Вампиры Анны Райс

[Felicia]

Февраль, 1794.

Париж.

Шарлотта Робеспьер, Максимильян Робеспьер.



Не в состоянии больше быть так далеко от братьев, Шарлотта Робеспьер переехала в Париж, где поселилась в небольшом двухэтажном домике на Сен-Флорантен, где, не смотря на небольшие финансовые возможности, ей удается создать тот домашний уют, который так любили её братья.

Не желая ни в какой мере стеснять или становится обузой для обоих, и особенно для Максимилиана, с которым её объединяли глубокие и нежные чувства привязанности и дружбы, Шарлотта оставаясь не замеченной активно следит за деятельностью обоих братьев, радуясь каждой, даже мимолетной, встрече. Огюстену часто удавалось навестить сестру, в то время, как старшему из-за чрезмерной загруженности и к обоюдному огорчению выпадало побывать на Сен-Флорантен намного реже. Навещать же брата в его временной квартире у Дюпле для Шарлотты всегда было неприятным испытанием, на которое она шла лишь при крайней необходимости. И только глубокая любовь к брату и нежелание огорчить и обременить его сдерживали Шарлотту от упреков и жалоб на отношение к ней семейства Дюпле, которые она могла вполне обосновано изложить перед Максимилияном.

Не раз она задумывалась о том, насколько удобней и уютней жилось бы старшему брату у неё, насколько большей заботой, искренней, а не напускной и лицемерной, могла бы она окружить его. С Максимилияном у неё было так много общего, что они могли понимать друг друга без слов. Эти размышления её часто переходили в ностальгические воспоминания о той поре, когда все они были еще детьми и жили вместе. И тогда Шарлотта особенно остро ощущала горечь отсутствия двух самых близких для неё людей.
Но говорить с Максимилияном о переезде она не решалась, откладывая этот разговор до более удобного, благоприятного момента. Она и не подозревала, что этот момент наступит очень скоро, хотя обстоятельства, сопутствующие ему, никак нельзя было назвать благоприятными.

***

Шарлотта не могла найти себе места. Она то садилась за стол, то вскакивала и ходила по комнате, то и дело поглядывая на часы. Казалось, время еще никогда не тянулось так долго как в эти предрассветные часы. Несколько раз она порывалась отправиться немедленно, но благоразумие все же брало верх, - ночью в городе было не безопасно, да и рана, как её уверяли, была не серьезная. И все же беспокойство все больше и больше охватывало её, разгоряченная фантазия рисовала перед ней картины одну ужасней другой, так что, когда наконец-то часы пробили шесть, она выбежала на улицу с такой быстротой, что даже не набросила плащ. Огюстен не подвел, за углом послышался перестук копыт, скрип колес и через секунду показался экипаж. Молодой человек помог сестре сесть в повозку, и вот они уже мчались по серым, укрытым изморозью, улицам.

На Сент-Оноре было пустынно, звонкий стук копыт и всхрапывание лошадей в морозном воздухе должны были разбудить всех в округе. И действительно, несколько окошек в домах напротив приоткрылось, послышалось сдавленное восклицание. Но Шарлотте было не до соблюдения приличий, она со всей силы забарабанила в дверь. Послышалась возня и дверь приоткрылась, показалось заспанное перепуганное лицо прислуги. Не вдаваясь в объяснения Шарлотта толкнула дверь и вбежала в дом. Вверх по лестнице, налево. Она нажала на ручку, но дверь была заперта. Тогда она постучала, сначала легко, потом все более настойчиво, пока на её стук не откликнулись.

- Максимильян, это я!

Ключ повернулся в замке, и дверь отворилась. Через секунду Шарлотта уже заключила в объятия своего брата, который, казалось, еще не совсем понимал, что происходит, и был несколько ошарашен.
- Я уже не знала, что и думать! Я так боялась за тебя! Я знала, что рано или поздно, что-то подобное может произойти.
Шарлотта усадила брата на стул, сама же села на второй, рядом, и продолжала, держа руки брата в своих.

- Да, этого и следовало ожидать. Живя здесь, ты каждый день подвергаешься риску, ведь этот так далеко! В этот раз ты, к счастью, остался жив. Но нельзя допустить, что бы ты продолжал рисковать собой! Я этого не допущу.

- Шарлотта! Я не ожидал, что слухи распространятся так быстро и что они будут настолько преувеличены, - Максимильян Робеспьер почувствовал себя виноватым, так как и не подумал, что следует известить родных о благополучном финале их приключения. Слухи волновали его ровно настолько, насколько это касалось политики, но заставлять волноваться близких казалось ему недопустимым. Несмотря на возникшую было неловкость, все же было довольно приятно сознавать то, что о нем беспокоятся.


Шарлотта с горячностью продолжала:

- И не забывай о том, что ты не принадлежишь только себе! Помни о своем долге! Ты просто обязан заботиться о своей безопасности!

- Я и забочусь.

В это время внизу послышалась возня, обитатели дома, по-видимому, наконец-то проснулись, доносились раздраженные голоса, которые перекрывал уверенный тембр Огюстена.
Шарлотта поднялась:

- Нельзя терять ни минуты. Мы едем немедленно! Огюстен позаботится о вещах.

Она заботливо стала натягивать на брата сюртук, уже на ходу набросила ему на плечи плащ. При этом она продолжала говорить о долге, об обязанностях, и, как бы невзначай, заметила, что, по-видимому, кроме Брауна, никому в этом доме и дела нет до того, что он ранен, она бы провела ночь у его кровати, ни за что не оставив его одного. Браун был согласен с сестрой хозяина, так как продолжал вилять хвостом на протяжении всего её монолога.

Он не пытался спорить, так как сейчас казалось, что сестра права. Уже не один раз велись разговоры о том, что ему пора жить собственным домом, тем более, что он занимает высокий политический пост. Максимильян признавал справедливость этих доводов, но оставить семью Дюпле не решался. Сейчас же больше всего хотелось покоя, да и в свете вчерашнего разговора, оставившего неприятный осадок, он не желал являться причиной беспокойства. Решение было принято.

В это время на лестнице послышались шаги, поэтому Шарлотта увлекла своего спутника на боковую лестницу во дворик, откуда они никем не остановленные вышли на улицу. Робеспьер в первые минуты хотел что-то сказать сестре, но потом, задумавшись, больше не выказывал никаких возражений. Они сели в повозку, Браун запрыгнул следом.

- Огюстен попрощается от твоего имени с Дюпле. Конечно, было бы вежливей чтобы ты сделал это лично, но это при других обстоятельствах, не будь ты ранен.. Сейчас же тебе нужен уход и покой. Он подала знак вознице и экипаж тронулся.

[Etelle]

Февраль 1794 года.
Париж.
Эжени, Демулен.

Эжени поежилась от ветра. В Театре все вернулось на свои места - по крайней мере в том, что касается ролей. Что-то происходило там, но Эжени никогда не была сильна в интригах. Ясно, что творится что-то
нехорошее. У новой актрисы злые глаза, а у Элени новые бриллианты. Эжени при одном взгляде на них подумала о своих дурных предчувствиях.
Но едва ли Элени изменит своей любви к старинным камням, услышав, что они могут принести несчастье. Так что, несмотря на успех, сегодян был не тот вечер, когда можно спокойно посидеть после спектакля у камина со старыми друзьями. Кроме того, ее будут ждать... Жалко, плащ она забыла в Театр в угоду своей привычке неожиданно исчезать в окно. С другой стороны, правда, все равно как холодно на улице, когда есть такая любовь? Хотелось согреть весь Париж даже если во всем мире нет больше ни одного влюбленного. Последние полгода прошли как во сне. Просто видеть его, пытаться читать в задумчивом взгляде и просто жить им и для него. Забыть о бессмертных, забыть о смертных и помнить только настоящее, ни до ни после которого ничего не будет. Она вспомнила, как несколько дней назад они сидели в гостиной ее хозяйки. Как ей показалось, что он хочет оттолкнуть ее, а она боялась даже переспросить, а потом обнял ее – и мир снова обрел краски и какой-то единственный смысл. Или как множество раз они умолкали на полуслове и просто смотрели друг на друга, когда слова были излишни как и попытки объяснить, что происходит. Или как она пыталась рассказать свои бессвязные сны, а он говорил о городе, который спит зимой. Он верит в весну, даже не надеясь ее застать, а она... верит странным тревожным сказкам, которые приходят во сне не к людям. И она лучше умрет, чем промолчит. Чем не попытается хоть по своему, но что-то изменить. И попробовать сделать так, чтобы он увидел весну. Ее новая пьеса отражает ее безумные видения и, ну может, может случится чудо и один из тех, про кого она на самом деле – поймет смысл? Арман поможет сделать так, чтобы все были… Вот, даже Собор явно одобряет ее сегодня… но молчит, что когда появляется такая любовь, рядом с ней всегда идет под руку смерть. Эжени подумала, что в городе сейчас неспокойно и легко запрыгнула на перила лестницы, скрывшись за двумя каменными фигурами, украшавшими их.

- Тихо, я – здесь, - окликнула она Демулена, - А теперь угадай, которая из нас троих – настоящая, а кто – просто каменная горгулья

- Эжени... - Демулен поспешил к ней, думая о том, что вот уже полгода день, проведенный без встречи с Эжени, теряет смысл. - Тебя узнать просто. Ты - единственное живое существо в этом городе. У тебя ледяные руки. Пойдем, немедленно пойдем отсюда!

- Что случилось?, - удивилась Эжени, - Почему ты хочешь уйти отсюда как можно скорее? Ты разлюбил это место, да? Не волнуйся за меня....у меня даже летом руки холодные.

- На улицах сейчас небезопасно. И я не хочу, чтобы ты была втянута в эту войну. К тому же, сегодня действительно холодно. - Демулен настойчиво тянул Эжени за собой. - У меня плохие новости. Я должен уехать из Парижа на пару дней.

- С тобой я пойду куда угодно, ты же знаешь. Даже в ад наведаться готова, - Эжени вздохнула, - И ты не говоришь мне, что случилось, и уезжаешь... Знаешь – все в последнее время меня пугает. Сегодня я посмотрела на одну вещь, и теперь точно знаю, что она принесет несчастье. А может я просто слишком верю своим снам? Видишь – я ничего не знаю о том, что на улицах опасно, зато извожу тебя сказками о бриллиантах, которые несут гибель владельцу. Неудивительно, что ты хочешь уехать. Но я буду ждать, - она опустила голову.

- Эжени, я не скрываю цели своей поездки, - заговорил Демулен. - Мне нужно побывать у Дантона, в Арси. Я хочу знать, что нас ждет и предложить ему сделать выбор. Либо он возвращается в Париж, либо сжигает мосты и выходит из политики. Третьего не дано. А о каких бриллиантах ты говоришь?

- У моей подруги на шее теперь блестит новое ожерелье, при одном взгляде на которое мне кажется, что оно приносит беду. Но объяснить это я не могу, и не потому что это тайна – а просто потому что доказательств никаких нет. А моим сказкам она никогда не верит... я ее тоже, правда редко слушаю, - несколько путано начала объяснять Эжени, не скрывая того, что она расстроена, - И ты уедешь... Значит, несколько дней – никакой радости. И будет хотеться просто закрыть глаза, чтобы время пошло быстрее, а потом открыть их только когда ты снова будешь рядом. Кстати, ты так торопился, что пропустил поворот. Если тебя так волнует поездка, то не беспокойся – я вполне могу пройти остаток пути одна. Ты же знаешь – ты мне нужен больше всего на свете – больше целого мира, но пусть все будет так, как надо тебе. Я даже забуду про свои безумные сны и сделаю вид, что отпускаю тебя с легким сердцем.

- Я бы мог взять тебя с собой, - начал Демулен, когда дорогу ему преградили несколько оборванцев. Опять. Демулен потянулся к пистолету, который с недавнего времени носил с собой, но был схвачен за руку. "Хочешь пострелять, приятель? Не выйдет". Удар крепкого детины отбросил его к стене. "Тебя предупреждали. Но ты опять кричишь на всех углах про то, что из тюрем надо выпустить предателей. Пора заткнуть тебя, а заодно и повеселиться с твоей девкой".

- Вы кто, - растерялась Эжени, - Мы чем-то Вам помешали? - Явь тоже прорастала кошмарами из снов. Вспомнить бы, чем заканчивались эти видения...

- Молчи, девка, - двое потащили Эжени за угол. Демулен отчаянно пытался вырваться, но был сбит с ног. Трое мужчин начали избиение с особой жестокостью.

*Двое... Это плохо. Я умею влиять только на одного, хотя...*, - Эжени выкрутила голову и попыталась дернуть рукой, чтобы обратить на себя взгляд того, кто казался помладше, - *Остановись. Отпусти меня и ударь своего товарища*. В общем, глупо, с другой стороны ей вспомнился июль прошлого года, когда у Нотр-Дам регулярно вспыхивали драки, к которым она подталкивала их.

Один из нападавших грубо дернул Эжени и поднял руками к себе ее лицо. - Вали отсюда, пока жива. И скажи своему любовнику, чтобы он держал язык при себе. Пусть отправляется разводить кур, как его соратник - предатель. Все поняла, девка?

- Конечно, - Эжени улыбнулась, - Мы уже уходим. А ведь ты же совсем-совсем неплохой человек, если решил оставит нас в живых... Она пристально посмотрела на санкюлота... Видимо, заставить их драться не получится... а если... - Ты правда такой хороший... Но ты не думаешь, что вы могли нас с кем-то перепутать? Просто ошибиться?, - с последними словами она повторила попытку мягко воздействовать на собеседника, чтобы он поверил ее словам.

Он на секунду отступил, затем подозрительно сверкнул глазами. - Ты ведь Эжени Леме, так?

- Нет, - улыбнулась Эжени, - ни в коем случае, - Я – Мария Бернар, дочь угольщика с улицы Кордельеров. А мужчина – мой муж, господин Бернар, честный сапожник. Вы обознались, граждане, - *Ну поверь...ради всего святого*

- Хм, - промычал мужчина. - Ну тогда извините. - Эй, братья! Оставьте его. Уходим. Мы обознались. Он вглядывался в черты стоящей перед ним женщины и избитого мужчины и готов был поклясться, что видел обоих в первый раз, тогда как Демулена и его любовницу знал, как облупленных.

- Гражданин, прошу Вас, - мягко сказала Эжени, - помогите мне объяснить Вашим товарищам то, что Вы поняли так легко. Вы ведь лучше меня знаете их, да, - Она подождала, пока мужчина сделал первые шаги обратно за угол и последовала за ним. – Граждане, - Крикнула она, - граждане! Стойте. Все объяснилось, вы перепутали нас с другими людьми, - она задержала взгляд на самом высоком, пытаясь убедить его в своей правоте, - Мы – честные санкюлоты с улицы Кордельеров. А вы ведь искали кого-то еще, правда? Ваш товарищ готов подтвердить это.

Демулен поднял голову и в изумлении уставился на Эжени. Однако, ее слова возымели действие - нападавшие засуетились и через минуту скрылись за углом. Он поднялся, проклиная все на свете и бросился к Эжени. - Они тебе что-то сделали? Как ты?

Эжени опустилась прямо на мостовую, еще не веря, что у нее все получилось. - Со мной все в порядке, - улыбнулась она, - А ты... тебе нужен врач, - она с тревогой посмотрела на Демулена, взяла его ладонь в свои, - Я даже согреть тебя не могу, не то, чтобы оказать помощь. И к сожалению, я знаю в этих переулках только одного, кто обладает такими знаниями. Ты сможешь дойти сам или позвать на помощь?

- Что ты, какая помощь? - взвился Демулен. - Я запомнил некоторых из них. Сейчас же отправлюсь в жандармерию и попытаюсь их разыскать. Я слишком люблю этот город. Те, кто нападают на прохожих, должны поплатиться за это.

- Они нападали не на прохожих, - тихо заметила Эжени, - Они искали
нас. Послушай, ты едва держишься на ногах, от меня толку никакого. Кого мы будем искать? И где? Я люблю Париж, но он огромен, а те, кто
напал на нас давно растворились в ночи. Я снова прошу тебя обратиться к врачу... не доводи дело до того, чтобы я начала тебя умолять об этом, пожалуйста.

- Нет. Никакого врача. Со мной все в порядке, - Демулен схватился за голову. - Черт побери, я говорю о своих проблемах, даже не подумав о тебе! Прости меня, Эжени, я совсем разум потерял. Пойдем к тебе, разожжем камин, и выбросим это из головы. То, что сегодня произошло, как всегда доказывает правоту Сен-Жюста, а мне уже надоело каждый раз в этом убеждаться, тем более, что я не считаю его правым во всем.

Эжени рассматривала мостовую, - Ладно, все, хватит, - она заставила себя улыбнуться, - У нас ведь и так мало времени до твоего отъезда, а я хотела тебе кое-что показать. Пошли-пошли, тут недалеко и может все уже готово!, - она кивнула в сторону переулка на ротивоположной стороне, - Ну же, улыбнись мне. Видишь как легко расстроить женщину – просто отведи ее руку, а она все примет на свой счет, опасаясь влезть в чужую душу. Хоть на секунду посмотри на меня и улыбнись мне, наконец. А потом, когда ты увидишь то, что я хочу тебе показать, мы разожжем камин... и хочешь - говори о своих проблемах весь вечер. Но не переставай смотреть на меня. Так неужели тебе неинтересно что я задумала на этот раз?

- Иногда мне кажется, что ты - единственное, что у меня осталось, Эжени. - Демулен прижал ее к себе и несколько секунд стоял, слушая, как ветер сдувает мусор, покрывающий парижские улицы. Они были одни. Казалось, что время остановилось, и грязь этого мира отступила. - Пойдем, Эжени, здесь действительно холодно, - проговорил, наконец, Демулен. Он улыбнулся. Что бы ни происходило, они вместе.

Эжени взяла Демулена за руку и повела вглубь маленького переулка до неприметной двери дома без вывески.
- Я давно про думала, что однажды станет слишком небезопасно гулять всю ночь напролет по улицам и решила сделать себе подарок по случаю успеха пьесы. - Гражданин Бернар, - позвала она человека, чья фамилия сегодня удачно пришла ей в голову, - Это Эжени. Я пришла забрать заказ.

- Гражданка Эжени? Не помню я твою фамилию. Заходи, все готово. Как и просила – семь фигур, сцена, костюмы и даже грим для кукол. Впервые работаю не для ребенка, да еще и с такими требованиями, - Он провел их вглубь комнаты, которая оказалась захламленной мастерской с кучей стружки, обрывков материи, гвоздей и инструментов, валяющихся прямо под ногами.

- Забирай, - гражданин Бернар поправил пенсне и открыл небольшой деревянный ящичек.
Эжени захлопала от восторга и склонилась над содержимым, рассматривая каждую деталь.

- Смотри, смотри, Камиль. Пусть я не всегда могу ходить по улицам, не могу посещать все репетиции, но мне теперь это и не надо ! Вот он, настоящий кукольный театр. И все актеры. Это – Элени, - она вынула из коробки самую красивую куклу, это – Феликс, это – Франсуа, высокая – Селеста, а самая маленькая – Эстель. кукла с серебряными волосами – Лоран. А самая прекрасная кукла – наш директор, Арман. Теперь я смогу видеть свои пьесы, не выходя из дома, а Театр будет всегда со мной, - Она закрыла ящичек. И поднялась, - Ну а теперь – идем греться у камина, если ты еще не передумал связываться с сумасшедшей.

[Eleni]

Февраль 1794 года

Гийом Леви, Сен-Жюст// Элеонора Дюпле, Сен-Жюст // Робеспьер, Сен-Жюст

Гийом Леви уже час стоял у здания Конвента, наблюдая за депутатами. Нужный ему еще не появлялся, а жаль... Не очень-то весело прыгать тут на холоде. Вчера он разговорился с друзьями и как бы невзначай поинтересовался, кто был тот индюк в сером плаще? Новенький? Выяснилось, что никто толком и не знает этого человека. Да и какая разница? Важно, что он всех угощал, да и говорил дельные вещи. А потом выяснилось и то, что тот человек упоминал секцию Гравилье. Это уже кое-что. С этим известием он и поспешил к Конвенту. Не потому, что ему нравились депутаты или политика, хоть он бы и никогда не признался в этом, а потому, что раз по уши увяз в этом деле и пообещал делиться новостями - значит надо сделать так, а не иначе. Да и не мог он забыть произошедшее, как ни старался. Но вот подъехал еще один экипаж. Гийом посмотрел в ту сторону, надеясь, что это приехал Сен-Жюст. Но нет... Зато вместо возницы был тот самый человек, в сером плаще! Сначала Леви даже засомневался, а потом даже отступил в сторону, услышав голос извозчика. Не было сомнений - это тот самый человек.

Сен-Жюст вышел один. В последнее время он всегда выходил вместе с Робеспьером, но Максимильян предпочел остаться дома. И правильно сделал. Конвент с утра будоражило от сплетен, и Сен-Жюст измучился рассказывать одно и то же: "Да, напали". "Да, еле ушли". "Да, ранен". И все в таком духе. Он планировал отправиться обедать в дом Дюпле - рассказать про утреннее заседание и поинтересоваться здоровьем соратника. Нерешительный оклик. "Гражданин Сен-Жюст" Он обернулся и увидел мебельщика Леви. Вот это новости! Сен-Жюст сделал ему знак следовать за собой и повел обратно в здание Конвента, в свой кабинет.

Гийом невольно втянул голову в плечи, когда отметил, что люди перед ними расступаются, а за спиной слышны перешептывания. В центре внимания быть не хотелось, не на вечеринку же пришел... Но ничего не поделаешь, пришлось следовать за депутатом и стараться сделать каменное выражение на физиономии. Как у его хозяина, когда кто-то хочет сделать заказ в кредит. Дождавшись приглашения сесть, Леви аккуратно опустился на краешек стула, стараясь не испачкать обивку.

- Я узнал, что тот человек в плаще упоминал про секцию Гравилье, - начал он без предисловий. - А четверть часа назад я видел его, он привез кого-то из депутатов к Конвенту. Он - извозчик. Или хочет им казаться, потому что с лошадьми управляется неловко.

- Что??? - Сен-Жюст выругался, не сдержавшись. Он ругал себя за то, что не расспросил Гийома сразу. Но кто мог знать, что у него такие новости? Теперь было бесполезно пытаться догнать этого "извозчика"... - Вы честный человек, гражданин Леви. Скажите... Этот человек видел, что вы заметили его?

- Не знаю... Я постарался остаться незамеченным, но не очень-то там спрячешься.

- Черт. Впрочем... Спасибо вам, Гийом. - Сен-Жюст поднялся, чтобы пожать ему руку. - И, пожалуйста, будьте осторожны. Я выведу вас через другую дверь.

****

Вот и дом Дюпле. Сен-Жюст любил приходить сюда, потому что знал – тут дадут и поесть, и спокойно поговорить. Элеонору он считал идеальной соратницей для политика – она была спокойной, говорила только по делу и исчезала из поля зрения, как только понимала, что сейчас начнется «мужской разговор». Да, она не была красавицей. Но вопрос, должна ли спутница главного политика страны красавицей, Сен-Жюст считал спорным. Вот как, например, писать речь, если перед тобой сидит кто-нибудь вроде Клери или той же Теруань? Камиль в эпоху своего короткого, но бурного романа с Теруань, не смог написать ни строчки. Так что вопрос спорный… Размышляя так, Сен-Жюст постучался к Дюпле.

- Добрый день, Элеонора. Надеюсь, Максимильян не спит? Не хотелось бы его будить. А дело важное.

Элеонора Дюпле закончила разбирать утреннюю корреспонденцию Робеспьера, аккуратно раскладывая ее в несколько стопок. В первую входили письма важные и срочные, требующие немедленной реакции. Во вторую - не столь важные, но требующие ответа или передачи тому, кто ответит. Письма из третьей стопки она выкидывала ка кне стоящие внимания гражданина Максимильяна. За все года Элеонора еще ни разу не ошиблась в своем принципе и ни разу не оценила запечатенное письмо неверно, ориентируясь лишь на отправителя и место отправления.

Утренний отъезд Максимильяна наделал в доме немало шороху. Отец переживал, как обиженный ребенок. Сестры шептались и косились на нее, ожидая, что в любой момент Элеонора готова разрыдаться и убежать наверх поливать слезами подушку. Ничего подобного ей в голову даже не приходило. Гражданин Робеспьер вернется. Этого требуют обстоятельства, которые Максимильян практически впервые не учел. Ее долг - напомнить ему об этом. - Здравствуйте, гражданин Сен-Жюст, я Вас ждала полчаса назад, - спокойно заметила она, - Максимильян уехал. Точнее, его брат и сестра в категоричной форме забрали его к себе, я спала, а он, видимо, был слишком слаб, чтобы возразить им.
- Кстати, не хотите позавтракать?, - поинтересовалась она, не меняя ровного тона голоса.

- Уехал? Куда? Когда? - пробормотал Сен-Жюст и сел на стул. - Благодарю вас за предложение, Элеонора, но, к сожалению, я не могу задерживаться. Должен как можно быстрее поговорить с Максимильяном. - Последнюю фразу Сен-Жюст сказал, собрав волю в кулак. Он не успел позавтракать утром, и был очнеь голоден.

Элеонора кивнула.
-Я полностью одобряю Ваше решение. В связи с этим я прошу Вас передать ему некоторые вещи. Это - его утренняя почта, - Она продемонстрировала стопку писем. Это - необходимые ему бумаги на ближайшие несколько часов - я разложила по степени важности, - Элеонора достала заранее приготовленную папку. Наконец, это - пакет с лекарствами и немного его любимых фруктов. В заключение я бы попросила Вас, гражданин Сен-Жюст передать Максимильяну несколько слов, если Вы согласитесь. На мой взгляд обстоятельства этого требуют? - передав Сен-Жюсту все необходимые Максимильяну вещи, Элеонора смерила его взглядом, пододвинула к нему кофейник и вручила корзину с едой, которую успела собрать за время последней реплики: - Возьмите с собой и позавтракайте вместе. Так Вы готовы задержаться, чтобы выслушать то, что необходимо сказать Максимильяну?

- Да, конечно, - окончательно растерялся Сен-Жюст. - Ссора в доме Дюпле? Такое было впервые. Но задавать вопросы он считал некорректным. Если Максимильян захочет - расскажет сам.

- Передать надо вот что. По городу уже ползут слухи, что Максимильян испугался своих врагов и решил бежатьи прятаться. В свяи с этим я приняла решение не придавать его отъезд огласке. К сожалению, долго скрывать это не удастся. Сюда каждый час приходит корреспонденция, визитеры, просители. Официально он сейчас отправился с Вами на доследование последнего происшествия. Допрос может продолжаться еще несколкьо часов, а потом - жду к ужину. Также наша сеьмя будет счастлива приютить его брата и сестру и не будет задерживать гражданина Робеспьера ни на секунду дольше, чме он сам этого захочет, когад обстоятельства позволят ему сменить место жительства, не вызывая лишних слухов, вредных не только лично для него, но для страны и Революции, - отчеканила Элеонора, - На этом - все. Жду к ужину. Не забудьте бумаги. почту, лекарства, апельсины и корзинку с завтраком. Я собрала еды на четверых, - Она кивнула Сен-Жюсту, дав понять, что не собирается его задерживать ни на секунду дольше неоходимого.

****

Максимильян Робеспьер разбирал свои бумаги, пытаясь понять, что куда положили и что где искать. Даже не подозревал, что за все это время разных документов, записей, газет и прочих необходимых вещей накопилось так много. В квартире было тихо. Шарлотта и Огюстен ушли, пообещав скоро вернуться, кухарка готовила обед, так что тишину нарушали только тиканье часов и сопение устроившегося у камина Брауна. Несмотря на все старания сосредоточиться на бумагах, мысли все время возвращались к вчерашнему происшествию и к тому, что будет говорить в Конвенте Сен-Жюст. Жаль, что он не может там присутствовать, но остается надеяться, что Антуан сумеет остановить Эбера, если ото захочет высказаться. Как же не вовремя это все произошло! Подумав о Сен-Жюсте, он вспомнил и о том, что соратник, скорее всего, будет искать его у Дюпле. Разумеется, ему скажут о переезде, но терять время все равно не хотелось. Среди бумаг неожиданно обнаружился черновик защитной речи, написанной, когда Сен-Жюста обвинили во взяточничестве.

Так давно это было… А ведь здесь он не только защищает Антуана, но и возводит косвенные обвинения на Дантона. Хорошо, что речь не понадобилась, прочти он ее тогда, невозможно было бы предугадать, что за плоды пожинали бы они сейчас..

Сен-Жюст вошел быстро и, заговорил, пряча глаза. Ситуация странная, еще не хватало копаться в семейных делах Робеспьера. - Я был у Элеоноры, Максимильян... Как ты себя чувствуешь?

- Не так хорошо, как бы мне хотелось, Антуан, - ответил Робеспьер. - Мне кажется, что эта царапина немного воспалилась, но может быть, что она просто заживает. Через полчаса будем обедать, но до этого времени я хочу, чтобы ты рассказал мне о Конвенте.

- Черт побери, мне не нравятся твои новости, - расстроился Сен-Жюст. - Марат чуть не умер от такой царапины. Мы немедленно едем к врачу. И не спорь. Кстати, об обеде - Элеонора передала для тебя фрукты и еду. А еще твою корреспонденцию. И кое-что на словах. Но об этом - позже, после того, как тебя осмотрит врач. Одевайся и поедем - я схожу за экипажем.

- Потом у нас не будет времени все обсудить, - отмахнулся Робеспьер. - Не волнуйся, позже я сам найду этого академика, раз мы уже к нему ездили. Сейчас дай мне, пожалуйста, корреспонденцию и расскажи о Конвенте.

- А нечего рассказывать, - недобро хмыкнул Сен-Жюст. - Все молчат. Даже Эбер. Никаких громких речей, ничего! Эбер даже не смотрел в мою сторону, словно не был свидетелем нашего приключения. Правда, все подходили интересоваться твоим здоровьем. Я отвечал односложно - не хочу распространяться. Да, и хорошая новость. Камиль отправился в Арси.

- Это действительно хорошая новость, - улыбнулся Робеспьер. - Что касается молчания, это меня настораживает, но пока что не вижу в этом ничего плохого.

- Я пришел, чтобы рассказать тебе о другом, - Сен-Жюст покосился на корзину с едой, которую он принес от Элеоноры. Потом не выдержал. - Если ты не возражаешь, я воспользуюсь любезным предложением твоей супруги и попробую ее стряпню. Итак. Мы имеем дело с тщательно спланированной акцией, Максимильян. - Сен-Жюст коротко изложил факты, котоыре ему удалось выяснить.

- Так... Думаю, что следует позаботиться о безопасности этого Леви. Насколько я понял, он на хорошем счету в своей секции и может приносить сведения. За человеком в плаще нужно установить слежку, но аккуратно. Те люди, которых ты ставил следить за Страффордом в свое время никуда не годятся. Почему-то я думаю, что этот человек может появиться у Конвента еще раз, но нам следует соблюдать осторожность, так как это может быть и хитро замаскированная ловушка. Нужно дать поручение Леви, чтобы он разузнал как можно больше о тех людях, которых называет чужими. Пусть даже это будут не его выводы. Жаль, что мы не можем установить, что за депутат приехал с тем извозчиком. Это может быть и просто случайность, не спорю, но все же лучше знать это...

- Я приставил к Леви трех своих людей. - сказал Сен-Жюст. - Это не те люди, что следили за Страффордом. - Но у меня не выходит из головы мысль о том, что прежде всего нужно понять мотив. Есть Эбер, есть Дантон и есть ты. Одно из наших предположений, что все это было сделано, чтобы показать тебе власть Эбера над санкюлотами. В этом случае организатор - Эбер или Шометт. Второй вариант - подставить хотели самого Эбера, продемонстрировав нам наглядно, что делает с народом его газета и его деятельность. В этом случае логично подозревать дантонистов. Но есть и третий вариант. Что если нас хотят просто отвлечь? Заинтересовать этим расследованием, чтобы отвести глаза от чего то более существенного? В этом случае исполнитель - третье лицо. И это мне не нравится.
- Твой третий вариант меня действительно пугает, Антуан, - тихо сказал Робеспьер. - Но я уверен, что мы сможем вывернуться, если станем принимать доклады по мере их поступления, а не рыть землю сейчас в поисках доказательств, которых, может быть и не существует. Так у нас есть шанс не прозевать что-то действительно важное.

Сен-Жюст заходил по комнате. - Если следовать логике нашего "третьего лица", то интерес к этому расследованию должен в нас поддерживаться постоянно. То есть, скоро должно произойти нечто, что заставит нас снова говорить об этом. Вот что, Максимильян. Мы проведем эксперимент и попытаемся его обыграть. Мы должны вести себя так, словно мы "клюнули". Сегодня мноиге видели, что я говорил в своем кабинете с Леви. Я продолжу в том же духе. А ты будешь вести себя, как ни в чем ни бывало, отказываясь комментировать происшедшее. Более того. Мы распространим слух о том, что подозреваем Эбера.

- Отлично. Так и поступим. Любопытно, кто же плетет заговор... Помнишь, мы говорили об утечке информации и подозревали кого-то из Комитета? Тогда мы так и не смогли никого поймать, хотя все дружно подозревали, что Фабр приложил к этому руку...

- Фабр - жертва обстоятельств, Максимильян, - грустно сказал Сен-Жюст. Более того, я уверен, что за ним стоял не Дантон. Но мне пора. Если ты одобряешь мой план, то так и поступим. Сегодня на вечернем заседании Комитета я упомяну про это происшествие и посмотрю, кто как отреагирует. - он помолчал, готовясь перейти к своей последней миссии. - Теперь я перескажу тебе свой разговор с Элеонорой.

Робеспьер внимательно выслушал соратника, в глубине души сожалея, что ему приходится передавать все это. - Антуан, теперь послушай, что я тебе скажу. Когда я иду домой после борьбы в Конвенте, я хочу чувствовать себя дома, а не так, как будто я на допросе у Фукье. Поэтому я поддался на уговоры Шарлотты и согласился переехать.

*Обиделся*, - мелькнула мысль у Сен-Жюста. Вслух он сказал. - Ты хочешь, чтобы я что-то передал Элеоноре? В чем-то она права. Не хватало еще, чтобы по Парижу поползли слухи о твоей личной жизни.

- Я хочу, чтобы ты понял, что нет ничего дурного в том, если я поживу у моих сестры и брата, - отчеканил Робеспьер.

Сен-Жюст поднялся. - Я понял. В любом случае, меня это не касается. Передай мои приветы Шарлотте и Огюстену. Вечером я зайду рассказать о заседании. До встречи, Максимильян.

- До встречи, Антуан, - Робеспьер тоже поднялся и, проводив Сен-Жюста, вернулся к своим бумагам

[Eleni]

Февраль 1794 года

Дом Филиппа Леба

Сен-Жюст, Филипп Леба, Анриетта Леба

Сен-Жюст шел по улице Кордельеров, размышляя о последнем заседании Конвента, странной игре, которую придумала Клери и Бертране Барере. Хитрый дипломат больше не делал попыток с ним поговорить, но периодически Сен-Жюст ловил на себе его взгляд. Чего хочет этот человек? Если бы он мог читать мысли… Проходя мимо редакции «Друга народа» Сен-Жюст непроизвольно остановился. Вход в подвал был забит досками и выглядел мертвым. Почему-то вспомнился разговор с Клери на Кладбище, где они случайно встретились в одну из июньских ночей. «Я буду наблюдать, как в редакции, где я провела лучшие дни моей жизни, все приходит в упадок. Оттуда исчезнут вещи. Постепенно. На смену им придут люди. Новые, и новые люди. Они поселят в этот дом свои заботы и мысли. И однажды наступит день, когда просто не останется вживых тех, кто помнил Жан Поля Марата и его верного Клери. А я… Я буду наблюдать за этим из-за угла. Это будет другая эпоха, другая жизнь. Я все это увижу своими глазами.» *Ты права, Клери… Ты даже не представляешь себе, как права. Только забвение постигнет это местонамного раньше…*

Сен-Жюст направлялся к дому Филиппа Леба. Через несколько дней им предстоит короткая поездка в одну из частей Рейнской армии – нужно обсудить детали и решить, кто поедет вместе с ними. Он постучался в дверь и вошел, сопровождаемый радостным щебетанием матери Филиппа. В доме, как всегда было уютно и тепло. А вот обстановка была военной. В комнате слышался раздраженный бас Филиппа, который в сочетании с отчаянными криками его сестры вносил в покой этого дома странный диссонанс. «Я ничего не хочу слушать! Завтра же ты едешь к двоюродной сестре в Прованс. И можешь не смотрет на меня так! Всё, разговор окончен!» - «Филипп, я…» Разговор оборвался с появлением Сен-Жюста. Он увидел заплаканную Анриетту и красного от злости Филиппа.

- Кажется, я невовремя.

- Проходи, Антуан, и извини, черт возьми, что стал свидетелем этой сцены. Я не слышал, как ты пришел. Анриетта, выйди из комнаты. - Последнюю фразу Филипп произнес с раздражением.

- Здравствуйте, - голос дрожал.
Анриетта бросилась прочь, расстроенная и раздраженная не меньше брата.
"Ведь ничего же со мной не случилось! и подробностей он не знает! он просто не имеет права меня отсылать!" - девушка металась по комнате, пытаясь успокоиться.
"Еще и гость оказался свидетелем.. и не просто гость, а Антуан. Как некрасиво".
Глубоко вздохнув, она наконец остыла и в душе остался только неприятный осадок скандала.
Анриетта подсела к окну и посмотрела на вечернее небо. Ничего особенного, кроме того, что это небо - над Парижем.

- Что ты с ней так? – удивился Сен-Жюст. – Она взрослая, Филипп. А ты ее гоняешь, как маленькую.

- А она и есть ребенок. Та история с Конвентом… Максимильян сделал мне выговор из-за Анриетты и ее выходки. Буквально через два дня она сбежала от нас в районе Нотр-Дам, куда-то понеслась, сломя голову, пока я бегал за ней, столкнулся с пьяными санкюлотами… Антуан, она совершенно отбилась от рук. Я поанирую отправить ее в Прованс. Так безопаснее.

- А она, значит, не хочет? – уточнил Сен-Жюст.

- Нет. И будет наказана.

- Ты совершаешь ошибку, - пожал плечами Сен-Жюст. – Мы боремся за свободу, а ты сам пытаешься насильно управлять свободой своей сестры, которой уже 18 лет. Кого ты из нее хочешь вырастить? Она интересная и живая девушка. Сделать выговор – одно, но не высылать же из Парижа! Впрочем, твое дело. Я пришел, чтобы поговорить с тобой о предстоящей миссии.



***


Еще посидев перед окном, Анриетта решила, что ей все таки лучше немного побыть на улице.
Проходя мимо комнаты, где Филипп разговаривал с Сен-Жюстом, она услышала:
"...Она интересная и живая девушка. Сделать выговор – одно, но не высылать же из Парижа! Впрочем..." - дальше она не дослушала - побежала к двери и выскочила на порог. И только здесь позволила себе радостно улыбнуться. Он защищает ее, считает интересной... Только бы брат послушал его!
Послышались голоса - их гость уже уходил. Анриетта чуть отступила в тень - происходящее походило на игру.
Брат попрощался и закрыл дверь за гостем.
- Гражданин Сен-Жюст? позвольте составить Вам компанию? - и она лукаво улыбнулась.
Девушка уже не испытывала перед ним трепета и почти не смущалась.

- Только что я защищал тебя перед твоим братом, доказывая, что ты будешь послушной и благоразумной, а теперь ты снова хочешь сбежать из дома, не предупредив Филиппа? - Сен-Жюст улыбнулся ей ободряюще. Анриетта ему нравилась своей непосредственностью и неиспорченностью, с ней надо было задумываться о том, как формулировать каждое слово.

- Я собиралась только пройтись немного вокруг квартала, он бы даже и не заметил бы, но теперь, думаю, если Вы не против моей компании, я его предупрежу, - она вопросительно взглянула на Сен-Жюста.

"Подумать только.. нескольких дней достаточно, чтобы я к нему привыкла".

- Лучше я, - усмехнулся Сен-Жюст. Затем просунул голову в гостиную, где за сигарой и газетой сидел его соратник. - Филипп, я ухожу и забираю с собой твою сестру. Буду воспитывать. Доставлю в целости и невредимости, обещаю. - Пойдем, Анриетта.

Девушка улыбнулась. Ей очень хотелось взять Сен-Жюста за руку, но она сдержалась. Они шли не спеша и не разговаривали, а она просто наслаждалась его присутствием. Когда он был рядом, становилось светлее - камень домов не казался таким черным, даже несмотря на сумерки, становилось теплее, хотя дул пронизывающий ветер, а Анриетта сама себе виделась счастливее.
Порыв ветра заставил ее зажмуриться и вздохнуть.
"Вот так ветер унесет с собой все... тепло, радость..."
Сен-Жюст поправил шляпу и что-то пробормотал.
"Что в нем привлекает людей? ведь нельзя пройти и не заметить... молодость и острый ум, уверенность". Она вспомнила вечер перед отправлением Филиппа и Сен-Жюста в Эльзас - вечер их первого знакомства. Он уверенно говорил, так говорят люди, которые не сомневаются в своей правоте. И его слушали. Его слушали везде. И для этого даже не обязательно палить из пистолета... как тогда, перед Конвентом.
Девушка очнулась от воспоминаний и с удивлением посмотрела на спутника, который мурлыкал под нос какую-то песенку. Она огляделась - в полном молчании они дошли до набережной.
"Ну, вот, сама напросилась и сама же молчу... но стоит ли говорить о том, что и так обсуждается дни напролет?"
Анриетта взглянула на воду - дорожки света на темной поверхности - это было красиво. Рядом с ним все было красиво.

- А что случилось в тот вечер, когда ты сбежала от брата? - неожиданно спросил Сен-Жюст, словно только что они обсуждали эту тему.

Она вздрогнула.
- А... ничего особенного не случилось. Мне захотелось взглянуть... - она замолчала.
"Он не должен об этом узнать".
- В тот вечер мы собирались в театр, и мне немного надоело слушать болтовню брата и его друзей. Брат - хороший человек, но иногда все же не слишком думает, что говорит. В обществе друзей, конечно, в домашней обстановке.

- Пообещай мне, что не будешь ходить одна. Это опасно. Твой брат волнуется, и он прав. А я пообещаю, что уговорю его не отправлять тебя в Прованс, - весело сказал Сен-Жюст. - Договорились?

Анриетта улыбнулась.
- Обещаю... как мне Вас называть, все таки? обещаю, что не буду ходить одна, - она кивнула, словно в подтверждение своих слов.
"Я не могу его называть гражданин Сен-Жюст. Мы ведь не совсем чужие друг другу"


- Меня зовут Антуан, Анриетта. И ко мне можно обращаться без всяких условностей. Только... Пожалуйста, никогда не говори вслух слова "месье". Да и "мадмуазель" с "мадам" не желательно произносить вслух. Эти слова могут стоить головы. - Сен-Жюст подумал, что срывается на нравоучения, прогуливаясь с симпатичной девушкой. Когда-то он умел говорить и на другие темы. - Ладно. Холодно сегодня. Давай я отведу тебя домой, не возражаешь? Ты, кажется, что-то говорила про свои рисунки...

Девушка немного грустно улыбнулась.
"Опять он говорит о казнях... или о том, что к ним может привести"
- Да, пойдем домой, пожалуй. Я тоже немного замерзла. Давай я угощу тебя кофе и покажу свои рисунки, хочешь?
Она внимательно взглянула на Сен-Жюста. Сейчас он уже не казался таким погруженным в политику. Словно в нем проснулся еще какой-то интерес. Анриетте очень хотелось надеяться, что это имеет отношение к ней, а не к какой-нибудь новой идее.

- Филипп будет в восторге! - развеселился Сен-Жюст и, подхватив Анриетту под руку, направился в сторону дома Леба.

[Odin]

Февраль, 1794

Арси.

Демулен, Дантон.

Жорж Дантон запечатал письмо и откинулся на спинку кресла с чувством выполненного долга. Давно, очень давно нужно было прикупить тот участок земли, чтобы расширить парк. И теперь, похоже, сделка состоится.Это сейчас волновало его гораздо больше, чем политика, хотя осведомители исправно продолжали выполнять свою работу, а именно докладывали ему обо всех парижских событиях. Известие о покушении на Робеспьера немного насторожило его, но не настолько, чтобы броситься в столицу. Не в первый раз на него покушаются... А вот сама ситуация ему не нравилась, но опять-таки не настолько, чтобы оставить все и уехать. Дантон позвонил и отдал распоряжение немедленнно отправить письмо, когда появился управляющий. Вот и все дела закончены. Теперь можно пойти к Луизе и детям и оставить эти размышления о политике до следующего доклада. Впрочем, этому желанию не суждено было сбыться - со своего места Дантон увидел, как к дому подъехал экипаж. Выругавшись, политик остался в кабинете, а через три минуты управляющий сообщил, что приехал Камиль Демулен. Соратника он был всегда рад видеть, поэтому настроение улучшилось, хотя он и подревал, что разговор будет тяжелый.

Арси. Красивый дом, ухоженный парк, слуги, красавица-жена и дети вокруг. Дантон, Дантон… Ты устроил себе рай на земле, и спрятался от грязи, погрузившись в домашние дела… Демулен шел по небольшой аллее, размышляя, хотел бы он сам обладать таким поместьем. В таком поместье могла бы жить Люсиль. Она не любила городской жизни и в глубине души мечтала о чем-то подобном. А Эжени… Она – душа Парижа, и никогда не согласилась бы оттуда уехать.

- Здравствуй, Жорж. Прости, что нагрянул без предупреждения. Но разговор нам предстоит тяжелый, - Демулен сел в кресло и налил себе воды.

- Камиль! Рад тебя видеть! - Дантон поставил на стол бутылку вина и большое блюдо с разными видами сыра. - Знаю, что разговор предстоит тяжелый. И знаю, что ты приехал за тем, чтобы звать меня в Париж. Я не собираюсь упорствовать, так что, возможно, уговорить меня будет легче, чем ты думаешь, но сначала я бы хотел, чтобы ты рассказал мне о ситуации своими словами. Пока что я знаю о ней только от осведомителей.

Демулен погасил раздражение, когда слуга внес закуски. Дантон погряз в удобствах и развлечениях, еще немного, и он превратится... Нет. Спокойно. Наверное, просто последнее происшествие его окончательно доконало. - Посмотри на меня внимательно, Жорж. Вчера ночью я очередной раз отбивался от толпы санкюлотов. Это война. Настоящая и неприкрытая. Эбертисты творят нечто непотребное, Максимильян Робспьер ничего не делает, и лишь бросает косые взгляды на твоих соратников. Нам трудно без тебя. В Конвенте очевидный раскол. Фабр арестован. Мы с Дюффурни пытаемся противостоять Эберу и Робеспьеру, но наши голоса тонут в голосах большинства. Такова неприкрытая и жестокая правда. А я приехал узнать - ты с нами или уже нет? Если ты решил удалиться от дел, я приму это, как свершившийся факт, и буду продолжать борьбу один. Если ты с нами, то ты обязан вернутсья в Париж, пока не поздно. Колесо истории завертилось. И мне кажется, что впереди - последняя схватка.

- Я слышал, - задумчиво сказал Дантон, глядя в окно. В словах соратника чувствовалась горечь и упрек, который так и не был высказан.. Да, он стремился к покою. Да, хотел удалиться от дел. А еще он хотел жить. Особенно сейчас, когда безумие, казалось, заразило всех. Начать жить по-новому, с чистого листа, заставить всех забыть о себе... Невозможно. Невозможно, потому что нужно готовиться к битве, которая может быть последней. - Если я правильно понимаю ситуацию, то якобинцы боятся нашего возможного объединения с Эбером... Хотя никто еще не понимает, что это невозможно после того, что еще не так давно творилось в секциях, да и твориться сейчас. Еще и последние декреты подливают масла в огонь и если слухи о готовящемся манифесте Сен-Жюста - правда, то это будет удар по физиономии всем влиятельным фракциям. Если учесть еще и то, что оппозиция против Робеспьера нарастает... Бред какой-то, Камиль. Мы не можем поддержать Эбера, так как он будет первым, кто бросится на нас. А если мы примкнем к Робеспьеру, допустим, то сразу же пойдет в дело прошлогодний доклад Сен-Жюста, где он набрасывается на нас на всякий случай...


- Я запутался, Жорж. - грустно произнес Демулен. - Все, что ты говоришь - верно. Я понимаю, что от нас чего-то хотят, но не понимаю, зачем. Перед тем, как отправиться к тебе, я говорил с Сен-Жюстом. Он пришел ко мне не как председатель Конвента, а как человек. Говорил про Эбера и его политику. Говорил про мою газету, пытаясь втолковать мне, чтобы я сбавил обороты. Говорил про Максимильяна и наш внутренний конфликт. О чем угодно, только не о тебе. Я не знаю, что делать, Жорж. Я вижу, что ты перегорел и не хочешь продолжать. Тогда выходи из игры. Но не морочь нам голову. Мы справимся сами. Или не справимся.

- Да, я не хочу продолжать, - резко ответил Дантон и поднялся, чтобы помешать угли в камине. - Да, я хочу покоя. Да, мне все это надоело. Ты приехал сюда, чтобы упрекать меня? Сказать, что я морочу всем голову и только? Или чтобы услышать, что да, я поеду в Париж?

Демулен подумал, что должен обрадоваться, но ничего не почувствовал.
- Я рад, что ты так решил, Жорж. После ужина я подробно расскажу тебе, что происходит в Париже. А потом мы поедем. Чем быстрее ты там окажешься, тем лучше.

[Eleni]

Февраль 1794 года

Кабинет Кутона

Кутон, Дюпен

Дюпен внутренне сжался, когда в кабинет зашел посыльный и сообщил, что его хочет видеть Кутон. Ничего хорошего от этого разговора он не ожидал. Мало того, что он до сих пор не нашел еще доказательства виновности откупщиков, из-за чего задержал отчет, так еще и эти мерзкие слухи... Конечно, подчиненные молчали в его присутствии, предпочитая смаковать детали, когда непосредственного начальства в кабинете не было, но на лицах сильных мира сего он часто видел ухмылки. Они даже не считали нужным понижать голос, а иногда даже позволяли себе в голос обсуждать подробности той скандальной истории. Теперь каждый раз, когда он видел в коридорах кого-то из Комитета общественного спасения, то втягивал голову в плечи, ожидая неизбежного выговора. А сейчас... Сейчас его вызывает Кутон.

После болезни возвращаться было непросто. Жорж Кутон кивнул секретарю. Да. Кофе без сахару. Конечно, можно было бы и подсластить, но теперь сахар -это дурной тон. Что в общем, и правильно. В стране голод, и не пристало добродетельному политику класть сахар в чай и кофе. Он же не Дантон, в конце концов. Кутон отхлебнул горячий напиток. Итак, Дюпен... Хваткий и ловкий чиновник, который в погоне за положением готов на многое. Такие люди, безусловно, нужны. Но только не в те моменты, когда у них подмочена репутация. Глядя на дрожащего Дюпена, Жорж Кутон позволил себе многозначительную паузу. - Добрый день, гражданин Дюпен. Сами расскажете о своих приключениях? Или предоставите это сделать мне? - Кутон строго взглянул на вошедшего.

- Добрый день, гражданин Кутон, - Дюпен позволил себе заискивающе улыбнуться и уже хотел было сесть, но вовремя вспомнил, что приглашения присаживаться не получил. - Большая часть из того, что рассказывают - всего лишь слухи, сильно преувеличенные слухи... Вы же знаете, как молва любит сплетни, им только дай повод...

Кутон нахмурился. - Я просил вас изложить свою версию событий, если вы не поняли, гражданин Дюпен. А не разглагольствовать о молве. Итак. Что произошло в доме этой Сольдерини?

- Я пришел, чтобы проверить ее бумаги, гражданин Кутон, - твердо начал Дюпен, но потом сник. - А потом... люди утверждают, что я бесчинствовал, но сам я этого не помню.

- Что значит не помните? Гражданин Дюпен, вы соображаете, что вы говорите? - еще больше нахмурился Кутон.

- Я действителльно не помню, - развел руками Дюпен, понимая, что это утверждение звучит и глупо и неправдоподобно.

- В данный момент жандармы проводят обыск в вашей квартире, гражданин Дюпен, - холодно произнес Кутон. - Если информация, полученная в доносе, подтвердится, вы будете уволены. Вы ничего не хотите сообщить мне, - уточняюще заметил он.

- Я указал в отчете несколькими днями ранее, что Сольдерини пыталась подкупить меня, вручив в качестве взятки перстень, - хмуро сказал Дюпен. - Я не решился идти с такой информацией к кому-либо, но запечатал отчет и отдал его на хранение секретарю. А перстень оставил у себя в несгораемом шкафу. Это все.

- То есть, вы написали, но не отправили? на всякий случай, так, гражданин Дюпен? Поздравляю вас. Потому что у меня - иная версия событий. И показания двух человек о том, как вы, гражданин Дюпен, занимающий далеко не последнее место в одном из наших Комитетом, напились и бегали, прости господи, в обнаженном виде вокруг дома подозрительной женщины, произнося при этом такое, что я, как добропорядочный гражданин, не способен воспроизвести! Затем эта история с перстнем. Вас упрекают в воровстве, а вы, вместо того, чтобы .... - Кутон осекся. Его лицо покрылось красными пятнами от возмущения. - Вы разжалованы, гражданин Дюпен. И не знаю, какие заслуги перед Отечеством могут вернуть вам прежнее положение. Соберите вещи и освободите свой кабинет. Немедленно.

- Я... Я постараюсь оправдаться, гражданин Кутон... Я сделаю... Я сделаю все... - дальнейшие оправдания не имели смысла, но все равно он собрал последние силы, которые ушли на попытку хоть как-то сгладить ситуацию. - Только позвольте мне через два дня представить вам полный отчет об откупщиках. Закончить начатое - это мой долг.

Кутон поджал губы.- Это ваш последний шанс, гражданин Кутон. А теперь идите. Мне надо работать.

Дюпен вышел, даже не обращая внимания на людей в коридоре. Сейчас он думал только о том, какие улики еще можно раздобыть.

[Etelle]

Февраль 1794 года
Париж, дом Шарлотт и Огюстена Робеспьеров.
Максимильян Робеспьер, Элеонора Дюпле

Элеонора Дюпле придерживала корзину на локте, аккуратно лавируя среди прохожих. Сегодня она вежливо и ничего не объясняя, заметила кухарке, что сама доставит еду и лекарства гражданину Робеспьеру в дом его семьи. Все последние дни Элеонора посылала завтраки, обеды и ужины три раза в день точно по тем часам, в которые Максимильян обычно принимал пищу уже многие годы. Кроме того, Элеонора не отлынивала от обязанностей секретаря и считала, что на расстоянии у нее это получалось не менее ловко, чем когда Робеспьер не покидал их гостеприимный кров.

Гражданин Робеспьер обиделся. Втайне Элеонора считала, что обижаться как раз стоило ей. Впрочем, подобнее мысли она считала ненужной лирикой и эмоциями, которые только повредят делу. И не только делу ее самой, но и Революции как таковой. Стоит вернуть все на круги своя во избежание разлада не только в ее собственном доме, но и в политической жизни страны – ведь слухи о побеге Максимильяна не делали ему чести в такое время, когда обостряется борьба между фракциями, а мятежные секции открыто призывают к погромам. Только безупречность поможет справиться с ситуацией. Что до добродетели… Гражданка Дюпле отдавала себе отчет, что не является идеалом красоты. Робеспьер может увлечься какой-нибудь молодой парижанкой, которая будет смотреть ему в рот и восторженно повторять каждое слово. И если он решил обрести свободу поэтому – ему тем более надо вернуться. Не красота составляла главную сильную сторону Элеоноры Дюпле. И своим умом она логически рассудила, что о сопернице, если она появилась. Стоит знать как можно больше. Если Максимильян будет рядом с ней и даст ей достаточно информации – то даже первая красавица Парижа потерпит поражение в личной схватке со старшей дочерью Дюпле. Главное – знать противника в лицо.

Элеонора поправила чепец на прямых волосах, аккуратно уложенных в скромную прическу и постучала в тяжелую дверь дома, где жила сестра Максимильяна.

Максимильян Робеспьер как раз закончил разбирать оставленные вчера Сен-Жюстом бумаги. Без сомнения, некоторые моменты в будущих декретах требуют доработки... Он уже сейчас сделал на полях некоторые поправки, осталось только обсудить это с Антуаном. Жаль, что Огюстен сегодня ушел так рано, иначе можно было бы отдать ему эти листы и несколько писем, на которые ответил только сейчас. На улице была прекрасная погода, несмотря на февраль, Робеспьер уже подумал о том, что можно отправиться на прогулку, прихватив с собой собаку, но вспомнил о том, что еще утром самочувствие оставляло желать лучшего. Что же, тогда это подождет. В дверь постучали. Служанка пошла открывать, сам Максимильян потянулся за книгой, будучи уверенным, что это вернулись Огюстен или Шарлотта. Но он ошибся. Меньше чем через минуту пришлось отложить книгу и подняться навстресу Элеоноре. - Здравствуйте, Элеонора, - просто сказал Робеспьер, когда молодая женщина вошла в гостиную. - Присаживайтесь, прошу вас.

- Благодарю, гражданин Робеспьер, - Элеонора прошла в комнату и заняла одно из кресел, - Я принесла вам ужин, а также Ваши фрукты и бумаги, которые поступают каждый час. Я отметила те, которые требуют немедленного ответа. Также, учитывая информацию о Вашей ране, я захватила лекарства, которые специально выписала из деревни, а также список благонадежных хирургов, которые будут счастливы Вам помочь и достаточно компетентны – это доказывает информация о состоянии последних двадцати пациентов каждого. Кофе еще горячий, я специально спешила передать его Вам и приготовленный так, как Вы привыкли, - Она поставила корзину на стол и ровными выверенными движениями начала расставлять предметы в строго заведенном однажды порядке. Бумаги она положила на край стола, понимая, что они представляют больший интерес, чем стряпня кухарки Дюпле.

- Мне крайне досадно, что вы вынуждены беспокоиться о моей корреспонденции, - Робеспьер взял со стола конверты и положил их на каминную полку. - Я должен был подумать об этом. Болезнь, увы, не позволяет мне выходить из дома, но думаю, что Огюстену будет не сложно забирать письма.

Элеонора ответила не раньше, чем закончила сервировку ужина и снова присела в кресло.
- Гражданин Робеспьер, когда-то Вы изволили назвать меня Вашим другом, и потому я здесь. По городу ползут слухи о том, что Вы в разгар борьбы фракций решили скрыться от противников, боясь новых покушений. Наш дом осаждают визитеры, которые жаждут выразить неискренние соболезнования по поводу Вашей гибели, которая до сих пор остается одной из самых популярных парижских сплетен. Я верю в то, что Ваш разум подсказывает Вам наилучшее решение в виде возвращения, но также вижу, что Вас обидел последний прием, встреченный Вами в нашем доме, а также убеждена в Вашей любви к своим родственникам. Я приношу Вас свои самые искренние извинения и прошу Вас вернуться. Моя резкость была обусловлена только тревогой за Ваше бесценное здоровье, а также мелким себялюбием, которое в настоящий момент является неуместным и даже опасным. Я поговорила с отцом, и он готов предоставить в нашем доме комнаты для Шарлотты и Огюстена, чтобы Вы не разлучались с теми, кого так любите. И поверьте – даже если Вы приведете в наш дом свою невесту, семья Дюпле будет только рада принять ее как родную. Я это подтверждаю и еще раз приношу искренние извинения за свое неподобающее поведение. Я достаточно наказана, поверьте, - Элеонора проговорила это не меняя тона и не забывая об осанке.

- Не для кого не секрет, что это уже не первое покушение, так же как и то, что я действительно опасаюсь подобных происшествий, как и любой другой человек, - сказал Робеспьер. - Слухи же о том, что я нездоров не преувеличены, я намереваюсь вернуться в Конвент, как только поправлю свое здоровье. Несмотря на то, что ситуация с фракциями кажется сложной, нет ничего непоправимого, однако я не вижу способов что-либо существенно изменить сейчас, так как не имею возможности принимать участие в заседаниях. Я благодарю вас за любезное приглашение, но не могу им воспользоваться, так как еще один переезд не только повредит моему здоровью, но и огорчит моих родных.

- Гражданин Робеспьер, Вы не ответили на мои извинения, - отметила Элеонора, - Из чего я делаю заключение, что мое беспокойство, проявленное в столь неуместной форме, нанесло Вам большую обиду. Что касается ситуации в Конвенте, поверьте, что сейчас как никогда важна безупречность Вашей репутации. Ваш переезд дал возможность Вашим противникам посмеяться над Вами, и если мое присутствие в этом доме является для Вас теперь невыносимым, то мой долг настоящей патриотки – оградить Вас от подобных слухов и создать для Вас лучшие условия для работы. Я уеду навестить тетку в деревню и останусь там до тех пор, пока победа якобинцев не станет очевидной. После этого Вы сможете вернуться к сестре и брату, или же наслаждаться радостями жизни, создав собственную семью, а наша семья проводит Вас с сами добрыми пожеланиями, - Элеонора очень старалась говорить как можно мягче, досадуя, что никогда не училась женственным уловкам, считая их ниже собственного достоинства. Вот хотя бы как эта девчонка Анриетта – сестра мужа ее дорогой Елизаветы. Вспомнив об Анриетте, Элеонора логически рассудила, что никто не мешает взять первый урок сейчас и по памяти. Она широко распахнула глаза и посмотрела на Робеспьера, затрепетав ресницами – девчонка со всеми та делает… и это у нее работало. Может, тут поможет?

- Безупречность моей репутации? Простите, но я вас не совсем понимаю, - сказал Робеспьер, не находя логики в этом утверждении. - Я не вижу ничего дурного в том, чтобы жить в кругу своей семьи. Мне уже давно следовало обзавестись собственным домом, но обстоятельства позволили это сделать только сейчас.

- Гражданин Робеспьер, - заметила Элеонора, не меняя тона, - Вы хотите сейчас ответить мне обидой на обиду, заметив, что наш дом остался для Вас чужим за все эти годы? Или что Вы считаете, что мы не сможем оказать достойный прием Вашему брату и сестре? Что до безупречности репутации, поверьте, Ваши враги уже давно домыслили причины Вашего переезда именно в такой период. И если упреки в трусости умный человек способен превратить в похвалу осторожности, то слухи о личных разладах способны нанести большой ущерб репутации даже самых прозорливых политиков. Прошу Вас сейчас подумать о стране и ситуации. Я готова наблюдать за ее развитием из деревни и быть первым, кто произнесет тост на Вашей свадьбе с кем угодно – если, конечно, девушка будет благонадежной и не из числа бывших аристократов. Я буду первой, кто обустроит комнаты Шарлотт и Огюгстена в соответствии с их вкусами, но предлагаю Вам признать объективность моего заключения о внешних обстоятельствах и выпить Ваш кофе, пока он не остыл, - Элеонора пододвинула к Робеспьеру его личную чашку, котрую специально захватила из дома.

- Я отказываюсь понимать, какое отношение может иметь мой переезд к врагам Республики, - отчеканил Робеспьер. - Я не вижу здесь логики. Или вы полагаете, что от места моего жительства ситуация во Франции может кардинально измениться? Если говорить о врагах, их гораздо больше устроит мое временное бездействие, чем то, я занимаю комнату в нескольких кварталах от прежднего места жительства. Я уже сказал и повторю еще раз, что не вижу ничего предосудительного в том, что живу с моими родными. Причем здесь лично вы или тот прием, который вы можете оказать?

- Максимильян, - ответила Элеонора, - Для тебя не секрет, что каждый твой шаг – достояние общественности, которое истолковывается и используется. Я привела доводы, которые надеялась, ты найдешь логичными. Я рассказала тебе, какие сплетни запускают твои враги. Я готова даже самоустраниться, если ты нашел себе кого-то другого. Но я не готова слышать слухи о том, что Робеспьер ведет недобродетельный образ жизни и крутит интрижки на стороне, для чего специально уехал от Дюпле. Или что Робеспьер испугался и решил скрываться от недоброжелателей, не в силах бросить им вызов. Или мой больной отец, который слег после твоего отъезда, думая, что обидел лучшего из патриотов. От каждого твоего шага ситуация во Франции меняется. Сейчас – твое время. Но если ты хочешь использовать его другим образом, не мне тебе перечить. Я извинилась и предложила уехать. Шарлотта и Огюстен остаются с тобой и получат лучшие комнаты.

Робеспьер устало откинулся на спинку кресла. Этот разговор измотал его больше, чем все дебаты в Конвенте вместе взятые. Он знал, как успокоить самых яростных оппонентов, но не знал, что еще можно сказать человеку, не желающему слушать никаких доводов и считая свою надуманную точку зрения единственной верной. - Я не стану переезжать, Элеонора. Я уже объяснил почему и попытался дать тебе понять, что все твои тревоги не имеют серьезных оснований. Что же касается моей сестры, то она вряд ли согласиться на переезд хотя бы потому, что ей не хочется жить пусть даже в гостеприимном, но чужом доме. То же относится и к Огюстену.

- Гражданин, - Элеонора поднялась, полагая разговор оконченным, - Пейте кофе, наслаждайтесь ужином. Завтрак я пришлю в обычное время вместе с утренней почтой.

- Ты нужен не только Франции, но и мне, Максимильян, - Последнюю фразу Элеонора обронила через плечо, - Не стоит беспокойства, Я буду продолжать высылать тебе все, что тебе нужно, - она резко вышла.

[Etelle]

Париж, февраль 1794 года
Театр Вампиров, потом – кофейня в районе Сен-Жермен.
Сантьяго, Элени

Сантьяго не шел, а летел по улице, легко опираясь на трость и буквально растворяясь в толпе санюлотов, которые по привычке требовали хлеба в пустых лавках. Удивительно – насколько Клери умела оживить его и напомнить, что колесо жизни еще стоит того. А Сен-Жюст кажется ревнует – Сантьяго расхохотался этой мысли, хотя проявление подобных эмоций едва ли было уместно на зимней улице голодного города. Надо как-то дать ему понять… Хотя нет, сам поймет, что между влюбленными таких близких отношений быть не может, и что влюбленные не будут такими сообщниками… да никогда! Сантьяго снова рассмеялся, подумав, что можно попугать Клери как-нибудь, упав перед ней на колени с романтическим бредом. В присутствии Сен-Жюста, конечно. Веселая будет шутка – да еще и с риском для головы. Кстати, о риске для головы – вот и Театр.
Сантьяго нахально постучал в дверь и с порога заявил Элени:
- Сеньорита, я не дождался от Вас благодарности за подкупленных поклонников. Которые рукоплещут Вам. Поэтому я решил потребовать ее сегодня, уведя Вас на прогулку. Будем говорить об искусстве. Я не шучу! Верите?

*Вы крайне неосторожны, тут могут быть другие бессмертные* - подумала Элени и выскользнула из двери театра. Элени быстрым шагом направлялась к бульвару Сен-Жермен, увлекая за собой Сантьяго. Наконец, она кивнула на кафе. - Мне нравится это место. Угостите кофе? Что касается благодарности за поклонников, - Элени слегка нахмурилась. - не думала, что ведущей актрисе театра следует платить за овации. О чем вы, друг мой?

- Три чашки кофе! Нет, подождите, пять!, - Видите, мне для Вас ничего не жалко, - пояснил он, - А Вы меня снова разочаровываете, утонченная подруга Вы моя. Вы мысли читать разучились что ли? Или секрет Ваших неудач в последнюю неделю Вас настолько не интересовал? В общем, первый ряд был подкуплен Вашей соперницей. Успех не всегда приходит к тем, что его заслуживает, - назидательно произнес Сантьяго, - И я, как человек полностью с этим согласный, просто подкупил их, чтобы они стали аплодировать другой актрисе – то есть Вам. Заметьте, мне все равно, заслуженно это Вами или нет. Просто красивый жест – я ведь пояснял Вам, что люблю красивые жесты. А теперь пейте Ваши четыре чашки кофе. Пятая – моя... с Вашего разрешения.

- Ах, вы об этом, - Элени рассмеялась, скрыв, что раздосадована подобной новостью. В их театре никто никогда не интриговал, и ей в голову не могло прийти, что решение ее неудачи на премьере так банально. Оказывается, эта Эстель - еще хуже, чем казалась... Элени машинально сжала под накидкой роскошной ожерелье, с которым не могла расстаться ни днем ни ночью. - Я уже и забыла о той истории. Но ведь вы пришли не ради моих красивых глаз, Сантьяго?


- А Вы считаете свои глаза недостаточно красивыми, чтобы я пришел только ради них?, - ответил Сантьяго в своей любимой манере, - Вот так новости. А ведь это правда –то есть не то, что у Вас некрасивые глаза, а что я пришел по делу и исключительно по делу. С самым деловым предложением. Вы ведь любите хорошую шутку, Элени? Или возьмем сразу более пафосный тон?

Элени опустила ресницы. - Ах,Сантьяго, когда-нибудь ваш язык вас погубит. Ну кто вас воспитывал, - она поджала губы, выражая притворную обиду. - Но говорите, прошу вас. Вам почти удалось меня заинтересовать!

- Если кто меня и погубит - так это Вы, Элени, - чуть серьезнее, чме обычно заметил Сантьяго, после чего перешел на скороговорку, - Равных Вам я не знаю под Луной. Вы – моя ожившая мечта, моя вечная и единственная любовь, а Ваши глаза прекраснее звезд на небе, - выпалил Сантьяго, - А теперь, когда я исправился, продолжим разговор. Я в большой беде и спасти меня может только выступление на сцене Вашего Театра. Предлагать убить моих врагов бесполезно – это я и сам умею. Только единственные спектакль с моим участием – без вариантов. Вы спросите меня, что получите Вы? Элени, Вы ведь редко смеетесь, я знаю, но умеете ценить смешное, глубоко скрытое и понятное немногим. В пьесе про Моцарта в последней сцене везут хоронить труп маэстро. По-моему бессмертный, играющий мертвого –это трогательно, но скучновато. В этот раз труп сыграю я. Представляете – единственный живой из актеров, играющий мертвого. По-моему прелесть получится. Но знать об этом будем только мы с Вами, - Сантьяго закинул ногу на ногу и выжидательно посмотрел на Элени.

- Труп? Вы? - изумилась по-настоящему Элени. - Боже мой, Сантьяго, как вы себе это представляете? Что я проведу вас за сцену и уложу в гроб на виду у остальных? А если они вас.. убьют? Да и зачем вам это? Вы поспорили с кем-то, проигравшись в карты?

- Ну, если убьют, то будет настоящий труп, спектакль от этого не проиграет, - не смутился Сантьяго, - Что касается того, зачем мне это – ради погони за судьбой. Заодно я проверяю Вас, насколько Вам дорого сознание того, что Вы живете по правилам, которые даже в мыслях нарушить не можете. Согласитесь, что иначе мне было бы проще обратиться в уличный балаган.

- Так это вы мне предлагаете поиграть? - сверкнула глазами Элени. - Была бы признательна, если бы вы рассказали, зачем мне подобное приключение?

- Слушайте, Элени, а Вы всегда задаетесь вопросами «зачем» и «с какой целью», или просто меня перевоспитывате?, - усмехнулся Сантьяго, - Я предлагаю Вам в кои веки совершить поступок ни для чего и ни за чем. Рискнуть, ничего не выигрывая в любом случае зато имея шанс сильно и многое проиграть. В конце концов самые смешные шутки – те, ради которых мы подставляем свою голову. Остальные намного скучнее, проверьте на практике. Ломать правила интересно, Элени. Ну же, решайтесь – если что – убьют-то меня, а Вы поплачете и утешитесь... жестокая.

Элени накрыла ладонью его руку и задумчиво взглянула в глаза. - Мне жаль, что вы не с нами, Сантьяго. Ваше чувство юмора раскрасило бы некоторые сцены... Хорошо, я сломаю правила. А за это попрошу вас об ответной услуге. Вы подарите мне вечер и посвятите его подробному рассказу о себе. С раннего детства. Вы мне интересны. И ваша история, возможно, когда-нибудь мне пригодится. Согласны?

- Целый вечер быть серьезным, - изумился Сантьяго, - Да Вы мне руки выкручиваете, Элени. Согласен, куда деваться. А Вы заодно покажете мне то, что все собираетесь, но руки не доходят. Я имею в виду Ваш мир. Ну что –проводить Вас до Театра? Я в курсе, что Вы справитесь и с целой армией, но давайте не будем доводить до того... - продолжая болтать, он поднялся и демонстративно церемонно подал руку Элени.

[Etelle]

Февраль 1794.
Париж, Театр вампиров.

Сантьяго, Бьянка, Сен-Жюст, Элени и другие.

- Мой выход будет позже, - заявил Сантьяго Клери и Сен-Жюсту в ответ на незаданный вопрос, читавшийся на их лицах, устраивась рядом с ними в боковой ложе. Он подмигнул Элени, вышедшей исполнить первую песенку. Та отвернулась, демонстративно не обращая на него внимания. Они договорились, что он спустится и будет ждать ее у служебного входа за пять минут до своего выхода, а она сразу проведет его к открытому гробу, который вынесут при сцене похорон. Если что, Элени скажет своим кровожадным коллегам, что решила таким образом подшутить над излишне пылким поклонником. Сантьяго спросил, изобразить ли пылкость, на что Элени скептически отметила, что в это поверят без всяких доказательств.

Так... уже закончила свою партию красивая высокая актриса с
бриллиантовым колье на шее, слепившем даже на расстоянии.
- Глупость полная - демонстрировать такие бриллианты в такое время, - заметил Сантьяго вслух, - даже Дюваль ходит менее разряженной, - он обернулся к Сен-Жюсту и удивился его выражению лица. - Вы так не любите бриллианты? - поинтересовался Сантьяго, - Что у Вас с лицом?

Не дождавшись ответа, он пожал плечами, переглянулся с Бьянкой и вышел из ложи, чтобы исполнить свою короткую, но по его собственному мнению, запоминающуююся роль.

***

-Антуан, и правда, что ты так смотришь на эти камни? – Бьянка дернула Сен-Жюста за рукав, отметив, что на долю секунды он слишком увлекся происходящим на сцене.

- Эта побрякушка на шее у актрисы… Кое-что мне напомнила. Очень похоже на побрякушку Марии Антуанетты. Скандальную побрякушку, которая сыграла большую роль в этой истории, - пробормотал Сен-Жюст.

- Антуан, не отвлекайся. – Бьянка кончиками пальцев развернула его лицо в сторону, противоположную месту, где стояла Селеста, на которой красовалось ожерелье, подаренное Эстель Элени. – И перестань поглядывать на актрис. Сантьяго – известный жулик, скажет, что пробежал по сцене, а мы ничего не заметили.

- Ревнуешь? – улыбнулся Сен-Жюст. – В таком случае я готов пригласить эту красотку к себе вечером после спектакля.

- Мы договорились на полгода, помнишь? – заметила Бьянка. – Я не ревную, а играю по правилам. А правила нашего Клуба предписывают получать доказательства исполнения задания. Кстати, посмотри, кажется, в этом зале присутствует молодая особа, которой ты не безразличен.

Сен-Жюст посмотрел вниз, куда указывала Бьянка. – Это Анриетта Леба. Младшая сестра комиссара, с которым мы ездили в Рейнскую армию.

- …и ? – многозначительно спросила Бьянка.

- Это все. – засмеялся Сен-Жюст. – Она просто красивая девушка, которой не повезло отметить свое восемнадцатилетие в наше трудное время. Родись она лет на десять позже, ее юность протекала бы в более приятных условиях.

- Мне кажется, что сама Анриетта с тобой не согласилась бы, - подмигнула ему Бьянка. – Лет через десять тебе будет тридцать шесть. И никто не знает, во что ты превратишься. Вдруг станешь толстым и похожим на жабу, как Дантон или высохнешь и начнешь напоминать недокормленную пиявку, как Робеспьер?

- Послушай, Клери, - нахмурился Сен-Жюст, но Бьянка легко захлопала в ладоши, указывая на сцену. На сцену выехал гроб, в котором с видом великомученника лежал Сантьяго. Зазвучала песня Элени.

- Что ж, Сантьяго прошел испытание, - буркнул Сен-Жюст. – Интересно, кто из нас будет следующим? – Он галантно вывел Клери на улицу, и они стали поджидать Сантьяго, чтобы вручить ему заготовленный букет цветов. Однако, уведенное ожерелье не давало покоя. Завтра утром надо будет узнать, что стало с драгоценностями казненной вдовы Капета.

[Odin]

Февраль, 1794.

Париж.

Колло д Эрбуа, Камиль Демулен, Дантон.

Колло дЭрбуа расхаживал по кабинету, пребывая в довольно мрачных раздумьях. Нет, нет, бессмысленно продолжать атаковать Дюфурни сейчас, после того, как вернулся Дантон. Вместе с тем его собственное положение было более чем шатким и с этим нужно было что-то делать. Да, он поддерживал Эбера в свое время, но не сейчас, когда кордельеры начинали идти к насильственным действиям. И стоит ли упоминать о том, что Жак Ру был обвинен при его непосредственном участии? Наиболее логичным казалось примкнуть к партии Робеспьера, но вот делать это он как раз не торопился…

Он резко повернулся, неосторожно задел чернильницу на краю стола, которая опрокинулась и не обратив никакого внимания на расползающееся пятно, снова принялся мерять шагами комнату. Если не Эбер тогда кто? Дантон? Колло усмехнулся, вспомнив о том, как когда-то отвесил Дантону затрещину прямо в Конвенте. Дантон, правда, в долгу не остался... Колло потер шею. Гм. Воспоминание оказалось необычайно ярким, оплеуха, что досталась ему самому могла бы свалить с ног слона. Эх, воспоминания, воспоминания… Но теперь нужно было поговорить с Дантоном и по мере возможности попытаться узнать какого черта ему не сиделось в Арси. Если он здесь, чтобы помочь раздавить задыхающихся эбертистов – можно примкнуть к якобинцам, а если для того, чтобы оказать Эберу поддержку… тогда это другое дело. Колло вздохнул. Перспектива разговора с Дантоном не радовала, но другого выхода не было.

Дантон хмыкнул, смерив Колло подозрительным взглядом. Ну и чего, спрашивается, он пришел? Спросить, как здоровье? Вот уже чего не ожидал, так это увидеть в своем кабинете его физиономию и так все происходящее оптимизма не внушает, судя по унылому выражению лица Камиля. Уже хорошо, что деятельность этого проходимца не ограничивалась только тем, чтобы ругаться со всеми из-за деталей в докладах. Если сведения были верными, то в последнее время этот прохвост довольно активно сотрудничал и Кутоном... Хм.

- С чем пожаловали, гражданин Эрбуа? - осведомился Дантон.

- Посмотреть, правда ли, что Дантон вернулся и даже в добром здравии, - улыбнулся Колло.

- Убедился? - спросил Дантон.

- Убедился, - закивал Колло. - Тебе нужно брать отпуск по состоянию здоровья, Дантон. Слишком цветущий у тебя вид, не похож на истинного патриота.

- Кто бы рассуждал о патриотизме, но только не такой перебежчик, как ты, - вполне мирно заметил Дантон.

- А что еще остается делать бедному, - Колло подчеркнул это слово, - патриоту? Только искать способ занять более прочную позицию, ничего больше.

***

«Сегодня приехала Люсиль…»

Камиль Демулен подумал, что уже несколько минут сидит над чернильницей, держа в руке высохшее перо. В последнее время он вернулся к своему юношескому увлечению и старался записывать в дневник все события последних дней. Состояние обреченности не покидало. Если все закончится плохо, когда-нибудь Гораций прочтет эти строчки, писанные отцом – никудышным политиком и первоклассным публицистом, и сможет составить свое мнение об ушедшей безвозвратно эпохе, во времена которой он был слишком мал, чтобы наблюдать за происходящим. А если хорошо… То спустя десятилетия он извлечет старый дневник из заросшей паутиной коробки и улыбнется, вспомнив, как горстка друзей боролась с призраками, пытаясь сокрушить самих себя. И все-таки, Люсиль.

Она влетела в дом, как снежная вьюга – прекрасная, промерзшая на февральском ветру, искрящаяся идеями и заботой. Лучший друг и соратник. Красавица Люсиль, которой он мог рассказать все, что накопилось на душе. Успокоив и уложив малыша, Люсиль взялась за дело с обычной горячностью. «Ты не должен допускать подобного обращения с собой, Камиль!» - восклицала Люсиль, расхаживая по комнате. «Тобой крутят, как нерадивым студентом, а ты этого не видишь!» «Ты просто слепец, Камиль, ну что мне с тобой делать, сейчас я тебе все объясню!» И все в таком духе. Около восьми утра они расстались, позавтракав свежими булочками, которые Люсиль предусмотрительно захватила с собой. Люсиль занялась «приведением дома в жилище семейного человека», - как она выразилась, а Камиль отправился в Конвент.

«Сегодня приехала Люсиль…»

Камиль вошел к кабинет Дантона, и остановился, увидев Колло д Эбруа, который вполне мирно беседовал с Жоржем про эбертистов.

- Вижу, ты рад возвращению Жоржа Дантона, - не сдержав кривой ухмылки, заметил Демулен. – Жалуешься на плохих соратников?

- Да что ты! - вскочил Колло. - Я просто пытаюсь объяснить Жоржу ситуацию в целом, он давно не принимал участия в наших распрях и, боюсь, отвык от дебатов вообще.

- Да, конечно. Послушать гражданина д Эрбуа, так можно подумать, что вокруг него не то что Конвент, а Земля вертится, - сказал Дантон.

- Вот как, Колло? - поднял брови Демулен. - Надеюсь, ты не упускаешь деталей? Рассказываешь о том, как, образно выражаясь, вылизывал подошвы гражданину Кутону на последнем заседании Конвента? Как голосовал за уничтожение "Кордельера"? А похабный анекдот о голове Дантона, который ты рассказывал, напившись, позавчера в таверне? Кто автор? Ты? Определись, Колло, кому тебе выгоднее прислуживать, и двигайся в соответствующий лагерь.

- Черт бы тебя побрал, Камиль! И откуда в тебе столько ехидства, когда я, можно сказать, пришел с оливковой ветвью мира!

- Откуда столько ехидства, Колло? Это не ехидство, это правдивость. Говорить правду нынче не модно, ведь так? Ты со своими каиновыми братьями, запершись в золотых комнатах Тюильри, решаешь вопросы политики и республики. А я пресытился этими закулисными играми, и не намерян этого скрывать. Сейчас все говорят о покушении на Робеспьера. Какая красивая история, достойная пера летописца! Корсары мостовых трудятся на благо народа, доставляя свежие сплетни и подкидывая в нужном месте и в нужное время нужные фразы! На Максимильяна напали и чуть не убили. Кто виноват? Гражданин Эбер или гражданин Дантон? Кто поставил на уши кордельеров, кто вложил ножи в руки санкюлотом, кто заставил их остановить ту самую карету? Заметьте, гражданин Эбер в этот момент был дома, готовый броситься на спасение тела Неподкупного, и весьма вовремя, должен сказать. А тут и ловкая фраза, брошенная гражданином Сен-Жюстом, направившая толпу прямо в объятия короля санкюлотов. Да, Жорж, слушай и не смотри на меня, как на ненормального - вот что творится в Париже. А Колло, который в тот день был на собрании санкюлотов и кричал свои лозунги, просто приходит, принося с собой ветвь мира? Чего ты хочешь, Колло? Скажи хоть раз в жизни правду!

- Что ты хочешь сказать, когда говоришь, что Колло был на собрании санкюлотов и кричал свои лозунги??? - взвился Колло, сжав руки в кулаки. - Ты соображаешь, что говоришь?! Хотя, о чем я? Ты просто пытаешься умыть руки, чтобы никто случайно не подумал, что именно вам выгодно убрать Робеспьера, чтобы он не мешал планирующимся переговорам с эбертистами! Кажется, это уже было, так? Переговоры с жирондистами, переговоры с эбертистами... Повторяетесь, граждане. Да, не спорю, сейчас самое время заставить Робеспьера помолчать, правда?

Демулен зааплодировал. - Браво, Колло! Первая сцена второй части драмы сыграна блестяще. Дальновидный Колло д Эбруа раскрывает заговор Дантона и Эбера и остается лизоблюдствовать с новым хозяином, отправив отживших свое политиканов на гильлотину. Тут и анекдот пригодится - зря что ли сочинял? Что же будет в эпилоге, Колло? Ты на вершине республиканского Олипма? Победитель и триумфатор? В таком случае, ты не по адресу пришел. Сейчас модно обивать пороги Кутона или Сен-Жюста. Они - правые руки нашего доблестного борца за Добродетель!

- Идиот! - заорал Колло, теряя последние представления о приличиях.

- Ты о себе? Тогда рад знакомству, - рявкнул Дантон. - Ты пришел, чтобы обвинить нас в заговоре? Утрись, Колло и не разгоняйся, а то как бы чего не вышло. Не утонул в соплях, когда читал свой последний доклад, так утонешь в чем-то похуже, если будешь продолжать в таком духе!

- Да что ты говоришь? - тут же отреагировал Колло. - А чтобы заставить меня утонуть в том, в чем ты сказал с кем объединишься? С Эбером? Или кое-кому из Горы отсыпешь по-королевски?

- Да ты забываешься! - с этими словами Дантон схватил Колло за шиворот и, несмотря на довольно яростное сопротивление последнего, просто вышвырнул его из кабинета. Уже закрывая дверь Дантон отметил, что под дверью собрались любопытные. Должно быть, они кричали слишком громко. А еще он готов был поклясться, что видел среди невольных слушателей высокую фигуру Сен-Жюста. Скверно. Очень и очень скверно.

- Добро пожаловать в Париж, Жорж, - тихо произнес Демулен и налил себе стакан воды.

***

Колло впечатался в стену и не сдержавшись выругался, не сдерживаясь в выражениях. Черт, вот и поговорили... И почему коридор такой узкий? И стены твердые... Потирая ушибленный локоть он оглянулся по сторонам и с неудовольствием отметил, что под дверью кабинета Дантона собралось немало слушателей. В том числе и Сен-Жюст. Не заметить его было сложно в основном из-за галстука, который был больше, чем сам депутат. Колло скривился. Чертов Дантон! Умел бы понижать голос, а не орать, как базарная торговка - все бы было иначе, а тут... Подробности будут пересказываться не один день, так их и разэтак, этих сплетников. - Ну что столпились, граждане? Никому не надо работать? - прикрикнул он, но скорее для проформы. Мелких чиновников, может быть, и разгонишь, но такого, как Сен-Жюст с дороги не уберешь. Как же не вовремя, дьявол из забери.

[Etelle]

Февраль 1794 год.
Париж, Театр Вампиров, потом - окраины.
Элени, Эжени

В отсутствие Камиля Демулена, Эжени не находила себе места. Может,
правда закрыть глаза и ждать, пока он придет к ней? Заодно у нее получится выполнить обещание как можно реже выходить на улицу после неприятного ночного столкновения. С другой стороны, ведь он продолжит ходить по Парижу, даже запретив ей покидать дом окончательно до весны и... а если этот
кошмар вернется? И откуда он начался?

Эжени отложила в сторону незаконченную новую пьесу и тихо выскользнула на улицу, выбирая те переулки и бульвары, по которым они любили ходить вдвоем.

Достигнув нужного здания, она не стала стучаться и зашла в служебный вход. Комната того, с кем ей надо было поговорить, находилась в конце коридора второого этажа.
Эжени постучала:
- Элени, это я. Впусти, пожалуйста - надо поговорить.

Элени отложила изумрудное колье и повернулась к двери. В последнее время она развлекалась тем, что упражнялась в управлении предметами на расстоянии. Получалось плохо - до Армана ей было еще очень далеко. Промучавшись с дверью, но так и не сумев открыть ее при помощи мыслей, Элени нехотя поднялась и впустила Эжени. - Я рада тебя видеть, дорогая. Сегодняшний спектакль прошел прекрасно, кажется, публика осталась довольной. Посмотри, какое чудесное украшение я получила в сегодняшнем букете. А говорят, что наш театр посещают сплошные любители дешевых представлений. Ты расстроена или я ощибаюсь?

- Ты будешь смеяться, Элени, но все просто. Он уехал, а я скучаю, -
улыбнулась Эжени, - Еще сильно волнуюсь и еще сильнее люблю его. Колье красивое, кто-то угадал твою страсть к изумрудам. Мне даже неловко, что мы будем говорить в присутствии такой красоты об очень низменных вещах, которые творятся на парижском дне и о моих планах по этому дну прогуляться.

- Прогуляться по дну? Со мной? Ты предлагаешь поохотиться? Я не против, - с готовностью ответила Элени.

- Нет, речь совсем не об этом, Эжени устроилась на подоконнике и, глядя в окно, попробовала объяснить ситуацию, - Ты редко бываешь на улицах, Элени, кроме охоты, и тебе повезло. В последние недели в Париже творится безумие. Н один прохожий не может чувствовать себя спокойно... даже я...точнее, даже мы с моим смертным спутником. А еще точнее, мы как раз и не можем. Прошлой ночью на нас напали и искали именно нас... это как-то связано с политикой, в которую я обещала не лезть. И...ты же знаешь, что я не чета тебе или Арману... Будь я одна - наверное, я бы справилась с пятерыми. Но в следующий раз их может быть десять... И я больше не могу спокойно гулять по улицам, а его просто могут убить, после чего я умру. Поэтому я хочу выяснить, кто стоит за этим. У меня есть план, но в нем точно есть слабые места. и я решила прийти к тебе как кк любительнице тайн. Тем более, что любовь - очень плохой советчик, когда по городу бродит смерть. А твоему ясному уму я всегда верила, ты же знаешь..

- Сколько хорошего я узнаю о себе, дорогая подруга, - засмеялась Элени. Она пребывала в прекрасном распложении духа после сегодняшней выходки с Сантьяго. Он прав - иногда нарушать правила интереснее, чем просто выполнять свою работу. И, безусловно, в этом что-то было. - Поделись своим планом, а я постараюсь тебе помочь.

- Кстати, а где эти бриллианты, которые мне так не понравились? Ты их не носишь? Это хорошо... знаешь, в моих книжках легенд есть много историй про драгоценности с собственной душой, которые душили обладателей или просто приносили несчастье... Ладно. В общем, я запомнила одного из нападавших в лицо. И я тебе ведь сказала, что просто убить их я не могла - но моих способностей хватило только заморочить одному голову, что он просто ошибся и что перед ним совсем не мы, а просто похожие на нас честные граждане. Поэтому я хочу найти того кто все это устроил ... а вот что с ним делать и как разговаривать - пусть решит мой спутник. Он и так на меня будет сердиться, - Эжени говорила сбивчиво, заново переживая всю историю, - А еще я боюсь идти одна - против толпы моих способностей не хватит И...поэтому я решила попросить помочь тебя, - по детски завершила Эжени, продолжая перебирать драгоценности подруги, - Ну вдруг ты захочешь отложить в сторону свои сокровища и пойти со мной прогуляться по тавернам. В крайнем случае ты теперь знаешь где меня искать.


- Одно предложение умопомрачительнее другого! - всплеснула руками Элени. *В кого вы хотите меня превратить? Сначала Сантьяго со своей странной просьбо потом ты...* - завершила она мысленно, тщательно скрывая свой секрет. Затем по-деловому взглянула на подругу. - Почему ты считаешь, что искать их надо в тавернах? Твой спутник - известный политик. Его враги могли элементарно устроить маскарад, чтобы сбить вас со следа.


Эжени закончила инспекцию сокровищ Элени.
- Не думаю, что это был маскарад. Речь, манеры... нет, это были
простые люди, не обученные военные. Что касается таверн и
увеселительных заведений - так пол-Парижа по вечерам можно найти именно там. Странно - да? У них нет денег на хлеб, но последние гроши уйдут на вино. С другой стороны согласна, что искать иголку в стоге сена тоже невозможно. Если бы мы знали, какие именно кабаки пользуются самой дурной репутацией и где именно произносятся речи его политических противников, призывающие к погромам... Может, было бы легче. Я не думаю все-таки, что это были случайные наемники - искали именно нас... К сожалению, у меня все очень плохо со знакомствами в низах, - Она рассмеялась, глядя на недовольно-изумленное лицо Элени, - Нет, нет, я не пытаюсь сейчас сказать, что может у тебя такие знакомства есть или что ты лучше разбираешься в злачных заведениях.

Элени на секунду прикрыла глаза, прогоняя в памяти ночь, когда Сантьяго устроил ей своеобразную увеселительную экскурсию по Парижу. Она помнила каждую мелочь, и особенно - его меткие комментарии о тех или иных злачных заведениях. - Я попробую провести тебя по тавернам. - скромно сказала Элени. - У выхода меня ожидает несколько поклонников - завсегдатаев Театра. Дамаю, они не откажутся оставить нам компанию. Сейчас одинокие женщины на улице вызывают исключительно непристойные мысли. Пойдем.

***

Эжени не первый час искоса наблюдала за Элени, пытаясь найти в ее
поведении или оговорках ответ на неразрешимый вопрос: откуда ее утонченная гордая подруга обладает столь подробной информацией об увеселительных заведениях Парижа?

И даже не просто знает где расположены основные таверны, а
комментирует каждое заведение, между прочим сообщая интересные факты о его истории или отпускает весьма странные и нетипичные для себя замечания. В простой косынке с волосами, перевязанными лентой, Элени все равно смотрелась удивительно инородно в толпе санкюлотов. Хотя... ей ведь даже нравится это приключение. С каких пор Элени любит приключения?

Как бы ни было любопытно наблюдать за переменами в подруге, Эжени мрачно подумала, что втянула ее в заведомо бесполезную авантюру. Наконец, обойдя центральные заведения, они решили переместиться ближе к окраинам.
Этот кабак был особенно грязным и тесным. И даже в компании двух
поклонников Элени здесь было удивительно неудобно. Эжени подумала, что единственный положительный элемент ситуации - что здесь едва ли можно встретить Камиля Демулена или его знакомых. Элени услышала эту мысль и прокомментировала, что она весьма благодарна Эжени, что та не связалась с лидером санкюлотов.
Кстати, о санкюлотах и их лидерах... Эжени дернула Элени за рукав.
- Это он! Вон там, в компании, у окна.

Элени кивнула. *Стой тут*. И направилась к указанному незнакомцу. - Гражданин, у меня для вас есть информация. Она связана с Камилем Демуленом. Пойдемте со мной?

Эжени кинула мысль подруге *Пожалуйста, выведи его из таверны и расскажи...да любую чушь. Я подожду снаружи - он может узнать меня. Если что - меня зовут Мария Бернар*, - с этой мыслью она выскочила из душного помещения и отошла шагов на сто, ожидая Элени.


Под улюлюканье нетрезвых мужчин Элени молча вывела нужного человека на улицу. *Убери смертных* - бросила она короткую мысль Эжени. --- Ну и что ты мне собиралась сказать? - тем временем заинтересовался санкюлот. - Элени улыбнулась. "Уже ничего". Убедившись. что вокруг никого нет, ону впилась в горло смертного. Образы, фамилии, адреса. Он - не главарь. Теперь - избавиться от тела и идти дальше.

- Ты зря так поступила, - заметила Эжени, - От живых толку больше. Ну что - кто же главарь?

- Некий Шарль Меринкур, - сказала Элени. Я выяснила его адрес. Сейчас мы наведаемся к нему и все выясним. - Она брезгливо отряхнула руки. - Ненавижу санкюлотов. Они такие грязные! Кстати, куда ты дела наших сопровождающих? Велела им уйти или они ждут нас неподалеку?

- Я скомандовала им уйти и все забыть, - ответила Эжени, - здесь слишком небезопасно для них, а их разум одурманен тобой и слаб – даже для меня. Элени, пойдем дальше, только прошу тебя, не надо больше никого убивать, - Она взяла подруг за руку, - и мои безумные истории про старинные легенды тут ни причем. Элени, мне снятся страшные сны, а потом кошмары повторяются наяву. Я вижу смерть, которая бродит по улицам. На Новом Мосту она подмигивает мне морщинистым веком старой карги, а возле бульвара Сен-Жермен голосом ребенка просит накормить ее. Я вижу ее гадкий огонек узнавания в глазах санкюлотов, а однажды она шла за мной почти до дома, а я боялась обернуться. Иногда я сплю днем в тайнике старого дома, а она бродит по половицам и ходит кругами вокруг моего убежища, и я больше не могу бывать на кладбищах. Элени, она пришла в Париж и строит здесь свое королевство, это она новая монархия, которая хочет здесь править. И ее никак не отогнать. И когда мой спутник приходит я боюсь, что однажды увижу ее тень в его глазах, но он смотрит на меня – и мои видения отступают. А потом он уходит, я беру перо, от него падает серая тень на бумагу, и все возвращается. Не надо убийств, прошу тебя, не надо смерти. Я боюсь ее, боюсь… Боюсь, что она сильнее любви, и что ее царство поглотит меня и не отпустит больше к нему. Пожалуйста, Элени… А теперь пойдем.

Они шли по направлению к центру. Дом Шарля Меринкур располагался неподалеку от бульвара Тамплиеров.
- Эжени, твои слова не дают мне покоя, - заговорила Элени. - Ты боишься смерти... Но мы же сами смерть! Мы живем смертью и историями, которые забираем вместе с душами этих людей. И еще не придуман способ иного, безболезненного для всех существования людей и бессмертных.

- Я… не знаю….не знаю. Когда я охочусь я стараюсь забыть об этом..или делать это реже. Или терзаю жертвы, оставляя их полумертвыми в беспамятстве с воспоминанием, что их пытались ограбить и ткнули ножом – в такие ночи мне надо поймать не одного-двоих а десятерых, - Эжени пыталась подобрать слова, чтобы убедить Элени, что она еще не сошла с ума, - А потом мой спутник приходит ко мне и говорит, что у меня холодные руки, и не может согреть их. Каждый раз когда я пью их кровь, я слышу их голоса и истории, а потом голос смерти заглушает все и они уходят во тьму, а она смеется. Я не хочу, чтобы она догнала меня, а она пришла в Париж и будет терзать его, пока не обескровит. И она говорит мне, что мы все – проклятые и служим ей, а я убегаю… Пожалуйста, когда мы придем к этому смертному – дай мне попробовать поговорить с ним, а сама попытайся прочесть его мысли. Я хочу прекратить хоть часть безумия в этом городе – но не кровавым пиршеством, а как-то иначе.

Элени пожала плечами. - Как скажешь. Не скрою, мне трудно тебя понять. Я иначе отношусь к тому, что мы называем жизнью. Их души - это истории. Хочешь, я расскажу тебе секрет, который никогда и никому не говорила? Я решила стать писателем. Ты пишешь пьесы, а мое призвание - это короткие истории. Я собираю их, у меня их уже много накопилось. Но мой час еще не скоро. Я живу театром, и пока мне это интересно, не отступлюсь ни на шаг. А потом... Потом я обязательно напишу книгу. И, наверное, прославлюсь. Знаешь, чем я занимаюсь лунными ночами, когда на улицах особенно светло? Я заглядываю в окна людей, за которыми наблюдаю на протяжении многих лет. Кто-то из них несчастлив, купаясь в роскоши - да-да, в Париже такие еще остались. Кто-то счастлив в бедности. Кто-то совершает преступления и кормится чужими страданиями. А кто-то просто влачит жалкое существование, ни на что не обращая внимания, и ничего не желая. Таких я особенно люблю - я пытаюсь понять, в какие моменты они становятся мертвецами... - Элени подмигнула. - Откровенность за откровенность.

- Элени, это же здорово, - Эжени забежала вперед, чтобы взглянуть Элени в глаза, - Я всегда-всегда верила, что ты на самом деле не ледяная, и что в тебе скрыт огромный мир! Позовешь меня, когда представишь книгу публике? Через сколько веков бы это ни случилось? И…тебе ведь тоже интересны люди, просто не так как мне. Мне нравится растворяться среди них, а тебе – быть просто случайным гостем, чтобы оценить комнату, не заходя в нее и унести в памяти больше, чем даже хранит хозяин. И видишь – я не прошу тебя взять меня с собой смотреть в окна, потому что это твое и только твое. Таким не делятся, потому что иначе ты уже будешь не ты. И ты ведь тоже живая на самом деле, и тоже бережешь истории от смерти, не давая им умолкнуть… но вернемся к нашем истории. Мы почти пришли. Позволишь мне начать разговор? И что именно ты уловила в мыслях нашей несчастной жертвы?

- Я уловила, что этот Меринкур пришел к нему и велел собрать пятерых людей, которые за вознаграждение поймают на улице Камиля Демулена и его любовницу - актрису. Любовницу сказано было напугать, но не производить с ней никаких... ну, ты меня понимаешь... А Камиля побить, в идеале - сломать ему правую руку. Ну, или пальцы. Но не убивать. Вот, собственно, и все. Сам Меринкур на избиении не присутствовал. Пойдем. Я подержу его, а ты сделаешь с ним, что хочешь. - Элени вошла в дом первой. Дверь была не заперта. Почувствовав неладное. Элени бросилась вперед и склонилась над лежащим в комнате человеком. Затем подняла голову. - Эжени, мы опоздали. Он мертв.

Эжени закрыла глаза на секунду, после чего зашла в комнату.

- Вот видишь, она бежит теперь впереди меня, а потом снова станет догонять. И нам надо ее опередить теперь, Элени. Давай посмотрим его бумаги… что-то ведь должно было остаться даже после такого человека. Посмотри на столе, а я… ох…в карманах, - Эжени начала обыскивать труп и посмотрела на Элени, - Да, я боюсь смерти. Но если они хотели причинить зло Камилю Демулену – это гораздо страшнее. И я буду храброй, не думай. И не буду сегодня бежать от нее. Пусть она меня боится!

Элени присела рядом с трупом и, сморщив нос, начала обшаривать его карманы. Затем, вскрикнув, бросилась к камину. - Еще дымится. Тот, что побывал тут до нас, позаботился о том, чтобы ничего не осталось... Пойдем, Эжени. Мы найдем их. Теперь мы знаем, что должны действовать расторопнее.

- Угли еще теплые, смотри… - Эжени с тревогой посмотрела на Элени, - Это ведь может значить, что кто-то понял, что мы взяли их след? Да, пошли отсюда… Нам стоит подумать, кто мог видеть нас или догадаться, что кто-то не оставит это дело так просто. Но не стоит искать заговорщиков в своем кругу, никогда. Это ведь она, костлявая старуха, хочет, чтоб мы смотрели друг на друга и видели только ее тень, а не наши глаза. Тогда она получит нас в вечное рабство, а так нельзя. Поэтому я провожу тебя до Театра, а потом вернусь к себе домой и разожгу свой камин, и возьму перо, чтобы закончить новую пьесу, которая может предупредить людей… А потом буду смотреть на пламя и ждать его. И видеть в пламени только любовь и никакой смертной тени. Тогда разгадки придут сами собой… ведь если кто-то понял, что мы ищем их – мы можем тоже их поймать, правильно?

[Eleni]

Февраль 1794 года

Париж

Люсиль Демулен, Максимильян Робеспьер

Люсиль Демулен передала накидку служанке, которая, сухо кивнув, удалилась, преисполненная достоинства. Надо же, какие у Робеспьеров удивительные слуги – ну просто ужасные зануды! И откуда такие берутся? Хотя, они, наверное, гордятся тем, что служат у одного из главных политиков страны… Люсиль пристально оглядела себя в зеркале и поправила волосы, которые смялись под чепцом. Максимильян все-таки мужчина, хоть и строит из себя непонятно кого. Утренний рассказ Камиля поверг Люсиль в ужас. Все эти избиения и погромы… Ужасно. На улицах и так небезопасно, еще не хватало, чтобы политиков убивали свои же! Приняв твердое решение разобраться в отношениях Камиля и Максимильяна, Люсиль в полдень отправилась в дому Дюпле, где получила информацию, что Неподкупный временно живет у сестры. Тепреь она стояла в прихожей, оглядывая небогатое, но уютное жилище самого добродетельного семейства Парижа.

«Гражданин Робеспьер ждет вас»

Прекрасно. Улыбнувшись, Люсиль переступила порог гостиной и весело произнесла.

- Добрый день, Максимильян. Принимаешь гостей?

- Добрый день, Люсиль, - улыбнулся Робеспьер. Признаться честно, это визит был для него неожиданностью, но все же это внесло некоторое разнообразие в вечную возню с бесконечными бумагами. - Присаживайся у камина, я сейчас распоряжусь подать кофе.

Люсиль с удовольствием расположилась у камина и защебетала.
- Как ты себя чувствуешь, Максимильян? А я только сегодня вернулась из провинции – уезжала погостить к двоюродной сестре вместе с Горацием. В Париже сейчас неспокойно. Камиль поведал мне о том, что тут происходит, и я до глубины души потрясена. У меня нет слов! Элеонора так переживает, что даже не стала мне ничего рассказывать, а я не стала расспрашивать. Тебе, наверное, тоже неприятно говорить об этом… А у вас тут уютно, Шарлотта, вижу, чудесно обставила квартиру…

- Спасибо за теплые слова, Люсиль. Сейчас не самые лучшие времена, это верно, но будем прилагать все усилия для того, чтобы прекратить эти чудовищные нападения.  В провинции, насколько я знаю, немного спокойнее, но в случае проишествия помощи приходится ждать очень долго. Рад, что вы удачно добрались. И рад за Камиля. Думаю, что он сейчас как никогда нуждается в твоей поддержке.

- Максимильян, - взгляд Люсиль посерьезнел. - Я очень переживаю из-за ваших разногласий. Ты друг нашей семьи, я знаю тебя почти столько же, сколько знаю Камиля. Мне бы очень хотелось, чтобы вы забыли обо всем, что было между вами плохого и попытались поговорить. Прошу тебя, Максимильян, выслушай меня. Вы вместе начинали революцию, вам всем сейчас нужно держаться вместе. Тебе, Камилю, Жоржу и остальным. Камиль вспыльчив, но, уверена, что и ты можешь сказать что-то неприятное другу, если рассердишься. Мне бы хотелось пригласить тебя и Элеонору на праздничный ужин по случаю моего возвращения. Будем только мы четверо. Придешь?

- Я все это понимаю, но очень сомневаюсь, что понимает и Камиль, - нахмурился Робеспьер. - Признаться честно, у меня свой взгляд на эту печатную войну с Эбером и на статьи в "Кордельере" в частности. Но не будем о политике. Я принимаю твое приглашение, так как не хочу, чтобы эти недоразумения продолжались. Что же касается Элеоноры, то между нами произошла размолвка и теперь я не знаю, насколько это повлияет на твое решение видеть нас на праздничном ужине.

- Какой ужас, почему? - воскликнула Люсиль. И смутилась, - Прости, я спросила, не подумав. Что ты, разве это может повлиять на мое приглашение? Приходи один... или... с братом и сестрой?

- Если у них нет планов на сегодняшний вечер, - ответил Робеспьер. - Твое приглашение было все же немного неожиданным. И... надеюсь, ты позволишь мне оставить без ответа первый вопрос?

- Да, конечно, - заулыбалась Люсиль, радуясь, что бестактно заданный вопрос решился сам собой. - Максимильян, я хотела обсудить с тобой еще кое-что. Ты лучше меня знаешь обстановку в в Париже, а я привыкла прислушиваться к твоим мудрым советам. Ты, наверное, знаешь, что кто-то объявил охоту на Камиля. Ему не дают прохода. Мне стоило огромных трудов добиться от него хоть нескольких слов, но я представляю, сколько он еще скрывает. Скажи, как ты думаешь, кто может подсылать к нему людей? Самое страшное, что они пытаются запугивать его, намекая на то. что причинят вред мне. Собственно, с этого и начался наш с ним неприятный разговор. Он страшно боится за меня и сына, просил не ходить по улицам без сопровождения. Все так ужасно?

- Кто-то объявил охоту не только на него, - неохотно сказал Робеспьер. - Я не знаю, кто это может быть. Не стану скрывать, что  статьи в "Кордельере" становятся слишком дерзкими, если критиковать правительство так, как это делает Камиль, несложно предположить, что рано или поздно это вызовет какую-то реакцию. Терпение, знаешь ли, не безгранично... А в "Кордельере" печатаются вещи, которые задевают того же Эбера, к примеру, если оставить в покое правительство. Я слышал, что нападали санкюлоты... Не так сложно добавить два и два, хотя  у меня нет причин возводить на кого-либо серьезные подозрения. Что же касается охраны... Из-за этого могут пойти ненужные слухи. К такому явлению как личная охрана с некоторых пор стали относиться насторожено и кто знает к чему это приведет. Я бы не советовал тебе выходить вечером и будет лучше, если ты не будешь выходить одна. Камиль прав.

- Спасибо за поддержку, Максимильян, - с чувством сказала Люсиль. Ну, мне пора. Не буду тебя больше отвлекать. Государственные дела прежде всего. Я напишу о дате ужина. Приходи, пожалуйста! Обещаю вкусный ужин.

Распрощавшись с Робеспьером, Люсиль вышла на холодную улицу и побрела к дому. Нужно записать в дневние каждое слово Максимильяна, проанализировать и решить, причастен ли он к этой отвратительной травле. Правда, что-то подсказывало Люсиль, что она пошла по неверному пути, и старый школьный друг Камиля нипричем. Что ж, если даже ее поход окончится простым семейным ужином, может, из этого выйдет толк? Вдруг и правда помирятся? Нужно будет навестить супругу гражданина Эбера и побеседовать с ней об уличных происшествиях. Вдруг, она что-то знает?

[Eleni]

Февраль 1794 года

Дом Леба

Анриетта Леба

Анриетта сидела перед мольбертом и созерцала чистый холст. Это будет первая картина, нарисованная в Париже. Осталось лишь придумать, что на ней будет. Что-то ассоциирующееся с этим городом и что-то важное.
Девушка прикрыла глаза. Париж... каменные мостовые и серые в это время года дома, создающие лабиринт улиц. "Нет, это мрачно", - решила она про себя, - "но в это время года все тоскливое. Добавить солнечный свет? Все равно получится грустная картина..."
Еще некоторое время подумав, она решила начать с набережной Сены.

Анриетта с улыбкой вспомнила вчерашний вечер, проведенный с Сен-Жюстом. Она показывала ему свои рисунки, те, которые считала лучшими и достойными того, чтобы он их видел.
"Красивая роза", - он взял в руки листок и задумчиво провел пальцем по контуру. Цветок был нарисован чернилами.
Тогда она улыбнулась и поблагодарила его. Вскоре он ушел, а девушка еще посидела перед окном, с рисунком на коленях и вглядывалась в темноту за стеклом.

Но, как только грифель коснулся белой поверхности, у девушки появилась новая идея, показавшаяся восхитительной. Нарисовать портрет любимого. И тогда она сможет видеть его каждый день. Она радостно улыбнулась и принялась за работу.

Контур лица, затем - детали... волосы... шейный платок, жилет, рубашка... Уточнить все линии и взять в руки краски...
Через пять часов усердной работы с холста на девушку смотрел Сен-Жюст.

Анриетта вздохнула и поднялась. Результат ее очень радовал, но теперь ей не хотелось оставлять это только себе.

Она заглянула в гостиную - брат курил сигару. Взглянул на ее руки, запачканные краской и удовлетворенно кивнул, мол, давно бы так. Девушка робко улыбнулась и смущенно произнесла:
- Филипп, ты мог бы как-нибудь пригласить гражданина Сен-Жюста на ужин?
Брат улыбнулся:
- Посмотрим, что можно сделать.

[Eleni]

Февраль 1794 года

Париж

Дом Бьянки, потом - таверна "Три мушкета"

Сен-Жюст, Сантьяго Бьянка

Сен-Жюст спрыгнул с лошади и несколько секунд тупо смотрел на знакомый маленький особняк. Когда-то он гордился тем, что сам выследил, где живет таинственный Жан Клери, он же – подозрительная синьора Элеонора Сольдерини. Совсем недавно в этом доме он вырвал из нее обещание и успокоился, убедившись, что она не так далека, какой хочет показаться. Она дала ясно понять, что даже не думает заанчивать эту историю. Но теперь этот дом выглядел мертвым. Сен-Жюст вошел в незапертую дверь и несколько минут бродил, разглядывая опустевшие комнаты. Она не забрала с собой ничего, кроме нескольких безделушек и старинных миниатюр. Точнее, нет. Вместе с ней уехали ее платья. «Черт бы тебя побрал, Клери, ты обманула меня!» - сквозь зубы проговорил Сен-Жюст и изо всех сил пнул ногой валявшуюся на полу старинную вазу. Звук разбившегося стекла прокатился по дому. Вот и все. Больше ничего не осталось. Сен-Жюст двинулся к выходу. Его внимание привлек рисунок углем. Три мушкета. Что-то знакомое. Так называлась таверна, в которой любил просиживать ночи Сантьяго. Может быть, это – разгадка тайны? Через минуту он уже несся галопом обратно в Париж.

***

Сантьяго сидел в любимой таверне, развлекаясь карточной игрой. В принципе, у него была шальная мысль предложить составить себе компанию Элени Дюваль, но чувство некоторой признательности удержало его от такого шага. Пожалуй, лучше в кои веки пригласить ее на прогулку в какой-нибудь сад Люксембург и весь вечер вести себя учтиво, как и полагается примерному поклоннику. Тогда она точно решит, что он издевается и будет еще веселее. Игра шла своим чередом, но продолжать не хотелось. Идея Клуба Троих захватила его, как когда-то идея бессмертия, которая сейчас была ему так противна. Игра, в которой ставка чуть выше, чем жизнь – гораздо интереснее самой жизни. Сантьяго бросил карты и пересел к окну, после чего достал из кармана  новые золотые кости и начал по старой привычке подбрасывать их и ловить в воздухе, не глядя и пытаясь вычислить выпавшую комбинацию по количеству переворотов кубика в воздухе.К нему за столик кто-то подсел. Не поднимая головы, Сантьяго улыбнулся:- Единственная женщина в этом городе, которую можно смело звать в кабак. Ну здравствуй, старая сообщница. А пить для женщины – это просто отвратительная привычка. Поэтому вина не предлагаю, - он подмигнул Клери.

- Ах, Сантьяго, когда-то я могла бы стать для тебя прекрасной собутыльницей, - засмеялась Бьянка и присела напротив. - У меня была нелегкая жизнь. Однажды я всерьез испугалась, отметив, что не ложусь спать, не выпив несколько бокалов вина. В моем доме всегда крутились гости, а я, вынужденная быть вечной королевой бала, следила за ними для одного человека. И убивала тех, на кого мне указывали. А потом в моей жизни появился таинственный художник, который заполучил мое сердце, написав мой портрет... А ты, Сантьяго? Кто тебя отучил от романтики?

- Вот поэтому я и говорю, что пить женщинам вредно, - назидательно ответил Сантьяго, - Что до твоего вопроса... Видимо, на этой неделе женщины сговорились расспрашивать меня о моей нелегкой судьбе. Видимо, я настолько близок к краю пропасти, что у вас появляется желание согреть мое сердце и спасти... Какая гадость, тебе это не идет. Я просто никогда не был романтиком. Когда я смотрю на зимние ветки деревьев, я думаю о ветках деревьев или о далеких городах, где идет снег и где я хочу побывать. И никаких терзаний. А если мне становится страшно – я пью вино и играю в кости, после чего их стук подсказывает мне решение. А лить слезы в батистовые платки и рассказывать трогательные истории, которые вы видите в зимних узорах  – это по вашей части. Впрочем, не по твоей – поэтому за тебя, - Сантьяго шутливо отсалютовал Бьянке бокалом.

- Ты меня за кого-то принимаешь, - обиделась Бьянка. - Где ты усмотрел во мне желание лить слезы в батистовые платки? Никто и никогда не видел моих слез. Когда мне страшно или плохо, я ухожу. А твое отношение к жизни мне интересно. Поэтому и спросила.

- А я не знаю, за кого ты меня принимаешь, если считаешь, что я тебя за такую принимаю,  - рассмеялся Сантьяго. Ну что – наши отношения дошли до стадии первой ссоры. Предлагаю на констатации этого факта закончить эту стадию и перейти к следующей. Что касается моего отношения к жизни, то я тебе его вполне определенно изложил. Клери, мне нравится показывать мое отношение к жизни действием или бездействием. Мысли –это еще не отношение, потому что только поступки придают ситуации завершенность. А игра –это непрерывное действие, точнее набор действий между который будут и мысли, и чувства, и все что пожелаешь. Ну что – дав серьезное пояснение, я загладил свою вину или бросишь меня прямо здесь?

- Вы прощены, синьор Люциани, - Бьянка легко щелкнула по его бокалу. - Скрепим наш союз? Я хочу, чтобы ты научил меня одному из своих карточных секретов. Как ты знаешь, я веду не праведный для бессмертной образ жизни - живу среди людей и стараюсь не пользоваться без необходимости своими способностями. Так интереснее.

- Лукавишь, потому что ты не обижалась. Будь я Элени Дюваль, я бы сейчас порадовал тебя очаровательной гримасой, но на то я и не Элени Дюваль, - примирительно заметил Сантьяго, - А главному своему фокусу я тебя уже научил когда-то. Всегда носи свою судьбу в рукаве и в нужный момент выкладывай на стол. А теперь твоя очередь! Научи меня тому способу, которым ты убивала когда-то. Просто для коллекции хочу приобрести что-то изящное. Или  плохие воспоминания, и я наконец-то зарвался?

- О, Сантьяго, ты доставляешь мне истинное удовольствие этой просьбой! - обрадовалась Бьянка. - Как правило, я убивала при помощи ядов. У меня была огромная коллекция украшений с маленькими тайничками, где всегда хранилось что-то для моих гостей. Но я позволяла себе проявлять инициативу и сама выбирала смерть для каждого приговореного. Те, кто мне нравился, умирали у себя дома во сне. А отвратительные зарвавшиеся свиньи часами корчились в предсмертных судорогах спустя несколько дней после того, как отведают мое вино. Тогда я верила в то, что человек способен изменить свою судьбу и с удовольствием играла свою роль. Теперь я знаю, что это было иллюзией. Я подарю тебе что-нибудь из своей коллекции, хочешь?

- О, вот эта романтика – по мне, - загорелся Сантьяго, - С радостью приму залог Вашей гибельной любви, прекрасная сеньора! Ну – за залог! И кстати за Клуб Троих – черт возьми, пора продолжать игру.

Сен-Жюст погасил раздражение, наблюдая за тем, как Клери и Сантьяго мирно пьянствуют, перебирая карты. Точнее, пьянствовал Сантьяго, а Клери слушала его речи, не скрывая интереса. Провоцирует и испытывает. Не дождетесь. Он подсел за их столик, заказав бутылку вина.

- Ты решила сменить место жительства, Клери?

- Антуан, прости, не успела тебя предупредить, - бросила на него невинный взгляд Бьянка. – Ты сам предупреждал меня о том, что мной заинтересовался Комитет. Одного из них я отвадила, но решила не играть с огнем. В ближайшее время я приглашу вас в свой новый дом. Правда, он будет не таким красивым и уютным. Зато в Париже. Мы теперь – Клуб, и нам стоит жить поблизости друг от друга. Вдруг кто-то захочет поговорить и пожаловаться на печальную участь? – она подмигнула Сантьяго.

- Милая Клери, я думаю, что как только ТЫ захочешь поговорить и ТЫ захочешь пожаловаться на свою печальную участь – мы оба к твоим услугам, - нашелся Сантьяго, - Сен-Жюст, Вы ведь не откажете даме в ее тонко завуалированной просьбе? Слушайте, Вы мрачнее тучи. Если Вы ревнуете – давайте уже стреляться, после чего оставшийся в живых прольет над трупом слезы и поклянется в вечной дружбе.

- Стреляться с вами? Что вы, Сантьяго, наши жизни нам больше не принадлежат. Вы незаменимы, где я найду еще одного игрока? Да и Клери не переживет такой потери, - улыбнулся Сен-Жюст, наливая вино.

- Парижу повезло, что я не ревнива, - заметла Бьянка. - Иначе мне пришлось бы переубивать половину женского населения. Сегодня мы как раз говорили об отравлениях...

- Клери, не надо. Половина женского населения Парижа мне еще дорога! – в ужасе воскликнул Сантьяго, - А Вам, Сен-Жюст, я предлагаю другую половину, по-братски, - Он чокнулся с Сен-Жюстом, - Ну так что – играем? Или продолжим о ядах и обсудим, как лучше убивать врагов – быстро или медленно и грустно?

Сен-Жюст молча поставил свою шляпу на стол.

- Предыдущие записки я сожгла, - заговорила Бьянка. - Поэтому предлагаю написать новые. У меня все готово. Перо, чернильница и бумага.

Сантьяго быстро что-то написал и первым кинул записку в шляпу.- Не волнуйтесь, это не про женскую половину населения Парижа, - пояснил он, - А за кровожадные намерения тянуть записку будешь ты, - Он протянул Бьянке кубик

Бьянка кивнула и опустила руку в шляпу. "Завтра, ровно в 22.00 подойти к зданию Конвента. В течение двух дней познакомиться с человеком, который выйдет седьмым по счету, и поужинать с ним в его доме без свидетелей. Не забыть принести доказательство. Сен-Жюст". - Бьянка подняла глаза. - Браво, Антуан. Самое интересное, что мы не знаем, кто будет этим седьмым. Остается надеяться, что не Робеспьер. С твоим соратником я бы и пяти минут наедине не провела.

Сен-Жюст рассмеялся. - А вот об этом я не подумал. Остается надеяться, что Максимильяна отвлекут честные монтаньяры. Иначе я не завидую вам обоим. Теперь, когда мы определились с заданиями, предлагаю сразиться в кости. И выпить за успех Клери. Ей предстоит интересная задачка.

[Odin]

Февраль, 1794

Париж.

Сен-Жюст, Робеспьер.


На улице Сент – Флорантен было немноголюдно. Больше всего Сен-Жюсту хотелось пойти домой и лечь спать. Без Максимильяна в Конвенте было трудно – отслеживать все происходящие там процессы, наблюдать за депутатами и потенциальными соперниками. Плюс Дантон. Он вернулся, как они и хотели, и снова гремел на заседаниях. А еще сегодня к нему подошел Филипп Леба со странным предложением прийти к ним завтра на ужин. С Филиппом они прекрасно ладили во время миссий в армию, но близко не дружили…

Сен-Жюст поприветствовал Шарлотту и вошел в дом. Там было тепло и пахло хлебом. «Надеюсь, покормят», - подумал Сен-Жюст и проследовал в комнату Робеспьера.

- Заходи, Антуан. - Робеспьер собрал бумаги в папку. На сегодня все. Немного раздражало то, что ряд довольно важных вопросов нельзя решить, не поговорив с людьми, а общаться с мелкими чиновниками не очень хотелось. Все равно никогда не доложат так, как обстоит все на самом деле, а каждый считает своим долгом приврать... притом в свою пользу. Он бросил быстрый взгляд на соратника, желая убедиться, что ничего серьезного не произошло, но лицо Сен-Жюста было непроницаемым. Правильно. Хотя можно предположить, что он и голоден, замерз и устал. Робеспьер вышел из комнаты, а когда вернулся, переговорив с сестрой, Антуан уже устроился в кресле у камина. Он занял соседнее. - Ужин будет через пятнадцать минут. Пока что рассказывай.

- Ужин? Это было бы очень кстати, - улыбнулся Сен-Жюст. - Сегодня не было времени поесть. Много событий. И много поводов для размышлений. С чего начать, Максимильян? С Дантона, Колло или Барера?

- С Барера, с Дантона, с Колло, - перечислил Робеспьер.

- Итак, Барер, - охотно заговорил Сен-Жюст. - Сегодня он снова заговорил на заседании Комитета. Поднял вопрос об Эбере. Рассказал о том, что его пытались ограбить на улице, высказался о беспорядках, творимых санкюлотами и выдвинул предложение поручить гражданину Эберу усмирить этих честных разбушевавшихся граждан, таким образом, проверив, насколько велико его влияние. Что интересно - он отметил, что Эбер полюбил отсиживаться дома.

- И что Эбер?

- Эбер не присутствует на заседаниях Комитета, - пожал плечами Сен-Жюст. - Барер выдвинул этот вопрос для обсуждения, и его многие поддержали. Похоже, ситуация с санкюлотами никого не оставляет равнодушным.

- Я имел в виду то, как Эбер вел себя в Конвенте, - задумчиво сказал Робеспьер. - В последнее время он не высказывается, насколько я знаю. Более того, ничего не ответил на выпад Камиля насчет того, что санкюлотов кто-то хорошо организовал. Хотя, источником последней сплетни является Огюстен, а он склонен преувеличивать.

- Камиль говорит не только об этом, - заметил Сен-Жюст. - Он вообще очень много говорит. Иногда мне хочется отправить его пожить в провинцию, чтобы остудить пыл... Что касается Эбера, то он молчит. Сегодня - то же самое. Молчание и перешептывание с Моморо.

- Если о Барере все, расскажи о Дантоне. Что же касается Эбера, меня немного настораживает его молчание. Но может быть, он просто осторожен...

- По-моему, он страшно напуган, - усмехнулся Сен-Жюст. - И боится сделать лишнее движение. Говорят, у них с Шометтом тоже не все просто. Тепреь о Дантоне. Вчера я стал свидетелем его ссоры с Колло. Не знаю, с чего начался их разговор, но Колло был выброшен мощной рукой нашего трибуна с криками "Да ты забываешься!" и руганью. Там же находился и Камиль. Последняя реплика Колло была о том, что Дантон собирается кому-то "отсыпать". Было ли это неудавшейся попыткой примирения или наоборот, провокацией? На чьей стороне играет Колло? В последнее время он крутится вокруг Кутона, и мне хотелось бы знать, что все это значит.

- Думаю, что это была именно провокация, хотя и сложно судить. На чьей стороне играет Колло - тоже сложный вопрос. По-моему пока что ни на чьей, иначе давно бы высказался в защиту той или иной партии. С Кутоном, насколько я знаю, они решали вопрос о секциях, но не очень продвинулись пока что, - Робеспьер прервался, так как в комнату вошла служанка с подносом в руках. Когда женщина накрыла на стол и вышла, он продолжил: - Не нравится мне эта провокация. Думаю, что нам нужно переговорить с Дантоном и чем скорее - тем лучше. И желательно сделать это не в Конвенте.

Сен-Жюст бросил взгляд на дымящуюся тарелку. - Тайная беседа с Дантоном? Неплохо. Я готов сопровождать тебя. Но лучше будет, если Дантон не узнает о том, что я посвящен в факт вашей беседы. Он слишком высокого мнения о себе и, скорее всего считает, что государственные дела должны решаться исключительно на высшем уровне.

- Тогда ты будешь сопровождать меня, а дальше - по обстоятельствам, - сказал Робеспьер. - А теперь ужинай.

***

Неподалеку от церкви Магдалины наблюдалось оживление. Робеспьер замедлил шаг и оглянулся на Сен-Жюста: вспоминая последние события, не очень хотелось оказаться в центре внимания толпы, состоявшей преимущественно из санкюлотов. А в небольшой кофейне, между тем, происходило что-то действительно интересное... Насколько позволял слабый свет фонарей можно было увидеть, что в помещение входят как оборванцы, так и вполне респектабельные граждане. Обойти это место? Принять решение помешал подбежавший к ним мужчина:

- Граждане, граждане, поторопитесь! Уже почти все собрались! А сейчас и Любовник придет. - Робеспьер молча кивнул, хотя в ответ на странное замечание больше всего хотелось спросить "Чей?"

В помещении было душно, темно и жутко накурено. А еще там было очень много людей. Им пришлось стать у стены, так как все лавки и стулья уже были заняты теми, кто пришел раньше. Интересно, с кем их перепутали? Да и перепутали ли? Странно, никогда не замечал за собой склонности к авантюрам... Но вот шум стих и на перевернутый ящик, служивший чем-то вроде трибуны, взобрался довольно высокий мужчина в одежде санкюлота. Но что-то подсказывало, что санкюлотом он не был. Жаль, что не представляется возможным рассмотреть его лицо... Впрочем, это не столь важно. Мужчина заговорил:

- Граждане! Друзья! Все, что мы хотели сказать, мы сказали на предыдущих собраниях. Теперь настало время действовать и действовать решительно. Спасение может быть только в одном: наша партия должна восторжествовать, тогда же восторжествует и справедливость!

Его слова были встречены одобрительным шумом.

- Настало время нового 31 мая, вы все это знаете. Комитет Общественного Спасения ничего не может сделать нам, так как там заседают люди, уже выжатые Революцией и отработавшие свое отнюдь не на благо отечества. Наша цель - очистить Конвент или распустить его, полностью подчинив Коммуне и военному министерству. Настало время мобилизовать армию и перебить находящихся в тюрьмах подозрительных. Те, кто называют себя патриотами, должны ответить за кровь тех, чью кровь пролили! Я приветствую это начинание, так как настало время сорвать маску с изменников.

Сен-Жюст оглядывал собравшихся, стараясь запомнить их лица. Волею случая они оказались среди заговорщиков. Главное, вовремя покинуть это место незамеченными - второй раз им вряд ли удастся выкрутиться.

- Ты знаешь этого человека, Максимильян? - тихо спросил он Робеспьера на ухо, краем глаза наблюдая за происходящим.

- Тихо! - прошипел Робеспьер, ткнув соратника локтем в бок. - Мы теснимся здесь, как сельди в бочке, осталось только прокричать наши имена и все закончится быстрее, чем ты думаешь. Нет, я его не знаю. И советую тебе особенно не рассматривать их, лучше слушай.

Тем временем раздались крики: "Да здравствует Коммуна!" На трибуну поднялся еще один человек.

- Граждане, полностью поддерживаю гражданина Люмьера! Более того! Я требую назначить дату! Нам пора прекратить беспредел и безобразия, которые творят комитетчики! Истинных патриотов убивают без зазрения совести, а мы молча смотрим на это! Дантон и Робеспьер должны быть свергнуты! Смерть тиранам и диктаторам! Пора прекратить беспорядки и дать власть народу!

Робеспьер прислонился к стене, с трудом подавив приступ паники и желание немедленно уйти отсюда. Нельзя. Не сейчас. При последних словах оратора поднялся шум и крики, так что кому-то пришлось выстрелить в воздух, чтобы успокоить толпу.

- Граждане! Мало кто из вас знает, что сейчас среди нас находится предатель. Тот, кто не должен здесь находиться. Тот, кто выслушав все, что мы говорим здесь сейчас, пойдет прямиком в Комитет и доложит обо всем! Я... -- Рев разъяренных людей заглушил последние слова, но их намерения были и так ясны.

Уловив движение в толпе, Сен-Жюст обернулся. Низкорослый мужчина, одетый, как санкюлот, уверенно пробирался к выходу, стараясь остаться незамеченным. Сейчас или никогда. "Держи предателя!" крикнул Сен-Жюст, и, растолкав людей, схватил убегающего за шиворот. Поднялась паника. Внимание заговорщиков переключилось на несчастного, которого стали буквально рвать на части. Воспользовавшись ситуацией, Сен-Жюст потащил Робеспьера к выходу и вытолкнул на улицу.

- Придется пробежаться, Максимильян. С этой толпой мы точно не договоримся.

- Побежим - привлечем внимание, - спокойно сказал Робеспьер. - Перейдем на другую сторону, она хуже освещена.

- Не так выразился, - усмехнулся Сен-Жюст. Некоторое время они молча шли, удаляясь от места событий. Наконец, Сен-Жюст остановился. - Я в ярости, Максимильян.

- А мне страшно. Почему-то теперь. Но мы собирались к Дантону, а идем в противоположную сторону.

- Все зашло слишком далеко, Максимильян, - глухо сказал Сен-Жюст. - Мы не можем спокойно передвигаться по городу. Не можем, потому что враги - повсюду. И это - не преувеличение. Когда-то меня упрекали в том, что я слишком много времени провожу в тавернах. Теперь я вижу, что допустил серьезный промах, перестав выходить на улицу без необходимости. Мы просиживаем целые дни в Конвенте и полностью потеряли связь с реальностью. И мне некого в этом винить. Только себя. Я прекрасно знаю, что происходит в армии, но не вижу, что творится у нас под носом. Париж больше не принадлежит нам так, как принадлежал еще несколько месяцев назад. Кордельеров нужно обезглавить. И если мы не сделаем этого в течение двух недель, я не знаю, что тут будет происходить.

- Ты прав. Именно поэтому мы сейчас пойдем к Дантону, - Робеспьер указал в том направлении, где на перекрестке возвышался дом с башенками. - А пока мы будем говорить с ним, ты... Послушай, у меня зрительный обман или тот человек в высокой шляпе уже мелькал, когда мы обошли церковь? Я боялся, что нас станут преследовать, поэтому и обратил внимание...

- Да, я слежу за ним. Мне хотелось бы застрелить его, но, боюсь, нам интереснее было бы побеседовать с ним. Правда, если я его спугну, он предупредит своих.

- Значит, мы продолжим гулять. Мы не должны вести его туда, куда направляемся. Возможно, у меня паранойя, но теперь мне кажется, что кому-то очень выгодно, чтобы к Дантону мы сегодня не попали. Но и гулять слишком долго в такой холод невозможно, - Робеспьер задумался. - Можно зайти в кофейню, для разнообразия в приличную, но это не гарантия, что люди не сменятся. Думай, Антуан. Ты лучше меня знаешь местные подворотни... Но если я правильно помню, у дома, где жил Марат есть внутренний дворик, там еще колодец и лестница... Мы можем свернуть туда и подождать, что будет


- А ты становишься стратегом, - задумчиво проговорил Сен-Жюст. - Пойдем. Эти места я знаю, как свои пять пальцев. - Они завернули в подворотню за два дома до бывшей редакции "Друга народа". Вскоре послышались шаги. Двое или трое приглушенно разговаривали. Сен-Жюст молча протянул Робеспьеру один из заряженных пистолетов.

Робеспьер жестом отказался и вытащил из-за пояса свой пистолет. По крайней мере к этому он уже привык. Дикость какая-то, если задуматься. Как мало, оказывается, нужно человеку для того, чтобы окончательно озвереть. Скажи ему кто-нибудь, что это будет происходить на самом деле еще месяца два назад - отмахнулся бы. А сейчас... А сейчас внимание сосредоточено на тех, кто сейчас должен показаться в арочном проеме. Как в дурном сне. Только тумана не хватает для полного сходства с кошмаром. Как только под портиком послышались шаги он приложил все усилия, чтобы не поддаться порыву и не спрятаться в замеченной ранее нише. Нельзя. В случае нападения некуда будет уйти. Но со своего места он не мог видеть все ли зашли во дворик и сколько их вообще, единственный фонарь у двери светил слишком тускло, но это и к лучшему.

- Твоя задача - держать одного из них под прицелом в случае чего, - прошептал Сен-Жюст. Черт знает что такое. Робеспьер - последний, с кем он предполагал гоняться за вооруженными заговорщиками. Когда троица показалась из-за угла, Сен-Жюст стремительно выскочил, ударил прикладом по голове одного из мужчин, выстрелил в упор второго и, схватив за шиворот третьего, прижал его к стене, приставив к шее пистолет. - Тихо, - прошипел он ему на ухо. - Имя.

Робеспьер, между тем, подошел к оглушенному человеку, проверил пульс и убедившись, что тот пробудет без сознания еще по крайней мере минут пять точно, повернулся к распростертому на земле телу. Проверять жив ли он не имело смысла - широко раскрытые глаза были уже глазами мертвеца. В карманах у покойного не нашлось ничего любопытного, за исключением суммы в пятьсот ливров. Интересно, это что, цена за их головы? Второй все еще не подавал признаков жизни и обыск дал более интересные результаты: тоже пятьсот ливров, сложенный вчетветро лист бумаги, нож и часы. Деньги его не интересовали, а вот нож и письмо он забрал. Да и часы пригодятся - на них могло быть выгравировано имя.
.
- Какое имя, гражданин, что вы себе... - от резкой боли перехватило дыхание, никогда не думал, что удар под кадык - это так больно. - Монье... Сезар...

- Вы пойдете с нами прямо сейчас, Монье. И без глупостей. А сначала назовете имя человека, который выступал сегодня на тайном заседании, откуда мы вовремя ушли с этим вот гражданином.

- Он и выступал... Вы убили его.

- Врешь, мерзавец, - Сен-Жюст с силой тряхнул пленного. - Выступал не он. Я запомнил, как выглядел выступавший. Этот стоял слева и крутил головой, а потом первым заорал "Да здравствует Коммуна". Впрочем, если ты не хочешь беседовать со мной сейчас, с тобой побеседуют другие. Жаль. Лучше бы ты согласился честно выложить на стол свои карты. Может быть, остался бы жив.

- А мне уже нечего терять, гражданин... Сен-Жюст.

- Вы ошибаетесь. Есть. - мрачно произнес Сен-Жюст. - Впрочем, каждый сам выбирает свою судьбу. - Он резко опустил пистолет и выстрелил пленному в ногу. Тот взвыл от боли. Сен-Жюст повернулся к Робеспьеру, который в ужасе следил за происходящим. - Чтобы не убежал. Нам тащить двоих, - пояснил он коротко. Оба нужны живыми. Пожалуйста, помоги поднять этого гражданина. Здесь неподалеку живет мой знакомый. Он поможет.

- Сейчас перебудим весь квартал, - прошипел Робеспьер. - Мало нам слухов? Ты не мог выстрелить не в этом закоулке? - Но тратить время на препирательства не хотелось. Робеспьер подошел к снова впавшему в беспамятство человеку, которого все же пришлось еще раз ударить. Интересно, как Сен-Жюст себе это представляет?! Легко сказать тащить, если заговорщик едва ли не выше чем сам Антуан и, наверное, тяжелый. А сейчас проснутся обитатели этого мирного местечка... Если еще не проснулись. И тогда... Будто в подтверждение его опасений где-то заскрипели ставни. Робеспьер молча выстрелил в распростертого на земле человека и повернулся к соратнику: - Уходим.

Сен-Жюст едва сдержался, чтоб не выругаться в голос. Он уже распланировал, как обратится за помощью к кому-нибудь из честных граждан, населяющих этот квартал, как пошлет за жандармами, как произнесет речь о пойманных заговорщиках, зная, что в этих домах живет много честных якобинцев. Но нет, Робеспьер перенервничал и лишил их еще одного живого свидетеля, потенциально способного выдать информацию. Черт, черт, черт! Сен-Жюст ударил пленного, который порывался что-то кричать и молча поволок его из подворотни. Похоже, разговор с Дантоном сегодня вряд ли состоится.

[Eleni]

Февраль 1794 года

Заседание Конвента

Робеспьер, Сен-Жюст, Барер, Моморо, Карно, Дантон, Эбер

Сегодня здесь будет жарко. Эта мысль посетила Сен-Жюста, как только он занял кресло Председателя перед заседанием. Вчерашний день оставил отвратительный осадок и чувство приближающейся катастрофы. Они должны все это остановить, пока не поздно. Сен-Жюст оглядывал зал, внимательно всматриваясь в лица. Вот Дантон – занял заранее оборонительную позицию. После разговора с Максимильяном он выскажется. Не сможет не высказаться. Он слишком любит себя и свой райский уголок в Арси, чтобы все потерять в одночасье. Рядом с ним – Камиль. Кидает яростные взгляды по сторонам. Как будто это может кого-то напугать или остановить. Безумный романтик, если бы можно было тебя заткнуть для твоего же блага, я бы сделал это первым… Дюффурни. Его обезглавленное тело приснилось Сен-Жюсту сегодня ночью. Оно дергалось и издавало неприятные звуки. Он передернул плечами. Интересно, к чему снятся безголовые знакомые? Колл од Эбруа. Паяц и шут, заигравшийся в политику. Его амплуа – поверхностный идиот, защищающий санкюлотов. А душа – потемки. Как и душа Барера. Барер беспокоил больше всего. Слишком умен и непроницаем. И Эбер. Сегодня он заговорит. В этом почему-то Сен-Жюст не сомневался.

- Граждане, - заговорил Сен-Жюст, когда понял, что все собрались. – Сегодня я бы хотел призвать вас обсудить целый ряд вопросов, связанных с безопасностью. Мне стали известны некоторые подробности заговора, который, как выяснилось, плетется у нас под носом. Об этом я доложу чуть позже. А пока – еще несколько вопросов. Гражданин Карно! Вижу, вы желаете высказаться?

Карно легко перескочил через ступени, пробираясь к трибуне. Он вернулся из армии только вчера и хотел отбыть туда завтра же. Не играть в интриги Комитета, не тратить время впустую в Конвенте… Надоело, еще не успев начаться. Снова его подписи под кровавыми приказами – «а Вы получите новое обмундирование для армии, гражданини Карно». Да, получит. И любой ценой.

- Благодарю, гражданин Сен-Жюст, - начал Карно, - Не найдя понимания в Комитете Общественного Спасения, - он метнул яростный взгляд на Робеспьера, - Я решил высказаться здесь. Комиссары выполнили свою миссию – и что же? Армия по-прежнему разута и раздета. Мы отступаем на северо-западе. А Комитет… Комитет озабочен внутренними проблемами, забывая, что если Республика падет перед внешними проблемами – решение внутренних ему уже не понадобится.

Карно спустился с трибуны, глянув на Бертрана Барера. Тот не прореагировал, хотя Карно скажал ровно то, что было оговорено. Обмен на обмен. Армия – на неведомую и наверняа кроваую выгоду. Все честно. Или почти честно.

- Вы заблуждаетесь, гражданин Карно – послышался голос Кутона. - Не далее, как сегодня утром на Комитете обсуждался вопрос обеспечения армии. Вы что имеете в виду, бросая это обвинение?
- Да ничего особенного, гражданин Кутон, - ответил Карно с места, - Обсуждения я слышу постоянно. Где нужные стране декреты?

- Да, кстати, где? – поднялся Жан Батист Карье. Он прославился расправами над духовенством в Нанте, а сейчас принадлежал к горячим последователям Жака Эбера. – Комитет бездействует. Не вы ли, гражданин Робеспьер, утверждали, что новый Комитет наведет порядок в стране? И что мы видим? Двенадцать человек ежедневно заседают, заседают, заседают, у каждого – неплохие апартаменты в королевских залах, а толку – ноль! Ни одного декрета! Ни одного предложения, связанного с судьбой простого народа! Сплошные пустые слова! Требую переизбрания Комитета общественного спасения!!

Пора. Робеспьер поднялся, ожидая, пока в зале стихнет шум. Кто бы знал, как измотала его эта борьба, к которой прибавилась еще и погоня за призраками. То, что на Комитет рано или поздно будут нападать он предвидел. Но не ожидал этого так скоро. Вчерашние события на многое раскрыли глаза... Вчера так не пришлось спать, сначала обсуждали с Сен-Жюстом подробности и детали, в два часа начали работать над декретами, в пять Антуан ушел, а он стал набрасывать варианты речи, произносить которую, возможно и не понадобится. - Граждане. Все помнят, что Комитетом было обещано подавить всех заговорщиков. Сейчас, когда это почти исполнено, Комитет встречает тысячи препятствий, таких как попытка направить правосудие по ложному пути, заставив нас быстро принимать решения. Комитеты и трибунал лишают сведений, в то время как в Конвенте распространяются инсинуации и ложные идеи, для того чтобы обмануть его. Для того, чтобы привести заговор в исполнение, клевещут на лучших патриотов, лишают их доверия, намереваясь вырвать декреты.
Не зная истинного положения вещей, Конвент примет эти никому не нужные и бесполезные декреты, возможно, по подсказке одного из лжепатриотов, но задумайтесь о том, какую цену мы за это заплатим.

*Пора* - Бертран Барер жестом попросил слова и поднялся на трибуну.
- Я согласен с Маквсимильяном. Граждане, нас упрекаются в бездействии. Да, мы работаем ежедневно. Не далее как вчера Комитет потратил добрых шесть часов на рассмотрение вопросов внешенй политики. Именно эти люди, как заметил гражданин Карно только и жаждут, чтобы вцепиться в глотку нашим внутренним делам! Иностраныне шпионы распространяют по Парижу слухи о нехватке хлеба и спекулируют мясом на рынке, чтобы провоцироват голодный бунт! Что же им нужно? Ответ просто: расколоть Республику, лишить ее единства. А мы, граждане, что мы? Упрекаем друг друга? Теряем время? Нет и нет! Только единство сплотит нас. Гражданин Робеспьер верно заметил: только быстрота принятия решений и координированность действий поможет нам избежать победы интервентов и наших врагов. Я вижу гражданина Дантона, вернувшегося из провинции. Мы все рады видеть его снова в наших рядах – каждому из добрых патриотов известно о проблеме сельского хозяйства. Так пусть гражданин Дантон первывм возьмется за доработку Декрета о ценах на хлеб, а также о законах по бедственному положению крестьян и поставках продовольствия в города и армию, как правильно напомнил нам гражданин Карно. А мы, Комитет Общественного Спасения, станем на страже Республики, как всегда, днем и ночью!, - Барер жестом сдержал реакцию зала, - жду возражений, граждане, или ставлю предложение на голосование!
Дантон поднялся. Невозможно же слушать ту ересь, что говорит сейчас Барер, но надо же, слушают. И даже аплодируют. Хорошо, что шум в зале не позволил ему заговорить сразу же, так как уже в первую минуту размышлений на тему: "какие бы слова подобрать", в мозгу прочно засела одна простая мысль. Это провокация. Возможно, некоторые только и ждут, чтобы он высказал все, что думает на самом деле. Вот уж дудки! - Граждане! Я признателен за оказанное доверие, но предложение гражданина Барера кажется мне довольно спорным. Вовсе не потому, что есть желающие упрекнуть меня в недостатке патриотизма, а потому, что Комитет сам занимается решением перечисленных проблем. Вопросы снабжения и продовольствия находятся в ведомстве гражданина Ленде и у меня нет оснований утверждать, что он с этим не справляется или же справляется недостаточно хорошо. У меня все.

- Мне искренне жаль, гражданин Дантон, что Вы отказались подключиться к одной из самых насущных наших проблем – голоду, - ответил Барер, - Линдэ компетентен, но Ваше знание ситуации в провинции могло бы нам помочь объединить усилия. Что ж – в таком случае Комитет как и раньше продолжит работать над решением первоочередных проблем. И всегда открыт для конструктивной, - он выделил это слов – критики. Если наши меры кому-то кажутся слишком радикальными – мы сегодня доказали свою открытость и добронамеренность, - он сел на место.

*Жорж, ты потерял чутье или прикидываешься? Ваша критика ничего не стоит без реального влияния в Конвенте. Или ты смирился с роль карманного бульдога Максимильяна, которого вызвали в Париж, чтобы сокрушить Эбера? Если так – вы все трое безумцы. Остается слабая надежда, что Эбер образумит улицу и поможет протянуть время. А ты сам скоро поймешь ситуацию, как делал раньше*, - с легкой досадой подумал Барер.

***

Перерыв сегодян объявили раньше, чем обычно.
Бертран Барер поднялся с передней скамьи, в общем, еще не решив, оставаться ли на вторую часть заседания. Эбер видимо верно понял смысл записки и даже переоценил его. А вот Дантон... Черт возьми, если Жорж все-таки ввяжется в противостояние с
эбертистами - последних не спасет даже разумное поведение лидеров. А потом ничто не спасет и самого Дантона, так как Республике он сейчас нужен разве что в качестве пугала для "бешеных". Что бывает с ненужными - Бертран Барер наблюдал в октябре-ноябре прошлого года. В любом случае будет только лучше считаться сейчас официальным
противником Дантона. А вот неофициально...

Дантон стоял посреди коридора, окруженный сторонниками, наперебой уверявшими его каждый в своем. Барер не пытался пробиться в тесный круг и попытался поймать взгляд
Дантона.
- Жорж, на пару слов!

- Все, граждане, отложим все дискуссии на вечер! - прогремел Дантон, даже не пытаясь слушать разноголосицу соратников. Как известно, сколько людей - столько и мнений. А вот Барер... Дантон прищурился. Что он еще хочет сказать, выставив его в таком свете? Само предложение вмешаться в дела Комитета, к которому он не имеет уже никакого отношения, казалось диким. Если бы он согласился, заговорили бы о том, что Дантон рвется в Комитет, а отказавшись от такой сомнительной чести, он заставил говорить о том, что Дантон равнодушно относится к главной проблеме, набив себе карманы. Чертов интриган этот Барер! Пробормотав несколько ругательств, скорее для успокоения нервов, он прошел к тому месту, где остановился Барер, даже не пытаясь сделать это незаметно. Все равно заметят, кому надо.

- В возвращением, Жорж, - вежливо и довольно громко сказал Барер, - Не мог не подойти не поздороваться лично, - Ты сделал правильно, заявив что не будешь лезть в дела Комитета, - быстро и тихо проговорил он, - Хотя, быть может, делаешь крупную ошибку. Я не шутил насчет голода в Париже, Жорж. Мы на грани восстания, и последнее, что нам
нужно - это противостояние с Парижской коммуной, которой пока управляет Эбер. У тебя хватит влияния стереть его с лица земли – но не кажется ли тебе, что роль, на которую тебя пригласили мелка для Дантона? И к чему будет сам Дантон нужен, после того как он исполнит свою роль? Эбер примолк, Жорж, так пусть и "Кордельер" говорит тише. Ты нужен нам, включайся в работу. Пора перевести критику в практическое русло, - он выжидательно посмотрел на Дантона, - Поздравляю с рождением сына, - сказал он громче.

- Я отказываюсь играть какую-либо роль, Бертран, - тихо сказал Дантон. - Я пытаюсь разобраться в ситуации и не сделаю ни одного шага, пока не разберусь в ней. Знаешь ли, мне нет дела до Эбера, так как газетная война была развязана только им и его сторонниками. Но провистояние с Коммуной, о котором ты говоришь... это действительно заслуживает внимания. В любом случае - благодарю за предупреждение. - Откровенничать с человеком, который выставил его идиотом не хотелось, но все же нужно признать, что Барер лучше понимает куда ветер дует. Вместе со слухами о том, что Дантон стремится к регенству это предупреждение-подсказка выглядело более чем любопытно.

- За твоим столом сидит Робеспьер, как ты и предсказывал, Жорж. И его не выкинешь за шиворот, как Колло из твоего кабинета. Когда-то я не внял твоему предупреждению о принципах наследования столов, а теперь не хочу расплачиваться за это... и тебе не советую. Считай это... предупреждением старого недруга..., - Барер махнул рукой Бийо-Варенну.

- Приветствую, Жан! Появись ты минут на пять позже - застал бы меня плачущим как ребенка в тоске по родным Пиренеям. Жорж убедителен как всегда - картины Арси так и встают у меня перед глазами. Ты правильно укоризненно смотришь на меня - не время лить слезы и даже шутить об отдыхе. Нас ждут дела. Всего доброго, Жорж, будем теперь встречаться регулярно на заседаниях, - Барер взял Бийо-Варенна под руку и удалился.

***

Жак Эбер вытер со лба пот. Почему так жарко? Или это нервное? Верные соратники ждали от него хода. Все ждали. Моморо смотрел ободряюще, словно это выступление могло что-то решить. Он действительно планировал выступить. До того момента, пока не увидел Робсепьера. Бессловесные переглядки Неподкупного с Сен-Жюста приводили его в трепет. Они что-то задумали. Он должен молчать и выжидать, иначе погибнет. А еще перешептывания Барера с Дантоном в перерыве.
Он должен сказать свою речь.
Пока не поздно.
Но от него ждали этой речи. Ждали, черти. Эбер поднялся. «Прошу слова!»

- Уважаемые граждане! Давно вы не слышали Папашу Дюшена. Многие, может быть, думают, что он замолчал навсегда, сидит дома, жрет телятину с теплыми круассанами и щиплет за задницу супругу? Нет, и еще раз нет. Это слухи. И те, кто внимает им, наверное, меня с кем-то перепутали. Гражданин Робеспьер недавно высказался крайне негативно о переходе на личности в Конвенте. Однако, сегодня, увидев среди нас гражданина Дантона, я рискну нарушить этот незримый запрет и высказаться. Высказаться о том, что наболело. О том, что тревохит умы верных патриотов – кордельеров, среди которых я провожу много времени. О том, что говорят в народе, и чего уже не скроешь.
Итак, Жорж Дантон. Счастливый отец и молодожен. Обладатель хорошенькой пятнадцатилетней женушки, родители которой, мягко говоря, недолюбливают существующие власти. Говорят, что гражданин Дантон ради того, чтобы жениться на ней, исповедовался перед священником. Впрочем, это лишь неподтвержденные слухи.
А вот и факты. Знаете ли вы, уважаемые соратники, что гражданин Дантон приобрел феодельный замок в Шуази-ле-Руа? Эдакий свадебный подарочек новоиспеченной супруге. В то время, когда страна голодает, он, сказавшись больным, проводит время в Шуази. Надоело в Шуази – можно поехать в Севр. Лошади свои, карета своя – почему б не прокатиться? Там у гражданина Дантона выстроен трехэтажный дом - усадьба называется «Фонтан любви». Образцовый скотный двор – куры, утки, гуси, все, чего душе угодно. В то время, как в Париже порядочной курицы не сыщешь. Народ слагает о нем легенды, которые не далеки от истины. Как проводит время почтенный лидер Горы? С утра – халат, прогулка по парку, обед под деревьями и полуденный сон. Халат снимается только, чтобы сходить в нотариальную контору и заполнить очередной бланк о приобретении собственности. За последний месяц ее было куплено не мало. Растет гражданин Дантон, растет.

Только что, услышав слова гражданина Барера – предложение заняться ценами на хлеб – гражданин Дантон презрительно скривился. Не пристало зажиточному буржуа марать розовые руки об дерьмо, вроде санлюлотов с их проблемами. Лучше гавкнуть пару раз – и снова в теплую постельку в Арси. А народ негодует. Посмотрите, что творится на улицах! Оголодавшие санкюлоты скоро начнут бросаться на депутатов Конвента просто потому, что считают – мы зажрались, мы предали их. Я требую ареста Дантона и его сообщников. Взяточникам не место среди нас. Я ведь могу долго говорить. Вспомнить гражданина Шабо, женатого на сестре автрийских дельцов, который способствовал побегу из Франции личного финансиста Питта. А что творит гражданин Демулен, этот «прокурор уличного фонаря»! Его высказывания – это прямая оппозиция существующей власти! Он призывает к милосердию, призывает освободить из тюрем сообщников дантонистов – таких же взяточников, как и сам Дантон!

Это все, что я хотел сказать, граждане. Мы должны остановить это безумие! Иначе даже я не смогу гарантировать, что скоро не наступит новое 31 мая!

Дантон поднялся, желая оправдаться, но первые же слова были заглушены яростными выкриками. Больше всего старалась банда Эбера, кто бы сомневался! И что там говорил Барер о влиянии? Хватит влияния убрать Эбера? Черта с два! Ни у кого не хватит. А у него - особенно. И особеннно - сейчас. Со своего места Дантон видел, как вскочил Моморо. Вот его выслушают. Даже внимательно выслушают... - Граждане! - Моморо занял место рядом с Эбером. - Граждане! Дантон и подобные ему хотят разрушить Республику! Пока мы все боремся против внешних врагов, все наши начинания, все усилия сводятся на нет вот такими внутренними врагами! Ворами, спекулянтами, предателями! Мы вовремя заметили это предательство, вовремя разоблачили! Я поддерживаю гражданина Эбера и требую ареста Дантона!

- А я требую, чтобы была назначена комиссия для проверки того, в чем вы меня обвиняете! - голос Дантона перекрыл ропот в зале, но не надолго. И никто его не слушал, только со всех сторон слышались выкрики: "Вор!" "Спекулянт!" "Предатель!"

Робеспьер поднялся. Пришлось ждать, пока шум в зале стихнет, Сен-Жюсту с трудом удалось призвать депутатов к порядку. - Граждане, - начал Робеспьер. - Я слышу, что здесь говорят о комиссии для проверки дел гражданина Дантона. Превосходно. Насколько я понял, Дантон является едва ли не главным врагом Франции, он подлежит суду... С этим тоже сложно спорить, так как всегда найдутся те, кто бессовестно обвиняет даже лучших патриотов. Вы очень вовремя вспомнили о беспорядках на улицах, гражданин Эбер, однако смею заметить, что они начались далеко не вчера и я сомневаюсь, что Дантон является этому причиной. Предательство... Воистину ужасное преступление. Сейчас вы обвиняете человека, который служил Республике верно и преданно. Немного найдется патриотов, способных выдержать сравнение с Дантоном. И если вы обвиняете человека, который верно служил Республике, вместе с ним вы должны обвинить и меня. - Робеспьер обвел взглядом депутатов. В зале стало очень очень тихо. Слишком тихо. - Эти обвинения так же лживы, как и люди, которые их произносят. У меня все. - С этими словами Робеспьер направился к выходу.

Эбера бросило в жар. В зале заседаний стало непривычно тихо. Шаги уходящего Робеспьера стихли, но депутаты, потрясенные и сбитые с толку этой неожиданной защитой, продолжали молчать, не скрывая потрясения. Неподкупный и Дантон. Воссоединение двух лидеров? Черта с два. Робсепьер плетет свою игру. И в ней нет места Жаку Эберу. Эбер промокнул лоб платком, вернулся на свое место и поднял глаза на председателя Конвента. Сен-Жюст стоял неподвижный, как мраморная статуя и смотрел прямо на него. В его взгляде был написан приговор.

Дантон устало опустился на скамью. Вот так. Как просто Робеспьер связал его по рукам и ногам. Было ли это задумано заранее? Вряд ли. Слишком уж с пеной у рта выступал Эбер. Не выдержали нервы у прокурора, это понятно. Какая все-таки ирония. Эбер до смерти боялся, что его партия объединится с Робеспьером, намеревался уничтожить его здесь и сейчас, интриговал и... в итоге получил то, чего опасался, потому что теперь у них нет другого выхода кроме как объединиться с Робеспьером. Тупик. Замкнутый круг. Дантон поднялся. "Пойдем, Камиль. Сейчас нам здесь нечего делать".

[Odin]

Февраль, 1794

Париж.

Редакция "Пер Дюшен"

Эбер, Моморо.

Эбер вышел практически следом за Робеспьером, ни на кого не обращая внимания, даже на соратников. Моморо пошел было следом за ним, но был остановлен Шометтом и потерял полтора часа на пустую болтовню, твердя как попугай "Да, скверно" и "Да, согласен", в зависимости от обстоятельств. Болтовня, болтовня... Болтовней делу не поможешь. Распрощавшись с Шометтом он пошел в редакцию, где и нашел Эбера. Журналист был пьян настолько, что даже не заметил его.

- Жак! Прекрати, - ну почему эти слова звучат так беспомощно? - Нужно действовать, а не пить...

- Все кончено. Мы проиграли. Готовь голову, дружище. И пиши завещание, - мрачно проговорил Эбер заплетающимся языком. Затем неуклюже попытался спрятать в стол пистолет, который держал в руках.

- Ты что, с ума сошел?! - заорал Моморо. Он сам от себя этого не ожидал, но видимо сдали нервы и у него тоже. - Мы не проиграли, пока за нами санкюлоты, Жак. А они с нами. И с нами Коммуна. У нас еще есть шанс победить, так что спрячь пистолет до тех пор, пока он действительно не понадобится.

- Они объединились. Все спланировано заранее. Видел сегодня рожу Сен-Жюста? нет? А я видел. Это конец. Ходят слухи, что наши люди засветились вчера, во время тайного собрания. Что ты еще от меня хочешь?

- Стой. Откуда ты знаешь, что наши люди себя выдали? - нахмурился Моморо. - Мне известно, что среди них действительно был шпион Комитета, но его прикончили на месте как только опознали.

- Трое участников исчезли. Двоих нашли мертвыми. Один - неизвестно где. - Эбер залпом выпил коньяк и исступленно забарабанил кулаками по столу. - Ненавижу, ненавижу!

- Да тихо ты! - завопил Моморо, уже в который раз срываясь на крик. - Прекрати истерику. Пока что вся наша надежда на кордельеров... Насколько я знаю, Дантон еще не давал согласия на какое то ни было сотрудничество, да и никаких переговоров не было. Хотя после сегодняшней речи я сильно сомневаюсь, что он нас поддержит. Скорее согласится на роль собачки Робеспьера. А что если... что если... попытаться их разъединить? Робеспьера, Сен-Жюста, Демулена и Дантона? Если обезвредить Робеспьера остальные трое быстро перегрызут друг другу глотки без посторонней помощи...

- Согласен, - пробурчал Эбер. - Но я отчаялся бороться против Робеспьера. Разъединить их можно одним способом. - Он красноречиво провел рукой по шее. - Всерьез думаю о том, чтобы направить к добродетельному маразматику наемных убийц. Как тебе такая идея? - Эбер нервно засмеялся.

- У меня есть идея получше, - улыбнулся Моморо, радуясь, что Эбер начал мыслить. - Я слышал, что Робеспьер сменил место жительства... Но эта дуреха, Дюпле, продолжает передавать ему обеды и ужины... А что, если наш трибун съест апельсинчик и откинется?

Глаза Эбера заблестели. - Продолжай.
- Ну... и все, собственно. А скажут, что она отравила его из ревности.

- Так-так-тааак... - Эбер забарабанил пальцами по столу. - Кому мы это поручим?

- Есть у меня надежный человечек... Одно время он сошелся со стариком Дюпле, ему же не терпится пробиться повыше да ухватить побольше... Ты слышал, что он подрядился на выполнение заказов в Тюильри? Впрочем, сейчас не о том речь. Главное - проникнуть в дом без подозрений, а дальше умная девочка сама все сделает, раз так обеспокоена, что нашего трибуна не докормят.

- Прекрасно! - Эбер встал и, пошатываясь, понес бутылку в шкаф. - С пьянством покончено. Надо действовать. Разобраться с Робеспьером и параллельно готовить секции к выступлениям. Хватит церемониться. Жирондисты когда-то тоже были популярны...

- Вооот. Теперь я слышу речь настоящего патриота, - довольно потер руки Моморо.

[Eleni]

Февраль 1794 года

Париж

Бьянка, Дантон

К выбору костюма Бьянка подошла тщательно. Кто бы ни был ее «номер семь», ему вряд ли понравится аристократка или санкюлотка. Скромное, но изящное платье, парочка недорогих украшений, все остальное – с собой. Под теплой накидкой она спрятала массу реквизита, который может понадобится – действовать придется по ситуации. Лишь бы не Робеспьер. С любым другим она справится. Бьянка пристроилась среди вязальщиц на выходе и приготовилась ждать. Первым из здания выскочил Робеспьер, и она перевела дух. Самое страшное позади. Четвертым вышел Сен-Жюст и остановился, сделав вид, что проверяет оружие. Он озирался по сторонам, пока не увидел ее. Бьянка незаметно подмигнула. Интересно, он уже знает, кто ей достанется? Еще парочка незнакомых депутатов. Черт, а вдруг ей достанется кто-то неизвестный ей и неинтересный? Тогда вечер будет испорчен. Дверь распахнулась, и Бьянка замерла в ожидании. Сен-Жюст тоже резко повернулся к выходящему, и Бьянка отметила, как, увидев его, он закашлялся, стараясь подавить смех. На пороге стоял Дантон – мрачный и неприветливый. Ну что ж, Дантон, так Дантон. Не так плохо, как могло показаться на первый взгляд. Бьянка быстро прогнала в мыслях все, что о нем знала. Любитель женщин и хорошего угощения, весельчак, один из самых богатых депутатов Конвента. Тщеславен и умен. И женат на молоденькой белокурой красотке. К счастью, юная супруга осталась в Арси, что упрощает задачу. А значит, вступает в силу вариант номер три.

Роскошный особняк Дантона. Ну сколько ж тут можно топтаться в ожидании? Главное, чтобы он не поехал куда-нибудь в гости, а то придется также топтаться завтра. Или – того хуже – обрабатывать его возле Конвента. Вдали показалась карета. Это он. Улучив момент, Бьянка выскочила прямо на мостовую, словно не видя ничего перед собой. Лошади шарахнулись в сторону. Бьянка закричала и осталась лежать на мостовой, закрыв глаза руками.

Дантон выругался, не особенно выбирая выражения. Вокруг кареты начала немедленно собираться толпа из зевак. И откуда только взялись? Охота же им гулять в такой холод... Увидев, что с пострадавшей более или менее все в порядке, он перевел дыхание: маленькая светловолосая женщина чем-то напомнила ему Луизу. Продолжая ругать извозчика, уже вполголоса, Дантон поднял ее на руки и пошел к дому. - Разойдитесь, граждане, здесь не представление. Разойдитесь!

Совершенно в неподходящий момент Бьянка вспомнила, как Сен-Жюст давился от смеха на улице, увидев "седьмым" Дантона. Главное не засмеяться, изображая невинную жертву. Роль не ее, она к таким не привыкла. На секунду ей даже стало стыдно - этот огромный человек, почти чудовище, искренне переживал из-за того, что под колесами его кареты чуть не погибла женщина - на изрытом оспой лице отражалась целая гамма чувств. И это - громовержец Дантон, устроивший сентябрьскую резню! Удивительные существа - люди... Ладно. Хватит мучить человека. Бьянка открыла глаза и принялась оглядывать комнату... После убогой комнаты Сен-Жюста и бедно обставленного жилища Марата этот дом казался настоящим палаццо.

- Хорошо, что вы очнулись, гражданка, - хмуро сказал Дантон, глядя на пострадавшую. А она ничего, красивая. Только очень тощая. - И почему вам пришло в голову бросаться под колеса? Жить надоело? Если так, то есть и более простой способ исправить это недоразумение. Попробуйте сесть. Если у вас что-то болит или кружится голова, я позову врача.

- Не стоит. Все в порядке. Я просто испугалась, - Бьянка лучезарно улыбнулась и стянула промокший от снега ненавистный чепец. - Сама не понимаю, почему так получилось. Я бежала, не разбирая дороги, спасаясь от трех санкюлотов, которые хотели затащить меня... Лучше даже не думать, куда. Благодарю вас за заботу. Меня зовут Жюльетт Флери. Я живу неподалеку от улицы Кордельеров. А вы ведь гражданин Дантон, если я не ошибаюсь? Моя покойная мама восхищалась вами и часто приходила к Тюильри, чтобы послушать ваши выступления. Никогда не думала, что увижу вас лично!

- Чтобы подобное больше не повторялось, вам лучше не ходить одной, - проворчал Дантон, пропустив мимо ушей все остальное. Он позвонил, а когда появился слуга, вручил ему шляпу и плащ и распорядился принести горячего вина с пряностями. - Снимите с себя мокрую накидку, гражданка Флери. Ее вычистят и, думаю, что она высохнет в ближайшее время. Вы голодны? В любом случае, вам нужно выпить горячего вина, у вас ледяные руки.

- О, благодарю вас, вы очень добры! - обрадовалась Бьянка. - Честное слово, мне очень неловко, что я заставила вас беспокоиться. У вас очень красивый дом. А еще... Да, я не отказалась бы поужинать, - выпалила она и изобразила крайнее смущение.

Когда слуга принес вино, Дантон отдал распоряжение и насчет ужина. Есть ему не хотелось - кусок в горло не лез после сегодняшней сцены в Конвенте. Сначала Барер, потом Эбер. А потом под всем этим подвел жирную черту Максимильян. Послать бы к черту их всех... Но хочешь или не хочешь, а составить компанию за ужином пришлось, нехорошо получится, гостья ведь. Разговаривать тоже не особенно хотелось, но очень скоро он просто выбросил из головы тяжелые мысли. Обо всем дерьме, в которое он невольно вляпался, можно подумать и потом. - Ваше, здоровье, гражданка Флери, - Дантон отсалютовал бокалом. - Обещайте больше не бросаться под копыта лошадей. А вы ведь не парижанка? У вас правильная речь, но все равно чувствуется иностранный акцент... Позвольте мне угадать... Италия?

Бьянка испуганно посмотрела на него. - Как вы догадались, гражданин Дантон? Пожалуйста, не говорите никому! Клянусь вам, я не имею никакого отношения к подозрительным! Мой отец был итальянцем, и я жила в Италии до шестнадцати лет, пока мы не переехали сюда. Я была уверена, что изжила этот акцент, но, вижу, что напрасно.

- Да мне нет никакого дела до вашей личной жизни, - усмехнулся Дантон. - И даже до того, что вы - аристократка, поэтому не нужно бросаться утверждениями, что вы не имеете отношения к подозрительным.

- Почему вы решили, что я аристократка? - изумилась Бьянка.

- Не люблю, когда меня держат за дурака, - вздохнул Дантон. - Ваши руки, гражданка, ваши манеры, ваша прическа и ваши духи говорят сами за себя.

- Вы думаете, я специально бросилась под копыта ваших лошадей, чтобы попасть к вам в дом выведать ваши секреты? - Бьянка подняла бокал. - Ваше здоровье, гражданин Дантон.

- Нет, не думаю. На вас действительно могли напасть бандиты, - спокойно ответил Дантон. - На улицах сейчас не спокойно.

- Ну хоть в чем-то вы мне верите. Что ж, я рада, что мне не придется ломать комедию, - задумчиво сказала Бьянка, разглядывая своего собеседника. Его чудовищная внешность не вязалась с его манерами и умением вести беседу. Прирожденный лидер, который искренне верит в то, что у него чистая совесть и легко идет на сделки, уговаривая себя в том, что не делает ничего плохого. - Я попала в этот город случайно и влюбилась в него с первого взгляда. То, что со мной сегодня произошло - расплата за верность. Мне давно было пора сбежать, а я не могу сделать ни шага назад. Приходится иногда бегать по улицам, не разбирая дороги. Но я действительно рада с вами познакомиться. Вы не кажетесь мне подонком, - последнюю фразу Бьянка произнесла искренне и смело взглянула на Дантона. В конце концов, уговор она выполнила, и поужинала с ним, если так можно выразиться. Выгонит - так выгонит, она ничего не теряет. А если захочет передать жандармам - сбежит.

- Рад слышать это от вас, хотя по большому счету все мы подонки. Вместе и по отдельности. Только каждый - в большей или меньшей степени, тем и отличается от другого. - Почему-то он снова вспомнил Эбера. И так ясно, что с ним будет, если он не использует свою последнюю возможность. А последняя возможность заключается в том, чтобы поднять мятеж. Новые убийства, как же от них уже тошнит. Скоро Франция не то что захлебнется, а утонет в крови, если будет так продолжаться. Снова этот проклятый выбор: обходиться ли большей кровью, если есть возможность обойтись меньшей? Здесь и спрашивать не нужно. Дантон снова наполнил бокал. Хватит об этом думать.
- Стало быть, ваша любовь к городу доходит до самопожертвования? Странное ее проявление, но, наверное, не мне судить. Послушайте, а вы уверены, что у вас нет ко мне никакого дела или просьбы? А то глупо все это получается.

- Нет, что вы, мне ничего от вас не нужно, - усмехнулась Бьянка. - Достаточно того, что вы не говорите со мной, как с преступницей. Уж очень я не люблю оправдываться. Видите, даже аппетит потеряла, когда вы сказали, что я - аристократка. Вижу, вам интересно, что я буду врать, если начну рассказывать о себе. Предположительно я должна сказать, что тружусь где-нибудь на благо Отечества, а вы разочарованно подумаете, как же мы все предсказуемы. Поэтому мне придется сказать вам правду. Я - бывшая спутница одного из депутатов Конвента. Нам пришлось расстаться, однако, я продолжаю жить здесь и по старой памяти вникать в происходящие процессы.

Дантон внимательно всмотрелся в ее лицо, потом медленно кивнул. - Хорошо, что вы это сказали. А то я было подумал, что вы - новая Шарлотта Корде.

- Шарлотта Корде... Любовница Шарля Барбару, приехавшая из Канна со списками заговорщиков, чтобы познакомиться поближе с Маратом... - Бьянка поднялась и отошла к окну. Несмотря на годы бессмертия, ее лицо оставалось слишком выразительным, а Дантон затронул слишком болезненную тему. - Когда-нибудь она станет героиней исторических романов и пьес... Одна из немногих женщин, позволивших себе поиграть в мужские игры..

- А вы - нет? - глухо спросил Дантон. - Никогда не позволяли себе играть в игры, которые вам не предназначены?

- А кто решает, что кому предназначено, а что нет? - повернулась к нему Бьянка. - Вот вы, гражданин Дантон, хорошо знаете, где проходит эта черта?

- Если бы знал, избежал бы многих неприятностей, - пожал плечами Дантон. - Я просто спрашиваю, а вы подумали, что упрекаю?

- Нет, я подумала, что вы делаете правильные оценки и выводы, - улыбнулась Бьянка. - И решила перевести разговор в другое русло. Я всегда так делаю. А вы, кстати, совсем не такой, каким вас рисует молва. Интересно, может быть, и в Максимильяне Робеспьере есть что-то человеческое?

- Мало ли о чем говорит молва, - сказал Дантон, глядя на огонь в камине. Сейчас меньше всего на свете он был настроен обсуждать Робеспьера. Да еще и с незнакомой женщиной. Черта с два, для этого нужно быть самоубийцей.

- Простите, что заговорила на деликатную тему, - весело произнесла Бьянка. - Представляю, что вы сейчас подумали. Это был вопрос - предположение, не требущий ответа. Да и вы не самоубийца, чтобы болтать о Неподкупном с первой встречной. Если вы не хотите отдать распоряжение об аресте подозрительной иностранки, я, пожалуй, пойду. Не возражаете?

- Зачем мне ваш арест? - удивился Дантон. - Хотите идти - ступайте, вас никто не держит. Хотите - я распоряжусь найти экипаж и вас отвезут, куда вы захотите. Мне кажется, что вы еще не совсем оправились от потрясения.

- Нет-нет, все в порядке, благодарю вас! - воскликнула Бьянка.
Она пощупала свой ненавистный чепец - он высох - и одела, аккуратно убрав несколько прядей волос. - Вы не могли бы узнать, какова судьба моей накидки?

Когда Дантон вышел, Бьянка быстро оглядела гостиную. Много дорогих вещей, но ничего, указывающего лично на Дантона. Хотя... Часы. Так и есть - на них выгравировано имя владельца. Придется забрать их, хотя и не хотелось бы расстраивать этого галантного хозяина. С другой стороны, кто мешает пробраться к нему в дом через пару дней и положить часы на прежнее место? Когда появился слуга с ее накидкой, Бьянка стояла перед зеркалом, размышляя о том, что итальянская мода 15 века была гораздо более подходящей для красивых женщин. - Гражданин Дантон, благодарю вас за гостеприимство. Желаю вам удачи. Прощайте.

[Etelle]

Февраль 1794 года.
Париж. Комитет Общественного Спасения.
Барер, Бийо-Варенн

- Все, Бертран, с меня хватит, - устало заметил Бийо-Варенн, с шумом захлопнув папку, - Доносов много, а по сути – все дела выеденного яйца не стоят. Мы были абсолютно правы, объявив Террор. Сейчас он сам себя поддерживает и помогает контролировать внутреннюю политическую ситуацию, освобождая нам руки для той же внешней политики, образования, торговли в конце концов. Те, кто призывает к милосердию – просто опасные глупцы. Вручи им страну на пять минут – и Революцию пришлось бы делать заново.

Бертран Барер кивнул, заканчивая доклад, отражающий официальную позицию Комитета перед Конвентом по вопросу о снабжении армии на завтра. Второй доклад будет как раз посвящен успехам террора и борьбе с внутренними врагами – иначе говоря, ему предстоит озвучить отчет по ведомствам как раз того же Бийо-Варенна и Сен-Жюста. Причем не просто зачитать сводный доклад – не умение разбирать собственные строчки делало Барера незаменимы для Робеспьера – а озвучить позицию так, чтобы Конвент признал ее единственно верной. В том числе, благодаря личности того, кто ее озвучивает, кого знали как человека, который всегда оказывается на гребне волны, безошибочно определяя, куда дует ветер и к каким берегам вынесет ситуацию завтра.

- Я согласен, Жан, согласен, - пробормотал он, не переставая переписывать финал речи, - Если древо Революции не поливать кровью тиранов, оно засохнет, - вспомнил он собственный пассаж годовалой давности, - И я правильно понимаю тебя, что ты советуешь мне жестче защитить террор завтра?

- Я не советую, Бертран, - заметил Бийо, - Я лишь говорю о такой необходимости. Вывод ты способен сделать сам.

- И снова я с тобой согласен, - заметил Барер, - Если бы не террор – обезумевшие санкюлоты уже были бы в здании Конвента и Комитета, а наши тела валялись бы на улицах растерзанными – просто потому что голод заставил бы их поверить в любую безумную ложь о том, как их обманули те, кто держит сейчас в своих руках власть. Благодарю за идею, так и закончим... что усиление террора сейчас становится необходимостью для спасения народа от внешних и внутренних врагов, которые пытаются воспользоваться ситуацией и с одной стороны пытаются ударить по нам снаружи, с другой – используют это положение, чтобы раздавить Республику изнутри...

- Ты все-таки считаешь, что происходящее – действительно иностранный заговор? – прищурился Бийо.

- Я верю во все, что дает мне основания для того, чтобы в это верить, Жан, - парировал Барер, - У нас нет сейчас доказательств иностранного заговора. С другой стороны, как дипломат, занимающийся вопросами внешней политики мне сложно видеть что-то без этой призмы. Хотя не скрою – хотел бы разобраться в этой ситуации.

Он поднялся вслед за Бийо-Варенном и, собрав необходимые документы в портфель, вышел вслед за ним на улицу. Большинство членов Комитета, кроме разве что Робеспьера и Сен-Жюста жили по соседству друг от друга, даже не имея времени найти квартиру подальше от коллег, как это втайне сделать не хотелось. Дом Дюпле находился за углом. Хотя Максимильян вроде сейчас там не живет. Взглянув в ту сторону, Барер принял другое решение и распрощался с Бийо-Варенном посередине улицы, заметив, что только что вспомнил, что не ужинал нормально уже несколько дней. К сожалению, его любимая женщина, о существовании которой некоторые догадывались, но большинство не имело доказательств, была актрисой и готовить не умела, а ее кухарка не станет держать для него про запас ужин до поздней ночи. Кроме того, сегодня стоило посвятить вечер тому, чтобы подумать.

Зайдя в один из наименее отвратительных по запаху и шуму кабаков, Барер расположился в углу, заказав любой еды и бокал вина. Конечно, кто-то узнал его довольно быстро, после чего можно было быть спокойным: зеваки его не потревожат. В конце концов, он же – «голос террора» и «Анакреон гильотины»?

Итак, -Барер достал бумаги и задумался, - Эбер все-таки оказался идиотом. Ну какого черта он полез на Дантона, разом потеряв все, что успел обратно отвоевать своим молчанием? Теперь он обречен... Жорж не встанет на его защиту – кстати как и сам Барер. А потом террор, который как справедливо заметил Бийо-Варенн, сам набирает обороты. Вспомнился Верньо – «Революция, как Сатурн, сама пожирает своих детей». Ты прав, Верньо, ты сам в этом уже убедился. А следующими будем мы... И Революция закончится, с нами всеми, нашими мечтами, планами и надеждами. А то. Что сейчас кажется нам каторгой, уцелевшие будут вспоминать как лучший и яркий период своей жизни, записывая каждую деталь уже морщинистыми побелевшими руками в мемуарах. Если, конечно, будут уцелевшие в бурном потоке, который уже начал сметать основные фигуры. Обычно не в правилах Барера было менять направление потока. Впрочем, одна попытка... Первая и последняя. Еще раз попробовать погасить конфликт между этим громогласным идиотом-Эбером и не менее громогласным Дантоном. Идиотом Дантона Барер считать не мог даже в мыслях. Итак, не сегодня-завтра Эбера обвинят в попытке мятежа и переворота. Доказательства - сам Париж одно сплошное доказательство, кто бы ни творил весь этот бред, который происходит на улицах. Следствие ведет Сен-Жюст, надо полагать... И он с одной стороны внимателен к деталям. С другой – так же недоверчив к каждой. Примиренческие попытки этот римлянин посчитает за измену... Может, попробовать наоборот подлить масла в огонь? Пусть случится что-то, что с одной стороны, будет полностью в логике происходящего кошмара, с другой – поможет направить происходящий кошмар в нужное русло и пролить свет на истинных виновников, которые имели своей целью подставить Эбера, столкнуть его с Дантоном и уничтожить Комитет... нужен заговор, - Барер улыбнулся двусмысленности ситуации... Коненчо же, иностранный – авторства его любимого оппонента Питта, выполнявшего в Англии примерно те же функции, что и Барер во Франции. Питт будет даже польщен. Итак, подлить масла в огонь, причем указать на Эбера слишком явно, чтобы нельзя было не заподозрить что-то подозрительное. Это несложно. Что у нас там отличительные черты стиля Эбера, кроме мата и свиста? «ПерДюшен» славится карикатурами. Вот пусть и пойдут по городу и рукам парижан свежие карикатуры. Конечно же, на Дантона, Демулена, Дюффурни – всей компании. А заодно на Комитет Общественного Спасения. Подделаться под грубый стиль «Пер Дюшен» несложно. Знакомый художник, кторого Барер полгода назад буквально достал из-под ножа гильотины, благодаря заступничеству их общих земляков, а также на самом деле интуитивно чувствуя выгоду, которую подобный человек может принести в подобное время, сделает все в лучшем виде без лишних вопросов. И лучше ляжет под гильотину заново, чем выдаст своего благодетеля. Этот этап выполним. А вот подкинуть Сен-Жюсту иной повод для лишних размышлений, чем просто чутье... да еще и с указанием на Питта... Конечно же, не собственными руками. Да и вообще агент Питта в Париже, попавшийся в руки специально к Сен-Жюсту – это чересчур. А вот если поможет Карно... Филипп Леба как раз хотел кратко навестить действующую армию, а Филипп – один из преданнейших друзей и соратников триумвиров – Кутона, Робеспьера и того же Сен-Жюста. И если при Леба устроить облаву на шпионов, будет логичным если именно Леба потом доставит в Париж найденные при них бумаги, в которых Питт требует продолжать игру с санкюлотами и провоцировать вооруженный мятеж. А заодно дает указание не забывать вести следствие по ложному следу – Эбер тут домыслится сам собой. Да. Пожалуй так, Барер наконец собрал со стола бумаги, и, быстро прикончив ужин, вышел на улицу, ведущую к дому знакомого художника.

[Eleni]

Февраль 1794 года

Эжени, Элени

- А, Элени, это ты? – Эжени не скрывала разочарования, вороша угли в догорающем камине, - Я рада тебя видеть. Присоединяйся, мы ведь все любим смотреть на огонь. У меня всегда горит камин с десяти до двенадцати, потому что Он приходит в это время. А больше не приходит. И огонь догорает. И я беру перо, чтобы его скрип отгонял шаркающие шаги смерти, которая бродит по городу. Она иногда ходит возле моего дома, а днем уже не боится подняться по лестнице. Она отступает только, когда я одеваю синее платье – он любит синий цвет – и развожу огонь. Или когда я пишу и надеюсь что-то изменить. И я больше не убиваю, Элени. Только руки у меня теперь всегда совсем холодные. Наверное, он заметил это, и больше ему это не нравится. А я не могу быть живой. Я могу быть или по эту сторону пламени – или по ту, но все равно не согреюсь уже никогда. Садись, посиди со мной, а потом я разыграю перед тобой в кукольном театре свою новую пьесу, которую предложу Арману, и под которой уже стоит подпись Давида, - Она предложила Элени жестом на выбор единственный стул или кровать, продолжая ворошить угли, чтобы они не остыли дольше.

Элени села и принялась крутить в руках кукол. Настроение у Эжени было мрачным. Удивительно, как бессмертная может зависеть от человека! Раз он ей так нужен, можно просто приказать ему мысленно отложить все дела, тем более, что он, вроде, и сам не против. Не дай бог с ней, Элени, когда-нибудь случится такое. Уж лучше быть просто актрисой, чем играть в смертные чувства. - Твоя мадам чуть не спустила меня с лестницы, - Элени шутливо надула губы. - Ну скажи, за что она меня так не любит? Когда-нибудь она доиграется, и я попробую, так ли горяча ее кровь, как она хочет это показать.

- Не надо, пожалуйста, - Эжени испугалась не на шутку, - и осторожнее с Лораном, он не любит, когда до него грубо дотрагиваются, - она забрала у Элени куклу, - у него будет роль человека, которыми руководил всеми арестами. Бедный, его убьют разбойники, в грязи. И прошу тебя, прошу, не трогай мадам Симон. Она считает, что ты дурно на меня влияешь, она обо мне заботится! Элени, не приводи костлявую ко мне на порог, прошу тебя. Она мне отомстит, я точно знаю! Ой, прости, я забыла спросить, что тебя привело ко мне?, - Эжени продолжила поправлять кукольному Лорану волосы, растрепанные Элени.

- Мадам Симон просто обязана сыграть в каком-нибудь из наших спектаклей! - веселилась Элени. - не бойся, я ее не трону. Только подразню. Можно? А привело меня к тебе любопытство. В прошлый раз мы не закончили важное дело. А я люблю все доводить до конца. Пусть даже, я не питаю к Камилю никаких привязанностей.

В глазах Эжени появился разумный блеск.
- Да, ты права… Знаешь, пусть даже Камиль выберет реальность, и пусть я буду ждать его каждый вечер, пока смерть не стукнет мне в двери… Давай закончим начатое. Может, мы сумеем прогнать ее? Знаешь - до того как он зашел попрощаться и сказать, что может долго не прийти, я кое-что сделала. Я зашла снова в ту таверну и рассказала слух, что убит некий Шарль Меринкур, а при нем нашли полусгоревшее письмо, которое проливает свет на интересную тайну. Я уверена – сплетни по Парижу быстро разносит смерть сейчас. И теперь будут искать нас – или не нас, а тех кто мог напасть на след. Мы можем вернуться в ту таверну, а можем – в тот дом. Только.. Элени, давай подождем еще пятнадцать минут. До полуночи. Может он вернется сегодня, пока нас не разлучит навеки то, что зовет меня через весь город? - Эжени прошла к окну и закрыла ставни, - Я больше не хожу через окна. Я вообще теперь медленно двигаюсь и хочу спать, а мои жертвы стонут и мучаются, брошенные в грязи Парижа полумертвыми.

Элени с укоризной взглянула на подругу. - Это не дело. Так нельзя. Прежде всего, подумай о своей внешности. Ты уже сама говоришь, что твой Камиль постоянно говорит, что у тебя холодные руки. Хочешь, чтобы он начал считать, что ты чем-то заболела? Посмотри, на тебе лица нет! Сегодня не сделаю ни шагу в сторону той таверны, пока не увижу, что ты поохотилась и привела себя в порядок.

- Тогда я пойду сама, - упрямо сказала Эжени, - Я не буду больше убивать. И если ему и так я перестала быть нужна, как и мой мир – это не изменишь парой трупов. Та ты тоже считаешь, что нам лучше идти в таверну, а не туда, где мы нашли того человека? Так вперед! Хочешь – все-таки через окно, - она открыла ставню и выскочила на улицу первой.

***

На этот раз в таверну Элени точно решила идти без поклонников. По большому счету они только отвлекают. Приходится вести глупые разговоры и реагировать на реплики. Скучно. В конце концов, их двое, и они в случае чего смогут сбежать или раскидать нападающих легким движением руки. - Эжени, попробуй покопаться в их мыслях. Тебе нужно оттачивать это искусство, - шепнула Элени на ухо подруге.

- Большинство из них пьяны настолько, что их мысли не прочтешь даже ты. А восхищение твоей красотой можно прочитать и по глазам, - усмехнулась Эжени, - Хорошо, вот тот, высокий, кажется трезвее своих товарищей, - Она сосредоточилась, - он думает о последнем номере "Пер Дюшен", о ненависти к тем, кого считает Врагами Революции... Немного о своей любовнице, которая не любит его, а спит с ним за буханку хлеба. У него нет хлеба, и теперь он будет грозить донести на нее, если она выгонит его прочь... Все... Он составляет в голове содержание доноса, чтобы
испугать ее. Элени, а представляешь, если она на самом деле его любит? Это ведь убьет ее! Но все равно - это не тот кто может нам помочь... Элени, я не могу всю ночь перебирать мысли всех посетителей этой таверны, надо придумать еще что-то, - Эжени продолжила при этом смотреть на санкюлота - ей интересно было поймать образ его любовницы в мыслях и узнать, красивая она или нет, как начиналась их история и чем может закончиться. - Скорее всего, он однажды просто убьет ее из ревности. Снова смерть. Ни одной счастливой истории в этой таверне
нет.

- Смерть от бельевой веревки… Женщина случайно узнает о том, что ее спутник собирается написать на нее донос и убивает его во сне… Нет, не то, слишком просто…Тут нужно третье лицо… - сосредоточенно бормотала Элени, когда Эжени дернула ее за рукав. – Прости, задумалась. Ты все верно прочла у него в мыслях, только концовка, думаю, будет другой. Я люблю такие истории, в них есть что-то живое. Стой. За нами следят. Меня тут запомнили, и сейчас пытаются понять, что именно я хотела узнать, и знаю ли, кто убил того человека, которого я увела из таверны. Давай отойдем в уголок и закажем кофе.

- А я хочу, чтобы концовка была хорошей, - Эжени рассматривала чашку кофе, - можно читать в мыслях смертных, а можно погадать. Ты никогда не сталкивалась с цыганками, которые предсказывают будущее, Элени? Ну – до того, как все случилось? Я помню одну такую, у Нового Моста. Я видела ее всего три раза, каждый раз, как ко мне приходили сомнения. В первый раз я шла по Новому мосту, думая о том, что сейчас весна и так хочется влюбиться и быть любимой. И я увидела ее. Не знаю, почему я подошла к ней и отдала последнюю монету. А она бросила ее в воду и сказала, что в тот день я встречу свою главную любовь, а потом будет еще только одна. Я прошла еще сто шагов и увидела Нотр-Дам. А потом.. ты знаешь, что случилось. Во второй раз я шла через год, думая о том, что однажды стану старой, как она, и буду сидеть у камина, вспоминая свою приключения и путешествия. И что жалко, что этого не избежать, потому что мне совсем-совсем не хотелось быть старой. И я попросила ее сказать мне, сколько я проживу. Она нагадала мне, что я умру, не дожив до двадцати пяти. В тот год все случилось. Потом я долго не видела ее, и ты помнишь, что я была очень несчастной, когда мы прятались во тьме кладбища Невинных Мучеников. И однажды я сбежала от вас, как часто бегала, когда луна и весна у Собора. И я увидела ее снова. Она посмотрела на мою руку и узнала меня. И она сказала мне никогда не уезжать из Парижа в марте, и всегда возвращаться. Иначе случится что-то непоправимое. С тех пор у меня появилось это ощущение смерти. Бывают годы, когда я почти не слышу его, все двенадцать месяцев – только в феврале и марте невнятный шепот. Но не в этому году. Неважно, Элени, у этой сказки будет хороший конец. Вот увидишь – он придет домой и вспомнит, что любит ее. Спорю на... На что хочешь. Кстати, твои знакомые, кажется, хотят с нами заговорить, - Эжени посмотрела на Элени, - Может, дашь им понять, что знаешь убийцу? Они могут тогда невольно подсказать нам что-то дальше. В мыслях у них ничего интересного нет... любопытство...страх... Давай попробуем!

- Хороших концов у смертных не бывает, - назидательно сказала Элени. - Их конец - это старость, болезнь и смерть. Именно поэтому я никогда не жалела о том, что стала тем, кем стала. Никакие солнечные лучи, никакая физическая близость и никакое самое вкусное блюдо не заменят вечности! Поэтому эти люди несчастны по определению. Поэтому я убиваю их совершенно спокойно и безжалостно - кто знает, возможно, им предначертано столько плохого, в сравнении с чем я - наименьшее зло. Я, кстати, верю в то, что при желании души людей возвращаются и превращаются в новых людей. Иногда я встречала таких. А в предсказания я не верю - тебе просто повезло. Такая же цыганка предсказывала мне старость в окружении любящей семьи и обстоятельства вынудят меня покинуть Париж... И вообще, ну кто тебя сделал такой идеалисткой? Ладно. Стой тут. - Элени подошла к мужчинам, которые пристально за ними наблюдали. - Ну что, молодые люди, гадаете, кто убил вашего товарища?

- Скажешь, ты, красотка? - спросил высокий парень с меланхоличным и немного бараньим выраженим лица.

- Скажу, что не имею к этому отношения. Но хорошо заплачу вам, если расскажете, как найти ближайших соратников убитого.

- И сколько? - вступил в разговор второй.

- В два раза больше той суммы, что была заплачена за его убийство, - улыбнулась Элени. - Те, кто вошел в сговор с Дьяволом, попросившим разобраться с Камилем Демуленом, умирают по одному. *мысленное внушение*. Двое погибли, осталось еще трое.

- ты полегче на поворотах, красавица. Тебе-то какой интерес?

- Есть интерес, раз спрашиваю. - отрезала Элени. Весь этот разговор нужен был ей для того, чтобы просто отвлечь их и чем-то заинтересовать. Все это время она бессовестно копалась в их мыслях. В мыслях нашелся адрес одного из участников банды. Убедившись, что другой информации достать невозможно, Элени мысленно заставила своих собеседников отвлечься на выпивку и проскользнула к Эжени. - Еще один адрес. Пойдем.

- А проследить за ними ты не хочешь? Или ты заставила их все забыть?

- Они ничего больше не знают, я выжала их до предела, - улыбнулась Элени. - Пойдем, пока мое предсказание о трупах не сбылось. Может быть, мы застанем этого человека живым. Его зовут Андрэ Леми.


***

Андрэ Леми оказался высоченным детиной. Когда-то он был военным, но серьезное ранение сделало его непригодням для службы. Поэтому теперь Андрэ хватался за любую работу, а в свободное время пил и отравлял жизнь своей соседке - вязальщице. Впрочем, они друг друга стоили. Элени и Эжени без труда вошли в его ветхое жилище и обнаружили, что он совершенно пьян. - Ну хоть жив, - констатировала Элени и склонилась над санкюлотом. - Он такой грязный, ну как так можно жить? - вампирка скривила нос, но честно устроилась рядом. Затем, с гримасой отвращения на лице, аккуратно вонзила клыки в его шею. Тот даже не пошевелился. Через минуту она поднялась. - У меня плохие новости, дорогая. Он не знает имени того, кто попросил изуродовать твоего Камиля. Но знает одно - задание исходила от важного человека из Комитета общественного спасения. Чувствуешь, куда я веду? Теперь давай решим, убить мне эту свинью или оставить тут валятсья и уйдем отсюда поскорее.

Эжени посмотрела на санкюлота, потом на Элени  покачала головой.- Никаких смертей. Если это  - Комитет, то мы пришли в тупик. Или почти в тупик.. Это – опасность, о которой известно, и они не остановятся ни перед чем. И что мы можем сделать – убить их? Заставить думать по-другому? Мы не имеем права влиять на историю.... мы – мертвые. Сказать Камилю? Бесполезно. Он сам все понимает и не остановится. Мне кажется, что стоит поступить иначе. Пусть этот Андрэ сам признается в содеянном. Пусть пишет и признается... Вопрос кому... Надо подумать... А потом мы отправим письмо, а ему поможем исчезнуть из Парижа. Это будет честно и милосердно.

- Я все поняла, - выразительно произнесла Элени. - Твой журналист тебя делает такой странной. Никаких смертей, честность и милосердие! Боже мой, Эжени, ты хоть понимаешь, что этот человек занимается наемными убийствами? Если бы он сломал руки твоему Камилю, он бы думал о милосердии? А если бы убил его? Впрочем, тебе решать. / обещала помочь, и вот, я здесь. Делай, как хочешь. Только я лучше посторожу на улице - мне отвратительна эта сцена и эта обстановка. Я не люблю опустившихся людей. Это - моя личная особенность. - Элени подобрала юбку и вышла на улицу.

- Да, это он, - пробормотала Эжени,  - А я сделала то же самое с ним... Даже если он теперь все забудет... Она подошла к санкюлоту. *Пиши. Что ты, Андрэ Леми,, признаешься, что получил некий заказ от члена Комитета Общественного Спасения и со своими сообщниками... двое из которых ныне умерщвлены неизвестными, поймать на улице парижского журналиста, Камиля Демулена, с его... любовницей. Было приказано любовницу напугать, журналисту...сломать правую руку или пальцы. Мучимый раскаянием и устрашенный смертью сообщников,  честно признаю свою вину и прошу защиты. Число, подпись». – Да, так хорошо, - Эжени помахала листком, чтобы высушить чернила... А теперь... Ты выйдешь на улицу и найдешь посыльного, вот тридцать су. Попросишь отнести в Комитет Общественного Спасения на имя Робеспьера. После чего ты навсегда покинешь Париж, не помня этого. Утром ты проснешься в глухом лесу, а рядом будет лежать кошелек, набитый золотом. Ты хотел причинить мне большое зло, и за это я не стану придумывать счастливый конец твоей сказки. Но я щажу тебя ради моего смертного спутника, - Она вложила письмо в руки Леви и вышла на улицу.

- Элени? Я провожу тебя до Театра. И... спасибо. Ты – настоящий друг, поэтому, - Эжени задумалась, так как не хотела говорить об этом с Элени до Армана, - поэтому в моей новой пьесе всего одна женская роль. И Давид лично за своей подписью рекомендовал тебя. Ведь пока мы вместе – мы справимся и с этой маленькой дрянью, которая пыталась украсть у тебя славу и дарила проклятые камни, правда? Пусть ты смеешься надо мной, а я ужасаюсь тебе, это не главное. А главное – ты однажды меня поймешь, хорошо?

[Odin]

Февраль, 1794.

Париж.

Шарлотта, Огюстен и Максимильян Робеспьер // Сен-Жюст, Огюстен и Максимильян Робесьер.

Шарлотта поспешно вошла в прихожую и, на ходу расстёгивая плащ, направилась к камину. Протянув к огню окоченевшие руки, она какое-то время сидела, наслаждаясь теплом и прислушиваясь к звукам, доносившимся из комнат. Не было никаких сомнений, что никто еще не приходил, и только Софи убиралась в столовой, позвякивая посудой. Шарлотта откинулась в кресле, вытянув ноги в лёгеньких, явно не по погоде, башмачках поближе к огню. Греясь у очага, она рассеяно окинула взглядом комнату, как вдруг её внимание привлекла кошелка, стоящая на комоде. Расслабленность и хорошее настроение тут же покинули Шарлотту.

- Софи! – позвала она служанку. И когда та появилась в дверях, осведомилась сухим голосом:
- Что это за мерзость там, на комоде?

Софи молча пожала плечами, давая тем самым понять, что это её не касается.

- Я же просила тебя тысячу раз – не брать ничего у этой… - Шарлотта не закончила, вскочила с кресла и, оказавшись у комода, схватила кошелку и протянула её служанке.

- Немедленно убери это.

- Куда же я это уберу? – удивилась Софи.

- Куда хочешь, туда и убери. Выброси на помойку, если хочешь. И чтобы это было в последний раз, ты меня слышишь?

Софи что-то невнятно пробормотала в ответ, выходя из комнаты и унося с собой злополучную кошелку.

***

Едва переступив порог, Максимильян Робеспьер почувствовал, что дома что-то произошло. Впрочем, для этого не нужно быть ясновидцем: Софи не вышла встретить их, а в квартире стоял резкий запах, наводящий на мысли о больнице.

- Что… – начал Огюстен входя следом, но так и не закончил вопрос. Не сговариваясь, они бросились в гостиную. Там, бледная и взволнованная Шарлотта держала за руку лежащую на диване Софи. Рядом на стуле сидел какой-то пожилой человек с коричневым саквояжем на коленях. Врач.

- Добрый вечер, - поздоровался Робеспьер, окинув взглядом комнату. – Что здесь произошло?

- Я – Андре Сенье, врач. Меня вызвали к этой гражданке, рад сообщить, что ее жизнь сейчас вне опасности…

- Я – Максимильян Робеспьер. Буду вам очень признателен, если вы расскажете мне все, что здесь произошло.

- Пищевое отравление. Должно быть, гражданка отравилась несвежей едой. Я сделал ей промывание и дал расслабляющее. Ее жизнь вне опасности, если это не… Понимаете, такие же симптомы могут быть и при инфекционных болезнях, как например, холера. Или же при отравлении териаком, не все составляющие одинаково полезны для здоровья. Когда гражданка придет в сознание, я рекомендую давать ей пить слабый раствор соли и, когда наступит улучшение, молоко с яичным желтком. Лучше будет спросить у гражданки что она принимала или ела и еще я бы рекомендовал вам обратиться в больницу, если в течении завтрашнего дня не будет видимых улучшений, - сказал Сенье, поднимаясь и взяв в руки шляпу.

- Благодарю вас, гражданин Сенье. Пришлете мне счет на этот адрес.

- Если понадобится помощь, всегда к вашим услугам, я живу в соседнем доме.

- Разумеется, гражданин Сенье.

***

Когда за врачом закрылась дверь, Робеспьер вернулся в гостиную.
- Как это произошло, Шарлотта?

- Сама не знаю. Мы накрывали в столовой к ужину, когда с ней случился припадок.

- Шарлотта, лучше отойди, вдруг это заразно, - сказал Огюстен.

- Не говори ерунды, - раздраженно откликнулась Шарлотта. – Это обыкновенное отравление.

Огюстен пожал плечами, направился к креслу у камина, где удобно устроившись поближе к огню принялся насвистывать какую-то мелодию.

Софи едва слышно застонала и приоткрыла глаза.

- Она приходит в себя! – обрадовалась Шарлотта.
Софи попыталась встать.

- Нет, нет, Софи, лежи. – Тут же остановила ее Шарлотта. – Все будет хорошо, - она успокаивающе погладила ее по руке. - Просто ты отравилась, но доктор сказал, что опасность миновала.

- Интересно, чем это она таким отравилась, - сказал Огюстен, ворочая кочергой в камине.

- Что ты ела, Софи? – спросил Робеспьер, глядя на бледное лицо женщины. – Врач сказал, что еда могла быть не свежей.

- Она ничего не ела, - ответила за нее Шарлотта. – Мы только собирались накрыть на стол.

Софи едва слышно что-то прошептала.

- Что? – одновременно спросили и Шарлотаа и Максимильян.

- … сной пирог… - с трудом выговорила Софи.

- Но у нас нет никакого… - Шарлотта запнулась на полуслове. – Ты взяла его из корзинки?!! Да?!!

Софи кивнула.

- Из какой корзинки, Шарлотта? – нахмурился Робеспьер.

- Из той самой корзинки, - голос Шарлотты просто звенел от ярости, - в которой эта дурочка из Сент-Оноре каждый день таскает для тебя провизию. Для тебя, Максимильян, для тебя. Сегодня я приказала Софи выбросить все это на помойку, а она, глупая, пожалела. И вот полюбуйся, чем это закончилось. А ведь на ее месте мог быть и ты.

Огюстен, казалось, был полностью ошарашен. Он даже привстал с кресла и переводил взгляд с Шарлотты на Максимильяна.

Несколько минут Максимильян Робеспьер стоял неподвижно, обдумывая все, складывая воедино все факты. Потом вышел из комнаты, уже на пороге попросив сестру позаботится о Софи и позвав с собой Огюстена.

***

Осмотр злополучной корзинки с едой не дал ничего, кроме возможности лишний раз убедиться, что да, это та самая кошелка, в которой Элеонора обычно присылала еду. Он бы узнал ее из тысячи. Факт, что женщина отравилась предназначенной для него едой пугал уже по-настоящему, чем больше он об этом думал. Несвежая еда? Бред. Дюпле не стали бы использовать в пищу испорченные продукты. Да и где сейчас взять испорченное мясо, если то, что есть разбирается практически мгновенно. Не то время, чтобы выбрасывать продукты или оставлять их портится. От второго предположения стало еще хуже. Яд? Он тут же отбросил эту мысль как абсурдную, но только сейчас заметил, что у него заметно трясутся руки.

Подошел Огюстен с двумя бокалами в руках, один из них передал брату. Максимильян автоматически сделал глоток, только через несколько секунд почувствовав обжигающий вкус. Коньяк.

– Откуда у нас коньяк, Огюстен? – ничего не скажешь, самый нужный вопрос в данной ситуации.

- Что? Коньяк? – переспросил Огюстен. – Подарили. Рикор подарил, так что это не взятка должностному лицу, не беспокойся.

- Этого еще не хватало, - ответил Робеспьер.

- Послушай, а может, она тебя напугать решила? – предположил Огюстен, рассеянно поглаживая собаку.

- Кто? – не понял Максимильян.

- Ну, Элеонора, - охотно пояснил Огюстен. – Ты отравишься, заболеешь, вот и будет повод сказать, что о тебе здесь плохо заботятся. А раз так – нужно переехать на старое место. А может…

- А может, - нетерпеливо перебил Максимильян тоном, не терпящим возражений, - Может, ты сейчас перестанешь нести чушь? Огюстен, коньяк ударил тебе в голову. Я думаю, что тебе нужно прогуляться.

- В такой холод?

- Найди мне Сен-Жюста. Он может быть или дома или у Леба.

- А если его там нет? – спросил Огюстен, взявшись за ручку двери.

- А если это яд? – вопросом на вопрос ответил Максимильян, не сводя взгляда со стоящей на столе кошелки.

***
Они прошли в комнату, служившую кабинетом. Робеспьер молча подбросил в камин несколько поленьев и опустился в кресло, глядя на огонь. Теперь мысли текли вяло, скорее всего, это запоздалая реакция на недавно выстроенную кошмарную цепочку. А может быть, это злосчастный глоток коньяка играет с ним злую шутку. Никогда не любил алкоголь. И что теперь? Начинать следствие? Если бы дело касалось совершенно чужих людей, он бы так и поступил. Более того, они уже были бы арестованы.

- Что скажешь ты, Антуан?

Сен-Жюст пристроился у окна, скрестив руки на груди. Картина рисовалась безрадостная. В тот момент, когда в дом Леба ворвался Огюстен, который, забыв о своей обычной сдержанности, путаясь в выражениях, объяснил, что нужно срочно прийти к Робеспьеру, Сен-Жюсту стало не по себе. Слишком быстро действуют их враги, если в доме Максимильяна произошло нечто такое, что требует его срочного присутствия. Кивнув Филиппу и стараясь не смотреть на расстроенное лицо Анриетты, Сен-Жюст распрощался и быстро вышел за Огюстеном. Из его сбивчивого рассказа следовало, что служанка Шарлотты съела что-то из еды, переданной Элеонорой, и ей стало плохо. Вызванный врач констатировал возможное отравление. Дальше можно было только строить предположения, кому предназначалась еда и каковы могли быть последствия. Сен-Жюст подумал, что для одного дня событий многовато... Теперь он стоял, стараясь привести в порядок мысли. В этот вечер он слишком много выпил у Леба. Черт знает что такое, ни на минуту нельзя расслабиться! - Я скажу, что должен немедленно допросить Элеонору. Это первое. Уверен, что эту выходку спровоцировала твоя речь в Конвенте. А это значит, что у заговорщиков было несколько часов, во время которых они успели начинить ужин отравой. То, что Элеонора посылает тебе еду - не секрет для наблюдательного человека. Делай выводы.

- Речь в Конвенте, речь в Конвенте... - задумчиво повторил Робеспьер. - Выводы самые неутешительные. Подсыпать в ужин отраву мог только человек, который далеко не чужой в доме. Работники не в счет, они никогда не заходят на кухню, понимаешь? Это сделал кто-то из домашних, так как Морис Дюпле очень настороженно оносится к чужим людям. Вот тебе и выводы.

- Думаешь, это сделала Элеонора? - поднял брови Сен-Жюст.

- Я ничего не думаю! - неожиданно разозлился Робеспьер, утратив самообладание. Сен-Жюст, казалось, прочел его мысли. То, о чем он старался не думать как о самом ужасном, что могло произойти. - Я предположил, что это сделал не чужой в доме человек.

Огюстен зашел в кабинет без стука, чувствуя, что ему просто необходимо что-то выпить прежде, чем сказать это. Вот так и начинают зависеть от вина, черт бы побрал все это. Казалось, что только две минуты назад они с Шарлоттой помогли Софи перебраться в ее комнату. Несчастная стонала и жаловалась на острую боль, несколько раз ее тошнило. Пришлось дать ей немного оставленного доктором опиума, чтобы облегчить страдания. Они с сестрой ушли в гостиную, надеясь, что ей сон пойдет Софи на пользу. А сейчас... Сейчас предстояло рассказать то, что произошло.

- Софи умерла, - сказал Огюстен, надеясь, что его не заставят пересказывать подробности.

Сен-Жюст внимательно посмотрел на Огюстена. - Где она? Максимильян, подожди меня, пожалуйста, здесь.

- В своей комнате, - мрачно ответил Огюстен. - Я покажу.

Сен-Жюст молча вышел из кабинета и направился в комнату Софи. Бросился в глаза нездоровый цвет лица. В том, как она лежала, было что-то неестественное.

- Что она принимала перед смертью? Какие лекарства?

- Перед тем, как уйти, это было больше двух часов назад, я дал ей опий как обезболивающее и она заснула. Или впала в беспамятство. А отравилась она мясным пирогом. Черт, я же пошутил насчет яда, а оказалось... Пойдем отсюда, здесь больше нечего смотреть.

Сен-Жюст, не слушая его, склонился над телом и взял в руки ладонь Софи. Ее ногти приобрели странный оттенок. Глаза ее были открыты, что тоже было странным, с учетом того, что по словам Огюстена, женщина отправилась спать.

- Вызовете врача и жандармов, - тихо сказал Сен-Жюст. И возвратился в кабинет Робеспьера. Максимильян сидел в кресле в той же позе, в которой его оставил Сен-Жюст, бледный и неподвижный. - Я предполагаю, что это не пищевое отравление, - медленно произнес Сен-Жюст. - Но я не знаток в этих делах. Окончательное решение - за врачами. А мое желание побеседовать с Дюпле приобретает новый оттенок.

- Огюстен... - Максимильян повернулся к брату.

- Я уже понял, иду, - отозвался Огюстен, отметив, что даже не успел зайти, а стоит на пороге.

Когда он ушел, Робеспьер сбросил с себя оцепенение и спросил: - Яд?

- Думаю, да, - Сен-Жюст опустил глаза. - Ну вот и началось. - Он подошел к столу и налил себе воды. - Я настаиваю на немедленном допросе членов семьи Дюпле, Максимильян. Я могу заявиться к ним в людьми из бюро тайной полиции, объявить о том, что в переданном теюе ужине найдена отрава и посмотреть на их лица. Преступник себя выдаст. Ведь варианта ровно два. Либо это сделал кто-то из Дюпле, либо - кто-то из твоих личных врагов. Во втором случае действовать надо тоже быстро - мелкие детали забываются, и если сейчас Дюпле смогут что-то вспомнить, возможно, завтра им этого уже не удастся.

- Если ты придешь к ним в дом с людьми из тайной жандармерии... - Робеспьер поднял взгляд на соратника. - Это означает арест.

- Я говорю про тайную жандармерию потому, что не смогу посмотреть на реакцию всех членов семьи Дюпле одновременно, - Сен-Жюст сел, придвинув стул к камину. - А, насколько я понимаю, первую версию еще никто не отметал. А что ты предлагаешь, Максимильян?

- Ничего, - мрачно ответил Робеспьер. Несколько тягостных минут ушли на раздумья. Потом медленно, как во сне, он подошел к столу и взял из ящика чистый бланк. Заполнил его. Осталось только поставить подпись, но делать этого не хотелось. - Если это был чужой человек, - продолжил он размышления в слух, - то он скрылся, как только выполнил задуманное. И вряд ли мы найдем его по месту жительства...

- Ты сам сказал, что проникнуть в дом Дюпле незамеченным невозможно, - сказал Сен-Жюст. - Ставь подпись, Максимильян. Мы теряем время.

[Eleni]

Февраль 1794 года (продолжение)

Сен-Жюст, Робеспьер

Часы показывали половину четвертого утра. Допрос в доме Дюпле затянулся, и Сен-Жюст чувствовал себя совершенно выжатым. К тому же нещадно болела голова. Когда старик Дюпле по четвертому разу забубнил что-то на тему: «Гражданин Сен-Жюст, я клянусь вам, что моя дочь не могла этого сделать», сдали нервы. Захотелось ударить его рукояткой пистолета, чтобы он замолчал. Сдержался. Все это время Элеонора стояла с видом святой великомученицы, поджав губы и молчала. Она открывала рот всего два раза. Первый – чтобы расспросить о состоянии здоровья Максимильяна, второй – ответить на вопрос, где она находилась сегодня вечером. Как выяснилось, находилась она у себя в комнате – заготовила корзинку с продуктами и ушла, чтобы почитать книгу в одиночестве. Прекрасное алиби! Служанка, которая отнесла корзинку к Робеспьерам, рыдала в голос и, валяясь в ногах у Сен-Жюста, умоляла поверить ей, что она не подсыпала в продукты яда. Пришлось попросить жандармов вывести ее в другую комнату, чтобы она не мешала проводить допрос. И снова старик Дюпле. И все по-новой. Сен-Жюст допрашивал их и вместе, пытаясь поймать на несостыковках, и по отдельности. Картина складывалась хуже некуда – в этот вечер в доме было много народу, и, теоретически, в кухню проникнуть мог кто угодно, ведь кухарка постоянно бегала между кухней и гостиной. Корзинка со злополучным пирогом стояла, прикрытая полотенцем, в кухне до десяти часов вечера…

Все это Сен-Жюст изложил Робеспьеру, который дожидался его все в том же кабинете в доме сестры.

- Значит, все впустую, - подытожил Робеспьер, выслушав соратника. Эти часы перед рассветом были самыми тяжелыми. Он не мог уснуть и не мог работать, мысли все время возвращались к телу молодой женщины и всем событиям, которые предшествовали начинающемуся безумию. - Тот, кто это сделал, уже не вернется в дом Дюпле, он будет пытаться совершить задуманное другим способом. А нам только остается думать, что это будет. Кинжал? Пуля? Опять яд? Жаль, что мы так и не приблизились к разгадке.

- То есть, ты отрицаешь возможность, что это сделал кто-то из Дюпле? - уточнил Сен-Жюст. - На твоем месте я бы подумал и об этой версии. Элеонора была обижена твоим отказом. Лишь Дьявол знает, что творится на уме у обиженной женщины.

- Да, я это отрицаю, - на самом деле он вовсе не был уверен в том, что говорит, но какая сейчас разница?

- А я - нет. - отчеканил Сен-Жюст. - Мне нравится Элеонора. Но если речь идет о попытке убийства первого политика страны, человеческие отношения и слабости отступают в сторону. Я считаю, что Дюпле нужно арестовать до выяснения новых обстоятельств. И немедленно бросить лучшие силы тайной жандармерии на расследование этого покушения.

- Только что ты сам рассказал мне, что в доме было много людей, - половину сказанного Робеспьер предпочел пропустить мимо ушей. - Почнму бы не арестовать их? До выяснения новых обстоятельств?

- Они будут арестованы, не сомневайся. Все до единого.

- Вот их и следует допросить. А Дюпле с семьей оставь в покое.

- Вот как? - поднял брови Сен-Жюст. - Были бы это не Дюпле. ты ответил бы также?

- Я уверен, что это не они, - ответил Робеспьер. - Ну посуди сам, зачем им это нужно?

- Максимильян, ты не ответил на вопрос, - начал Сен-Жюст, и тут же сбавил тон. В конце концов, Робеспьеру сейчас тяжелее всего. - Ответь. Пожалуйста. И скажи, что дает тебе основания считать, что Дюпле стоит вычеркнуть из списка подозреваемых?

- И не отвечу, - упрямо сказал Робеспьер. - Чего ты добьешься, если арестуешь их? Это же эшафот, Антуан.

Сен-Жюст нервно рассмеялся. - Вот уж не ожидал, что когда-нибудь буду уговаривать тебя арестовать человека, подозревающегося в покушении на твою жизнь. Как скажешь, Максимильян. Завтра к полудню все лица, которых указал Дюпле, будут арестованы и допрошены. Спокойной ночи.

- Дальше будем исходить из того, что расскажут допрошенные, - медленно проговорил Робеспьер. - Спокойной ночи, Антуан.

На пороге Сен-Жюст обернулся. - Я могу переночевать здесь, если хочешь. А с завтрашнего дня к твоему дому нужно приставить охрану. Поверь мне, так будет лучше.

- Да, останься. Так у тебя останется больше времени на сон. Я распоряжусь... - рука потянулась к колокольчику, но слова застряли в горле. - Сейчас я посмотрю, где можно тебя устроить.

[Eleni]

Февраль 1794 года

Дом Филиппа Леба.

Эта сцена предшествовала уже описанным событиям в доме Робеспьера.

Филипп и Анриетта Леба, Антуан Сен-Жюст

К дому Леба Сен-Жюст подошел в приподнятом настроении. Ну кто мог предположить, что его задание для Клери окажется настолкьо удачным? Клери и Дантон! Ужин при свечах! Ну просто мечта художника! Завтра вечером он узнает, чем все закончилось, и повеселится от души, слушая ее рассказ. В глубине души мелькало желание извлечь из этой встерчи пользу, но Сен-Жюст честно с подобными мыслями боролся. Без политики – значит без политики. Значит, это просто Жорж Дантон, буржуа и проходимец. Всё. И вообще, пора принимать серьезный вид – Филипп не поймет его веселья. Сен-Жюст постучал и вошел.

- Гражданин Леба, принимай гостей, если не передумал.

Филипп Леба с радостью шагнул навстречу Сен-Жюсту. Этот человек, несмотря на то, что был младше, восхищал его буквально всем. Из всех комиссаров он был наиболее решительным, и Филипп часто ловил себя на мысли, что без Сен-Жюста вряд ли смог бы достичь таких результатов. Он никогда не спорил с ним и молча набирался опыта принятия решений. Но до Антуана ему все равно было очень далеко.
- Пойдем, расскажешь о сегодняшнем заседании, - заговорил Филипп. – Антуан, ты сегодня оживлен. Вижу, произошло что-то хорошее. Я угадал?

- Все, как обычно, - пожал плечами Сен-Жюст, вытягивая ноги у камина. – Мы поддержали Дантона. А в остальном, как обычно. И знаешь, давай сегодня не будем говорить о политике. Хотя бы десять минут.

- Да ты и пяти не выдержишь, - засмеялся Филипп и вышел, чтобы предупредить кухарку о том, что можно подавать ужин.

Анриетта прислушалась к голосам в прихожей - да, он пришел! день прошел в ожидании, и теперь она была рада, что оно оказалось не напрасным. Она еще раз взглянула на портрет, потом оправила платье и собралась бежать в гостиную.
"Стой. Не бежать, идти спокойно. Вести себя сдержанно", - мысленно дала себе установку девушка.
Но все равно, входя в комнату не смогла сдержать счастливой улыбки.
"Я, конечно, довольна проделанной работой, но настоящее всегда намного красивей нарисованного" - подумала она, глядя на расположившегося в кресле молодого человека.

- Добрый вечер, Антуан.

- Анриетта! А я думал, ты уже спишь! - улыбнулся Сен-Жюст. - В последнее время ты первая, кого я слышу в этой гостиной. Садись. Расскажи, что хорошего происходит в гостеприимном семействе Леба. Насколько я понял, ты отвоевала право остаться в самом опасном городе Франции?

- Да, отвоевала, - улыбнулась девушка в ответ, - помогло обещание, данное тебе, и аналогичное обещание, данное Филиппу. А хорошее происходит тогда, когда появляешься ты - сразу все оживляются, брат становится не таким занудой, - она хихикнула, глядя на вошедшего Филиппа, - разве я не права? я выхожу из своей комнаты, правда, потом меня начинают выпроваживать обратно, под предлогом "разговора", - она перевела взгляд обратно на Сен-Жюста, - можно попросить вас обоих об одной услуге?
Филипп с легким неодобрением взглянул на сестру, но кивнул, словно давая разрешение.
- Давайте вы не будете говорить о политике? только в этот вечер... - девушка посмотрела Сен-Жюсту прямо в глаза.

- Анриетта, - строго сказал Филипп. - Прекрати это говорить и иди к себе. Гражданин Сен-Жюст пришел, чтобы обсудить дела и поужинать.
- Филипп, ты опять за свое, - засмеялся Сен-Жюст. - А мне может быть, интересно поговорить о чем-то другом. Так что, Анриетта? О чем будем говорить? Готов сыграть по твоим правилам.

- Говорите о чем угодно, о том, что видите перед собой, о том, что чувствуете, о театре, картинах, погоде... и я тоже хочу поучаствовать в этой игре. Это значит, что я хочу говорить наравне с вами, - Анриетта с улыбкой посмотрела на брата, - Филипп, пожалуйста... только один раз..

Филипп пожал плечами.

- Хорошо, если наш гость не против...

- Если я заговорю о том, что вижу обычно перед собой, боюсь, тебе это не понравится, дорогая Анриетта, - серьезно ответил Сен-Жюст. - Погода - тоже не лучшая из тем. А хороших театров в Париже сейчас нет. Точнее, постановок. Видишь, я скучный собеседник, когда дело не касается политики. Кстати, Филипп, Карно сегодня поднял вопрос об армии. Кажется, его наконец-то услышали. Карно - порядочный прохвост, но свое дело знает.

- Об армии? - оживился Филипп. - Неужели ваш Комитет, наконец-то внял его призывам?

- Внимет, - уверенно сказал Сен-Жюст. - Черт. Анриетта, спасай. Еще немного, и я изложу твоему брату свое мнение о перспективах французской армии.

- Не надо, Антуан... а то я нарушу обещания, - она лукаво посмотрела на него, - пойдемте за стол, ужин ведь уже подан. Вот например, скажи, как тебе пьеса о Моцарте? я видела тебя в театре.
"И не одного, но в данный момент меня это не интересует"
- И это неправда, что ты скучный собеседник...
"Просто тебя нужно немного расшевелить..."

- Пьеса о Моцарте? Неплохо. Честно говоря, в этой пьесе всех забивает главная актриса. Она играет так, словно остальных на сцене не существует. Ее слишком много, и за ней не видно главного героя действа. Не согласна?

- Но ведь она же первая леди сцены, скорее всего она привыкла так играть. Но голос у нее и правда красивый. Когда слушаешь, словно летишь... - Анриетта вздохнула, - она талантлива, несомненно. Мне не показалось, что забивает... И вообще, вся труппа очень талантлива. Они словно единое целое, неотделимы друг от друга. Почему так кажется?

*Потому что они все мертвые и умеют воздействовать на людей* - мрачно подумал Сен-Жюст. Вслух он сказал:

- Говорят, все люди искусства неотделимы друг от друга. Посмотри на политиков. По сути своей, Конвент - тот же театр. И всем мы в своем роде... Тьфу, ну вот опять, - рассмеялся Сен-Жюст. - Продолжаем разговор или сдаешься в своем желании проговорить со мной целый вечер на неполитические темы?

- Продолжаем разговор, - усмехнулась девушка, задумчиво водя пальцем по краю бокала, - тебе хоть понравилось увиденное, или пожалел, что пришел?
"Теперь вижу, что все сбивается на главный интерес... но сдаваться рано. Но и тянуть тоже долго нельзя, а то ему станет скучно..."

- Ты про "Моцарта"? Скорее понравилось, чем не понравилось, - осторожно ответил Сен-Жюст. - А вообще, я так редко бываю в театрах в последнее время, что мне трудно с чем-то сравнивать.

- Хорошо, оставим театр, - видеть Сен-Жюста таким было непривычно и Анриетте не нравилась некоторая неуверенность в его голосе, - Придумала! расскажи о себе? про твое детство, про знакомство с гражданином Робеспьером... вроде как политика, а вроде как и нет. Или это слишком личный вопрос? - она опустила глаза.

Филипп хмыкнул.
- Я вам не мешаю?

- Ой, Филипп, прости, - искренне извинилась девушка, - я хочу услышать твое мнение о пьесе... хотя ты был в крайнем раздражении из-за меня, - она легонько коснулась пальцами руки брата.

Сен-Жюст постучал по пустому бокалу.

- Я был бы не против, если бы ты принес вина. Твоя сестра умеет задавать трудные вопросы... Анриетта, ты поставила меня в тупик. Но не ответить нельзя - сам напросился. Я расскажу тебе о том, как впервые сбежал из дома. Кажется, мне было лет пятнадцать, и я был влюблен в одну красивую особу...

***

Анриетта внимательно слушала Сен-Жюста, с легкой улыбкой на губах.
"Значит, ты не всегда был таким. Но как хотелось бы, чтобы аналогичные чувства ты испытывал ко мне..."
А рассказчик явно получал удовольствие от рассказа, делая паузы только для того, чтобы отпить глоток вина. Он закончил рассказ и взглянул на нее.
- Видишь, Антуан, ты можешь говорить о чем-то не касающемся политики... - она улыбнулась. Немного помолчала, глядя на огонь. Неожиданная неуверенность овладела ею.
"Как я собираюсь преподнести ему этот подарок?"

- Я много о чем могу говорить, если меня правильно расспрашивать, - Сен-Жюст потянулся за бокалом. Обстановка напоминала что-то из студенческих воспоминаний. Однажды он сидел также, у камина, с девушкой, которая пригласила его выпить кофе после занятий. Она жила в Реймсе, и была одной из немногих, кто имел собственную комнату под родительским крылом. Тот визит вылился тогда в бурный роман, который продлился ровно две недели. Потом он нашел себе новый объект для обожания, а она в течение последующих лет учебы старательно делала ему мелкие пакости. Филипп, кажется, был до глубины души потрясен его разговорчивостью. Не удивительно - как правило, он не позволял себе лишней болтовни. А тут... - Ты плохо на меня влияешь, Анриетта. Вдруг я совсем перестану думать о политике? - решил он подыграть своей симпатичной собеседнице.

- Нет. Этого допустить нельзя, - неожиданно серьезно ответила девушка, - нельзя бросать начатое, не доведя до конца, и ничто не должно быть препятствием.

- Вот это ты верно подметила, моя дорогая, - сказал вошешдий Филипп. - Поэтому, прости, но мне все-таки придется напомнить нашему гостю, что он хотел обсудить со мной какие-то вопросы про армию. Или это подождет?

- Подождет, - махнул рукой Сен-Жюст, краем глаза наблюдая за то, как вспыхнуло лицо Анриетты. Черт возьми, что он делает? И главное, зачем? Она все-таки действительно влюбилась, это теперь понятно. И вместо того, чтобы дать ей возможность убедиться, что она выбрала не то, что нужно, он умышленно разжигает в ней интерес. Мало того, получает от этого удовольствие. Наверное, не зря в голову лезут воспоминания про Реймс. С тех пор, как он обосновался в Париже, его отношения с женщинами упростились до чрезвычайности. В случае с Анриеттой нельзя даже и помыслить о подобном - она во-первых, неиспорченная девушка, во-вторых, сестра его друга, а не просто первая встречная, над которой можно поиздеваться в случае чего. Но почему-то хотелось остаться. В конце концов, хоть раз в неделю можно почувствовать себя простым человеком? - Анриетта, твоя очередь рассказывать о себе, - произнес Сен-Жюст и налил себе вина.

"Я не могу поверить! вот уже и дела подождут... этого не может быть, но оно происходит" - Анриетта была в восторге, но и смущена одновременно, - "рассказать о себе... я сейчас не смогу!"
- Антуан, а можно я расскажу об этом в другой раз? а сейчас... я хочу подарить тебе кое-что, - она поднялась из-за стола и, улыбнувшись брату, быстро вышла из комнаты. Прижала ладони к щекам - горячие.
В своей комнате распахнула окно и пару минут постояла, вдыхая ночной воздух.
Сняла портрет с мольберта и снова вернулась в гостиную.
- Вот, - девушка протянула ему свою работу и покраснела еще сильнее.
"Пожалуйста, пусть ему понравится..."

Сен-Жюст в изумлении уставился на портрет. Затем на Анриетту. Затем снова на портрет. Филипп, вытянув шею, изучал портрет, не зная, как реагировать. - Потрясающе, Анриетта, - выдавил из себя Сен-Жюст. - Не знал, что ты рисуешь портреты. Судя по всему, это не первая твоя работа... - Сен-Жюст замолчал. Дожили. Он не знает, что сказать.

- Я очень старалась, - прошептала девушка, - тебе нравится?
"Не знал... конечно, не знал! ты ведь всегда занят, не так ли? а я способна не только пейзажи и натюрморты рисовать. Филипп, кажется, тоже не знал. Причем, по той же причине".

- Очень, - пробормотал Сен-Жюст. У него хранился один портрет. Его нарисовала одна женщина, у которой он снимал комнату в позапрошлом году. Разумеется, их связывали близкие отношения. Она мечтала, что он на ней женится, а он просто сбежал, когда понял, насколько все далеко зашло. Теперь перед ним лежал другой портрет. А рядом стоял автор, не знающий, куда деть глаза. - Спасибо, Анриетта. Я повешу его у себя, - он улыбнулся, не зная, что полагается еще говорить в таких случаях. В этот момент раздался стук в дверь, и служанка ввела запыхавшегося Огюстена. - Антуан... тебя срочно хочет видеть Максимильян... Это очень важно... Добрый вечер, граждане. - Сен-Жюст бросил последний взгляд на портрет. Уходить не хотелось, но Робеспьер не будет искать его среди ночи просто так. - Анриетта, мне надо уйти. А этот портрет я оставлю здесь, чтобы вернутсья за ним.. Скажем.. Завтра. Не прогонишь?

Она кивнула.
- Конечно, не прогоню... приходи, - и отошла к камину, - и... береги себя, Антуан.

Сен-Жюст улыбнулся ей на прощанье, кивнул Филиппу и вышел вслед за Огюстеном.

[Odin]

февраль, 1794.

Париж.

Дом Дантона.

Камиль Демулен, Дантон.

Дантон сидел в кресле, вытянув ноги к огню и дегустировал вино. Выдержанное, оно было превосходным, но не помогало отогнать тяжелые мысли. «Что теперь делать?» – вопрос, на который он уже второй день не мог найти ответ. Хорошо, начнем сначала. Да, было время, когда всем в Париже заправляла Коммуна и только Робеспьер смог наладить связь между Коммуной и Конвентом, а следовательно, и между комитетами и всей Францией. Хорошо. Что мы имеем теперь? Эбертисты слишком поздно поняли, что Робеспьер оставил их с носом, власть ведь ускользнула. И теперь они рвутся к этой самой власти, притом открыто. Интересно было бы понаблюдать за этой битвой титанов со стороны, но не выйдет. Он должен быть брошен в сражение. Пока что это не противоречило его принципам, ведь эбертисты провозглашали террор, террор и еще раз террор. А был за то, чтобы все это прекратить. По большому счету правы те, кто говорят, будто афера с индийской компанией сыграла в этом не последнюю роль, но не признаваться же? Вот и выходит, что он теперь заодно с теми, кто сколотил капитал благодаря махинациям. А единственный, кто догадывается, что все здесь не просто так – это тот же Робеспьер. Приехали. Вздохнув, Дантон налил себе еще вина и от нечего делать принялся просматривать газеты.

Камиль Демулен вошел в дом Дантона, и даже удивился, увидев, что тот не уехал. Почему-то после вчерашнего не покидало ощущение, что Жорж все бросит и отправится к супруге в Арси. Утреннее заседание в Конвенте Камиль пропустил - не было желание там появляться и видеть всех этих людей. Однако, новость дня до него докатилась все равно.

- Рад видеть, что ты еще в Париже, Жорж, - начал Демулен, оказавшись в роскошной гостиной дома Дантона. - Ты слышал последние новости? Люди говорят, что вчера в дом Дюпле приходили жандармы.

- Нет, не слышал, - Дантон жестом пригласил соратника занять соседнее кресло и угощаться вином. - Я еще не выходил. Дюпле? Ты, наверное, шутишь или мы говорим не об одном и том же Дюпле. А что случилось?

- Никто не говорит, - пожал плечами Демулен. - Но, видимо, ничего хорошего. Сен-Жюст провел там всю ночь, а на вопросы сегодня отвечать отказался. Кстати, Максимильян не пришел на заседание. Если бы это произошло вчера, кто бы встал на твою защиту? - в голосе Демулена угадывался сарказм.

- Хммм... - Дантон задумался. - Если там был Сен-Жюст, значит дело не пустяковое. Следовательно, мы можем сделать вывод, что возможно Максимильян расхлебывает последствия своей вчерашней речи. Не понимаю твой сарказм, Камиль, так как вчера мне просто не позволили бы сказать даже полслова в свою защиту. Знаешь, где бы мы сейчас были?

- Где? - прищурился Демулен. - На эшафоте? А что, в словах Эбера много правды? Есть что-то, за что тебя можно привлечь к суду, как заговорщика? Может быть, я чего-то не знаю? И что значит, расхлебывает последствия? Поясни, я не силен в этих интригах.

- Эбер требовал суда, если ты внимательно слушал. И суда не только надо мной, - прищурился Дантон. - Не обязательно как заговорщика, но можно и так. Что ты хочешь, главари фракций чувствуют свою безнаказанность и наглеют с каждым днем, так что правда здесь не при чем, им важно устранить меня, так как пока что в Конвенте за нами все-таки большинство. А Эбер хочет, чтобы власть снова была в руках Коммуны. Улавливаешь? Идем дальше. Робеспьер выступает в нашу защиту, следовательно, если мы не поддержим его сейчас, то в скором времени можем оказаться с новым 31 мая и с Эбером в качестве диктатора. Теперь попробуй вывести из игры Робеспьера и подумай, что получится. Нет, на эшафот нас вряд ли отправят, но неприятности нам гарантированы, так как меньшинство в Конвенте все же идет за Максимильяном и добавь к этому якобинский клуб. Так понятнее?

- Да. Так понятнее. Непонятно только, чего мы делим. Власть? Деньги? Санкюлотов? Знаешь, я стал задумываться о том, что происходит в последнее время. И мой разум отказывается понимать, ради чего все это? В 89-м мы хотели свергнуть монархию. А теперь? Каждый день совершается множество казней, и все это называется революцией. Скажи, Жорж, ты, читая мои статьи в "Кордельере" тоже считаешь, что я выступаю против республики? Иногда мне кажется, что я сам скоро в это поверю.

- Ты выступаешь против сегодняшнего правительства, - ответил Дантон. - Это называется контрреволюцией, Камиль. Точнее, контрреволюционными твои статьи назвал бы тот же Эбер, если бы не боялся открыто обвинить тебя. Впрочем, тебе уже хватило обвинения в модерантизме? Вот что, Камиль. Никто не запрещает тебе писать правду, но будь осторожен. И прежде, чем писать ее подумай, так ли это необходимо сейчас. С другой стороны, действительно больше нет сил наблюдать то, что происходит...

- Что мы будем делать? Написать в "КОрдельере" оду Робеспьеру? Этому сумасшедшему, который не желает ничего слышать? Или протянуть руку Эберу? Знаешь, мне уже почти все равно. ВОт, кстати. принес почитать тебе новые статьи для очередного номера. - Демулен выложил несколько листков. - Номер контрреволюционный, как ты выразился, так что не пугайся.

- Робеспьер не желает никого слышать кроме себя, это верно. А про Эбера - не говори мне, что ты серьезно. - Дантон принялся читать, потом не выдержал и рассмеялся. - Камиль, это может стоить тебе головы.

- Порви. Это единственный экземпляр. - улыбнулся Демулен.

- "Ты дерзаешь говорить о моем состоянии, – ты, которого еще два года тому назад весь Париж видел, как ты стоишь при дверях театра в качестве билетного контролера, из какового положения тебя выгнали по причинам, конечно, памятным для тебя", - процитировал Дантон, хмыкнув. - Хочешь, чтобы Эбер окончательно разошелся? А вот это, - Дантон стал цитировать дальше: - "Ты дерзаешь говорить о моей ренте в 4.000 ливров в год, – ты, разыгрывающий из себя в своей лицемерной газете санкюлота, надев свой жалкий парик, а в своем доме ведущий роскошную жизнь, достойную какого-нибудь подозреваемого, – ты, получающий от министра Бушотта содержание в 120.000 ливров за то, что в твоей – я докажу это – официально контрреволюционной газете поддерживаешь предложения..." Я бы это оставил, так как тебе вспомнят тот скандал по поводу цен на газеты.

- Я пишу правду в отличие от грязных сплетен Эбера, - начал Демулен, но потом махнул рукой. - Жорж.. Я хочу тебе помочь, но не знаю, как. Скажи, что я могу сделать. Я хотя бы попытаюсь.

- Постарайся в ближайшее время воздержаться от цитирования Тацита, - ухмыльнулся Дантон. - Сильно, ничего не скажешь, но готов держать пари, что кое-кто не забыл твой третий номер.

- Договорились, - грустно улыбнулся Демулен. - А сейчас, если ты не против, я бы вытащил тебя из дома. Нас ждет Дюффурни и еще несколько человек. Собственно, поэтому я и пришел.

- Хорошо, пойдем, - Дантон поднялся. - И не расстраивайся так. Я сам читаю твой третий номер, чтобы улучшить настроение перед сном, но хочу, чтобы ты был хоть немного осторожнее.

[Etelle]

Февраль 1794.
Париж, дом Дюпле.
Морис Дюпле, Элеонора Дюпле.

Морис Дюпле сидел за столом, обхватив голову руками и не в силах осознать случившиееся. Весь его мир рухнул вместе со стуком в дверь и входящими в дом жандармами. Вынужденный несколько раз переспрашивать Сен-Жюста, он долго не мог поверить в то, что говорил молодой депутат, а услышав ответ все равно спрашивал еще раз, вызывая раздражение того, кого в народе называли “архангелом смерти”. Теперь этот архангел явился и в их дом. Нет, не может быть, чтобы оправдались его самые худшие опасения. В конце-концов, он сделал все, что мог сделать честный человек и даже сейчас ни разу не пожалел о том, что однажды принял в свой дом тогда еще малоизвестного адвоката из Арраса. Все это какое-то недоразумение. Все это скоро вяснится. Но сначала нужно поговорить со старшей дочерью, с Элеонорой. Он велел позвать ее, нисколько не сомневаясь, что она не спит, несмотря на раннее время.

- Отец, Вы звали меня, - Элеонора Дюпле ждала этого вызова с нетерпением. Она глянула на отца. Как всегда слишком эмоционален, как всегда - слишком подозрителен... - Отец, мы оба помним допрос гражданина Сен-Жюста, - ровным тоном начала Элеонора, - В связи с этим я предполагаю необходимость нескольких решений, которые Вы должны принять как глава дома.

- Да, Элеонора, я выслушаю все, что ты скажешь, - отозвался Дюпле. В благоразумии его старшей дочери не откажешь, как и в твердости духа.

- Отец, - начала Элеонора, - Я составила список необходимых действий. Первое – Вам необходимо в течение двенадцати часов предоставить в распоряжение гражданина Сен-Жюста список всех ваших заказчиков, особо отметив бывавших у Вас в течение последних трех дней. Возражения, гражданин - или я перехожу ко второму пункту?

- Заказчиков перечислить как раз легко, - невесело улыбнулся Морис, - Они и сами это сделают. Гораздо сложнее перечислить всех, кто был у нас в последние дни. Вчера, к примру, здесь было человек двадцать, если не больше, в связи с этим новым заказом из Тюильри. Но давай свой второй пункт, Элеонора.

- Пункт второй, - ровно продолжила Элеонора, - Полный допрос всех членов семьи, не исключая Элизабет ныне носящую фамилию Леба и кухарку. Кухара также даст список всех, то стучал в двери нашего дома в последние дни – даже продавца хлеба. Конечно, с адресами. И мы переходим к последнему пункту, если у Вас снова нет выражений, - Элеонора выпрямилась.

- Но это невыполнимо! - простонал Дюпле.

- Ради блага Республики все выполнимо, отец!, - отчеанила Элеонора, - А последний пункт, - это допрос меня, как главной подзреваемой. Меня обвиняют в страшнейшем преступлении – о, не в мести ревнивой женщины, но в преступлении против патриотизма и Республики. В конце концов, - улыбнулась Элеонора, - ревнуй я Максимильяна – было бы проще отравить соперницу, чем лишиь Францию вернейшего из граждан и ее надежды. Если бы меня подозревали просто в мести ревнивицы – я б оправдывалась. Но не в преступлении против Франции и Робеспьера. И это Вы тоже сейчас изложите в записке Сен-Жюсту. Выполняйте свой долг главы семьи, отец. Я перечитаю и отправлю сама.


Морис Дюпле пчеально смотрел на дочь. Не хочется ее расстраивать. Не хочется говорить о том, что весь ее план невыполним - не один день он провел, наблюдая, как работает революционный трибунал и комитет общественной безопасности. Чтобы собрать всю информацию, о которой говорит Элеонора, не хватит и недели, не то, что двенадцати часов. А еще... Еще... Не зря она заговорила о ревности. Он печально вздохнул. Чувства, которые испытывает его дочь к Робеспьеру уже ни для кого не были загадкой. А тут... он уехал. Не оправдал тех надежд, которые возлагала на него молодая девушка. естественно, Элеонора была обижена. Отравила ли она Робеспьера? Возможно. Иначе не сказала бы этих слов, которые хоть и были произнесены безразлично, все равно звучали как попытка защититься. Нет. Он не может допустить, чтобы Элеонору арестовали. Если все зайдет слишком далеко, он возьмет вину на себя. Он скажет, что хотел отравить Робеспьера... Человека, которого он уважал как политика и любил, как сына.

- Хватит задумываться, отец, - жестко проговорила Элеонора, - Если Вы не можете сделать это – я первая сделаю это сама. Вызовите мать, дочерей и кухарку. Ручаюсь – списки будут готовы к утру. То до меня – кроме утверждения о том, что будь я простой женщиной – убрала бы соперницу, а я - еще и патриотка - оправданий нет. И если добродетель требует крови – так том и быть. НО это – лирика. Списки нужны к утру. Выполняйте свой долг во имя Франции.

- Я думаю о том, как лучше это написать, - мягко сказал Дюпле. - Ступай, Элеонора. Ты очень мне помогла.

- Ну уж нет, отец, - не меняя тона заметила Элеонора, - Я проверю Ваше письмо и списки. Это – мой долг. И не спорьте

- Но это же невозможно, Элеонора! - в отчаянии воскликнул Дюпле. - Даже Комитет общественной безопасности не справиться здесь за неделю, а я... Я не могу вспомнить всех, кто был у нас хотя бы вчера, хотя гражданин Сен-Жюст и спрашивал меня об этом!

- Вы не можете, - спокойно заметила Элеонора, - тогда я спрошу. Вы предоставите мне полные списки заказчиков, кухарка и сестер доскажут посетителей. А свое имя я собственноручно впишу в список подозреваемых во избежание обвинений в укрывательстве заговорщиков.