Вампиры Анны Райс
Остров Ночи

:::  АВТОР  И  КНИГИ:::  АРХИВЫ  ТАЛАМАСКИ:::  ПЕРЕВОДЫ:::  КИНОЗАЛ:::  ПО  МОТИВАМ:::  КОНВЕНЦИИ  И  ИГРЫ:::  ФОРУМ

 HOME || e-mail

Настроение


{Zelo}

Победитель конкурса альтернативных фан-фикшн в номинациях:
“Лучший художественный стиль”
“Лучшая сцена”
“Главный приз”

В оранжевых лоскутках пламени, рвущихся надвое с треском, мне чудятся кричащие рты и раскрытые в вечном изумлении пустые глазницы.
Ты явился только что: неслышно, как тебе кажется, скользнул в едва наметившуюся щель между челюстями створок, ступил на ту самую скрипучую доску - она, конечно, запела недовольно "привет, хозяин, что так
поздно?"; попытался прикрикнуть на нее "т-с-с... Ники...он спит, наверное."- и тут же, пошатнувшись, вызвал новую арию скрипа.
Я не сплю.
Полночи я смотрел на огонь и покачивал разум в колыбели спокойствия - мозг, казалось, плавал в ртутном озере, в тишине такой нежной, что она напоминала плотную шерстяную шаль.
Ты стянул сапоги и осторожно поставил на пол, один завалился на бок с мягким "бух".
- Черт!
Я улыбаюсь.
Натирая деревяшки, зашуршали чулки, и я прикидываю,
в каком они окажутся состояниии утром - пол-то далеко не образец чистоты.
Приближаешься...
- А! - полувскрик и довольное выражение лица - не спишь? А вот я тебе расскажу что!
"Что"... неподдельное, простецкое довольство, детская радость, преобразившая и без того не растерявшую еще всех подростковых черточек физиономию.
- Слушай, Ник! А пожевать есть?
Забыв о намерении что-то поведать, бредешь в полумраке к секретеру, натыкаясь на ухмыляющийся раскрытой пастью сундук, мимолетом потираешь ушибленную ногу, скидываешь мокрый плащ, попадая прямо в сундучью глотку; туда же летит темно-синяя крылатая тряпка, в которой с трудом угадывается камзол-безрукавка.
- Только это?... Ну ладно.
Разочарованно смотришь на подсохшие куски плетеного хлеба с тмином, перемешанные на блюде с ошметками жаркого.
- Там-то тебя не накормили?- вопрошаю наконец, поднимаясь и подходя к тебе, озадаченному и от этого еще более смешному и невинному. Указываю на бутыль:
- Осталось еще немного на дне.
Берешь мой бокал с потеком на округленном
бочке, вытаскиваешь зубами неплотно вбитую пробку, принюхиваешься к жидкости, морщишься и перевернув
бутылку, трясешь ее, стараясь выжать все.
Я в лихорадке, я горю. Я сейчас до одури сентиментален. Хочется крикнуть:
"Мое золотоволосое чудо!" - и целовать
тебя, целовать, пока ты не сойдешь с ума вместе со своим глупым другом.
"Нет уж, Николя де Ланфан, ты не сделаешь этого. Ни за какие коврижки"
Действительно, хватит маленьких бессмысленных радостей. Обреченность простерла серые длани и парит над нашими головами, выкрикивая страшные, никому не нужные проклятья.
Мы не хотим разбиваться о дно; мы неминуемо разобъемся.
Настроение, как всегда неожиданно, перепрыгивает границу между светом и тьмой, утягивая меня подальше в лабиринты разума.
Ты не заметил; ты вообще ничего не замечаешь, накалывая ножиком то кусочки мяса, то ломти хлеба и отправляя их в рот с энтузиазмом голодающего.
Невнятно произносишь: "холодно!"; не прерывая интенсивного жевательного процесса, весьма красноречиво тычешь золотистым перстом в сторону камина.
- Ах ты чертов аристократ! Привык, чтобы за тобой ходили! - ворчу я, направляя стопы к очагу.
Лица в пламени съежились, потеряв очертания и став больше похожими на узкие кисточки с подола шутовского кафтана.
Подкармливая огонь, я вдруг вспоминаю сегодняшний антракт - коричневую гладкость грифа в шершавом углублении ладони, волосы, которые вылезли из ленты и липли ко рту, льнули к вспотевшим щекам; навалившуюся усталость, грубо вытеснившую жирными своими телесами всю энергию, напрочь уничтожившую лихое ощущение власти над этим напоенным дешевыми ароматами залом. Припоминаю, как внезапно утатил связь с реальностью, как в голове копошились идиотские предчувствия, взбрыкивающие в танце вместе с навязчивой мыслью:
"если сейчас, сию же секунду не возьмешь себя в руки,
то навсегда покроешь свое имя позором, и мальчишки на улице будут кричать тебе "неудачник!", "несостоявшийся музыкант!"".
"Несостоявшийся музыкант"... слова помимо воли выскакивают изо рта, и я не успеваю сомкнуть зубы, чтобы поймать их.
- Что ты говоришь? Кто несостоявшийся музыкант?
Услышал.
- Все нормально, Стат. Просто мысли вслух.
- Дурные мысли.
- Зато ты... - сам не знаю, горечь произносит за меня эти в высшей степени сомнительные комплименты, или я по натуре такая сволочь -..
. ты своего не упустишь. Думаю, из тебя получится отличный паяц.
Не обратив внимания на сарказм или сочтя похвалу искренней, пытаешься и меня оделить хоть корочкой с королевского стола:
- Ты - тоже талант, Ники! ...И даже слышать не хочу всякий бред про то, что мне повезет больше! Быть истинным музыкантом - вот высший талант. Корчить из себя шута на сцене любой крестьянин сможет! Так что все это ерунда.
Закончив трапезу, вытираешь руки валяющимся на столешнице батистовым платком, скомканным и нечистым. Потом, заинтересовавшись, разворачиваешь его, не без труда расправляя склеившуюся ткань.
- Довели - смеешься - платок моей матери!
- В доме ни одного клочка чистой материи! - подхватываю сварливо. Мне приятно вспоминать, КАКОГО рода жидкость раз за разом промокалась платочком Габри-
эль - до тех пор, пока тот не стал совсем деревянным. Приятно думать, что между мной и другим созданием природы может существовать столь глубокая интимность. Такая глубокая, что "молчаливое понимание" воспринимается как должное.
- Надень обувь, Стат. С чего это ты разулся?
- Не хотел тебя будить своим громыханием.
Послушно плетешься и натягиваешь сапоги, бормоча себе под нос:
- Почистить бы не мешало... полный упадок, полнейший!
Безмолвно соглашаюсь: вот что значит "берлога молодых здоровых самцов".
Ты опускаешься на колени за моей спиной. Шуршит шелк рубашки, трущийся об атлас, рука, полускрытая кружевом, скользит по моей груди, забирается под одежду - так привычно, будто там ей самое место.
Мне стыдно от счастья. "Ты меня с кем-то перепутал"... "Ну ты же научил меня этому... вот я и путаюсь иногда... в темноте."
На мгновенье верится: это естественно, так и должно быть...
- Что ты хотел рассказать?
- А, пустяки. Просто так весело было, когда Лючина передразнивала актеров за занавеской... прямо в ложе... мы больше над ней смеялись, чем над спектаклем. А потом все поехали на квартиру к Анри...
"Ах да, они же были в театре. В настоящем театре. Смотрели в лица удачливых соперников."
- Ну, Лючина из чего угодно фарс состряпает!
... И тут я проваливаюсь в пустоту: объятие разомкнуто, ты уже сидишь рядом, прижав ладони ко лбу.
- Лестат! Что с тобой! Голова болит? - ничего лучшего на ум не приходит.
- Ники...
Ты отнимаешь руки от чела и внимательно смотришь на меня, словно неторопливо и серьезно ласкаешь. Только сейчас до меня доходит, что все это время в твоем голосе, таком беспечном, присутствовала едва уловимая дрожь - будто на прозрачное стекло лучащейся светом лампы набросили вуаль, сотканную из чего-то очень темного и пугающего.
- Говори.
Глаза при свете камина выглядят темными влажными сливами. Ничего не выражающие сладкие ягоды... Но я старательно "зрю в корень", просачиваюсь внутрь, пытаю тебя взглядом, стремясь понять, что именно нам угрожает.

- За мной кто-то наблюдает.
... Недобрая тишина.

 


Вернуться к оглавлению