готовы выслушать совет от представителя власти и воспользоваться им. И такой совет был дан. Гражданин Огюстен Робеспьер выступил с воззванием и предложил вместо того, чтобы устраивать манифестацию, изложить требования к правительству в петиции. Что и было сделано немедленно. Мне был передан документ, который в данный момент я держу в своих руках и готов предоставить президиуму в качесве доказательства. Петиция была составлена, и люди направились к Тюильри, чтобы передать ее. Если среди вас есть кто-то, усматривающий в этом нечто противозаконное, поднимитесь!

- Только почему-то мы гражданин Робеспьер-младший молчит и, видимо, не желает ничего добавить к сказанному! - зло выкрикнул Лакост. Придраться было не к чему и теперь, бросая то злые, то беспомощные взгляды на Вадье, он пытался найти хоть что-то, за что можно уцепиться и извернуться. А возразить нечего. Он почувствовал, как нарастает панический ужас и, по правде говоря, где-то в глубине души очень хотел покинуть заседание. - Пока что мы слушали только доклад гражданина Сен-Жюста и обвинения!

- А вы до сих пор не трудились спрашивать, граждане, - немного иронично, немного насмешливо сказал Огюстен с места. - Мне показалось, что до этого момента вы только обвиняли. Мой отчет лежит в Бюро, кто желает, может поинтересоваться или даже зачитать...

- Его... - вскричал Лакост, но вовремя прикусил язык, осекшись. Не заявлять же, что сегодня, почти на рассвете, они добросовестно просмотрели бумаги Бюро и ничего не нашли! - Его не зачитывали даже в Клубе, когда шло обсуждение! - нашелся Лакост.

- Многие из вас были в Клубе, - меланхолично сказал Огюстен. - И можете подтвердить, что ни одного предложения зачитать какой-либо отчет не поступало. Или, быть может, просмотрим протоколы Клуба?

- Отчет гражданина Робеспьера здесь, в этой папке, - тихо сказал Сен-Жюст, устремив на Лакоста уничтожающий взгляд. - Желаете ознакомиться? Я прочту то самое место, где рассказывается о приведенном мною факте, прежде чем передать его в президиум. - Сен-Жюст исполнил обещанное и, аккуратно свернув отчет, положил его перд собой. В данный момент его беспокоило молчание Вадье. Старый якобинец явно сдавался без боя, что было на него непохоже. Что он готовит на этот раз? Собирается выступить в Клубе якобинцев и копит аргументы в свю защиту? Одно было ясно - он сглотнул наживку и собирается продать с потрохами Артура Блазьера, повесив на него подделку документов. А это значит, что Максимильян был прав - не стоит ворошить этот пчелиный улей и зачитывать вторую часть доклада. Он зачитает ее через несколько дней, подготовив обвинение против видных членов Комитета безопасности, которые на данном этапе чувствуют себя вне опасности. - У меня все, граждане, - сказал Сен-Жюст и спустился с трибуны.
 
Эли Лакост попытался вернуть себе внимание зала, но попытка была тщетной в том шуме, который подняли депутаты. Да уж, звездный час Сен-Жюста, будь он проклят. А ведь можно было потребовать предъявить петицию. Будучи предъявленной, бумага попала бы в президиум, а дальше вопрос решается исключительно теми, кто согласен или не согласен это афишировать. Хотя, может быть, эта идея обречена на провал — ведь председательствует Колло дЭрбуа. А что если Колло будет недоволен политикой, которую проводит Робеспьер? Бред. Колло будет сражаться за Комитет до последнего вздоха. А если сказать ему, что Робеспьер стремится к диктатуре и чистке подвергнутся оба Комитета? Ведь были же попытки начать расследование против Карно? Эта идея показалась Лакосту настолько интересной, что он начал серьезно обдумывать ее, оставив в покое петицию. Все равно, что упало — то пропало.

[Eleni]

Июль 1794 года

Дом Никола Дидье

Мишель Ландри, Жанна де Шалабр // Вадье

Мишель Ландри потоптался у дверей дома Никола Дидье. Жанна оставила ему этот адрес – по секрету, на случай поступления корреспонденции. Писем на ее имя не приходило. А вот увидеть ее следовало. Мишель по привычке сунул руку в карман и в ужасе отдернул ее – казалось, эта поганая листовка преследует его. Ну да, как он мог забыть, он положил ее туда, когда вышел из дома. Это была первая листовка. А потом на пути его, казалось, попадались их тысячи. И создавалось ощущение, что все вокруг смотрят ему вслед. «Ты опорочил мое честное имя, Ландри, и я, лишенный возможности печатать газету, вызываю тебя на честный поединок. Один на один. В листовках. В моей листовке задано семь вопросов. Если ты писал свою статью не под диктовку, ты найдешь способ ответить». Жан Клери всегда умел найти верные слова. И что теперь удивляться, что ответить ему нечего? За короткий миг славы, добытый нечестным трудом, надо платить. И снова Клери будет парить на волнах людского обожания. А его просто растопчут. Потому что у него нет ответов на эти семь вопросов. Да и на два вопроса ответов нет. Ведь он все выдумал, а Клери говорит правду. Тошнотворно. Он словно заколдован – этот Клери. И нет возможности его переиграть…


Настроение было подавленным. Нет, скорее, обреченным. Сегодня вечером от него потребуется дать ответ, а так как ответа у него нет, за этим безусловно последует арест за что-нибудь эдакое, с антигосударственным душком. Поэтому надо отдавать долги. Сделать доброе дело одной из немногих женщин в этом городе, которую можно было назвать бескорыстным и добрым человеком. Мишель постучался. А через некоторое время был проведен в дом.

***

Увидев Жанну, которая сидела в светлой и уютно комнате у окна с книгой, Мишель подумал, что не ничего не изменилось. Она обставила свое новое жилье также, как в те времена, когда снимала половину его квартиры. Знакомые полки с книгами, цветы на столе и улыбка – открытая и доброжелательная.

- Мишель, рада вас видеть. Что у вас стряслось?

Ландри рухнул в кресло и заговорил. О видел, как побледнело ее лицо. Но что поделать – это было единственное, чем он мог помочь ей, от которой видел только добро.

- Жанна, вы в опасности…

… Эта встреча произошла вчера вечером. Заглянув в таверну «Муза Парнаса», он случайно столкнулся с бывшим приятелем по колледжу. Марк Блювиль ничего особенного не добился, и, насколько было известно Мишелю, мыкался, хватаясь за любую работу. Он был вполне неплохим печатником. Вот только имел тягу к спиртному, и потому часто лишался приработка. Теперь же Марк выглядел иначе. Лоснящийся, располневший, и все такой же добряк. За четвертым стаканом вина Марка развезло. «Я получил работу, дружище. Знаменитая газета, оппозиционная. Но ведь ты, вроде, я слышал, тоже в оппозиции теперь? Ничего, не пугайся, это я так» - Марк засмеялся и похлопал его по плечу, видя, как его скривило. – «Помнишь «Деяния Апостолов»? Ну так вот. Антуан Ривароль возобновляет печать. Подпольно! Первый номер выйдет на днях. И знаешь, кому он будет посвящен? Аристократам, которые продались якобинцам! Информация собирается, и есть сведения, что некоторые крупные политики крутят с бывшими аристократками... Ривароль такое накопал!» Дальше пошел рассказ. Мишель слушал и кивал. В расказе фигурировал брат Робеспьера, имевший любовную связь с дочерью казненной Сент-Амарант, Марат, замеченный еще в 1792 году несколько раз в компании итальянской аристократки, и многие другие. О Робеспьере-старшем речи пока не шло. Но Ландри быстро понял, что очень скоро они доберутся и до Жанны. Жанна не так проста – об этом говорили и ее манеры, и ее речь, и все вообще... Марка в тот вечер он довел до дому и даже помог ему раздеться. Завтра Марк собирался покинуть Париж и, наверное, уже сделал это. А вот Жанну следовало предупредить. В память о старой дружбе….

Мишель уходил, оставляя ее в полном замешательстве. Трогательная женщина, она даже не спросила у него имени человека, который сдал информацию. Этот вопрос возникнет позже, когда она побежит к своему любовнику жаловаться на сложившуюся ситуацию. Марка в Париже к тому моменту не будет. А за него, Ландри, и так уже никто не даст ломаного гроша. Мишель не заметил, как дошел до дома. Позади послышались шаги. Мишель обернулся и увидел четверых здоровенных санкюлотов.

- Ты посмел нападать на Жана Клери! Ах ты гад! Подонок! Сволочь!

Удары сыпались градом. Мишель только успевал закрывать голову руками. Он никогда не умел хорошо драться. А их было четверо. И били они целенаправленно.

… кажется крики про то, что он должен ответить за каждое слово против Клери, привлекли жандармов…. И людей… В какой-то момент Мишель перестал ощущать боль. Последнее, что он слышал, был смутно знакомый голос одного из коллег по перу.
«Расступитесь, граждане! Пресса! Что тут произошло? Известного журналиста растерзали на части поклонники таланта Клери? О, да тут его листовки разбросаны. Бедный Мишель, вот не повезло…. Да, граждане – вот так бывает, если решаешься говорить правду проправительственной газетенке, обвиняя ее во лжи…»

А затем в глазах потемнело.

***

Вадье кивнул, выслушав доклад одного из своих агентов. Итак, Ландри списан со счетов. Если и заговорит, то не скоро. Вопрос с «семью ответами» решен. Остается заставить замолчать Клери.

[Odin]

Июль, 1794

Сады Тюильри.

Фуше, Робеспьер.

Жозеф Фуше сел на скамейку в саду Тюильри и задумался. Он уже слышал о том, что случилось на заседании Конвента и, верный привычке тщательно следить за сменой погоды на политическом горизонте, размышлял о том, в какой ситуации оказался Вадье. В самой что ни на есть скверной — здесь предчувствие не обмануло его, Фуше, а Вадье ошибся, сделав ставку на казненных «преступников». Вот только не было от этой констатации факта ни радости, ни злорадства. Да, Вадье мог бы обвинить во всех грехах Жозефа Фуше, но зачем? Жозеф Фуше на данный момент политический труп, не больше. Самое плохое то, что он лишался и той видимости защиты, которую мог обеспечить Вадье и последнего в этом винить нельзя. И снова ищейки по пятам и снова ночлежки и снова бесконечный бег белки в колесе и удивление от того, что ах, удалось прожить еще один день! Радость, а потом и отчаяние... «Я пойду, потому что обещал!» - раздался молодой, немного раздраженный голос совсем рядом. Фуше вздрогнул и поднял взгляд. Двое молодых людей прогуливались по садовой дорожке, яростно споря о чем-то. «Я пойду, потому что обещал!»

Завертелся какой-то чудовищный механизм, будто повернувший время вспять на семь лет назад. В солнечный весенний день, без изнуряющей жары, без отчаяния и без страха смерти. Его спутнику не повезло: кажется, он вывихнул лодыжку, поскользнувшись на мокрой после дождя траве.

" -Ты теперь не можешь идти, Максимильян. Вернемся домой. Твоя сестра благоразумно осталась"... - Фуше предпринимает еще одну попытку уговорить чрезвычайно упрямого друга, но встречает только молчание и довольно холодный взгляд. Сам Фуше и рад бы не идти к Бюиссару, так как там явно будут ругать Лебона, а сам он не хочет портить отношения и с последним. Однако Максимильян не колеблется.

"- Я пойду к Бюиссару, - после долгих уговоров и после такой же долгой игры в молчанку отвечает человек, ставший семь лет спустя его кошмаром. - Я обещал быть там".

" - Но тогда я... Тогда я вернусь в деревню и найду извозчика, - говорит Фуше.
Иди, - короткий ответ и чрезвычайно скупой жест, могущий означать все, что угодно. Фуше чувствует досаду и даже обиду из-за того, что кажется, его уловка раскрыта.

Тогда ли разошлись их пути? Возможно ли, что случай был символическим? А ведь если углубиться в воспоминания, то можно вспомнить и то, что Максимильян Робеспьер пришел к Бюиссару тогда, как и обещал. Правда, был вынужден потом в течении недели находиться дома с тугой повязкой на ноге — прогулка обернулась себе же во вред. Верность определенным принципам — так было и после. Сразу же возник и вопрос более практичный: а что если в теперешней ситуации создать определенные условия? Которым придется либо следовать либо... не следовать. Если у Вадье хватит решимости пойти на перемирие, то он, разумеется будет диктовать свои какие-то правила. А если правила эти будут противоречить политике, проводимой Робеспьером? Согласится на них и он — политический труп, а не согласится... труп физический. Второе предпочтительнее. А ведь он сделает все во вред себе только из принципа.

Фуше невесело улыбнулся. Все это выполнимо, конечно же. Плохо только то, что выполнимо исключительно теоретически. Махнув рукой на собственные планы, ненадежные, как карточный домик, Фуше направился к выходу из сада. Он никого здесь не ждал, а зашел просто так — в галереях сегодня слишком шумно и все напоминает растревоженный улей. Задумавшись о своем, он не сразу отметил, что свернул в сторону, как раз к недавно установленным статуям, которые так расхваливал Давид... ах, как давно это было! Целый месяц назад! Большой датский дог в три прыжка преодолел расстояние между каменной скамейкой и тропинкой, играя перемахнул через низкорослые кусты — подобие живой изгороди, служившей декоративным украшением. Фуше замер, едва не вскрикнув, потом хотел бежать, но пес остановился и, повинуясь резкому и так хорошо знакомому окрику, побежал прочь.

Понимая, что другого шанса судьба может и не предоставить, Фуше быстро пошел по дорожке вслед за собакой. Он узнал пса и знал, что сейчас может поговорить с его хозяином без лишних свидетелей.

- Максимильян! Максимильян, постой! Я... Я хочу поговорить с тобой! - он догнал Робеспьера, когда тот брал собаку на поводок. Молчание и очень холодный взгляд. Долгий, пронизывающий, в котором читается приговор. Фуше заговорил, быстро, отрывисто, понимая, что тот сейчас уйдет. - Пожалуйста, выслушай меня! Я понимаю, что виноват, хотя так и не могу взять в толк, в чем состоит моя вина... Но раз ты так считаешь, да, я виноват... Я не виноват, я только выполнял распоряжения Колло в Лионе, не станешь же ты винить меня в том, что я лишь выполнял приказ? Или же Клуб якобинцев? Я уверен, что был избран из мести, подобный ход, помнишь, когда-то применили жирондисты? Я бы ушел сам, но тогда бы меня обвинили в манкировании обязанностями...

Робеспьер молчал. Презрение, которое он испытывал к этому человеку было настолько сильным, что он не мог найти в себе силы на то, чтобы заговорить. Видимо, пошатнувшееся положение его теперешних друзей заставляет шакала искать примирения любой ценой. Фуше не знает, в какую сторону переменится ветер и теперь пытается... выжить. А в борьбе за жизнь даже один шакал способен укусить, в своре же они становятся смелее. Так и не сказав ни слова, он повернулся спиной, готовясь уйти, но цепкие пальцы ухватили за рукав. Робеспьер раздраженно одернул руку.

- Максимильян, - теперь голос Фуше мягко и вкрадчиво, будто сообщал нечто такое, что известно только ему. - Максимильян, а ведь они готовят нечто, что тебе может очень не понравиться... Я знаю имена... Я готов сказать их тебе... В обмен на прощение... Все происходящее — заговор, а Вадье... Нет, послушай! - Фуше забежал вперед, преграждая дорогу. - Мы могли бы...

- Мы? - холодно спросил Робеспьер, не удержавшись от презрительного скупого жеста, будто отгонял мерзкое и назойливое насекомое. Ничего не прибавив к сказанному, он направился к выходу из сада.

- Мы могли бы заставить их замолчать, - очень тихо пробормотал Фуше. В ушах все еще звучало это исполненное безграничного презрения восклицание-вопрос: «Мы?». - Но замолчишь ты... Навсегда.

[Odin]

Июль, 1794

Дом Никола Дидье.

Жанна де Шалабр, Робеспьер.

Маркиза не находила себе места. После ухода Мишеля она мучилась, размышляя, как лучше поступить – бежать к Максимильяну, или подождать, когда он ее навестит? В последнее время он был у нее частым гостем, но все же, вдруг какие-то важные государственные дела отвлекут его от желания просто отдохнуть в ее обществе? А еще ее сжигала мысль о Мишеле. При всем том, что она о нем знала, она так и не смогла научиться плохо к нему относиться. Мишель был журналистом до мозга костей, и многим не нравился. Но дома он всегда был вежлив, обходителен, внимателен, всегда помогал ей во всем и поддерживал. Даже теперь, когда, как рассказывал за ужином Никола, Мишель выступил открыто против Жана Клери, с сестрой которого был так близок Огюстен, маркиза не могла изменить своего к нему доброго отношения. А он так трогательно пришел рассказать ей страшные новости, хотя, наверное, догадывался, к чему приводит хранение таких секретов! А вдруг Максимильян решит арестовать его, как заговорщика? Но если она не расскажет, последствия могут быть страшными. Маркиза так и не решила, как поступить, когда услышала знакомый голос за дверью – Максимильян беседовал с Андрэ. Мальчик вернулся вчера, и уже второй день был тихим и задумчивым. Морису они решили сказать, что Андрэ приболел – чтобы не тревожить ребенка понапрасну. Маркиза провела с ним все утро, читая новую книгу и наблюдая за тем, как он пытается нарисовать корабль. А затем появился Мишель…

- Максимильян! – Маркиза шагнула к нему и на секунду прижалась к его щеке. – Боюсь, что у меня не очень хорошие новости. Только прошу, не принимай решения сразу.

- Что случилось? - Робеспьер вглядывался в ее встревоженное лицо и постепенно беспокойство передавалось и ему. Не приходилось сомневаться в том, что случилось нечто очень важное и, к тому же, плохое: мало что Жанна могла бы назвать «не очень хорошими новостями». Первая мысль, разумеется, была о жандармах. Вторая — о каком-либо шантаже. Но в любом случае, принять решение следовало именно сразу... А еще прежде неплохо бы узнать, что случилось. - Возможно, все не так страшно, как тебе кажется. Расскажи, что произошло.

- У меня был Мишель... И сообщил некоторые новости.. Максимильян, пожалуйста, проходи, давай я налью тебе чаю! - встрепенулась маркиза и засуетилась, собирая со стола тетради и книги. - У меня сегодня был Андрэ... Мальчик чем-то встревожен, и я пыталась его успокоить. Мы с Никола решили, что ему не следует сегодня уходить из дома с Морисом. И он не был особенно против. Сейчас он в своей комнате - рисует корабли. - Маркиза виновато улыбнулась. - Ты знаешь, что газета "Деяния апостолов" возобновляет свою работу?

- Андрэ стал свидетелем довольно жесткой сцены с участием жандармов, - сказал Робеспьер. Ребенок действительно замкнулся в себе и больше не походил на себя прежнего, словно вернувшись в те дни в Тампле... Оставалось только надеяться, что когда он немного окрепнет, то впечатления немного изгладятся, да и Морис, возможно, сумеет развлечь его. Но пока что об это рано говорить. - К тому же, он плохо себя чувствовал и я рад, что хотя бы лихорадка прошла. А что касается газеты... нет, не знал. Возобновляется, разумеется, подпольно? Откуда такие слухи, Жанна? Только не говори, что ты невольно стала их жертвой...

- Нет, я не стала жертвой. Но я слишком хорошо помню, оч чем писала эта газета.... - Маркиза опустила глаза. "Деяния апостолов были до событий 10 августа одним из главных роялистских изданий, которые довольно быстро почувствовали, против кого следует выступать и сосредоточили огонь своего "остроумия" на Робеспьере. О чем они хотят напистаь сейчас? - Да, подпольно. Мишель узнал об этом случайно и посчитал необходимым предупредить меня. Он рассказывал о том, про что они хотят написать, но когда я услышала имя Огюстена, я так растерялась, что, кажется, не все запомнила. Но о тебе там не было ни слова. В рассказе Мишеля. Я очень надеюсь, что все обойдется. Да? - Маркиза неуверенно взглянула на Робеспьера.

- О, Господи, не хочешь ли ты сказать, что весь Париж будет читать о подвигах моего брата на... не совсем том фронте, о котором хотелось бы слышать? - Робеспьер задумчиво поправил очки. - Впрочем, с Огюстена как с гуся вода, ему, кажется, все равно, что о нем говорят. Но постой. Ты говоришь о Мишеле Ландри? Вряд ли его стало бы беспокоить то, что напишут об Огюстене, раз он пришел предупредить тебя. Ты не можешь вспомнить о чем он говорил? - Робеспьер нахмурился, выстраивая возможную версию, но для этого было слишком мало фактов.

- Об аристократах. - Маркиза вздохнула. Эта скользкая тема расстравивала ее всегда, когда об этом заходила речь. Она искренне не могла понять, что именно заставляет французов чертить эту границу, оставляя за гранью всех, кто когда-либо имел отношение к знати. Но никогда не высказывалась об этом, принимая новые правила жизни. - Об аристократах и их связях с якобинцами. Что-то о салоне Сент-Амарант... О Марате, который имел по слухам связь с какой-то иностранной аристократкой... Максимильян, я была так ошарашена, что не запомнила подробностей. Прости!

- Гм... - Робеспьер задумался. Судя по всему, они решили афишировать давнюю связь Огюстена с маркизой ла Содрэ, женщиной, которая не только ездила с ним в миссию, но и стала участницей довольно крупного скандала в местном Клубе якобинцев. Тогда при чем зесь Сент-Амарант? С таким раскладом Огюстен вполне может занять всю первую полосу... А ведь была еще иностранная аристократка, без сомнения, синьора Элеонора Сольдерини. И была еще сама Жанна. Выпуск должен был получиться довольно веселым, без сомнения. И даже если есть шанс, что последующие издания газеты прекратят добровольно принудительно те, кто захочет уберечь от дурной славы как себя, так и своих спутниц, то основное все равно будет сказано. История, мягко скажем, неприятная...  - Я могу попросить у тебя бумагу, перо и чернила?

- Да, конечно. Что ты хочешь сделать? - испугалась маркиза. В голову отчего-то снова полезли мысли о Ландри. Вдруг Максимильян хочет написать распоряжение о его аресте? Но она молча принесла перо и чернила, и даже отошла от стола, чтобы не поддаваться искушению заглянуть через плечо.

Робеспьер быстро написал короткую записку Огюстену с просьбой прийти сразу же после заседания Конвента  к Дюпле и дождаться там в случае его отсутствия. Похоже, о тихом, спокойном вечере придется сегодня забыть... Вторая предназначалась Никола и содержала просьбу поторопиться домой после окончания работы трибунала и прихватить с собой ведомость обо всех типографиях Парижа. Разумеется, с такой просьбой можно было бы обратиться и к Ришару, но Никола, сам являясь петчатником, сможет сделать это не вызывая подозрений и придумает толковое объяснение. Третье письмо предназначалось Гийому, все еще пребывающему в Севре и по утверждению Огюстена имевшего там сердечный интерес. Что же, придется прервать идиллию, даже если Гийом занят делом. Покончив с письмами, он подошел к окну и подозвал среднего сына Никола, чинившего под навесом корзину.

- Клод, ты не мог бы сходить для меня в Тюильри и на почту? - спросил он.

- Могу, гражданин Робеспьер! - четырнадцатилетний молодой человек считал себя совсем взрослым, поэтому вполне мог гордиться поручением.

- Пойдешь в Тюильри и оба эти письма в серых конвертах отдашь отцу, - Робеспьер протянул юноше письмо для Никола и для Огюстена. - А вот это, большое, как можно скорее отправишь курьерской почтой под расписку. Пропуск тебе не понадобится, просто скажешь, что идешь к отцу.

- Хорошо! - кивнул Клод, мгновенно сорвавшись с места.

- Постой! Скажи Элоизе, что уходишь, это во-первых. А во-вторых, чем ты будешь платить на почте? - Робеспьер протянул своему посыльному несколько ассигнатов. - Теперь ступай. Большего мы пока не можем сделать, - сказал он, повернувшись к Жанне.

- Если нужно, я уеду, Максимильян, - маркиза села рядом, глядя решительно и одновременно печально. - Я много раз говорила тебе о том, что понимаю, насколько мое присутствие здесь может помешать тебе, точнее. нанести вред твоей репутации. Только скажи. - Она и правда подумывала об этом довольно часто, пусть и не представляла себе, как сможет жить вдали от Парижа. Но мыслить так было эгоистично. В особенности теперь, когда все так усложнилось.

- Я не понимаю, что изменится с твоим отъездом, - слегка улыбнулся Робеспьер. - Не выйдет газета или своим исчезновением ты остановишь то ведро помоев и сплетен, которое собираются преподнести парижанам? Знай, что вдали от столицы посплетничать любят еще больше, хотя бы потому, что там больше нечем заняться... Поверь человеку, который жил в провинции. И, потом, с моей стороны имеет место такое понятие, как эгоизм, ведь мне будет ужасно недоставать тебя. - Последнее утверждение было правдой - его по прежнему тянуло к этой мягкой женщине, несмотря на калейдоскоп последних событий.

- Я очень боюсь причинить тебе лишние неудобства, - грустно улыбнулась маркиза. - Хотя, возможно, беспокойство за тебя просто вошло у меня в привычку. Но ты написал эти письма, и значит, не о че беспокоиться, ведь правда? Давай перестанем говорить об этой истории, и спокойно проведем этот вечер, если у тебя нет других планов? - Последние слова Робеспьера задели маркизу за живое - он редко произносил нечто подобное, тогда как она готова была регулярно говорить ему о том, какое место он занимает в ее жизни.

- По крайней мере, до прихода Никола у нас есть время, - ответил Робеспьер. Нагромождение планов на вечер было довольно насыщенным, если учесть еще и предстоящий разговор с Огюстеном. - Потом мне необходимо будет переговорить с ним и с моим братом. Боюсь, это нарушает мой первоначальный план. Но не будем об этой истории. Поговорим о другом.

[Eleni]

Июль 1794 года

Новый мост, дом де Баца

Антуан де Ривароль, барон де Бац

- Свежие экстракты! по паре за фунт! П-а-а-ааакупаем! Па-а-а-адходим граждане! Чудесные экстракты! Кидаем в кастрюлю - обед на всю семью готов! Прокормим голодные рты, всех детишек, и главное - не забываем мужей! Голодный мужик в доме - хуже волка! Пааа-а-а-аадходим!

Полноватый розовощекий торговец с немного женеподобными манерами и высоким голосом был тут, на площади у Нового моста, всеобщим любимцем. Он появился тут недели две назад, и теперь, если запаздывал, без него начинали скучать. Звался он Антуаном Рено, болтал без умолку, никогда не унывал. Поначалу ему стали завидовать и даже хотели выжить с площади - уж очень бойко шла торговля у ушлого толстяка, но все закончилось для него благополучно, и он не только остался, но и приобрел почитателей.

- Уф, кажется, все продал. - Он вытер пот и весело подмигнул продавщице цветов. - Ну что, совсем не берут, милая? Эх, учить тебя всему надо. Давай сюда.

- Граждане! Парижане! Все сюда! В этот солнечный день я хочу сделать заявление! Посмотрите на эти цветы! Эй, вот ты, гражданин, что смотришь, подходи-ка поближе! Ты давно жене цветы дарил? Нет, вот, скажи мне - когда в последний раз дарил жене цветы, я спрашиваю? Позор! Граждане! Посмотрите на этого человека - супруга обстирывает его, кормит, а ему жалко жалких два су за цветочки!

Оглушительный смех - парижане быстро схватывали игры, которые подкидывал им этот веселый торговец. Когда корзинка цветов опустела, он сунул счастливой девушке всю выручку. - Сбегаю-ка я, милая, перекусить. Выше нос - вернусь скоро.

Прихватив свою корзинку со второй частью товара, торговец исчез в толпе, повожаемый восхищеными взглядами коллег по профессии. Вот только лицо его мгновенно изменилось, стоило ему перешагнуть воображаемую границу между площадью и улицей, ведущей к интересующему его дому. Там его ждал старинный приятель по фамилии де Бац. А его самого звали Антуаном де Риваролем. И в данный момент он являлся редактором главной оппозиционной газеты Парижа.

****

Итальянец по происхождению, и француз по убеждениям, Ривароль встретил Революцию в отличие от многих с большим восторгом. И дело было не в том, что его отец, владелец таверны "Три голубя" под Лангедоком, когда-то носил простую итальянскую фамилию Риваролли, и был достаточно беден. Приставку "де" всегда можно дописать. Да и вообще, все эти титулы - полная ерунда в сравнению с тем, как можно ими пользоваться. Революция давала возможность раскрыться, как журналисту и как писателю. А что еще нужно для творческого человека? Два года назад Риваролю пришлось спешно покидать Францию, когда газету, в которой он трудился - "Деяния Апостолов", закрыли. Спасибо, друзья предупредили, что за ним охотятся... Брюссель, Амстердам, Лондон, Гаага - города плыли, как картинки перед глазами, но сердце его все равно оставалось во Франции. И вот - возрождение газеты. Триумфальное возвращение "Тацита Революции", как его когда-то прозвали за острый язык и любовь к полемике.

Он постучал в дверь.

А когда на пороге увидел де Баца, шагнул вперед и от души обнял его.

- Живой.... Знал я, что черти якобинские просто так болтали. Знал...

Он отошел на шаг, с удовольствием оглядывая старинного приятеля.

- Ну что, де Бац, деньги давай. В прошлый раз мы спорили, что не встретимся в этом году. Как видишь, я тут. И вполне себе процветаю. "Покупааа-а-а-а-а--а-айте экстракты, гражнане!" - Ривароль расплылся в добродушной улыбке.

 - Здравствуй, дружище! - барон улыбнулся, даже не особенно удивляясь тому, что старый приятель нашел его. Благодаря заботам Бриссара, который действительно хорошо разбирался в ядах и противоядиях, он уже не валился на кровать беспомощным тюком, стоило только пройти в уборную и обратно, но мог достаточно уверенно ходить по дому. Хотя на дальние дистанции выходить все же не пробовал — упадет, тут же рядом обнаружатся жандармы и попытаются установить личность. К чему лишний шум? - Знаешь, чем дальше живу, тем сильнее удивляюсь этому факту. Якобинцы пусть болтают, в конце концов должны же они хотя бы заниматься тем, что умеют лучше всего. Но как ты нашел меня? И что за гадость под названием экстракты ты пытаешься продавать доверчивым парижанам? Кстати, заходи и располагайся. На столе есть весьма недурное вино, а вот с едой плохо.

- Я не капризен в еде, Жан, - бодро усмехнулся Ривароль и поставил на пол корзинку. - Экстракты - чудесная вещь. Кстати, хочешь попробовать? Изобретение для бедных, но какое действенное! Растворяешь в кипящей воде - и вот, бульончик готов. Свеженький и недурно пахнущий. Дороговато для голоднанцев, но покупают, заразы! А нашел я тебя просто. В свое время ты создал неплохую агентурную сеть, мой дорогой. ВОт так - потихоньку-потихоньку, и нашел. У меня для тебя сюрприз. Но для начала - рассказывай, как жил. Я не так давно в Париже, мне все интересно. - Ривароль устроился в кресле и с удовольствием вытянул ноги. - Кстати, мои соболезнования. Уильям Сомерсет мне всегда нравился.

- Даже представить боюсь, из чего это сделано, - округлил глаза барон. - Нет, благодарю, я предпочитаю еду, которая с утра еще бегала. Или, в крайнем случае, ловила мышей. С Уильямом произошла скверная история, которую не поворачивается язык назвать недоразумением... Когда-нибудь я расскажу тебе, но не сейчас. Событиями из жизни  особенно не похвастаешь, в последнее время я наслаждался якобинским гостеприимством в тюрьме, получил в подарок хромую ногу и больше, чувствую, не беглец. Наверное, разговор будет более интересен, если ты скажешь, что тебя интересует в первую очередь. Ведь не зря же ты искал меня, сильно рискуя головой, между нами говоря.

- Да. Ты прав, Жан. Интересует. - Подвижное и выразительное лицо Ривароля стало серьезным. Он больше не хихикал и не изображал доброго весельчака. Подобные перемены иногда шокировали тех, кто плохо знал его, но не старых приятелей. - Я хочу показать тебе кое-что. А потом задать несколько вопросов. На будущее. И, возможно, кое-что спланировать вместе. - Он притянул к себе ногой корзину и, покопавшись, извлек сложенные листки. - "Деяния апостолов". Прочти. Я решил возродить газету. Мне хорошо заплатили англичане.

- Фу, какая все-таки гадость, - скривился барон, прочитав довольно большую статью о похождениях Огюстена Робеспьера, который, похоже, был героем номера. Не менее громкой была история о связи Марата с итальянской аристократкой, имя которой показалось барону знакомым, но только он не мог вспомнить где слышал упоминание о ней. Были еще Барер, Колло и Приер из Комитета общественного спасения. Барон невольно рассмеялся. Статья, несмотря на то, что грязная, должна была вызвать хороший резонанс в обществе. - Извини, конечно, но... я даже не знаю, что сказать. Не очень люблю сплетни, даже преподнесенные с таким апломбом. Однако вижу, что у тебя заготовлен и следующий номер? Осторожнее с этими цепными собаками, есть риск, что мы потом не отыщем твои косточки, друг мой.

- Я под надежной охраной, дружище. - рассмеялся Ривароль, довольный его реакцией. Барон был в этом плане известным занудой, и не особенно любил полосканье грязного белья на публике. Но Ривароль слишком хорошо знал, что революция революцией, а интересуют людей в основном грязные трусы соседа. - Мои экстракты меня охраняют. Да и не собираюсь я сидеть в Париже. Выпущу газетку - и на волю. Путь проложен, гражданин я весьма уважаемый в своей секции. Но - к делу, - вновь посерьезнел Ривароль. - Меня интересует Жанна де Шалабр. Насколько мне известно, Робеспьер-старший сдувает с нее пылинки, а она платит ему исправно в постели и причесывает парички для прогулок. Ты, кажется, неплохо знал ее когда-то? И использовал в своих целях? Так говорят. Мне нужны некоторые подробности.

- Жанна де Шалабр? - прошипел барон, немного потеряв голос как от негодования, так и от такого поворота событий. Хорошо выслушивать насмешки в адрес других, но когда они невольно касаются тебя... В любом случае, он не мог позволить, чтобы имя женщины, которую он все еще любил, полоскали на всех углах охочие до сплетен парижане. Разумеется, о ее связи знали, но одно дело знать, а другое - читать в битком набитой грязью газетенке! Барон поймал себя на том, что даже не думает о той, без сомнения тяжелой плюхе, которую заработает Робеспьер в случае выхода статьи. Он думал о Жанне. Поэтому вкрадчиво сказал: - Знаешь, друг мой... Я думаю, что тебе не стоит писать о Жанне де Шалабр.

- Да? Почему? - Ривароль взглянул в упор. Значит, все верно. Слухи о том, что Робеспьер и де Бац сцепились из-за трепетной де Шалабр, верны. Именно мысль о том, что не стоит портить отношения с бароном и остановили Ривароля от желания в первом же номере выпотрошить наизнанку Робеспьера с его высокородной любовницей, блиставшей когда-то в Версале. Именно поэтому героем публикации стал Робеспьер-младший. Удар был тяжелым, но не смертельным, и Ривароль был к этом готов. Вот ведь, не подвела журналистская интуиция! - Впрочем, можешь не отвечать. Нет, так нет, - легко согласился Ривароль. - Но мне нужен Робеспьер. Готов приписать ему другую ... женщину. Да хоть саму принцессу Марию-Терезию! - От этой мысли Ривароль развеселился, хотя и высказал первое, что пришло в голову. - Они ведь, кажется, встречались?

- Нееет, - протянул де Бац. По правде говоря, ему было жаль принцессу. И так несладко в Тампле, а тут... Но с другой стороны, подобная сплетня была смешна... не заплатить бы за нее слишком дорого. Они перевернут весь Париж, но найдут сплетника, хотя бы потому, чтобы не полоскал имена других. И разорвут на части по собственной инициативе называя это варварство "народным гневом". А на самом деле это - страх за разоблачение их мерзких тайн. Барон передернул плечами. Даже когда он чистил выгребную яму в Тампле, то и то не чувствовал себя так гадко. Сейчас было ощущение, будто он в эту яму угодил с головой и он не смог эмоции, отразившиеся на лице. - Если бы встречались, об этом бы говорили. Ты будешь первым, кто об этом заявит. Аминь.

- Вижу, не понравилась тебе моя газета. И мои идеи тоже. - Ривароль состроил скорбную физиономию. Бедняга де Бац... А ведь ему и правда сильно досталось от якобинцев. Не тот уже барон, ай, не тот... Но то, что он планировал, он выяснил. Придется оставить де Шалабр за бортом. А жаль. Хорошая была история. Ривароль поднялся. - Ну, мне пора. А то торговля простаивает. Газеты появится в городе завтра. Это все, что я хотел сказать.

- Увидимся еще... торговец, - хмыкнул де Бац, проводив Ривароля до двери. Когда тот исчез за дверью, барон залпом выпил почти полбутылки вина, словно желая отделаться от мерзкого послевкусия, закурил и задумался.

20

[Odin]

Июль, 1794

Клуб якобинцев.

Зал Клуба якобинцев шумел и бурлил – сегодня тут намечалась битва, и это чувствовали, кажется, даже стены старинного монастыря. Вадье, слушая дебаты на тему безопасности, максимума и внешней политики, ждал, когда речь зайдет о том, чего ждали многие. Листовки, распространенные Клери, бросали тень не только на Ландри, и это многие понимали. Именно поэтому он заткнул рот Ландри таким жестоким способом. По последним данным бедняга валялся в больничной палате наряду с другими покалеченными и больными гражданами, и почти не приходил в сознание в связи с нанесенными увечьями. Жалко. А что делать? Листовка Клери была составлена таким образом, что ответить на нее было бы невозможно. И ликвидировать свидетелей – тоже. Проще было убрать с дороги Ландри. Что он и сделал.

Робеспьер и его верные соратники занимали свое обычное место на скамье, готовые броситься на защиту своей репутации. В последнее время все обстояло именно так – им приходилось защищаться. И неважно, сколько людей погибнут ради этого. Сместить Робеспьера с его трона, вернуть уважение к Комитету безопасности, и вновь взять в свои руки бразды правления в Бюро. Задача трудная, но выполнимая – если триумвиры исчезнут. Якобинцы тем временем, казалось, притихли в ожидании.


Робеспьер сел на свое место, зная, что якобинцы готовы горячо обсуждать сейчас вовсе не повестку дня и восе не те вопросы, предстояло решить еще неделю назад, две недели назад... Сколько же времени было упущено? Много. Этот ответ знал внутренний голос и возразить было нечего. А ведь бороться приходилось не только с Вадье и ему подобными, существовали еще и собственные сомнения. Складывалось ощущение, что все, что бы они не делали, любое действие, даже самое незначительное, обречено на провал. А события опережают друг друга, накатывают, будто снежная лавина. Похоже, что якобинцы даже не хотят высказывать мнение, они ждут, что кто-то выскажется за них. Кто из страха, кто из любопытства.

- Жорж был сегодня в Комитете? - резко спросил Робеспьер, повернувшись к Антуану. Кутон в последнее время упорно игнорировал заседания в Клубе. До сих пор та обида? Или же собственный план действий? В любом случае, игра в то самое молчание, ставшее почти роковым, продолжалась.

Сен-Жюст покачал головой. Сегодня утром он отдал тайное распоряжение одному из самых верных агентов Бюро полиции о слежке за соратником. Вот и замкнулся круг. Они начинают следить за ближайшими соратниками. Но вопрос Максимильяна показывал, что и он думает о том же. И вряд ли отругает за принятое решение.

- Я привык к его отлучкам, Максимильян. Да и народу в нашем Комитете стало немного. обычный состав - пять человек. Я справляюсь. - Сен-Жюст отметил нервную обстановку в зале Клуба. - Чего они ждут, Максимильян? Как ты думаешь?

- Не знаю, - ответил Робеспьер. Подобная обстановка действовала на нервы, но он ничего не мог поделать с этим, не зная сути вопроса. Что же они упустили? - Это может означать все, что угодно.

- Граждане! - заговорил тем временем Амар. - Буду краток. Думаю, многим из вас интересна судьба якобинца Ландри, который смело высказал свое мнение против некоторых методов ведения дел в секциях, не называя имен. Просто провел свое журналистское расследование. Вчера вечером на журналиста было совершено покушение. Сейчас его жизнь вне опасности - благодаря жандармам, появление которых спугнуло убийц. Но он в весьма тяжелом состоянии. Как рассказывают свидетели, во время расправы выкрикивалось имя Клери. Вроде как месть за то, что Ландри посмел его оспорить. Недавно на заседании многие высказывались в поддержку "Друга народа" и главное - тех, кто стоит за этой газетой. Делайте выводы, граждане!

Якобинцы зашептались. Каждый имел по этому поводу собственное мнение, однако высказывать его никто не торопился. Пошептавшись же, можно было найти как некоторую поддержку, так и единомышленников. К трибуне подошел, отдуваясь, толстый гражданин, но решил не подниматься на нее, а заговорил так.

- Граждане! Мне кажется, что мы обсуждаем не те вопросы... Ну и что страшного произошло-то? Журналиста избили поклонники Клери, только и всего! Да такое случается сплошь и рядом и, откровенно если говорить, Ландри тоже еще прохвост. Мы все помним, что он так и не ответил на вопрос, был он в секции или нет...

- Мы долго шли к торжеству справедливости, а пришли к тому, что вынуждены выслушивать здесь подобные речи! - Эли Лакост яростно ткнул пальцем в оратора, который заметно побледнел. - Здесь речь о том, что враги стремятся заставить замолчать саму правду! До каких же пор мы будем терпеть все эти происки? И что самое страшное, это то, что от преступления пытаются просто отмахнуться. Ах, дескать, с кем не бывает. Нет, граждане!!! Мне ли говорить вам о жертвах, чтобы вы продолжали слушать мнение отнюдь не являющееся мнением настоящего патриота?

- Да ладно, Лакост, не трожь его, у него с Клери свои дела! - Фрерон испепелил взглядом выступившего якобинца. - Ты, Амьен, ведь сам, кажется, из секции Неделимости, не так ли? Что-то ты поздновато спохватился со своей защитой. Да и Клери тут ни причем, потому что это - всего лишь пешка, которая строчит под диктовку. Под чью? Не знаю. Но догадываюсь. А Ландри заткнули, чтобы он не смог ответить на брошенные обвинения - это очевидно. Но, граждане, в одном я согласен с гражданином Амьеном - начали мы обсуждать дела парижские, вот и прекрасно. Про Клери с его газетой споры тут возникают с завидной регулярностью. Но даже если будет доказано, что Клери лично закладывал взятки за шиворот свидетелям, это ни на что не повлияет. Его сестру весной вообще в убийстве обвиняли. И что? Кто-нибудь знает, чем все закончилось? А я скажу. Ее освободили, а дело - закрыли. И фамилию того несчастного, которого с пробитой головой нашли, уже никто и не вспомнит. Сопоставив с тем количеством казненных, что покидают этот мир ежедневно, становится смешно и грустно. Так о чем мы, граждане? О ценах на хлеб? О безопасности?

Колло поднялся, едва не опрокинув скамью. Сейчас ему было все равно, что говорят о Клери, которого он свято ненавидел, но слова Амара бросали тень на Комитет общественного спасения. Особенно реплика о том убийстве... А сам Колло защищал гражданочку и надо признать, был уверен, что она не убивала. Камнем в огород были и упоминания о казнях, несмотря на то, что приказы об арестах подписывали оба комитета. Одного этого было достаточно, чтобы довести его до белого каления.

- Амар, ты отвечаешь за свои слова? Или ты любую уличную драку готов представить, как орудие мести и доказательство собственной непогрешимости? Давай, докажи мне, что Ландри избили по указке, иначе я лично буду воспринимать твои слова, как наглую провокацию и клянусь, что при случае вобью подобный бред в глотку любого, кто посмеет клеветать! Достаточно нас кормили басней, что манифестация была почти бунтом, а теперь, когда вскрываются новые факты, кое-кто почувствовал, что дерьмом уже не пазнет, а воняет, не так ли? И не разевай пасть, Лакост, я слышал что ты гавкал в Конвенте, - сейчас ему было плевать и на переход на личности, и на грубость и даже на то, что Бийо сам резкий на язык, шипит, будто масло на раскаленной сковородке. - Мне надоело слушать клевету и без доказательств, веских доказательств, я повторяю, я буду считать твои слова клеветой, Амар! - с этими словами Колло спустился вниз, хотел еще что-то сказать, но потом передумал и покинул зал Клуба якобинцев.

- Обос....ть и сбежать! Отлично! Просто прекрасно! - Амар подскочил, как ужаленный. - А ведь я ни слова не говорил такого, чтобы так орать на меня! Не зря говорят, что Комитет общественного спасения зарывается! Граждане, вы все слышали, какими оскорблениями бросался наш соратник Колло! "Не разевай пасть" - вот оно, обращение с якобинцем одного из членов правительства!

- Твои слова, Амар, вполне заслуживают оскорблений, так как без веских доказательств их вполне можно назвать грязной клеветой. К тому же голословной. Это были только твои предположения? Вот и держи их при себе! ДЭрбуа прав, за все это время мы слышим от вас только клевету, не больше! - Бийо постепенно заводился, однако старался держать себя в рамочках и не повторить ошибку соратника, который сбежал неизвестно куда. Уходить вот так, без объяснений, было совсем не в духе Колло, но раз уж он ушел, то почему бы не поддержать его? Тем более, что от нападок Комитета безопасности уже ощутимо тошнило не только его. Что там Барер говорил о перемирии? Так вот, перемирие перемирием, но оно так и не начнется, если на Комитет будут возводить обвинения в любой уличной драке. И защищая дорогих коллег, глаза б их не видели, тем самым защищаешь и себя, что немаловажно. - Кто зарывается, покажет расследование, что-то очень уж дурно пахнет эта история с манифестацией и все последствия с ней связанные. Не вы ли приложили лапу, дорогие коллеги?

Робеспьер отметил, что якобинцы молчат, старшась даже шепотом высказать свое мнение. Итак, неизбежное случилось.
Публичное разбирательство с взаимными оскорблениями, переходом на личности и полностью напичканное обвинениями без доказательств.

- Какой кошмар, - тихо сказал он, обращаясь к Сен-Жюсту. - И ведь им ничего нельзя возразить...

Сен-Жюст не успел ответить - его внимание привлек Вадье, который поднялся, подняв руку.

- Граждане якобинцы! Тишина! Прошу, тише! Я хочу сказать то, что касается всех нас! Только что в Клубе имел место переход на личности и обмен оскорблениями. Доколе мы будем этим заниматься? Ты, гражднанин Амар, чего ты линчо добиваешься? - Вадье устремил на соратника глаза, которые метали молнии под сросшимися бровями. - Да, черт возьми, хватит обсуждать малозначимые вопросы! Один из наших соратинков только что покинул зал заседаний, оскорбленный в лучших чувствах. И я готов принести ему публичные извинения. Да, граждане! Я выступаю против междоусобиц в Клубе! Я считаю, что....

Вадье говорил долго и страстно, и якобинцы внимали его словам с удовольствием. Кажется, именно этого все ждали, и Вадье сделал верный ход. Вот только что означала легкая одобрительная улыбка на губах Барера? - Они все разыграли, Максимильян, - тихо сказал Сен-Жюст. Он сохранял обычное бесстрастие ни лице, хотя хотелось встать и выйти, чтобы не наблюдать этого спектакля.

- Вот только Колло, мне кажется, этого не понял, - мрачно сказал Робеспьер. Хорошо, что многолетняя привычка не позволила ему сразу же вмешаться в полемику, а выслушать мнения. Теперь же вмешательства нужно всеми силами избежать, так как неизвестно, чем закончится спектакль для всех в целом и для них в частности. Перечитав наскоро сделанные заметки в блокноте, он вынес вердикт: - Речь Вадье на данный момент абсолютно пуста, он готовит почву... для чего?

- Очень хочется уйти отсюда. - Едв слышно проговорил Сен-Жюст. Сейчас он наблюдал реакцию якобинцев на выступление Вадье. Кажется, все поверили в его искренность. Еще бы - злейший враг Комистета общественного спасения публично предлагает дружбу и мир. - Я не могу понять, к чему он ведет... Но меня не покидает ощущение, что он вступил в переговоры... Максимильян, тебе нужно вернуться в Комитет. - Сен-Жюст поднял тяжелый взгляд. Сейчас ничего не имело значения, кроме этой интриги, творившейся у них под носом.

Робеспьер только молча кивнул, принимая во внимание реплику о Комитете, но ничего не сказал в голос. На трибуну, между тем, поднялся Лакост.

- Я от всей души присоедтняюсь к сказанному выше, друзья, граждане патриоты! - с чувством сказал он. - Возможно, в пылу спора я излишне погорячился, но публично заявляю, что принесу мои извинения коллеге, который вынужден был уйти так же, как приношу извинения перед всеми вами за тот спор, который едва не перерос в обмен личными оскорблениями. Довольно ссор, граждане! Я понимаю, те слова, которым мы обменялись с коллегой, могли дать абсолютно неверное представление о ситуации, более того, повлечь за собой слухи о расколе в правительстве и еще более нелепые. Этого не будет! Поэтому я первым заявляю, что готов оставить то, что может быть принято за вражду - ведь в конце концов мы боремся против общего врага. Очень надеюсь, что в скором времени состоится совместное заседание Комитетов, в котором примет участие и гражданин Робеспьер...

Онемев от подобной наглости, Робеспьер только молча поднял взгляд на оратора. Даже не оглядываясь по сторонам можно было сказать,
что все взгляды обращены на него. Своей речью Лакост только подчеркнул его полуофициальную отставку, давая повод думать, что все происходящее могло и не иметь отношения к Комитету вовсе. Провокация не слишком умелая, но действенная, если ее повернуть в нужное русло. А не ответить нельзя.

- Лакост говорил куда убедительнее и не путался в словах, когда сыпал обвинениями, - тихо сказал он Сен-Жюсту. Поднявшись с места заметил: - Не сомневаюсь, что ваше похвальное стремление удадить недоразумения скажется и на заседаниях, гражданин Лакост. Однако полагаю, что Комитет общественного спасения оставит за собой право ответить на обвинение, чтобы у граждан якобинцев не сложилось неверного представления о ситуации... - ответить иначе было сложно, тем более что Колло счел нужным наговорить много всего и исчезнуть.

- Вот ответ на слова о примирении, Робеспьер? - крикнул с места Бурдон.

- Гражданин Бурдон, мне очень жаль, что ты проспал большую часть краткой речи гражданина Лакоста, - отрезал Робеспьер. - Если я не ошибаюсь, в первую очередь никто не желает возникновения лживых слухов...

Лакост повернулся в сторону Бурдона и едва сдержался, чтобы не показать тому кулак. Хотелось плюнуть от досады: из-за идиота Бурдона оказался пойман на слове. Тьфу!

- Скажется, гражданин Робеспьер! Мы, как и вы, желаем закончить эпопею с лживыми слухами и информацией. - быстро ответил Вадье. - А теперь, граждане якобинцы, я предлагаю вернуться к обсуждению максимума на заработную плату. Как известно, именно эта тема занимает умы патриотов в секциях. И, чтобы не довести обстановку в городе до абсурда, я предлагаю обсудить сложившееся положение делегировать кого-то из нас для выступления в Конвенте!

Сен-Жюст перестал внимать речам Вадье и задумался. Перемирие КОмитетов - это то, что волновало якобинцев, и Вадье сегодня взял инициативу в свои руки. Теперь не избежать совместного заседания Комитетов, во время которого все решится Если Максимильян пойдет им навстречу, можно будет постепенно отыграть инициативу и что-то вернуть. ЧТо-то... Откуда это ощущение почвы, ускользающей из-под ног? Не поддаваться ему и бороться до конца - единственный выход. Он повернулся к Робеспьеру. - Совместное заседание Комитетов неизбежно. Ты будешь на нем присутствовать?

- Да, - ответил Робеспьер, не желая углубляться в эту тему. Предстояло многое обдумать и в любом случае, обсуждать эту тему следовало не здесь. Кроме всего прочего, беспокоило отсутствие Кутона. Не покидало ощущение, что на этот раз они остануться в меньшистве.