Маскарад онлайнМадлен
{Heather}
/Эти записи, принадлежащие
предположительно Мадлен, были
обнаружены в архивах Таламаски, но
поскольку они не вызвали у
исследователей большого интереса, то
так и не были изданы.
Публикуется впервые./
30 октября, 1862, вторник. Вот уже 3 ночи
моей новой жизни. Луи предупреждал, что
мне может стать страшно оттого, что уже
ничего не вернуть. Он говорил так много
про отчаяние, но как он ошибается... Хотя
иногда я думаю, что это сон, что я просто
задремала над очередной куклой, и вот я
проснусь и увижу вокруг все эти
одинаковые фарфоровые светящиеся в
полумраке лица, которые караулили мою
память так долго. Но я боюсь, боюсь,
боюсь проснуться. Я вспомнила
греческий миф, который когда-то читала
в детстве, об Арахне: Афина вынула ее из
петли, не дав ей умереть, и превратила в
паука, который теперь неустанно плетет
свою паутину. Вот и я также. Но Афиной в
моем случае выступил даже не Луи, а мой
вечный ребенок моя Клодия.
5 ноября, 1862, понедельник. Мы шли этой
ночью по Парижу, и я остановилась и
залюбовалась маленьким жалким
бродяжкой. Бедный мальчик сидел на
ступенях давно закрытой кондитерской
лавки, где раньше нередко и я покупала
своей девочке марципановых пастухов и
пастушек и сахарных трубочистов.
Мальчик был одет в грязные лохмотья,
распустившиеся на нитки,
обуви на нем не было. Несмотря на то, что
было прохладно, он весь горел. Его лоб
был расчесан до крови, его одежда и
волосы буквально кишели вшами, которые
причиняли ему невыносимые страдания.
Даже при ночном освещении мне было
хорошо видно, как на влажный розовый,
блестящий в темноте капельками пота,
лоб выползает еще одно насекомое. Глаза
мальчика светились от слез. Нас он не
замечал.
"Давай, возьми его или пойдет отсюда
поищем что-нибудь поизысканнее", -
раздался рядом еле слышный голос
Клодии, похожий на дуновение сухого
ветра. Я быстро сделала шаг в сторону
мальчика, и тут же оказалась около него.
Я протянула руки, убрала соломенного
цвета волосы с его лба и раздавила
двумя пальцами отвратительное
насекомое. Раздался легкий хруст, от
которого мне хотелось поморщиться. Но я
сдержалась, боясь, что это разрушило бы
все величие момента. Бедняжка поднял на
меня бледно-голубые глаза, словно бы
выцветшие, какие бывают только у
стариков.
"Ты фея?" - спросил он. "Я знаю, ты
фея, ты вся светишься. И у тебя руки феи".
Я лишь улыбнулась в ответ, стараясь не
показывать при этом клыки. Он обнял
меня, впился в меня своими ручонками. В
стороне раздался нетерпеливый вздох
Клодии. Я провела рукой по волосам
несчастного ребенка, почувствовала,
как под моими пальцами прошмыгнула еще
пара-тройка вшей. А он все продолжал
меня обнимать, как будто думал, что я
действительно та самая фея, которая
относит праведных несчастных
мальчиков и девочек в страну снов, что я
по-своему и сделала...
14 ноября, 1862, среда. Луи ходит вечно с
таким видом, будто все умерли. Хотя+ что
я пишу? Так ведь оно и есть на самом деле.
Почти. Но все равно эта его бесконечная
тоска невыносима. Я не сомневаюсь, что
он знает, о чем я пишу, но он такой
джентльмен, что не показывает и вида.
Может быть, он так снисходителен ко мне,
потому что думает, что это
перевоплощение слегка сказалось на
моем рассудке? Совсем недавно я
спровоцировала у него приступ
настоящей ярости. Это уже что-то.. Я
узнала, что одна богатая семья, которая
достаточно часто покупала мои куклы,
устраивала для своих младших детей бал.
Конечно, я не могла пропустить это и не
преподнести им свой подарок свою самую
совершенную. Для этого мне всего лишь
понадобилась младшая очаровательная
дочка хозяина дома, настоящий
ангелочек, еще пара приглашенных
маленьких девочек (которых выманить из
особняка не составило никакого труда),
один маленький мальчик с почти
девичьей нежной шеей, механизм от
музыкальной шкатулки, хорошие ножницы
и очень прочные шелковые розовые нитки.
Конечно, я держала свой замысел в тайне
от Луи, но поделилась с Клодией. В ответ
она лишь по-взрослому чопорно зевнула и
попросила захватить что-нибудь с
праздника для нее.
Что-нибудь изящное, но не слишком
детское . Я работала очень быстро и
тщательно. Нитки были действительно
очень прочные, ножницы очень острые, а
детские тела очень податливыми. Не
пролилось ни единой капли крови мимо. Я
оставила свой подарок перед самым
входом в особняк и постучала. По моим
расчетам они должны были подумать, что
это какой-то запоздалый гость. Я
притаилась за высокой оградой, но даже
не успела увидеть всю сцену до конца,
потому что кто-то подкрался сзади,
схватил меня и поволок подальше от
этого дома. Несмотря на свою
приобретенную силу, я не могла
справиться с этим существом. Это
оказался Луи. Он был вне себя от гнева.
Он назвал мой поступок необъяснимой
жестокостью, почти зверством. Но я же
использовала лучшие в Париже шелковые
нити, моим стежкам могли бы
позавидовать королевские портные+
Решив, что со мной бесполезно
разговаривать, Луи куда-то ушел.
Единственное, чего я испугалась, так
это, что мне понравится доводить его
такими выходками до
сверхъестественного бешенства, потому
что я знаю, что ради Клодии он не сможет
причинить мне вреда. Я же прекрасно
понимаю, что он не испытывает ко мне
каких-либо чувств и держит меня рядом
только из-за нее и из-за своего чувства
вины перед ней. Но в мыслях он всегда
где-то далеко. Он разрывается между
виной и любовью, но, похоже, для него они
сливаются в одно и не существуют друг
без друга. С каждой ночью видно, что это
тяготит его все больше и больше.
Интересно, какой будет конец?
22 ноября, 1862, пятница. Сегодня ночью
идет дождь. Я проснулась, когда он уже
начался, потом вышла на балкон,
подставила лицо его потокам. Это было
совсем не похоже на прикосновение воды
к смертной оболочке. Каждая капля
отдавалась во всем моем существе
странным покалыванием. Но даже эти
ощущения померкли по сравнению с тем,
что я увидела. Раньше дождь представал
сплошным влажным потоком, теперь же я
видела каждую летящую каплю в
отдельности. И каждая капля заключала в
себе отдельный, свой собственный мир. И
я видела, как каждый из них падает на
мраморный пол и растекается по нему.
Каждая капля воды, пока летела,
переливалась всеми цветами, которые
перетекали друг в друга. Белый, желтый,
темно-синий, зеленый, голубой, красный,
черный. В них были заключены покорность,
вера, божественная милость,
спокойствие, уверенность, познание,
страстная и вечная любовь черного
цвета, цвета самой густой бурлящей
крови.
Это было настолько поразительное
зрелище, эти излияния, поистине,
божественного света в каждой капле
дождя, что я невольно прикрыла глаза
тыльной стороной руки и отпрянула
назад, боясь некой возможной небесной
кары. Но ничего не последовало, а дождь
так и продолжал идти. Не знаю, сколько
бы я еще так простояла, если бы не
Клодия, которая окликнула меня. Я
заметила, как заиграла на ее губах
снисходительная улыбка, когда она
поняла, что меня так заворожило.
29 ноября, 1862, четверг. Я вспомнила, как в
самую первую ночь Луи взял меня к себе в
гроб. Это был просторный деревянный,
лакированный гроб с малахитовой
отделкой под цвет глаз его владельца,
но для двоих взрослых существ, когда-то
бывших людьми, там было не слишком
много места. Я почти не могла
пошевелиться. Моя правая рука была
зажата в согнутом виде между нашими
небьющимися сердцами, а левая была где-то
внизу, и я не осмелилась проверить, чего
же она все-таки касалась. Мне было душно,
жарко, я задыхалась, внутри что-то будто
разрывалось. Перед глазами возник
образ толстых сочных, быть может,
ядовитых, лиан, прорастающих у меня
внутри. Они опутывали каждый
внутренний орган и выпивали из него все
соки. Свободной правой рукой я теребила
кружево рубашки Луи и все время шептала:
Только не засыпай, поговори со мной, не
оставляй меня
в темноте , но очень скоро его взгляд
погас, его тело стало еще более
холодным, чем обычно, что чувствовалось
даже сквозь одежду. Я чуть-чуть
высвободила правую руку и смогла
дотянуться кончиками пальцев до лица
Луи. Больше всего мне хотелось
потрогать его закрытые веки и ресницы,
но испугалась. Локоны его волос
щекотали мои ключицы. Мои пальцы
приобрели еще большую
чувствительность, чем раньше, и я
потрогала его
гладкие белые скулы. Это было похоже на
прикосновение японской
рисовой бумаги. На какое-то время мне
удалось забыть о боли,
разрывавшей меня изнутри. А провела
подушечкой большого пальца
по его нижней
губе, по еле заметным розовым складкам
на его бледных губах.
Кончено, такого не могло быть, но мне
показалось, что его губы обветрены.
В этих прикосновениях были любопытство,
восхищение, экстаз, но
в них не было ничего эротического. Мы не
был и похожи ни на любовников
на неком вечном ложе, охраняющих сон
друг друга, ни на творца
и его создание. Мы были просто двумя
сущностями, жаждущими каждый
по-своему некого Абсолюта.
3 декабря, 1862,
понедельник. Это
совершенство, которое я вижу в нас,
совершенно жутко. Восторг и
восхищение,
бывшие в начале, постепенно начинают
уступать во мне место ужасу.
Это совершенство абсолютно беспощадно
и неумолимо. Странно
- пока я пишу
это, я ощущаю чье-то присутствие, хотя
кроме нас троих,
здесь никого нет... Кровь
заменяет все прежние наслаждения и
страдания. Она бесконечно выше
их. Чувствуя, как она перетекает в меня,
я ощущаю движение любви, которая
требует совершенно безоглядной жертвы.
Такова цена этого жуткого совершенства
и этой вечной любви. На самом деле я
думала о чем-то другом,
но подобный мысли приходят сейчас
откуда-то извне. Меня словно бы что-то
душит. По-моему, в соседней комнате
определенно кто-то посторонний...
Вернуться
к оглавлению
