Зверь всех
лесов
{Hangman}
Фраза, естественная в устах любой
матери, показалась Габриэль фальшивой.
Она не видела своего сына слишком давно,
чтобы не сказать подобной банальности,
но, разумеется, прожитые годы ничуть не
изменили его. Всё тот же мальчик, с
детства норовивший прыгнуть выше
головы. Что же тогда её встревожило?
А может быть, у него изменилось
выражение глаз?
Гибкая фигура Лестата металась по
экрану небольшого телевизора, и даже
когда клиповый монтаж давал на
несколько секунд крупный план, понять,
что же её беспокоит, Габриэль не могла.
С момента, когда она, считавшая свои дни
законченными, получила вместе с кровью
сына бессмертие, она перестала
соотносить себя – новую с собой
прежней. Женщина, смотревшая
на неё из
зеркала над барной стойкой, пожалуй,
приходилась лишь дальней
родственницей той, которая была
похоронена в провинции, и, перестав
верить в себя, передала всю свою жажду
жизни любимому сыну.
– Привет , Ночная птичка, – тяжелая
рука стукнула её по плечу.
Джерри упал на соседний табурет,
несколько секунд смотрел на экран, а
потом задумчиво потряс густой гривой
волос:
– Серьёзное поколение подросло, их
путешествия мрачнее наших. Ни одна
кислота никогда не заставляла меня
вообразить себя вампиром. Они
злее, или у них
наркота тяжелее?
Габриэль усмехнулась.
– Скажи, Папа-Медведь, а какая тогда я?
Меня ведь тоже хиппи не назовешь.
– Ты Ночная птичка, и это гораздо лучше,
– невозмутимо ответил Джерри, слез с
табурета и, грузно покачиваясь,
направился к одному из столиков.
Каждый раз, когда собеседник
переставал понимать, о чём говорит с
ней, её охватывало чувство сожаления.
Даже прозвище ей дали, не вдумываясь,
почему днём её никто не видит.
Желание пообщаться с окружающими,
рассказать о себе правду появилось у
нее несколько лет назад. “Я всегда
мечтала о полной свободе, о Саде Зла. А
теперь я живу в Сан-Франциско в
компании самых миролюбивых музыкантов
и мечтаю рассказать им о том, кто я на
самом деле. Может это наследственное?
Интересно, что должно было произойти с
Лестатом, чтобы он захотел стать рок-звездой?”.
Габриэль перевела глаза на мятую
обложку “Вампира Лестата” перед ней,
затем, подняв глаза, наткнулась на
отражение собственного взгляда в
стекле и подмигнула сама себе. “Я была
уверена, что умение расставаться
– закономерный этап взросления
мужчины. А потом и вампира. Ну как он мог
всерьёз надеяться, что я останусь с ним?”.
Она вспомнила густой запах джунглей и
холодное дыханье ночной пустыни,
сложную симфонию живых и тёплых
ароматов, приводящих в короткое
замешательство выбора между кровью и
кровью. А потом – рывок, всё
убыстряющийся бег, прыжок, пьянящее
бешенство короткой схватки и бьющий по
нервным окончаниям всего тела вкус
крови… Она так и не понимала, чем кровь
человека лучше крови животного.
Для Габриэль это было двумя разными
удовольствиями, каждое из которых
сводило с ума по-своему.
“Время идти на охоту…” Но покетбук с
кофейным кружком на обложке, стал
последней каплей, прорвавшей плотину
воспоминаний, и остановить поток было
уже невозможно.
…В ту последнюю ночь в Каире, она
чувствовала боль Лестата на расстоянии,
как всякая мать ощущает страдания
своего ребенка. И если бы она дала себе
время на раздумья или разрешила себе
пожалеть его, то могла бы вернуться. Но
время отсрочек и жалости прошло.
Ей казалось, что она летит на юг.
Дремавший лев, которому она в
исступленном восторге прокусила горло,
сплёлся с Габриэль в единый воющий
клубок и она уже не могла различить, где
она, где зверь, чьи клыки смыкаются на
чьей шее, львиный рык или её
собственное рычание рвут пополам ткань
египетского неба. Раньше Габриэль
нравилось мечтать о власти зла на всей
земле, но здесь, когда, сбросив клочья
одежды, и, полюбовавшись на
обескровленную львиную тушу, она
зашагала вглубь африканского
континента, она почувствовала себя
истинным хищником, зверем всех лесов и
пустынь этого мира. И никакие теории не
смогли бы дать ей больше. Все
философские построения остались
позади, и убийство на уровне инстинкта
обещало несравненно больше, чем
абстрактные рассуждения о добре и зле…
Тем более неожиданным для нее
оказалось пресыщение, которое пришло
много позднее. Убийства и вкус крови по-прежнему
доставляли Габриэль ни с чем
несравнимое наслаждение, и всё же она
поняла, что нуждается в человеческом
обществе… и не только для еды…в
человеческом слове и даже в
человеческой музыке. Что смешнее –
вампир, ставший рок-звездой или вампир,
осознавший, что остался человеком,
несмотря на всю выпитую кровь? Схватка
с первобытным зверем интересней, но
неспешное убийство сочащегося страхом
сутенера доставляет больше
удовольствия.
“Неужели меня снова начинают занимать
вопросы добра и зла? Наверно это круг,
который должен замкнуться”.
Мелькнувшее по телевизору объявление о
предстоящем концерте “Вампира Лестата”
в Сан-Франциско, даже не удивило
Габриэль. “Круг замыкается”. Вот в чём
причина её беспокойства…
Габриэль пока не знала, о чем расскажет
Лестату при встрече. Об истоках Нила, о
Хэйт-Эшбери или о чём-то ещё, что было
между этими двумя точками во времени и
пространстве. Вещи, исключающие друг
друга, как агония и рождение, в её жизни
неизменно плюсовались. О чём нужно
промолчать и что добавить, чтобы
собеседнику стала понятна хотя бы
часть правды?
Зверь всех лесов мягко проплыл сквозь
табачный туман, и, застыв на мгновенье
на пороге бара,
шагнул в темноту.
Вернуться
к оглавлению
